Текст книги "Закон тени"

Автор книги: Джулио Леони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

– Это Франческо Колонна, – услышал он шепот у себя над ухом. – Подумать только, Колонна здесь!

– Похоже, кардинала не смущает, что у него за столом сидят рядом прекрасные дамы и язычники. Пригласил же он вас, хотя только и думает, как бы извести дом Медичи, – рассеянно заметил Пико, не сводя глаз с Колонны, который наконец оторвался от созерцания потолка и теперь с деланым безразличием оглядывался вокруг.

Манетто воспользовался моментом и направился к нему.

– Мессер Франческо, вот так сюрприз! – воскликнул он, кивком головы приветствуя Колонну.

– Великодушие кардинала распространилось и на меня, сер Манетто, – ответил тот и через силу улыбнулся. – Может, потому, что карнавал – праздник перевертышей. Монахи переодеваются в монахинь, волки – в ягнят. А я воспользовался случаем, чтобы увидеть комнаты, в которых некогда жила моя семья.

– Палаццо, в котором мы находимся, принадлежал Колонне, прежде… прежде чем его… уступили, – пояснил Манетто. – Этот штрих в истории Рима должен вас заинтересовать. Джованни Пико делла Мирандола. Мой юный друг увлекается древностями, – прибавил он, представляя юношу.

– Да, этот дом был главным нашим имуществом, когда мы владели всем кварталом. Бьюсь об заклад, если поднять этот гобелен, то на стене обнаружится герб Колонна, несмотря на то что над ним поработали стамески, – ответил Франческо с горечью в голосе. Но на его лице тут же заиграла улыбка. – Надо сказать, стамески поработали раньше, чем у нас отняли палаццо. Как будто хотели спасти наши шеи от топора палача. В конце концов, sic transit gloria mundi, [57]57
  Так проходит слава мирская (лат.).


[Закрыть]ведь так говорят?

– Именно так, – вежливо отозвался Пико.

У него возникла инстинктивная симпатия к этому человеку. И в то же время он не мог избавиться от мысли, что появление того на балу как-то связано с таинственной незнакомкой.

Юноша уже собрался поднять этот вопрос, но Манетто его опередил:

– Наш Джованни охотится за историческими памятниками и научными записками. Особенно его интересуют сведения о великом архитекторе Альберти, который долгое время здесь жил. Он, конечно же, вам известен, – сказал флорентинец, подчеркнув голосом последнюю фразу.

– Леон Баттиста? – пробормотал Франческо Колонна и добавил уклончиво: – Да, я был с ним знаком. Очень давно, еще в моем родном доме.

– Мессер Колонна – сын Стефано, владетеля Палестрины, известного своей любовью к искусствам и безграничным уважением к тем, кто отличается охотой до знаний, – уточнил Манетто.

– Именно ему я обязан своей учебой и возможностью познакомиться со столькими прославленными людьми.

Колонна вдруг принялся разглядывать юношу, словно проникся к нему большим интересом.

– Вы из Флоренции? – неожиданно спросил он.

– Да. А по какому признаку вы это поняли?

– По вашему платью. И по той благожелательности, с которой к вам относится сер Манетто. Что привело вас в Рим? Вы говорили о Леоне Баттисте Альберти. Вы тоже были с ним знакомы?

Пико повернулся к Манетто. Он не знал, стоит ли доверять Колонне и до каких пределов можно раскрыть свои цели. Но флорентинец бросил на него ободряющий взгляд.

– Франческо, конечно, не разделяет опасений в отношении политики Лоренцо Медичи, которыми грешит большинство членов курии. Можете быть с ним откровенным, как ни с кем другим в городе.

Пико снова повернулся к Колонне. За годы, проведенные в университете, он понял, как важно уметь определять по лицу глубинные черты характера человека. Эти навыки были необходимы и в дидактических диспутах, когда «да» или «нет» решали твой успех, и в ночных тавернах за игрой в кости, когда игроки, бывало, хватались за ножи. В ситуациях, когда не только победа или поражение, но и жизнь зависела от быстроты реакции присутствующих, умение просчитать эту реакцию было важнее, чем сила удара. И в том лице, что он видел сейчас перед собой, Пико тоже искал признаки грядущей реакции, пытался понять, как поведет себя собеседник.

