Текст книги "Свинья, которая хотела, чтоб ее съели"

Автор книги: Джулиан Баджини

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

46. Амебовидный

Пресса дала ему прозвище «человек-червяк», но друзья знали его под именем Дерек. Ученые манипулировали его сознанием, чтобы сымитировать одно из самых потрясающих качеств обычного или садового червя: способность восстанавливать потерянную ткань. И это получилось. Когда, в качестве эксперимента, Дереку отрубили руку, в течение месяца у него выросла новая рука.

А затем все пошло кувырком. Его тело начало медленно разрушаться. Чтобы спасти ему жизнь, ученым пришлось пересадить его мозг в новое тело. Однако в результате серьезной ошибки в ходе операции его мозг разделился надвое.

К счастью, обе части мозга полностью восстановились и были успешно пересажены в новые тела. Проблема состояла лишь в том, что оба человека, которым пересадили эти части, считали себя Дереком. Более того, оба имели память Дерека, его мысленные навыки и привычки. Это создавало проблемы для друга Дерека, который не мог различить этих людей. Это также привело к тому, что оба Дерека ввязались в юридическую битву за имущество Дерека. Но который из них был настоящим Дереком? Ведь оба они не могли им быть, верно?

Источник: Раздел 89 книги Дерека Парфита «Доводы и люди» (Оксфорд Юниверсити Пресс, 1984).

Как хорошему детективу, нам, прежде чем пытаться восстановить то, что случилось, нужно выяснить все факты. Если раньше у нас был один Дерек, то теперь у нас их два. Назовем их правым Дереком и левым Дереком, по названию полушарий мозга, которые они получили от настоящего Дерека. Так кто же из них Дерек, или все-таки они оба являются Дереками?

Они оба не могут быть Дереками, поскольку после разделения мозга Дерек стал не одним человеком, а двумя людьми. Если, например, правый Дерек умер, а левый продолжает жить, то жив ли или умер настоящий Дерек? Поскольку один человек не может быть одновременно мертвым и живым, то ни правый, ни левый Дерек не могут быть одновременно настоящими Дереками.

Возможно, никто из них не является Дереком. Но такой ответ кажется странным. Если, к примеру, во время операции было уничтожено левое полушарие мозга и полностью восстановилось лишь правое полушарие, то мы, разумеется, скажем, что настоящим Дереком является правый Дерек. Если же восстановилось и левое полушарие мозга, тогда правый Дерек уже не будет Дереком, даже несмотря на то что он остался таким же в обоих случаях. Как может разница в каких-то внешних по отношению к правому Дереку обстоятельствах помешать ему быть Дереком?

Единственным оставшимся вариантом является тот, при котором настоящим Дереком является всего один из этих Дереков. Но поскольку они имеют одинаковые притязания на его личность, то почему же мы должны предпочесть одного другому? Приписывание личности не может быть случайным. Поэтому все три варианта – оба, один или ни один – кажутся неправильными. Но один вариант должен быть правильным: у нас нет другого выбора.

Если ни один из возможных ответов на вопрос не является адекватным, то, возможно, мы просто задаем неправильный вопрос. Это то же самое, что требовать ответа на вопрос «Когда вы прекратили бить свою жену?» в ситуации, когда вы ее никогда и не били.

В случае «человека-червяка» проблема состоит в том, что мы задаем вопрос о личности во времени, исходя из отношения один к одному, хотя обсуждаемый вопрос имеет отношение один к многим. В данном случае упоминание понятия «личность» просто неуместно. Вместо этого мы должны говорить о последовательном или продолжительном существовании индивида. Поэтому оба – и правый, и левый Дерек – являются продолжением Дерека, но мы не должны спрашивать о том, кто из них, если кто-то вообще, является настоящим Дереком.

Итак, возможно, нам нужно спросить о том, а пережил ли это испытание Дерек? Похоже, что пережил. Если это верно, то кажется, что Дерек добился личного выживания без сохранения личных качеств. Конечно, обычные личности не разделяются так, как разделился Дерек Тем не менее его история все равно может быть поучительной. Ибо она говорит о том, что для нашего выживания важно не сохранение нашей личности с течением времени, а наличие нужного типа продолжающейся (непрерывной) связи между нами и нашим будущим «я». И тогда возникает вопрос: продолжение чего мы хотим увидеть? Своих ли тел? Своего ли разума? Своей внутренней жизни? Своей души?

