Текст книги "Закон тени"

Автор книги: Джулио Леони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)

По улицам Рима

Выбивая зубами дробь, Пико решил спросить у кого-нибудь дорогу к площади Ротонды, где стояла его гостиница. Он чувствовал все усиливающийся резкий запах и, дойдя до середины улицы, увидел деревянные и мраморные столы, расставленные по обеим ее сторонам. На столах лежало несметное количество рыбы. Несмотря на то что до рассвета было еще далеко, десятки человек обоего пола и разных возрастов уже разглядывали товар, а зазывные крики продавцов перекрывали вопросы покупателей.

Юноша подошел к первому столу, но все вокруг были заняты, и во всеобщей сутолоке на него никто не обращал внимания. Пико огляделся, ища хоть одного свободного от дел человека, кто мог бы ему помочь. Наконец, вытянув шею, он обнаружил, что последний в ряду стол почему-то наполовину пуст. Он был отделен от остальных скамейкой, словно кто-то намеренно хотел подчеркнуть его особый статус.

Со своего места Пико не различал, что за товар лежит на полупустом столе. Джованни пробрался сквозь толпу к человеку, который явно был хозяином товара. Тот стоял к юноше спиной и демонстрировал пригоршню какой-то мелкой рыбешки единственному клиенту.

Тут клиент отошел, покачав головой, и Пико протянул вперед руку, привлекая внимание продавца. Почувствовав, что его тронули за плечо, продавец обернулся.

Пико вздрогнул. Холод, сковывавший тело, сразу исчез, сменившись жаркой волной эмоций. Перед ним стоял тот самый жрец, за которым он следил в Колизее, а потом шел в лагерь египтян. Теперь парадные одежды для отправления загадочных ритуалов сменились на нем бедными лохмотьями продавца рыбы, да еще и с нашитой желтой меткой еврея. Но взгляд глубоко посаженных глаз был, несомненно, все тот же.

Должно быть, он заметил плачевное состояние юноши, но виду не подал и занял выжидательную позицию. Затем, увидев, что тот очень растерян, заговорил первым:

– Что я могу сделать для вас, мессер? Хотите купить мой товар? – спросил он равнодушно, словно вообще не желал ничего делать. – Или вам нужно что-то еще? – Он прикрыл глаза, явно дожидаясь ответа. – На вас странная одежда, она не соответствует вашей физиономии. Вы в ней, как в маске. Но если вас занесло сюда карнавалом, то знайте, что моему народу этот праздник заказан.

Холод больше не пробирал Пико до костей, и у него пропало желание поскорее добраться до своего обиталища. Он забыл обо всех недомоганиях, словно связь между телом и духом чудесным образом исчезла. Все его способности сосредоточились на одном – понять.

– Это вы! – выпалил он. – Вы тот самый человек, что был прошлой ночью в Колизее!

Торговец ответил не сразу. Он долго вглядывался в Пико, словно не расслышал, но когда тот снова открыл рот, быстро поднял руку и приложил палец к губам. Свою фразу он прошептал:

– Что вы знаете?

– То, что видели мои глаза.

– То, что вы видели, может стоить головы, причем не только мне, но и вам.

– Я не собираюсь болтать. Но взамен кое-что запрошу.

– Я вовсе не богат.

Еврей кивнул в сторону жалкого товара, разложенного на прилавке.

– Мне не нужно ваше добро. Я хочу знать о женщине, которая приходила к вам, когда вы совершали обряд. О той, что вы провожали до лагеря за Сан-Джованни. Она появилась словно по вашему приказу. И, говорят, пришла из царства мертвых.

Пико тоже перешел на шепот.

Еврей снова поднял руку и закрыл ему рот ладонью, но юноша высвободился и продолжал:

– Среди ваших соплеменников есть один человек, который уже пытался вызвать ее оттуда, и ему это удалось. Его имя Менахем Галеви. – Джованни намеренно четко произнес это имя, глядя торговцу прямо в глаза. – Я хочу, чтобы вы помогли мне его найти.

– Менахем? – переспросил торговец, едва заметно вздрогнув, и осторожно сказал: – А если я помогу вам его найти, что вам от него нужно?