Составить точное представление было нелегко. На первый взгляд лицо Франческо, с нежным, девичьим обводом щек, говорило о слабом характере. Но темные глаза, живо блестевшие из-под прямых, как шпаги, бровей, тут же меняли первое впечатление. Короткий нос мог бы принадлежать личности раздумчивой и нерешительной, но полные, рельефно очерченные губы таили страсть, дремлющую, как уголь под пеплом. Пико заключил, что человек с таким лицом способен на все.

– Говорят, Альберти был очень дружен с вашим Лоренцо. Это он вас сюда послал? – спросил Колонна, прервав его размышления. – Но кто лучше владетеля Флоренции может знать о первом из архитекторов?

– В последние годы Альберти жил очень замкнуто и почти не сохранил контактов с друзьями, которые прежде его любили и почитали, – издалека начал Пико. – Лоренцо Медичи хотел бы знать о судьбе трудов и документов своего друга. Он считает, что им надо обеспечить достойное хранение, учитывая, что труды многих великих без такого хранения были утеряны.

– Понимаю… Может быть, об этом знают те немногие друзья, с которыми он вместе работал… – тихо сказал Франческо Колонна.

Он явно собирался продолжить, но запнулся: к ним приближалась группа гостей во главе с кардиналом Риарио, который громко расхваливал свой дворец и меблировку. Когда они проходили мимо, Пико отметил, каким холодным взглядом скользнул по Франческо кардинал, словно его тут и не было. А Колонна весь подобрался и сильно побледнел.

Казалось, оба вот-вот схлестнутся, но кардинал прошел мимо и направился к дверям. Музыка стала невыносимо визгливой.

Это был сигнал к тому, что бал окончен. Гости выстроились в колонну за хозяином. Тем временем в глубине зала появились вооруженные люди в кольчугах с гербом дома Риарио.

– Пора уходить, – шепнул Манетто и тихо указал на гвардейцев кардинала. – Согласно закону гостеприимства, мы здесь в безопасности, но только до того момента, пока длится праздник. А потом…

В его тоне содержался неприкрытый намек, и он поспешил как можно скорее сделать так, чтобы собеседники смешались с толпой.

На лестнице Пико снова повернулся к Франческо Колонне.

– Говоря о собратьях Альберти по искусству, вы имели в виду римских художников или кого-нибудь еще?

– Я имел в виду тех, кто работал с ним вместе над величайшим на сегодняшний день проектом – новой капеллой Ватикана. Она будет зваться именем Сикста. Многие из тех художников его хорошо знали, в том числе и ваш Боттичелли.

– Боттичелли? – Пико вздрогнул от удивления, услышав это имя.

Хотя, наверное, удивляться было нечему: что странного в том, что двое величайших художников Италии общались между собой? Однако Боттичелли принимал участие в неудачном сеансе заклинания и, по словам Лоренцо, был больше других заинтересован вернуть любимую из мира теней. И поклялся повторить попытку. А если он встречался с Альберти, то разве не мог от того получить копию рукописи Гермеса? Кроме того, Боттичелли долго был в контакте с резчиком Фульдженте…

Пико почувствовал, что совсем запутался. Если художник действительно стал обладателем рукописи, мог ли он не поддаться искушению остаться ее единственным обладателем? Мог ли он, охваченный страстью, кого-то убить из-за этого?

– А вы знаете, кто эта танцовщица, что выступала на балу? – вдруг спросил Джованни.

Франческо Колонна сделал удивленное лицо, словно не понимая связи вопроса с темой беседы.

– Танцовщица? Она была великолепна… но не понимаю…

– Я видел, как вы с ней разговаривали, – настаивал юноша.

Колонна помедлил.

– Нет, я не знаю эту женщину. Вы меня с кем-то спутали, – решительно отрезал он.