Смотрите также

2. Отправьте меня…

11. Яхта «Тезей»

30. Из этого состоят воспоминания

38. Я – мозг

47. Заяц!

Профессора Лапина и его ассистента очень интересовала перспектива создания лексикона неизвестного языка. Совсем недавно они обнаружили затерянное племя лепоридов, и в настоящий момент собирались записать значения слов языка, на котором говорило это племя.

Первым словом, значение которого они должны были определить, было «гавагаи». Они слышали, что это слово употреблялось всякий раз, когда рядом появлялся кролик, поэтому Лапин уже собирался записать «гавагаи» = «кролик». Но тут вмешался его ассистент. А что, если слово «гавагаи» означает что-то еще, например, «цельная часть кролика» или «Смотри! Кролик!»? Возможно, лепо-риды считали, что животные существуют в четырех измерениях, во времени и пространстве, и слово «гавагаи» относилось только к той части кролика, которая присутствовала в момент наблюдения за ним? А может, «гавагаи» были только наблюдаемые (видимые) кролики, а невидимые кролики назывались как-то иначе?

Варианты казались невероятными, но Лапин вынужден был признать, что все они согласовывались с тем, что они уже увидели до настоящего времени. Но как определить, какой из них был правильным? Они могли бы провести дополнительные наблюдения, но, чтобы исключить все варианты, им придется узнать о племени более или менее все, то есть узнать о том, как это племя живет и какими словами пользуется. Но тогда как им вообще можно приступить к составлению своего словаря?

Источник: книга В. В. Куина. «Слово и объект» (МИТ Пресс, 1960).

Любому человеку, который говорит на нескольких языках, известны слова, которые не так легко перевести с одного языка на другой.

Испанцы, например, говорят о «марче» города или вечеринки. Это слово похоже, но не идентично ирландскому слову «краик», которое тоже трудно перевести. Ближайшим эквивалентом может быть слово «оживление» или «веселье», но, чтобы понять значение слов «марча» или «краик», вам нужно действительно погрузиться в язык и культуру, к которой они принадлежат.

Подобным же образом в испанском языке нет глагола «быть». Вместо этого есгь две формы этого глагола «сер» и «эстар», и выбор нужной формы зависит от различий в значении глагола «быть», которые не отражаются, например, в английском лексиконе. Чтобы правильно употреблять испанское слово «еспозас», недостаточно знать, что оно переводится словом «жены». Вы еще должны знать второй вариант перевода – «наручники» и иметь представление о традиционной испанской мужественности.

История со словом «гавагаи» показывает, что все слова похожи на «краик», «марча», «сер» и «еспозас» в том смысле, что их значения тесно связаны с культурой общества, в котором они употребляются, и другими словами соответствующего языка. Всякий раз, когда мы переводим какое-то слово на другой язык, мы теряем этот важный контекст. Чаще всего нам сходит это с рук, поскольку значения слов достаточно похожи, и, используя их, мы можем общаться среди носителей языка. Поэтому, если Лапин считает, что «гавагаи» это «кролик», то, возможно, у него не возникнет проблем, даже если между этими двумя словами существует едва заметная разница. Но чтобы понять истинное значение слова «гавагаи», он должен сконцентрироваться на языке и обществе, в котором используется это слово, а не на понятиях и практике своего родного языка.

Почему это важно? Мы склонны считать, что слова являются своего рода ярлыками понятий или объектов, которые позволяют людям, говорящим на одном языке, говорить о тех же вещах и иметь те же понятия на другом языке. И для этого они просто используют другие слова.

В этом смысле слова имеют прямое отношение к своим значениям или тем объектам, на которые они ссылаются.

Но если мы отнесемся к истории с «гавагаи» серьезно, нам нужно будет изменить радикально всю ситуацию. Слова не тождественны объектам. Скорее слова взаимосвязаны друг с другом и с обычаями тех, кто их произносит. Значения «целостны» в том смысле, что вы никогда не сможете по-настоящему понять слово, взятое отдельно.

Если мы согласимся с этим, то возникнут всевозможные странные последствия. Например, что означает истинность любого высказывания? Мы склонны считать, что фраза «кролик сидел на полу» верна, просто потому, что кролик действительно сидел на полу. Истина состоит в соотношении между предложением и реальным положением дел. Но это простое соотношение невозможно, если значение предложения зависит от языка и культуры, в которую оно встроено. Вместо простого соответствия между предложением и фактами существует сложная сеть отношений между фактами, предложением, языком в широком смысле и культурой.