– Знание. И возможности.

Еврей нерешительно качал головой, будто оценивая его слова. Потом схватил юношу за руку и повел за собой по рынку.

– Я вам отвечу. Но не здесь. Пойдемте.

Пико шел за ним следом, лавируя в толпе, и спрашивал себя, правильно ли он поступил, выдав свои цели незнакомому человеку. Торговец шел быстро, время от времени оглядываясь и проверяя, не отстал ли Пико.

Юноша заметил интересную вещь. Несмотря на тесноту улицы и невероятное скопление народа, толпа расступалась перед евреем, как воды Красного моря перед Моисеем. Сначала Пико решил, что это случайность, потом – что такую реакцию вызывает почтение торговцев-евреев к своему престарелому соотечественнику, который пользуется авторитетом в общине.

Но довольно быстро понял, что ошибался. Толпа как будто не замечала старика. Мало того, все, кто попадался на его пути, отводили глаза, а те, кто не видел его издалека, при его приближении отскакивали в сторону, словно боясь заразиться. Так вели себя с прокаженными, когда кто-нибудь из этих несчастных отваживался подойти к городским домам.

Торговец прошел сквозь рынок, миновал большой мраморный храм и свернул в боковой переулок, змеей вившийся между беспорядочными скоплениями домишек, как попало прилепленных друг к другу.

Пико поразила необычность здешних жилищ. По большей части это были грубые надстройки над старинными зданиями, которые веками стояли в руинах. Неустанный человеческий труд добавлял к древним стенам двери и окна, зачастую немногим больше бойниц, словно безудержная поросль новой жизни рвалась наружу, повсюду пробивая себе пути.

Этажи новых зданий высились в шахматном порядке, значит, там снесли старые перекрытия и сделали новые на разных уровнях. А расстояния между этажами были так малы, что, наверное, внутри с трудом можно было встать во весь рост.

Наконец, когда переулок сузился до размеров тропинки, залитой нечистотами, и они подошли к последнему дому перед высокой глухой стеной, торговец остановился и вытащил из-под засаленной куртки ключ.

– Вот мое жилище. Оно отмечено перстом херема [65]65
  Херем – высшая мера осуждения в еврейской общине. Как правило, заключается в полном исключении порицаемого из ее рядов.


[Закрыть]. Здесь нам никто не помешает.

Пико нагнул голову и шагнул под низкую балку.

В комнате было темно, но, прежде чем за его спиной закрылась дверь и скудный свет луны перестал ее освещать, юноша успел разглядеть, что помещение грязно и захламлено.

Раздался стук огнива, и после нескольких искр появился язычок пламени. Хозяин зажег фонарь, и комната осветилась.

Она была целиком заставлена, но ничто в ней не наводило на мысль о ремесле хозяина. Наоборот, у стен высились шкафы, полные книг и манускриптов, на огромном столе посередине комнаты теснилось множество керамических и стеклянных сосудов необычной формы. Некоторые из них напоминали длинные клювы болотных птиц.

Нечто подобное Пико видел в лавках аптекарей. И у продавцов красок попадались ступки такой формы. Остальные предметы были ему абсолютно незнакомы. От стоящего на жаровне медного бачка, закручиваясь в воздухе, как грива Медузы, шли вверх какие-то странные стеклянные спирали, покрытые каплями кипящей жидкости.

Еврей указал Пико на скамью, а сам уселся возле фонаря.

– Менахем Галеви – это я, – сказал он тихо, глядя юноше прямо в глаза.

– Вы… – повторил Пико.

Но оцепенение длилось только миг. Теперь стало понятно странное поведение толпы на рынке и то ощущение острой отчужденности, что витало вокруг этого человека. Галеви, отлученный от церкви, ученый, обуреваемый жаждой соперничества с Богом. Именно так описал его Маттео Корно. А вокруг – орудия его труда, следы тайной науки, которой можно заниматься только во мраке.

Отбросив все условности, Пико приступил к Галеви:

– Говорите все, что знаете об этой женщине! О той самой, что имеет вид Симонетты Веспуччи!

– Это она и есть, – услышал он неожиданный ответ.