Тем временем они вышли на широкую мощеную площадь перед церковью Санти-Апостоли. Франческо Колонна, не произнеся больше ни слова, быстро со всеми распрощался. Церковь была на замке, во избежание вторжений подвыпивших гуляк, которые бродили по улицам, распевая песни и переругиваясь во всю глотку.

– Где я могу найти художника? – неожиданно спросил Пико у Манетто.

– Он живет не в нашем квартале, не с флорентинцами. Похоже, Боттичелли вообще избегает компании соотечественников. Поищите в кварталах художников, думаю, найдете его там.

Когда они прощались, Пико увидел вдали силуэт темноволосого испанца: тот стоял на противоположной стороне площади и внимательно за ними наблюдал. На миг юноша испугался, что испанец пойдет за ним следом, но тот исчез в боковой улочке.

В доме Боттичелли

Художники, работавшие в Риме, имели обыкновение селиться возле Кампо-деи-Фьори. У редких прохожих Пико выспрашивал о Боттичелли. Его имя было известно всем, но оказалось, что художник не поддерживал контактов с сообществом своих коллег и не обращался с заказами к продавцам красок. Наконец Джованни удалось выяснить, что он живет довольно далеко, у излучины Тибра, ближе к холму, сразу перед мостом Ангела.

Пико свернул в узкую улочку, ведущую к реке параллельно другой, куда более широкой, именуемой Папской.

Его чуть не снесло ледяным ветром, и он поднял глаза к небу. Небесный свод сиял яркими звездами, словно ветер раздул их, как угли. Время уже перевалило за полночь, но на улицах еще попадались прохожие, которые, пошатываясь, возвращались домой. Юноша не раз спрашивал о Боттичелли, но никто не знал, где его обиталище.

Наконец ему ответили:

– Флорентинец, который пишет мадонн? Он живет вон там.

Пико поблагодарил и направился к маленькому дому, приткнувшемуся в тупике. Ему указали на второй этаж, куда вела каменная лестница. На углу стояла повозка. На первом этаже, в конюшне, топтались и вздыхали лошади.

Юноша быстро взбежал по лестнице и постучал в облупленную дверь. Ему никто не ответил. Он забарабанил громче, обдумывая, что сказать художнику о причине визита в столь необычный час. Но в конце концов решил, что Боттичелли вряд ли придаст этому значение, ибо распорядок жизни художников определяется своеобразными правилами.

За дверью раздалось шарканье ног, и щелкнул засов. Дверь приоткрылась на ладонь, и Пико увидел лицо темноволосого мальчика, который подозрительно его разглядывал.

– Здесь живет Сандро Боттичелли, художник?

– А кто его разыскивает? – спросил мальчик с сильным римским акцентом.

– Соотечественник. Мне надо с ним поговорить от имени Лоренцо Медичи, владетеля Флоренции.

При звуке этого имени мальчишка испугался. Он потер руками глаза, силясь стряхнуть с себя сон, и еще с минуту постоял за дверью, не зная, что делать. Потом приоткрыл створку еще на ладонь.

– Мастро Сандро нет дома.

Пико постарался скрыть досаду. Чему тут удивляться? В праздничную ночь художник может вернуться домой позже обычного.

Он уже собрался спросить, где его можно найти, но мальчик высунулся в дверь и с заговорщицким видом сообщил:

– Маэстро всегда работает по ночам.

– Вот как? И где же?

– В новой капелле Папы, за рекой.

Пико охватило любопытство. Он слышал, что понтифик субсидировал работы по украшению дворцов Ватикана: картины и садовые скульптуры, но прежде всего – большие фрески. Но почему ночью? Ведь для художника так важен дневной свет. Особенно для такого, как Боттичелли, у которого яркость цвета имела особое, стилевое значение. Разве что и ему захотелось поэкспериментировать на холсте с эффектами искусственного освещения…

– Я бы хотел посмотреть, как он работает. Это возможно?

Мальчик вздрогнул.

– Нет, синьор, хозяин никому не разрешает. Даже нам, подмастерьям, тем, кто готовит ему краски. Нам запрещено находиться в помещении, где он работает.

