Текст книги "Свинья, которая хотела, чтоб ее съели"

Автор книги: Джулиан Баджини

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

66. Фальсификатор

«Тополиной аллее на закате» было суждено пополнить ряды шедевров Ван Гога. Эта «утерянная» работа будет продаваться за миллионы и породит огромное количество трудов, сравнивающих ее с двумя другими картинами Ван Гога, на которых запечатлен тот же пейзаж, но в разное время.

Это порадовало Йориса Ван дер Берга, поскольку именно он, а не Ван Гог нарисовал «Тополиную аллею на закате». Йорисбыл мастером подделок, и он был уверен в том, что его последнее творение будет восприниматься как оригинал. Это не только значительно увеличит его благосостояние, но и принесет ему огромное профессиональное удовлетворение.

Лишь несколько его близких друзей знали, что замышляет Йорис. Один из них выразил ему очень серьезные моральные опасения, которые Йорис отверг. Он полагал, что, если эту картину признают такой же хорошей, как и оригинал Ван Гога, она окупит все деньги, которые будут за нее заплачены. А любой, кто заплатит больше, чем она стоит на самом деле, только из-за того, что это работа Ван Гога, является глупцом, который заслуживает того, чтобы расстаться с деньгами.

Может показаться очевидным, что подделка картин является далеко не благородной профессией, поскольку она неизбежно связана с обманом. Фальсификатор преуспевает только тогда, когда он вводит людей в заблуждение относительно происхождения своей работы.

Однако обман не всегда следует осуждать. И в самом деле, иногда наглая ложь является как раз тем, чего требует мораль. Если некий агрессивно настроенный расистский молодчик спрашивает у вас, знаете ли вы, где живут какие-нибудь «иностранцы», вам лучше притвориться, что вы не знаете этого, чем направлять его прямо к дому номер 23.

Таким образом, действительно значимо лишь то, служит ложь благородным или низменным целям и какими будут последствия этой лжи.

Цель фальсификатора была далеко не благородной: заработать много денег для самого себя. Однако даже добросовестным художником может двигать, по крайней мере частично, желание заработать денег, поэтому такая постановка вопроса не решает проблему. Чтобы оценить искусство подделки, нам нужно смотреть на вещи шире.

Выдуманная история Йориса Ван дер Берга предлагает нам надежный способ защитить его работу. Если выражаться возвышенно, то можно сказать, что фальсификатор на самом деле оказывает нам услугу, напоминая об истинной ценности искусства и высмеивая то, как рынок произведений искусства заменяет эстетические ценности финансовыми. Главный момент здесь заключается в том, что фальсификатор может добиться успеха одним из двух способов: он может создать работу такую же хорошую, как и у мастера, которого он копирует, или же он может создать работу, которую будут считать ценной просто потому, что ее воспримут за работу какого-то знаменитого художника. Если подделка действительно так же хороша, как и работа признанного художника, то почему ее не оценить таким же образом? Если подделка не столь хороша, то нам нужно задаться вопросом, почему люди платят так много за менее ценный товар. Может быть, это происходит из-за того, что цены на рынке художественных произведений определяются не эстетическими заслугами, а модой, репугацией и известностью художника? Подпись Ван Гога на картине придает ей ценность так же, как надпись «Давид Бекхэм» придает ценность футболке. Если это верно, тогда абсурдно спорить с тем, что торговлю подобным низкопробным товаром можно каким-то образом сделать менее чистой с помощью подделок.

В этой связи фальсификатора можно рассматривать как худож-ника-партизана, сражающегося за истинные ценности творчества в обществе, в котором искусство принижено и сделано предметом потребления. Да, верно, что он является обманщиком. Но ни одну партизанскую войну нельзя вести в открытую. Систему нужно разбирать изнутри, по кусочкам. И эта война будет выиграна лишь тогда, когда любое произведение искусства будут оценивать за его эстетические качества, а не за подпись в углу.

Если только кто-нибудь не приведет веские доказательства, что бы поверить в действительную значимость подписи…

Смотрите также

12. Пикассо на пляже

37. Природа-художница

48. Злой гений

86. Искусство ради искусства

67. Парадокс поппадома

Когда происходят события, изменяющие жизнь, появление на столах поппадома едва ли считается самым драматичным из них. Но оно дало Саскии своего рода ментальную встряску, которая оказала значительное влияние на ее образ мышления.