– Она и есть? Значит, вы тоже верите…

– Симонетта вернулась из царства смерти. Шесть лет тому назад камень на ее гробнице не сдвинулся и скобы не поддались моим усилиям, – тихо сказал еврей.

В его голосе слышалась затаенная грусть, словно память о давнишней неудаче все еще тревожила его.

– Но той ночью в Колизее духи света наконец отозвались на слова заклинания. Симонетта Веспуччи снова вышла на свет! – с гордостью заключил он.

Пико был ошеломлен. Он слушал с почтением: его убеждали предметы с печатью знания, что заполняли дымную комнату. Но потом что-то в нем восстало.

С чего вдруг он должен подчиниться нагромождению предрассудков и угодить в ту же западню, что и другие? Почему он должен верить россказням какого-то фокусника, будь он даже талантливее самого первого мага – Моисея?

– Да как вы можете в это верить? – крикнул он. – Вы, ученый человек! Вы ведете дела с мертвецами, то есть с разложившейся материей! Вы и вправду думаете, что она ожила от ваших обманок?

Менахем посмотрел на него долгим грустным взглядом.

– Я в это верю. Все фибры моей души встрепенулись, как громом пораженные. В ушах у меня звучал скрип отворяющихся врат. Мои слова открыли путь, и она по этому пути прошла.

– Но что ей нужно было от вас, когда она появилась в Колизее? Почему вы пошли за ней в лагерь египтян?

– Вы и туда за мной проникли!.. Она сказала, что у нее есть для меня поручение, а в награду она откроет мне один секрет, который я давно пытаюсь раскрыть, – тайну греческого огня.

– Я заметил эту странную штуку в шатре вождя, – кивнул Пико.

– Странную штуку? – возмущенно вскинулся еврей. – Этот секрет свято хранили в Восточной империи! А когда войска султана ворвались в Византию, те, кто владел тайной, бросились в огонь, чтобы она не досталась неверным. Секрет был утрачен. Однако это племя сумело им завладеть, несмотря на то что аппарат был разрушен, и теперь появилось в Италии с самой необычной из всех мировых загадок!

– И эта женщина вам раскрыла тайну?

– Нет еще, – помрачнев, отозвался Менахем. – Пока нет.

Он протянул Пико руку со следом недавнего ожога.

– Я сунул пальцы в огонь, чтобы удостовериться, что это не обман зрения. Клянусь, я благословил бы боль, дал бы сжечь себе всю руку до костей, только бы узнать секрет!

– И что она попросила взамен?

– Одну вещь, которую я не могу дать. Поддержку моего народа в некоем предприятии, которое должно принести славу и свободу. Она сказала, что время повернет вспять. «Я жила в царстве теней и ясно видела грядущее!» И если я ей помогу, знамена Израиля снова взовьются над священной горой Сион! Но мой народ больше не слушает меня! – Он в отчаянии замотал головой.

– И вы ей поверили?

– Она откликнулась на мой зов. И снова вернется, или же я… – прошептал он, сжав кулаки, и резко бросил: – Не презирайте того, чего не знаете.

– Я не владею вашей тайной наукой, но прекрасно знаю, от кого вы получили это знание! – отозвался юноша, задетый за живое. – От великого Леона Баттисты Альберти. Это он передал вам рукопись с описанием ритуала Орфея?

– Ритуал? От него? – нахмурившись, пробормотал еврей, словно не поняв вопроса. – Вы назвали Альберти великим, и это совершенно справедливо. – Недоверие колдуна смягчилось, как будто это имя вызвало какие-то теплые воспоминания.

– В нашем веке немногие заслужили свою славу. Он не гнушался тайными знаниями, наоборот, до конца дней искал их всеми силами своего разума.

– Он передал вам тайну? Книгу Гермеса Трисмегиста? – настаивал юноша.

Еврей снова удивленно на него уставился.

– У Леона Баттисты Альберти не было ничего, чтобы мне передать. Напротив, это он хотел, чтобы я обучил его Каббале, которая придавала силу моим словам и которой владеет только мой народ.

– Почему это евреи больше других народов посвящены в тайны Бога?

– Наверное, они первые услышали Его волю.