Пико кивнул и собрался уже повернуться и уйти, но тут за дверью раздался другой голос. В проеме показался заспанный белобрысый паренек с хитрой физиономией.

– С тех пор как здесь появилась эта женщина, хозяин вообще стал какой-то странный, – запальчиво сказал он.

Второй пытался его урезонить, но белобрысый досадливо отмахнулся.

– Что, скажешь, нет? Да его все перестало интересовать, он даже поесть забывает. И нам неделями не платит!

В его голосе зазвенели враждебные нотки.

Темноволосый мальчишка опять попробовал заставить белобрысого замолчать, но тот ухватился за дверь и рывком распахнул ее. Стала видна вся комната.

– Идите и посмотрите сами. Наш хозяин спятил! Будь я проклят, что отказался идти растирать краски немцу!

Подмастерья сцепились, как дикие коты, и покатились по земле. Пико воспользовался моментом и вошел внутрь. Все обиталище художника составляла одна комната. На полу лежали два матраса для подмастерьев. Кровать хозяина, немногим богаче их, даже не была разобрана. У стены стояли два мольберта с холстами.

Не обращая внимания на возню у себя за спиной, Джованни с любопытством склонился над рисунками. На всех было изображено обнаженное женское тело необычайной красоты, нарисованное в разных позах. Рисунки, наверное, представляли собой эскизы к более сложной композиции. И на всех – одно и то же тело вытянутых пропорций, но… без головы. Художник, видимо, сосредоточился на движении своей модели, а лицо пока во внимание не принимал. Или сознательно не хотел его показывать.

Пико вытащил из сумки портрет, найденный под телом Фульдженте, и приложил его к одному из рисунков. Может, по простому совпадению, но ему показалось, что лицо прекрасно совместилось с фигурой. Словно одна и та же рука сперва нарисовала их, а потом, по каким-то таинственным соображениям, разделила.

За его спиной глухой удар кулака и крик боли, видимо, ознаменовали конец драки. Он быстро положил рисунок на место и обернулся, успев заметить, как темноволосый мальчишка с плачем выскочил в дверь, закрыв обеими руками окровавленное лицо.

– Этот идиот получил, что заслужил. Я давно хотел с ним расквитаться! Теперь ему не художник, а кое-кто другой нужен, чтобы вернуть смазливую физиономию! – задыхаясь, крикнул белобрысый с видом триумфатора.

Потом бросился к матрасу и начал кидать в сумку свои нехитрые пожитки.

– Ты что делаешь? – спросил Пико.

– Ухожу! Довольно! Наработался я у этого психа!

– А та женщина, о которой ты говорил… Ты ее видел?

Паренек кивнул и ехидно усмехнулся:

– Мастро Сандро ее ревнует, а потому бережет не хуже своих красок. Никто никогда ее не видел. Но я знаю, что она существует.

– Откуда ты знаешь?

Белобрысый засунул еще какую-то вещь и начал завязывать сумку.

– Когда я прихожу к нему с красками, я всегда чую ее запах. Тут уж я не ошибусь, – добавил он с видом бывалого человека. – Это запах женщины, а не козы, которую хозяин держит у себя!

Пико лихорадочно размышлял. Паренек двинулся к выходу, больше не обращая на него внимания. Пико задержал его за руку.

– Мне надо увидеть твоего хозяина за работой!

– Я же сказал: нельзя!

Парень попытался высвободить руку и, видя, что его не выпускают, замахнулся кулаком. Пико резко завел ему руку за спину, и тот вскрикнул от боли.

– Никогда не замахивайся на того, кого не знаешь, – холодно произнес граф Мирандола и дал ему пинка.

Мальчишка сразу успокоился и умоляюще на него взглянул.

– Не могу, – жалобно всхлипнул он. – В капеллу никто не может войти, там папская стража!

Пико выпустил его и тряхнул кошельком, висевшим на поясе, так, чтобы звякнуло серебро. – Подумай хорошенько. Вдруг все-таки сумеешь? Ведь ты же приносишь ему краски?