Означает ли это, что истина связана с языком и культурой? Было бы преждевременно делать такие поспешные выводы, но, отталкиваясь от начальной предпосылки о значимой целостности, вполне можно прийти к этому выводу.

Смотрите также

19. Лопанье мыльных пузырей

23. Жук в коробочке

74. Вода, вода, повсюду вода

85. Человек, которого нет

48. Злой гений

Критики были единодушны. Съемки были захватывающими, игра актеров первоклассная, диалоги живыми, развитие сюжета великолепным, а оригинальное музыкальное сопровождение по-своему блестящим и мастерски использованным в картине. Но они были единодушны и в том, что «Де Пута Мадре» был нравственно отталкивающим фильмом. В нем был представлен мир, в котором показывалось, что испаноговорящие нации имели превосходство над всеми другими народами, что жестокость к пожилым считалась необходимостью, а бездетных женщин можно безнаказанно насиловать.

На этом консенсус закончился. По мнению одних, безнравственность фильма подрывала то, что при других раскладах могло бы расцениваться как претензии на право называться великим произведением искусства. Другие считали, что произведение и его смысл следует разделять. Этот фильм был одновременно великим произведением кинематографического искусства и моральным позором. Мы можем восхищаться им за первые качества и ненавидеть за последние.

Споры были далеко не праздными, ибо послание этого фильма было таким мерзким и отвратительным, что сам фильм запретили бы, если бы не было признано, что его художественные заслуги оправдывают его освобождение от цензуры. Режиссер фильма предупреждал, что запрет на показ фильма станет катастрофой для свободного художественного самовыражения. Был ли он прав?

У этой придуманной полемики есть много аналогий в реальной жизни. Пожалуй, самой известной является яростная дискуссия о художественных достоинствах документальных фильмов Лени Рифенштайн «Триумф воли» (о нацистских парадах в Нюрнберге), и «Олимпия» (хроника мюнхенской Олимпиады 1936 года, в которой утверждается миф о превосходстве арийской расы).

Для одних Рифеншталь была блестящим кинорежиссером, которая поставила свой талант на службу злу; для других ее фильмы были неудачами с художественной и нравственной точек зрения.

Оскар Уайльд изложил крайнюю позицию в этом общем споре, когда написал: «Не существуют моральных или аморальных книг. Есть хорошо написанные и плохо написанные книги». Уайльд утверждал, что искусство существует отдельно от морали, и поэтому применять стандарты этики к искусству просто ошибочно.

Большинство людей не заходят так далеко. Однако многие считают, что эстетические суждения можно отделить от этических и что мы можем восхищаться чем-то с эстетической точки зрения, но не с этической.

Тем не менее, если согласиться с этим, то подобные споры не прекратятся. Одно дело сказать, что этическое и эстетическое можно разъединить, и совершенно другое заявить, что поэтому мы можем отложить в сторону наши моральные суждения. Было бы абсолютно логично посчитать, что «Де Пута Мадре» является художественным триумфом и моральным позором и что требования морали выше требований искусства. В этом случае мы могли бы запретить фильм, великую художественную ценность которого мы тем не менее признаем.

Противники точки зрения Уайльда утверждают, что художественная и моральная ценность произведений тесно взаимосвязаны. Ките писал, что «красота есть истина, и истина есть красота». Если это так, тогда любое произведение искусства, которое представляет реальность в искаженном свете, неудачно с эстетической и художественной точек зрения. Морально отталкивающее и при этом блестящее произведение искусства было бы противоречием в терминах, и те, кто восхищался «Де Пута Мадре» просто бы ошибались.

Когда безусловно разумные люди так сильно расходятся во взглядах на базовые ценности, то легко впасть в отчаяние и отступить к позиции «если вам нравится, то пусть». Но такой вариант, если следовать ему в этом случае, просто не сработает.

Человек, который не присоединяется к призывам запретить «Де Пута Мадре», едва ли может сказать, что мнение протестующих настолько же правильно, как и его собственное, ибо сказать это – значит признать, что то, что он считает неразумным – запрещение фильма – в конце концов, разумно. Подобным же образом человек, принимающий законность протестов, лишает цензуру ее аргументов.