– Зато первыми ее и нарушили. За что и были прокляты на века.

– Проклятый ближе всех к праведному Судие. Его плоть несет в себе приговор и о Нем свидетельствует.

Пико расхохотался.

– Мои суждения так вас развеселили?

– Вы говорите о гласе Божьем, будто сами и есть его звук. А вас никогда не посещало сомнение, что в пустыне патриархи не слышали ничего, кроме шума ветра?

– Может, этот ветер и был словом. Так Эон возвещал о своем присутствии.

– Может быть…

Внимание юноши снова вернулось к волновавшей его теме.

– Так что именно хотел узнать Леон Баттиста Альберти?

– Десять светочей могущества Господа. Как первый Эон дал жизнь всему сущему и как родился мир из дыхания его слова. Как Эн Соф, Несказанный, создал мир, называя сам себя. Как его имя произносится в десяти Сфирах, которые воспевают его славу во вселенной.

«Сфиры». «Сфирот». Пико где-то уже слышал это слово. В Падуе его произносили с оглядкой, как запретное, связанное с тайными знаниями. Еврей, казалось, прочитал его мысли.

– Да, это ужасные силы! Смотрите!

Он вытащил из шкафа манускрипт в потертой матерчатой обложке и открыл на странице, которая наполовину была покрыта мелкими буквами его родного языка. Вторую половину занимал рисунок: что-то вроде куста, а на нем в определенном порядке расположены шарики, соединенные между собой разноцветными линиями.

Пико склонился и узнал то же изображение, сделанное рукой Леона Баттисты Альберти, что уже видел однажды в бумагах Козимо Медичи.

– Вот это и есть Сфиры? А что они означают?

– Они суть нисходящие степени, посредством которых Бог являет себя в мире материи, достойном сожаления. Его бесконечной властью материя создана противоречивой и омерзительной. Он доверил десяти светочам миссию сохранить земные существа несовершенными. Эти Сфиры, которые ничто перед лицом Бога, для человека суть самые ослепительные доказательства Его присутствия. Их терпеливому созерцанию мы обязаны тем, что сияние мироздания не сжигает нас своим огнем, а даже приблизительное познание их сущности позволяет нам сделать робкий шаг по пути Бога. Как я сказал, их десять: Кетэр (корона, Божественное Ничто), Хохма (Мудрость) и идущая вслед за ней Бина (Ум). За ними Хесед и Гвура (Любовь и Ужас). Потом сияющая Тиферет, все подчиняющая себе Красота. Затем идут Нецах (Вечность) и Ход (Слава). В основе всего лежит Йесод. Малхут открывает границу Мира и охраняет вход. – Еврей торжественно, вдохновенным голосом завершил перечисление.

Пико слушал, стараясь не пропустить ни единого слова и уловить в этой пылающей фреске хоть какой-то упорядоченный рисунок. Но многое оставалось для него темным, и прежде всего он никак не мог понять интереса архитектора к этому расплывчатому учению, явному плоду разума, отравленного предрассудками. Как все это согласовывалось с блистательным гением человека, который открыл тайну формы вещей и вывел законы перспективы? Который в своих работах, наоборот, стремился вооружить пытливый разум законами, а не путать его смутными формами? Может быть, была в этом какая-то связь с тем, что он открыл, исследуя античные храмы в окрестностях Рима? Или… или действительно с этим связан загадочный ритуал Орфея и архитектор всего-навсего лихорадочно искал подтверждение чему-то, что обнаружил в старинных документах?

– Леон Баттиста в это верил?

– Не думаю, – вздохнул еврей. – Но он считал, что эта модель больше других приближена к представлению о древнем Боге, которое старше того, что было у моих предков. Я возражал, что Эн Соф не может быть первым из многих, ибо его собственная немыслимая исключительность не допускает последующих степеней, пусть даже и низших по рангу. Но Леон Баттиста настаивал на своем убеждении, что все последующие боги всего лишь сокращенные изложения первого, того самого, что говорил с Тотом и открыл ему тайну своего имени. Он считал, что последняя Сфира, Малхут, является царством материи и должна быть исключена из храма.