– Да, но…

– Проведешь меня к нему – будет тебе серебряный карлино [58]58
  Карлино – старинная серебряная монета.


[Закрыть].

Лицо мальчишки вспыхнуло жадностью. С минуту он думал, потом пожал плечами:

– Ладно, доведу вас до дверей капеллы, а там уж рассчитывайте на себя.

Пико натянул забрызганную красками рубашку паренька. Согнувшись под тяжестью корзинок, они поднялись по лестнице, ведущей к залам. Старое здание Парадной капеллы было окружено строительными лесами: Папа Сикст приказал перестроить ее в зал для аудиенций и сделать здесь свое личное святилище. Снаружи массивное кирпичное здание больше походило на крепость, чем на культовую постройку. Наверное, тот, кто его проектировал, имел в голове план защитного сооружения, скалы, под прикрытием которой можно было вести сугубо личные беседы с Богом, а также напрямую отправиться на Небеса, не опасаясь, что кто-нибудь за тобой увяжется.

Они прошли мимо вооруженных стражников, едва удостоивших их взглядом. Должно быть, солдаты привыкли, что тут постоянно снуют подмастерья, а может быть, узнали мальчишку. Дозорные были увлечены болтовней об играх и женщинах, и Пико вдруг пришло в голову, что, наверное, стража у Гроба Господня мало чем от них отличается.

Джованни с подмастерьем миновали портал и вошли в просторное помещение, которое должно было стать парадным залом.

Здесь мальчишка остановился, поставив корзинку на землю.

– Дальше я идти не могу. Мастро Сандро меня убьет, если узнает, что я привел вас сюда. Платите, что обещали.

Пико пошарил в кошельке в поисках монеты, но, прежде чем вложить ее в руку паренька, посмотрел в глубь зала, где из-под двери выбивалась полоска света.

– А ты уверен, что он там?

– Уверен, – отозвался парень, схватив монету. – Он ходит сюда каждую ночь, если нет кого-то из других художников. И никого не пускает: говорит, что хочет создать новые формы и никто не должен видеть работу, пока она не закончена.

Он повернулся и быстро исчез. Оставшись один, Пико тоже поставил свою ношу на землю и осторожно направился к единственному источнику света в темном зале. Из-за двери, больше чем на метр от порога, лилось странное разноцветное сияние, какое бывает, когда солнечные лучи проходят сквозь витражи в соборе. Пико заглянул внутрь. На миг глаза его ослепли от волн яркого света и цветных вихрей, которые заполняли помещение. Тогда он шагнул за порог.

Сикстинская капелла

Над головой, на высоте примерно сорока локтей, простирался голубой свод с мириадами золотых звезд. Он соединял две стены, покрытые ослепительно яркими изображениями. Десятки фигур, античные здания, развевающиеся на ветру одежды и плащи – все это переходило с картины на картину, и перед глазами разворачивались сюжеты Священного Писания, переданные с необычайной силой. Мало где Пико доводилось увидеть такое ясное и убедительное воплощение драмы человеческих деяний, попыток облечь в форму слово Божье. Оно оставалось недостижимым. За всем этим полыханием цвета и богатством движений таилось глубокое молчание, исключающее всякий изреченный ответ.

В продольном нефе горели сотни свечей. Они были закреплены повсюду: на украшенном спиральной мозаикой полу, в углах, на балюстраде хоров, на козлах и лесах. В помещении не осталось почти ни одного неосвещенного уголка. И все же кое-где мрак наступал, словно напоминая, что даже на священной территории присутствует непобедимое зло. Свет повсюду был настолько ярок, что в нем тонули изображения: они казались отражениями на поверхности большого озера, и краски блекли в ослепительном сиянии огня.

Заслонив глаза козырьком ладони, Пико сделал несколько шагов к центру капеллы. Здесь, за балюстрадой, отделявшей место для духовенства, свечи были выставлены в круг, центр которого сиял еще ярче. В середине его, как языки темного пламени в световом потоке, двигались тени.