Проблема заключалась в том, что официант, принесший ей поппадомы, не имел индийских корней, а был белым англосаксом. Это волновало Саскию, потому что ей нравилось ходить в индийский ресторан частично и из-за того, что там она соприкасалась с иноземной культурой. Если бы официант принес ей бифштекс и пирог с почками, это показалось бы ей менее нелепым, чем цвет его кожи.

Однако чем больше она думала об этом, тем меньше смысла в этом было. Саския считала себя интернационалисткой. То есть ей определенным образом нравилось многообразие культур, существующее в этнически многообразном обществе. Но это многообразие нравилось ей лишь тогда, когда другие люди сохраняли свою этническую принадлежность. Ей мог нравиться переход из одной культуры в другую только в том случае, если все остальные люди твердо сохраняли свою приверженность какой-то одной культуре. Чтобы она могла быть интернационалисткой, другие должны были быть мононационалистами. И где же тогда был ее идеал многонационального общества?

Саския по праву чувствует себя некомфортно. В основании либерального интернационализма лежит одна проблема. Он выступает в защиту других культур, но превыше всего ценит способность выходить за рамки одной культуры и ценить множество культур. Это серьезно подрывает доверие к нему. Идеальным человеком является интернационалист, посещающий мечеть, читающий индийские священные тексты и практикующий буддистскую медитацию.

Те, кто остается внутри одной культуры, не претворяют в жизнь эти идеалы, и поэтому, несмотря на разговоры об «уважении», их уровень ниже, чем уровень непредвзятого интернационалиста.

В этом есть что-то от мыслей, возникающих при посещении зоопарка. Интернационалист (приверженец множества культур) хочет ходить повсюду и восхищаться различными стилями жизни, но может делать это, только если разнообразные формы жизни сохраняются в более или менее нетронутом виде. Следовательно, различные субкультуры общества представляют собой своего рода клетки в зоопарке, и, если их посещают слишком много людей, интернационалисту становится уже менее интересно, радостно улыбаясь, указывать на них. Если бы все были такими же культурно неразборчивыми, как интернационалисты, тогда в мире было бы меньше истинного многообразия, которым можно было бы наслаждаться. И поэтому интернационалисты должны оставаться элитой, паразитирующей на внутренне однородных монокультурах.

Можно предположить, что вполне возможно оставаться интернационалистом и при этом быть преданным какой-то одной культуре. Примером может служить правоверный мусульманин или христианин, который тем не менее с огромным уважением относится к другим религиям и системам убеждений и всегда готов чему-то у них поучиться.

Однако терпимость и уважение других культур – это не одно и то же, что уважение всех культур в более или менее равной степени. Для интернационалиста лучшая точка зрения та, согласно которой во всех культурах есть что-то положительное. Но нельзя быть убежденным христианином, мусульманином, иудеем или даже атеистом и искренне верить в это. Может существовать терпимость или даже уважение других культур, но если христианин по-настоящему верит, что ислам так же ценен, как и христианство, то зачем ему вообще быть христианином?

Такова дилемма интернационалиста. Вы можете иметь общество, состоящее из многих культур, которые уважают друг друга. Назовите это многокультурием, если хотите.

Но если вы хотите защитить интернационализм, который ценит многообразие и рассматривает все культуры равноценно, тогда вы либо должны согласиться с тем, что те, кто живет внутри одной культуры, имеет более низкую форму жизни – а это, похоже, противоречит идее уважения всех культур, – либо вы должны выдвинуть доводы в пользу размытия (стирания) границ между определенными культурами, согласно которым люди одной культуры уважаются и другими культурами. А это приведет к уменьшению того вида многообразия (разнообразия), которое, по вашим словам, вы цените.

В нашем примере Саскии нужно надеяться на то, что другие разделяют идею интернационализма не столь полно, как она.