– Исключена из храма… Что он хотел этим сказать?

– Я не понял. Но одно помню точно: он утверждал, что только девять эманаций способны познать славу храма.

– Какого храма?

– Он по секрету поведал, что все изложит в своем сочинении. Но истинную силу этой работе сможет придать только совершенный шрифт. Он смеялся над знаками моего языка и говорил, что в нашем храме древнюю славу поют свинцовыми пальцами.

Юноша поднял руку, чтобы привлечь внимание собеседника. Значит, шрифт, найденный в доме Фульдженте, и исследования Альберти преследовали более глубокие цели, чем просто постижение античной гармонии.

– Почему этот шрифт имеет такое значение? Разве голосу Бога непременно нужна красота, чтобы разнестись над миром?

Еврей не отвечал, углубившись в свои мысли, потом наконец понял суть вопроса.

– Нет! Бог в своем ослепительном сиянии не нуждается ни в чем! Плерома совершенна и замкнута на самое себя. Леон Баттиста думал о другом. Разве не сказано, что слово древних может двигать горы? А как, вы думаете, возводили пирамиды? Скалы сами сходили со своих мест и укладывались в совершенный тетраэдр. А Вавилонская башня? А Колизей с его ста арками? А воды Красного моря, расступившиеся от возгласа Моисея? Почему мой народ так почитает свою Книгу, извлекает из нее силу предсказания для жрецов и силу власти для царей? Слово – это звук, летящий над морями и землями, свечение мировой Пневмы. А когда оно застывает в виде камня или бумаги, то делается талисманом. Только в совершенстве знака реализуется магическая сила его отпечатка. Рука копииста – проводник этой силы.

– Значит, Альберти верил, что точная транскрипция мысли придает ей абсолютное значение истины? И таким образом слова могут стать реальностью? Талисман… Если подобрать соответствующий шрифт, написанное обретает магическую силу и способно вызвать к жизни то, о чем написано?

– Да. И поэтому боялся, что с изобретением нового станка шум античных веков ослабеет и вовсе исчезнет, утонет в болоте знаков, лишенных звука и заклинательной силы. И только изобретя совершенный шрифт, который будет способен вызвать к жизни тайный смысл слова, мы сможем избежать оскудения наших знаний. Он об этом мечтал, – добавил еврей, погрустнев.

Пико задумался. До сих пор он считал, что одержимость Альберти новым шрифтом происходила из стремления к красоте и глубокого почтения к античным рукописям. Ему хотелось, чтобы и в его веке к этим манускриптам относились с благоговением.

Но что, если он преследовал совсем другие цели? Что, если закон тени обретет пугающую силу, если его написать нужным шрифтом? Может, именно эта тайна так мучила Козимо Медичи?

– Это не пустые мечты, – прошептал Пико. – Я видел эскизы шрифта и уверен, что это именно его рука. И я видел шрифт, который сделали по его рисункам.

– Вы видели шрифт? – воскликнул Галеви и схватил Пико за руку. – Как выглядели буквы? Скажите!

Пико высвободился.

– Леон Баттиста выполнил свои эскизы в той же манере, что и архитектурные чертежи: опираясь на геометрические пропорции римских зданий.

– Вот как… Значит, он выбрал этот путь… – прошептал Галеви, глядя в пустоту, словно пытался разглядеть вокруг те самые формы, о которых говорил Пико. Потом покачал головой. – Мои уроки подействовали мало. Леон Баттиста предпочел александрийских герметиков мудрости Писания. Слепцы, ведущие слепцов!

Пико понял, что от Галеви он больше ничего не узнает. Этого человека ослепил свет, который он, как ему казалось, увидел издалека, и он, как все, пошел во тьме на ощупь. В этом заключалась его сила и вся сила иудаизма. Увлекшись словами, прозвучавшими некогда в пустыне, иудейское племя сотворило пустыню вокруг себя, предпочтя поражению вечное проклятие. Теперь, когда вся община отвернулась от Менахема, он стал самым несчастным, хотя и был, наверное, самым мудрым.