Одна принадлежала мужчине, другая женщине. Мужчина, одетый в грубый балахон, забрызганный красками, стоял возле стола, где громоздились склянки, чашки, кисти и мастихины. Занесенная рука целилась в большой холст, закрепленный на двух мольбертах, глаза не отрывались от того места, куда сейчас ляжет мазок, словно дожидаясь, когда прекратится кружение света и определится та самая единственно верная точка.

Но не на художника глядел Пико, раскрыв от изумления рот. Неподалеку от холста, на возвышении, стояла женщина. Ее ярко освещенное обнаженное тело, казалось, завладело всем пространством. Отсвет свечей ложился на белоснежную кожу, на волны распущенных золотых волос, падавших на плечи, сладострастно обвивавших шею и спускавшихся до бедер. Полусогнутая рука ласково прикрывала нежную грудь, словно стремясь ее защитить. Другая спускалась вдоль бедра, собрав в длинных пальцах кончики золотых прядей, которые смешивались с таким же пушком на лобке, без всякой робости или стеснения открытом взору художника.

Это была она, незнакомка с портрета. Пико чуть не бросился к ним, но едва сделал первый шаг, как что-то его удержало: на лицах этих двоих он прочел молчаливый диалог, прервать который было бы святотатством. Кисть художника двигалась у холста, ища нужную точку, а глаза впились в лицо женщины, словно он ждал от нее какого-то знака, подкрепленного высшими силами, чтобы закончить мазок.

Повинуясь инстинкту, юноша поискал, где бы спрятаться. Справа от него наверх, на хоры, шла узкая винтовая лесенка, оказавшаяся в одном из немногих затемненных уголков нефа. Он на цыпочках, едва касаясь разноцветного мрамора, поднялся на несколько ступенек, хотя понимал, что опасается напрасно. Будь его башмаки подкованы железом, их цоканье не смогло бы отвлечь двоих от поглотившего их ритуала.

Он поднялся на хоры и спрятался в уголке, наблюдая за происходящим сквозь балюстраду. От женщины невозможно было оторвать глаз. Ее тело, которое Джованни раньше представлял себе только по намекам из рассказов очевидцев, теперь предстало перед ним в ярком свете как средоточие всей женственности мира. Лицо на рисунке приходилось домысливать из-за пятен крови, и в жизни он видел его лишь мельком. Зато теперь оно просто оскорбляло взор своим совершенством.

И тогда на ум ему пришло недавно прочитанное высказывание Альберти о красоте: в настоящей красоте ничего не прибавишь, не убавишь и не изменишь без того, чтобы не испортить. Сейчас он видел перед собой настоящую красоту, божественные пропорции.

Сердце Джованни бешено забилось. Он задохнулся, и все его тело охватил жар, какого Пико никогда не испытывал, сжимая в объятиях юных служанок в своем замке или тех девчонок, что тайком пробирались по ночам в комнаты студентов. Об этих женщинах он слагал стихи и страдал до слез, получая отказ.

Но теперь он помимо воли вписал свое имя в тайный реестр поклонников Симонетты. Все его былые влюбленности обратились в прах и ветер, в ничто.

Никогда он больше не забудет этой минуты. Вдруг раздался тихий стон. Это художник наконец-то сделал долгожданный мазок. Звук вывел юношу из созерцательного оцепенения. Боттичелли быстрым движением коснулся чего-то на столе кончиком кисти и снова вернулся к холсту. Теперь кисть задвигалась с лихорадочной быстротой, словно рухнул непреодолимый барьер между мыслью и действием, между воображаемой формой и ее воплощением.

Из своего укрытия Пико видел только часть фигуры на холсте. Он снова перевел глаза на тело женщины, на ее бедра, на две беспокойные складочки у вершины таза, там, где мускулы наливались силой, чтобы держать мощный торс, и в то же время плавно и мягко очерчивали линию боков. Лоно, которое она без стыда открывала чужим глазам, наверное, становилось предметом многих вожделений. Однако эти страсти никак не отразились на его форме. Наоборот, как и все тело, оно дышало благостью.

И тут впервые с того момента, как Пико вошел в капеллу, он вдруг заметил абсурдность всего происходящего и засомневался, не сон ли это.