Смотрите также

10. Завеса неведения

55. Устойчивое развитие

82. Дармоедка

84. Принцип удовольствия

68. Безумная боль

В результате несчастного случая Дэвид получил необычное повреждение мозга. Когда его царапали, кололи или пинали, он не чувствовал боли. Но если он видел много желтого цвета, пробовал на вкус дубовую кору, слышал, как оперный певец берет верхнюю ноту «до», если он неумышленно каламбурил или испытывал другие, явно случайные ощущения, он чувствовал боль, иногда довольно острую.

Но он вовсе не считал эту боль такой уж неприятной. Он не искал боль специально, но и не предпринимал никаких действий, чтобы избежать ее. Это означало, что он не проявлял свою боль обычным образом, например плача или корчась от нее. Единственными физическими признаками того, что Дэвид испытывал боль, были всевозможные формы непроизвольных судорог: он пожимал плечами, быстро моргал или размахивал локтями, становясь похожим на курицу.

Однако невропатолог Дэвида был настроен очень скептически в этом смысле. Он видел, что Дэвид уже не ощущает боли, как раньше, но то, что чувствовал сейчас Дэвид, когда он видел «слишком много желтого», не могло быть болью. Боль, по определению, является чем-то неприятным, чего люди стараются избежать. Возможно, повреждение, полученное его мозгом, заставило Давида забыть ощущение настоящей боли.

Источник: статья Давида Льюиса «Безумная боль и марсианская боль» в первом томе». Лекций по философии психологии», под редакцией Неда Блока (Гарвард Юниверсите Пресс, 1980).

Аналитические философы живо интересуются болью. Они очарованы природой субъективных ощущений и ее отношением к объективному знанию, и похоже, что нет ничего более субъективного и при этом более реального, чем боль. Просто спросите об этом любого, кто страдал от острой зубной боли. В то же время мы довольно неплохо определяем человека, испытывающего боль. В отличие от других ментальных ощущений, таких как размышление о пингвинах, боль влияет не только на наше внутреннее состояние, но и на внешнее.

Поэтому, если вы хотите понять, что такое субъективное ощущение, вы можете изучить это на примере боли. История о «безумной боли» Давида является попыткой поиграть с переменными величинами, ассоциируемыми с болью, для того чтобы посмотреть, какие из них существенны, а какие несущественны. Тремя главными величинами являются: частные, субъективные ощущения; типичные причины; поведенческие реакции. Общее у безумной боли и обычной боли только субъективные ощущения; их причины и последствия совершенно различаются. Если тем не менее безумную боль правильно назвать болью, тогда мы должны заключить, что сутью боли является субъективное ощущение боли. А ее причины и последствия просто несущественны и могут отличаться от того, какими они обычно бывают.

Здравый смысл воспринимает это неоднозначно. С одной стороны, можно с очевидностью сказать, что боль по сути своей является субъективным ощущением. Только философы или психологи могут серьезно предполагать, что ей можно дать лучшее определение в терминах стимул-реакция или функционирование мозга. Но, с другой стороны, здравый смысл подсказывает, что субъективное ощущение боли, иметь которое не против тот, кто его имеет, и которое не вызывает никакого беспокойства, вовсе не является болью. Это означает, что история Дэвида бессмысленна: несмотря на его слова, он просто не мог испытывать боль. И скептицизм его невропатолога вполне обоснован. В конце концов, нам не на что положиться, кроме слов Дэвида. Почему мы должны доверять его способности распознавать свои внутренние ощущения и утверждать, что они аналогичны его ощущениям, которые он испытывал, когда ему было больно раньше, до этого происшествия?

Суть дела, однако, касается отношений между внутренним и внешним. Может статься, что легко говорить о том, что боль определяется тем, что чувствует больной, и что она естественным образом связана с таким поведением, как уклонение от боли и гримасничанье. Но это слишком поспешное суждение. Ибо если боль действительно является ощущением, тогда почему нельзя ощутить боль без ассоциируемого с ней поведения? Недостаточно сказать, что она просто должна как-то проявляться; вам следует объяснить, почему она должна так проявляться. И до тех пор, пока вы не сделаете этого, безумная боль будет оставаться одним из вариантов.

Смотрите также

23. Жук в коробочке

26. Остатки боли

32. Освободите Саймона

39. Китайская комната

69. Ужас

«Ужас! Ужас!»