В наступившей тишине Пико вдруг почувствовал, как больно кусает тело краденый плащ. На него обрушилась чудовищная усталость. Его начало трясти. Лихорадка, которую он до сих пор не подпускал к себе исключительно силой напряжения мысли, охватила его жаром.

Вот сейчас он встанет и пойдет к трактиру «Овен», покуда хватит сил. Внезапный порыв ветра у него за спиной загасил свечу, и вокруг стало темно. Менахем открыл рот, видимо, хотел что-то еще сказать, но Пико слишком устал, чтобы его услышать. Комната вдруг озарилась ярким светом: наверное, зажгли еще очень много свечей. Потом в голове Джованни сверкнула молния, и этот ослепительный свет унес его с собой в небытие. Он успел еще смутно различить голос еврея, который что-то кричал, но слова тонули вдали.

Личная резиденция кардинала Борджа

Квинтон недолго ждал у дверей, его быстро пригласили войти.

– Ну, Квинтон, мы от него избавились? – беспокойно спросил кардинал.

– Нет, ваше преосвященство, – удрученно покачал головой гвардеец. – Он ускользнул из наших рук, как дьявол!

Борджа сжал кулаки.

– Что!? Не может быть! Так-то ты выполняешь мои приказы? Напрасно я тебе так доверял!

Квинтон покорно склонил голову.

– Я не могу объяснить, что произошло, – заикаясь и опустив глаза, начал он. – Я выставил у башни наблюдение. Мои люди видели, как он вошел, и подали сигнал другим. С этого момента они с места не сдвинулись. Пока мы вышибали дверь, я был уверен в полном успехе. Башня сдалась без сопротивления, мы туда ворвались, как в лисью нору. Но внутри никого не было, клянусь! Мы обследовали каждую пядь, простучали все стены, проверили черепицу на крыше. Он не мог уйти, башню окружали солдаты. И все же он испарился, словно дым. Говорю вам, этот человек в сговоре с демоном!

– Что ты несешь, Квинтон? Демону в Риме деться некуда! А если бы он и был, то работал бы на меня! – заорал кардинал, и лицо его перекосило от гнева. – В лисью нору он залез! А то ты не знаешь, что в каждой лисьей норе есть запасные входы и выходы! Ты так ничему и не научился, пока занимался контрабандой в моих землях? Он сбежал у тебя из-под носа, потому что ты поставил пьянчужек его охранять! Но ты мне за это заплатишь!

Гвардеец затрясся от страха. Он бросился перед кардиналом на колени и уперся лбом в носки его туфель.

– Клянусь, я поставил в караул лучших людей! Никто не пьет, пока служит мне, иначе кнут! Говорю вам, он исчез, как демон. Он и тот, другой…

Кардинал наклонился и грубым рывком поднял Квинтона на ноги.

– Тот, другой?

– Там был еще один. Он вошел в башню вместе с Колонной. Его следов мы тоже не нашли. Это был… Ну, тот флорентинец… Джованни Пико… – бормотал побледневший гвардеец.

– Так, значит, ты упустил сразу двух лисиц! – крикнул Борджа и, размахнувшись, ударил гвардейца по лицу. – Джованни Пико, дружок Медичи! За ним-то и надо было следить внимательнее, чем за кем бы то ни было! А он сбежал!

Квинтон терпеливо снес удар, только прикрыл глаза, словно ожидая второго. Кардинал снова замахнулся, но с гримасой отвращения опустил руку.

– Этот провал тебе зачтется. Когда дойду до конца списка твоих неудач, подведу итог и сделаю вывод относительно твоей шеи. Но пока ты мне еще служишь. Быстро в погоню за обоими! И имей в виду: их надо не упустить в очередной раз, а уничтожить!

Кардинал уставил взгляд в пустоту, словно хотел привести мысли в порядок. Гвардеец хотел поцеловать ему руку, но Борджа резко отодвинулся.

– Пошел вон, пока мое терпение не кончилось!

Но испанец не уходил. У него были еще кое-какие новости.

– Есть еще кое-что… Возможно, вам стоит это знать, – пробормотал он. – Замковая стража задержала неаполитанца. Его передали инквизиции.

– Инквизиции? Почему?

Кардинал внимательно поглядел на него.