Ну как то, что он видел, могло быть явью? Среди ночи, в средоточии власти понтифика. Ведь любой из гвардейцев мог случайно сюда войти и все увидеть… Да и сам Сикст IV мог нагрянуть неожиданно, из любопытства своими глазами посмотреть, как идут работы. Из его покоев сюда вел прямой коридор. Из каких соображений Боттичелли подвергал себя риску, который мог слишком дорого ему стоить? Зачем он привел сюда эту женщину?

Пико обвел глазами зал, словно ища ответ на свои вопросы. Но ответа не было. Может, художником движет смутная жажда святотатства? Почему она ему позирует? Если эта женщина действительно вернулась из царства теней и если под ее сладострастной оболочкой скрывается вызванный демон, то, может статься, с влюбленного художника запросили такую цену? Что это: вызов, испытание?

Дверь в капеллу так и осталась приоткрытой, молчаливо приглашая войти любого, кто случайно окажется в соседнем зале для аудиенций. Эти двое, должно быть, сошли с ума: нельзя же так рисковать! Пико даже пришло в голову, что стражники притворяются, будто не знают, что происходит в капелле, чтобы застать их врасплох.

Это ловушка! Художника хотят схватить вместе с загадочной сообщницей.

Юноше стало не по себе: он боялся быть застигнутым и попасть в ту же западню. Но то, что он видел перед собой, снова вернуло его на место.

Боттичелли лихорадочно работал. Казалось, что кисть сама летает по холсту, а рука художника только повторяет ее движения. Пико слышал, как он то стонал, то что-то бормотал. Несколько раз он восторженно промычал имя Симонетта. Боттичелли выплескивал на холст всю ту любовь, которую хотел бы отдать живой женщине. А ведь та стояла в нескольких шагах от него. Восторженное поклонение она принимала с ледяным равнодушием. На губах ее играла еле заметная улыбка. Но она не походила на улыбку святой, которую посетило видение. Женщина улыбалась рассеянно, как улыбается тот, кто случайно оказался там, где оказался, и чьи мысли отсюда далеко.

Фигура на холсте вместе с цветом вбирала в себя все страдания художника. Пико не мог хорошо разглядеть результат работы, но ему показалось, что до завершения еще далеко. Холст вибрировал под кистью, как тело под ласками, но непохоже было, чтобы на изображении появлялись какие-то новые детали. Скорее всего, Боттичелли подправлял уже законченный портрет: добавлял тени, менял оттенки цвета.

В этот момент, может из-за дефекта воска, несколько свечей вдруг очень ярко вспыхнули, и Пико заметил то, чего не видел раньше. Боттичелли, охваченный лихорадкой работы, не прикасался к краскам, стоявшим на столе. Он машинально подносил кисть к горлышку банки с краской и, не набрав ничего, снова начинал рисовать. Он притворялся, что рисует!

Пико закусил губы, чтобы сдержать крик, но это не совсем ему удалось. По руке художника прошла дрожь, и лихорадочное шуршание кисти по холсту прекратилось. Оба, и художник и модель, разом подняли головы, как собаки при звуке волчьего воя, и быстро обвели глазами зал. Пико в своем укрытии сжался в комок, но женщина все же разглядела его сквозь балюстраду и встретилась с ним глазами. На миг он утонул в голубом озере, но она быстро отвела глаза, бросилась вниз с постамента, на ходу подхватила с пола накидку, закуталась в нее и, с проворством газели скользнув в боковую дверь, растворилась в темноте.

У юноши просто не было времени на какую-нибудь реакцию. Она исчезла так быстро, что он даже не успел подняться и показаться художнику, который так и застыл на месте с поднятой кистью.

– Кто вы? – раздался сдавленный крик. – Проклятье на вас, она сбежала!

– Я друг. Меня послал Лоренцо, правитель Флоренции.

– Лоренцо? Медичи? – переспросил Боттичелли неожиданно осевшим голосом. Весь его гнев сразу улетучился.