Но если обе стороны обладают истиной, тогда у них должны быть какие-то точки соприкосновения. Однако обнаружить их не так легко.

Смотрите также

12. Пикассо на пляже

37. Природа-художница

66. Фальсификатор

86. Искусство ради искусства

49. Нестыковка компонентов

Барбара и Уолли запрыгнули в такси на вокзале Оксфорда. «Мы спешим, – сказала Барбара шоферу. – Мы только что из Лондона, а после обеда отправляемся в Стратфорд-на-Эйвоне. Поэтому, пожалуйста, не могли бы вы показать нам университет, а затем снова привезти на вокзал».

Таксист улыбнулся про себя и в предвкушении приличного куша включил счетчик.

Он провез их по всему городу, показал им музеи Эшмолиэн и Питт Риверс, а также ботанические сады, музеи естествознания и истории науки. Его тур включал не только знаменитую Бодлейан-скую библиотеку, но и менее известные библиотеки Редклифф, Саклер и Тейлор. Он показал им все тридцать девять колледжей, а также семь постоянных частных холлов (общежитий). Когда он, наконец, приехал на вокзал, счетчик показывал ?64.30.

«Сэр, да вы мошенник, – запротестовала Уолли. – Вы показали нам колледжи, библиотеки и музеи. Но, черт возьми, мы хотели посмотреть университет!»

«Но университет – это и есть колледжи, библиотеки и музеи!» – ответил возмущенный таксист. «И вы ожидаете, что мы этому поверим? – сказала Барбара. – То, что мы американские туристы, еще не означает, что мы глупцы!»

Источник: Глава 1 книги Джильберта Райла «Концепция разума» (Хатчисон, 1949).

Мнение, бытующее в Британии относительно американских туристов, которых там считают шумными, наглыми и тупыми, не совсем справедливо. Во-первых, как много британцев хотели бы, чтобы о них судили по поведению наших отдыхающих на побережьях Кос-та-дель-Сол?

Этот маленький рассказик предназначен не для того, чтобы раскритиковать американцев. Он являет собой яркий пример той формы ошибочного мышления, жертвой которого становятся даже самые умные головы. Барбара и Уолли совершили то, что Оксфордский философ Джильберт Райл назвал категорийной ошибкой. Они думали об Оксфордском университете как о колледжах, библиотеках и музеях, его составляющих, то есть как о некоем заведении, находящемся в определенном здании. Но данный университет вовсе не является чем-то подобным. Нет ни одного места или здания, указав на которое можно сказать: «Вот это и есть университет». Университет, как правильно сказал таксист, это заведение, в состав которого входят все эти конкретные здания и постройки.

Но это не означаег, что этот университет является каким-то призраком, который таинственным образом объединяет в себе все эти колледжи, библиотеки и другие постройки. Думать подобным образом – значит совершать еще одну категорийную ошибку. Университет’ не является какой-то определенной материальной или нематериальной субстанцией. Мы не должны верить обманчивым словам и думать, что, если слово «университет» является существительным в единственном числе, значит оно представляет один объект.

Райл полагал, что наиболее распространенный способ мышления о разуме тоже являлся такой категорийной ошибкой. В этом случае у нас есть существительное единственного числа – разум, – и поэтому мы склонны думать, что должен существовать какой-то один объект, называемый этим существительным. Если мы будем мыслить подобным образом, то в конечном счете мы придем к одному из двух абсурдных заключений. Или мы заключим, что разум – это мозг, что является абсурдом, потому что мозг обладает массой и объемом, но у мыслей нет ни того, ни другого; или мы придем к выводу, что разум, должно быть, является некой нематериальной субстанцией, призраком, существующим в биологической машине, коей является наше тело.

Мы можем избежать необходимости давать какой-то из этих неправдоподобных ответов, если признаем, что разум вовсе не является каким-то одним объектом.

Сказать, что нечто обладает разумом, – значит сказать, что оно хочет, желает, понимает, мыслит и так далее. Поскольку мы все осуществляем подобные действия, мы говорим, что у нас есть разум.

Но это не требует от нас называть разумом какой-то объект. Такое утверждение ненамного более загадочно, чем утверждение о том, что университетом является нечто, что имеет колледжи, библиотеки и так далее, хотя не существует объекта, который можно назвать университетом.

Это аккуратное решение застарелой проблемы. Не важно, решает или разрушает понятие о категорийной ошибке проблему разума; это понятие является полезной защитой от смешивания характеристик языка с характеристиками окружающего мира.