– Не знаю, да и нашим людям в крепости тоже ничего не известно. Говорят о каком-то заговоре.

– Неаполитанец… Я велел быть настороже с подданными Неаполитанского королевства. Помоги мне одеться, я хочу сам посмотреть, в чем там дело. И пошли кого-нибудь в Канцелярию, пусть скажет, что я прибуду сам. Без меня ничего не предпринимать!

Примерно через полчаса кардинал вместе со свитой вошел во дворец по крытой галерее, устроенной рядом с соседней церковью. На лестнице, ведущей на верхние этажи, его ожидал главный инквизитор.

– Я узнал о вашем прибытии, – почтительно склонившись, произнес он. – Может быть, при вас расследование пойдет быстрее.

– Куда вы его поместили? – коротко бросил кардинал.

– В подземелье, под палату печатей. Там обычно собирается трибунал на тайные заседания.

– Вы уверены, что это заговор?

– Этот человек, несомненно, член какой-то секты, но мы не можем понять, что у них за цели. Когда мы его арестовали, он прятался возле подъемного моста замка Сант-Анджело, за катушкой лебедки, на которую намотана цепь. При нем были молоток и резец, и он старательно вышибал одно из звеньев цепи. Если бы ему это удалось, потом хватило бы одного удара, чтобы цепь порвалась. Мост рухнул бы под собственной тяжестью, и никакая сила уже не смогла бы его поднять. Ворота, ведущие на бастион, остались бы без защиты и стояли бы открытые настежь, как старческий беззубый рот.

– Это был один из людей, приставленных к бомбардам?

– Да, ваше преосвященство. Подумать только, ведь они должны быть самыми преданными! Но в Риме мало кто знаком со всеми этими техническими новшествами. Приходится выписывать людей со стороны. Этот человек родом из Неаполитанского королевства, но много лет жил в Риме, и правитель решил, что ему можно доверять.

– Неосмотрительный глупец! Вот если бы я мог командовать назначением этих чучел огородных! – прошипел кардинал с презрительной гримасой.

– Когда его обыскивали, нашли вот это. – Инквизитор протянул кардиналу смятый, забрызганный кровью листок. – Он пытался порвать листок, прежде чем нам удалось его связать. Но то, что осталось, говорит о наличии в Риме заговора.

Родриго Борджа взял протянутый листок, стараясь не прикасаться к пятнам крови, пробежал глазами те несколько строк, которые поддавались прочтению, и взглянул на инквизитора.

– Здесь имена, которые ни о чем не говорят, ваше преосвященство. Несколько аббревиаторов. Несколько ремесленников. Мелочь.

– Кроме одного, – тихо произнес кардинал, указав пальцем на одно из имен.

Инквизитор кивнул в знак согласия.

– Антонио Перфетти. Знаменитый ученый. Подданный герцога Калабрии.

Родриго Борджа поморщился.

– Нам следует заняться не собакой, а ее хозяином. Альфонсо Арагонский! Вот дьявол ненасытный! Он что, хочет в ожидании момента, когда можно будет взойти на отцовский трон, выкроить себе здесь, среди памятников Рима, персональное царство? А может, и не он один. Перфетти из Неаполя. Пико из Флоренции… Кто там еще исповедовал пленника?

– Это стойкий человек, преданный своему покровителю. Заставить его говорить будет нелегко. Поэтому его и заперли рядом с залом истины.

Пройдя через двор и войдя под портик, кардинал усмехнулся:

– Зал истины! Не думаю, что под этими сводами прозвучало хоть одно слово правды!

Инквизитор бросил на него удивленный взгляд.

– Почему вы так говорите, ваше преосвященство? Никто еще не вышел из подземелий, не сделав полного признания. И его святейшество часто хвалил…

Кардинал резким жестом заставил инквизитора замолчать. Перед ними была лестница, ведущая вниз, в подвалы здания. Они быстро спустились, впереди Квинтон, за ним Борджа, и оказались в отвратительном помещении, где уже ждал какой-то человек в кожаном переднике.

– Что вы с ним сделали? Он заговорил?