Пико быстро спустился по лесенке и подбежал к художнику. Тот успел накинуть на картину кусок ткани, но юноша его сдернул. Теперь он наконец-то смог хорошо разглядеть изображение. Стройное тело только что появилось из огромной раковины. По бокам виднелись еще какие-то едва намеченные фигуры, то ли ангелы, то ли божества, висящие в воздухе.

Боттичелли проследил его взгляд.

– Она удивительна, правда? Кто лучше нее смог бы стать бессмертной Венерой?

Пико вгляделся в холст. Вокруг, вместе с запахом воска, еще витал пьянящий аромат. Он пытался сравнить работу художника с моделью, только что стоявшей на помосте у него перед глазами. На миг ему показалось, что он находится перед зеркалом, настолько велико было сходство. И в то же время фигура словно отражалась в воде: по ней проходила живая вибрация, свойственная поверхности жидкости. На память ему вдруг пришла легенда о Нарциссе, который погубил себя, любуясь собственным отражением.

Так вот в чем было дело – в воде! Если бы Нарцисс смотрелся в зеркало, совершенство образа не потрясло бы его фантазию. А течение реки заманило его иллюзией реальности, которая рождается только из неопределенности линий. Боттичелли удалось придать этому стройному телу ту самую вибрацию, как если бы модель отражалась в поверхности чистого родника. Матовая белизна кожи нарушалась только в одном месте. На шее, подчеркивая ее стройную линию, блестело украшение: тщательно выписанный в мельчайших деталях медальон, тот самый, что нашли возле тела Фульдженте.

– Что хочет от меня Великолепный? – раздался голос художника.

– Хочет знать, кто эта женщина.

Художник помедлил в нерешительности, потом наклонился к Пико и зашептал, запинаясь, словно его кто-то глушил:

– Это она! Она вернулась! Но вы не скажете об этом Великолепному. Они не отнимут ее у меня еще раз!

– Отчего вы так уверены, что это она? Вы нашли книгу с ритуалом?

Пико уже не отдавал себе отчета в том, что говорит.

– Нет, она вернулась из страны теней… – только и прошептал художник, и Пико показалось, что он не услышал вопроса.

– Вы уверены в том, что она на самом деле живая? Вы к ней прикасались? – настаивал он, снова на миг подпав под власть грезы.

– Нет! Это невозможно, это было бы кощунством! Никто не смеет к ней прикасаться! – В глазах Боттичелли блеснул безумный огонек. Не давая Пико вставить слово, он продолжал: – Мне неважно, демон она или нет. Мне достаточно, что я снова ее увидел! Она явилась однажды ночью и сама вызвалась позировать, с условием, что я сохраню это в тайне. Но теперь вы ее увидели, и она больше не вернется! – с отчаянием крикнул он.

– Но вы только делали вид, что пишете. Я заметил. Почему? – спросил Джованни в надежде отвлечь и успокоить художника.

Сам он уже полностью овладел собой, хотя все еще и был взвинчен.

Но Боттичелли только больше смешался.

– Не знаю. Я вдруг почувствовал, что не могу закончить картину. Почувствовал, что, если проникну в самую суть тайны ее фигуры, ее золотых пропорций, она снова вернется в царство теней. А теперь она исчезла, а мне остались только никому не нужные мазки… – и он разрыдался.

Пико взял его за плечо и встряхнул.

– Придите в себя. Того, о чем вы говорите, не могло быть. А вот медальон, которым вы украсили ее портрет, похоже, действительно вернулся с того света. О нем никто не знал! Где вы его взяли? – Боттичелли отпрянул, явно желая уйти от ответа, но Пико не отставал. – Это был, подарок Великолепного. Медальон похоронили вместе с ней!

Художника начала бить дрожь. Он расплакался и осел на землю, словно силы разом покинули его.

– Я должен был ее снова увидеть, – всхлипнул он. – Я вскрыл гробницу. Медальон был там. Он обвивал ее шею, все еще нетленную. Я его взял…

– И что вы с ним сделали? – продолжал настаивать Пико.

– Отдал ей… когда она вернулась. Как залог моей любви! Потому что только она достойна носить его!