Многие размышляли над тем, что заставило полковника Куртца произнести эти последние слова, ставшие знаменитыми. Ответом на этот вопрос является то, что, перед тем как испустить свой последний вздох, он осознал нечто. В последний миг своей жизни он понял, что прошлое, настоящее, будущее представляют собой иллюзию. Ни одно мгновение во времени не теряется. Все, что происходит, существует вечно.

Это значит, что его приближающаяся смерть еще не будет для него концом всего. Его жизнь, однажды прожитая, будет существовать всегда. И в каком-то смысле жизнь, которую он прожил, будет проживаться им снова и снова, постоянно возвращаясь, каждый раз в том же самом виде, без надежды на обучение, изменение, исправление прошлых ошибок.

Если бы Куртц прожил успешную жизнь, он бы смирился с этим осознанием. Он мог бы взглянуть на свою работу, подумать, что «она хороша» и спокойно отправиться в могилу, торжествуюя над смертью. И что вместо этого он реагировал на приближающуюся смерть с ужасом, свидетельствовало о том, что ему не удалось преодолеть трудности плотского существования.

«Ужас! Ужас!» Отнесетесь ли вы к мысли о вечной повторяемости своей жизни по-другому?

Источники: Фридрих Ницше «Так говорил Заратустра» (1891); Джозеф Конрад «Сердце Тьмы» (1902).

В качестве литературной критики и метафизического объяснения данная интерпретация последних слов Куртца, приводимая в книге Джозефа Конрада «Сердце тьмы», в лучшем случае является абсолютной спекуляцией, а в худшем – чистой выдумкой. Я не знаю никаких текстуальных свидетельств, говорящих о том, что именно так нам и следует понимать последние загадочные слова Куртца.

И представление о вечной повторяемости жизни, в которое, похоже, очень верил Ницше, по мнению большинства комментаторов, не характерно для его звездного часа.

Тем не менее гипотеза о вечной повторяемости жизни и нашей реакции на нее является интересным приемом для исследования самих себя, даже если нашим жизням и не суждено повторяться бесконечно, наша способность или неспособность смириться с мыслью о такой повторяемости для Ницше является показателем нашего «преодоления» жизни. Только «сверхчеловек», который способен полностью контролировать себя и управлять своей судьбой, мог бы смотреть на свою жизнь с достаточным удовлетворением, чтобы принять ее бесконечную повторяемость.

Однако важно помнить о том, что то, о чем говорит Ницше, не является своего рока. Днем Сурка, В фильме с одноименным названием Бюлл Мюррей вновь и вновь оказывался в том же самом дне, но всякий раз у него появлялась возможность сделать все подругому. Таким образом, он мог освободиться, избежать повторяющегося цикла, научившись для этого любить по-настоящему. Повторяемость жизни у Ницше – это такая форма повторяемости, при которой человек не осознает, что он совершает те же самые поступки и у него нет возможности совершить их по-другому. Это в буквальном смысле та же самая жизнь, проживаемая снова и снова.

Возможно, Ницше зашел слишком далеко, предположив, что лишь никогда не существовавший «сверхчеловек» мог бы справиться с этим. И в самом деле, все же интересно, как много людей, даже и тех, кто прошел через адские условия, говорят: «Если бы я мог вернуться назад, я поступил бы точно так же, ничего не изменив в своем поведении». Похоже, что эти слова явно противоречат утверждению Ницше о невыносимости бесконечной повторяемости жизни. Возможно, не прав не Ницще, а те, кто блаженно соглашается со своими прошлыми ошибками. Ибо когда мы действительно пытаемся вообразить себе неприятные события своего прошлого, ужасные ошибки, которые мы сделали, оскорбительные поступки, которые мы совершили, унижения, которым мы подверглись, то разве это не доставляет нам невыносимые страдания?

Отсутствие воображения или наша способность подавлять болезненные воспоминания удерживают нас от того, чтобы не быть захваченными < ужасом» прошлого? «Сверхчеловек» принимает идею повторяемости жизни без шор и фильтров, которые защищают нас от болезненных воспоминаний. Именно поэтому Ницше считал, что «сверхчеловеки» являются большой редкостью и что все мы отнесемся к мысли о бесконечном продолжении своей жизни так же, как и Куртц.