– Его заковали в цепи и подвергли первой стадии допроса, – ответил заплечных дел мастер, нервно потирая руки о передник. – Но мы ожидали ваше преосвященство, чтобы приступить к дальнейшим ступеням процедуры pro veritate [66]66
  Во имя истины (лат.).


[Закрыть].

Кардинал оттолкнул его, освобождая себе путь в следующее помещение. Чтобы туда войти, надо было спуститься еще на полдюжины ступеней. В нос ударила страшная вонь. Чад от горевших на стенах факелов ее только усиливал, делая совершенно непереносимой. За столом, предназначенным для обвинителей, никого не было. В комнате вообще никого не было. Только окровавленное тело, привязанное веревками к грубо сколоченной кобыле [67]67
  Кобыла – орудие пытки.


[Закрыть].

Человек тихо стонал. Никакой другой звук не пробивался сквозь избитые губы, превратившиеся в сплошной лиловый синяк.

Кардинал с ледяным лицом повернулся к инквизитору:

– Так вы рискуете убить его прежде, чем он скажет то, что мы хотим знать!

Тот покачал головой, уверенный в себе.

– Инквизиция произвела только первое, самое легкое воздействие. Никакой опасности нет. Мы не какие-нибудь варвары, как немецкие доминиканцы. Рядом всегда находится хирург курии, чтобы удостовериться, не задет ли какой-либо из жизненно важных органов. Если вы боитесь за жизнь пленника, то будьте спокойны.

– О чем вы его спрашивали?

– Ни о чем.

– Как это? – воскликнул пораженный кардинал.

– Таков обычай, установленный в деле выяснения истины. Только полное и добровольное признание, не обусловленное ожиданиями подследственного, может вернуть душу грешника к той абсолютной чистоте, коею она наслаждалась до впадение в заблуждение. А также уверить мастера наказания в том, что в момент признания подследственный не взял на душу грех его разжалобить. Ни о чем не спрашивать – это и есть корень истины.

– Но если вы не зададите этому бедолаге вопрос, на что же он будет отвечать?

– Хитрый грешник хранит свою тайну во внутренностях, закрывая ее щитом сердца, легких и печени. Истина перемешана в нем с самыми глубинными жидкостями тела и составляет единое целое с кровью и желчью. Но когда щит ослабеет и падет, истина вырвется из его уст, подобно звонкому потоку чистой воды. Надо только подождать.

– Нет у нас времени ждать, нет времени на ваши сложные процедуры. Оставьте меня наедине с подследственным.

Инквизитор вздрогнул так, точно ересь, заключенная в теле узника, вдруг перелилась через край и задела князя Церкви.

– Ваше преосвященство, но есть же правила…

– Есть такие времена, брат мой, когда правила подчиняются обстоятельствам. Церковь есть правило, а Церковь здесь представляю я! Повторяю: оставьте меня наедине с подследственным, – прошипел кардинал, бросив короткий взгляд на свиту.

Квинтон, словно услышав беззвучный приказ, шагнул вперед, держа руку на эфесе шпаги.

У инквизитора в злобной гримасе свело челюсти, но он склонил голову в знак покорности. Медленно повернувшись и не произнеся больше ни слова, он прошествовал к двери, сделав заплечных дел мастеру знак следовать за ним.

Оставшись один с Квинтоном, Родриго Борджа подошел к связанному человеку, который все так же тихо стонал. Кардинал взял его за волосы и вынудил поднять голову и посмотреть на себя.

– Откуда ты родом?

Пленник с трудом приоткрыл заплывшее веко, за которым блеснул налитый кровью глаз. Вряд ли он что-нибудь видел, но голос кардинала до него дошел, потому что пленник повел головой, словно ища источник звука. Из разбитых губ послышалось только какое-то слабое блеяние.

– Из Неаполя, мы знаем. Зачем ты собрался навредить замку? С кем должен был встретиться и для кого предназначалось это «послание»? Что замышляется в Неаполитанском королевстве? Говори! Тогда сможешь выйти отсюда целым и невредимым. Вот тебе мое слово, крепкое, как если бы это был наш смертный час.

В полузакрытом глазу узника блеснула искра жизни. Кардинал почувствовал, что его обещание пробило брешь в стене отчаяния.