Смотрите также

24. Квадратный круг

31. Выдумка

62. Я мыслю, следовательно?

83. Золотое правило

50. Хорошая взятка

Премьер-министру нравилось думать о себе как о «довольно прямолинейном человеке». Он действительно презирал коррупцию и грязные махинации в правительстве и хотел руководить более чистой, более честной администрацией.

Однако случилось нечто, что поставило его перед настоящей дилеммой. Во время приема на Даунинг-стрит один бизнесмен, известный своей недобросовестностью, но не имевший официальных проблем с законом, отвел премьер-министра в сторонку. Заговор-щески шепча ему в ухо, он произнес: «Многие люди не любят меня и не уважают те методы, которыми я управляю своими делами. Мне на это наплевать. Но меня по-настоящему раздражает то, что меня никогда не будут уважать в моей собственной стране.

Что ж, – продолжил он, – я уверен, что мы с вами можем это исправить. Я готов предоставить 10 миллионов фунтов стерлингов на закупку чистой воды для сотен тысяч жителей Африки, если вы сможете гарантировать мне, что мое имя будет включено в список тех, кого на Новый год наградят рыцарским званием. В противном случае я просто потрачу все эти деньги на себя».

Похлопав премьер-министра по спине, он добавил: «Подумайте над этим» – и снова исчез в толпе. Премьер-министр знал, что это была своего рода взятка. Но так ли уж неправильно было бы продать одну из высочайших наград страны в обмен на столь очевидное благодеяние?

Для тех, кому нравится, чтобы их совесть была чиста, существуют два разных способа разрешения этой дилеммы.

Если исходить из узкой, утилитарной точки зрения, при которой нравственно желательным исходом является тот, который приносит пользу наибольшему количеству людей, то премьер-министру, конечно, нужно принять эту взятку. Нравственный расчет прост: если он примет ее, то сотни тысяч людей получат чистую воду, богача будут называть «сэром» и единственной ценой, которую придется заплатить, будет раздражение тех, кого будет воротить от вида жадного полупреступника, награжденного королевой.

Однако если вы начнете исходить из принципа порядочности и законности, тогда становится очевидно, что премьер-министр должен отказаться от этой взятки. Государственные дела должны управляться законами. Разрешать богатым покупать титулы и почести, даже если деньги, которые они за это платят, идут на благие цели, – значит разрушать принцип, согласно которому государство награждает граждан, исходя из их заслуг, а не из их способности оплатить эти награды.

Чтобы оценить степень сложности этой дилеммы, вам нужно почувствовать силу обоих доводов. Законность и главенство закона, конечно, важны для любого демократического и открытого общества, но если нарушение законов имеет огромные позитивные последствия и лишь незначительные негативные, то разве не глупо или даже не аморально придерживаться этих правил?

Суть проблемы состоит в феномене, известном как нравственное сибаритство. Премьер-министр во что бы то ни стало хочет руководить чистым в нравственном отношении правительством, а это означает, что он удерживает себя от любых элементов коррупции. Но в данном случае его желание не запачкать собственных рук может потребовать, чтобы на карту' было поставлено благополучие многих тысяч африканцев, которые в противном случае получили бы чистую воду. Премьер-министра можно обвинить в том, что его интересует не столько улучшение ситуации в мире, сколько сохранение собственной репутации. Таким образом, его очевидное желание быть нравственным фактически является безнравственным. За такое потворство своим желаниям другие люди будут расплачиваться отсутствием питьевой воды в их домах.

Однако премьер-министр может осознавать это и тем не менее иметь множество сомнений. Ибо если он позволит себе думать подобным образом, то какие еще примеры коррупции последуют за этим?

Почему бы не солгать избирателям, если с помощью этой лжи он сможет получить их поддержку в справедливой войне, которой они в других обстоятельствах воспротивились бы? Почему бы не поддержать деспотичные режимы, если в перспективе это поможет установлению стабильности в регионе и помешает приходу к власти еще более одиозных фигур? Если для политика важны лишь долгосрочные последствия, тогда как он сможет осуществить свое желание быть прямым, честным и неподкупным лидером? Или вся эта идея является наивной мечтой?

Смотрите также

7. Когда никто не выигрывает

79. Заводной апельсин

83. Золотое правило

91. Никто не пострадает