Смотрите также

20. Приговоренная к жизни

34. Не вините меня

65. Душевная сила

88. Полная потеря памяти

70. Инспекторская проверка

Когда инспектор санитарно-эпидемологической службы пришел с проверкой в пиццерию Эмилио и немедленно закрыл ее, никто из друзей последнего не мог поверить в то, что он позволил этому случиться. В конце концов, говорили они, он знал, что проверка надвигается, так почему же не подготовился к ней?

Ответ Эмилио был прост. Ему сказали, что инспектор придет с неожиданной проверкой где-то к концу месяца. Эмилио сел и стал гадать, в какой из дней может произойти эта проверка. Она не могла произойти 31-го: если инспектор не пришел до этого, значит, она может произойти только в этот день, и тогда эта проверка уже не будет неожиданной. Если исключить 31-е, тогда нужно исключить и 30-е, по той же причине. Проверка не может произойти 31-го, поэтому, если ее не произошло до 29-го, это означает, что она случится 30-го, а поэтому она вновь не будет для него неожиданной. Но если проверки не может быть 30-го или 31-го, значит, ее не может быть и 29-го, по тем же причинам. Отсчитывая дни назад, Эмилио пришел к выводу, что ни в один из дней проверки не будет.

Придя к выводу, что неожиданной проверки не может быть, Эмилио был очень неприятно удивлен, когда однажды к нему в заведение все-таки пришел инспектор. Что было неправильно в его рассуждениях?

Источник: Широко обсуждаемый «парадокс неожиданной проверки» берет начало в радиопрограмме шведского радио, передаваемой в годы Второй мировой войны.

Короткий ответ на эту загадку заключается в том, что в повседневной жизни люди не столь щепетильны в выборе слов, как щепетильны в этом логики. Под «неожиданной проверкой» инспектор просто имел в виду, что он не скажет Эмилио заранее, в какой день состоится его визит. Если до 31-го оставался бы всего один день и проверка тогда не стала бы неожиданной, то пусть так и будет.

Многие философы скажут, что это неинтересный ответ, поскольку он не решает проблему, а просто растворяет ее в мутном месиве обыденной речи. Но я думаю, что такая реакция невеликодушна. Всегда стоит напоминать себе о том, что двусмысленности и «серые зоны» в языке иногда необходимы нам, для того чтобы понять мир, даже если эти же самые неопределенности в других случаях могут стать помехой для понимания.

Тем не менее этот ответ действительно оставляет сложную проблему нерешенной. Что, если обещание неожиданного визита было буквальным, так что любой последующий визит, который не будет неожиданным, подобным тому, что произошел 31-го, будет противоречить обещанию о неожиданном визите?

Возможно, представление о неожиданном визите просто не до конца понятно. И в этом смысле размышления Эмилио были безукоризненны, и его вывод был верен: не может быть никакой неожиданной проверки. Следовательно, нельзя заранее объявить о неожиданной проверке, не подразумевая при этом некоторого противоречия в понятиях.

Вывод выглядит правильным, но его разрушает тот факт, что, очевидно, неожиданная проверка все-таки может состояться, как и обнаружил впоследствии Эмилио, на свою беду. Если обещание было дано и было выполнено, то кажется трудным спорить с тем, что оно не было понятным.

Существует еще интригующая возможность того, что человек, размышляющий о том, что не может быть никакой неожиданности, просто смещает источник этой неожиданности. 29-го, например, Эмилио мог прийти к выводу, что 30-го или 31-го никакой неожиданной проверки не может быть. Но это по-прежнему означает, что проверка, хотя и не неожиданная, может быть проведена в один из двух оставшихся дней.

Поскольку Эмилио не знает, в какой из двух дней произойдет эта проверка, она все равно окажется для него неожиданной, если случится 30-го.

Даже проверка 31-го может стать неожиданной, поскольку Эмилио решил, что никакой неожиданной проверки в этот день не будет, и поэтому, когда эта проверка все же произойдет, она окажется для него неожиданной.

Но, возможно, самое удивительное это то, что головоломка, которая похожа на небольшой лингвистический трюк, оказывается гораздо более сложной, чем кажется на первый взгляд.

Смотрите также

16. Наперегонки с черепахой

25. Буридан – осел

42. Бери деньги и беги

94. Налог Соритеса