Текст книги "Непостоянное сердце"
Автор книги: Джули Гаррат
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)
Мари, чувствуя, что вот-вот разрыдается, сжала губы, и, сморгнув с глаз навернувшиеся слезы, сделала глубокий вдох, пытаясь вернуть себе самообладание.
– Его фамилию? Ты хочешь сказать?..
– Он сделал мне предложение. Был назначен день свадьбы. – Мари взглянула на часы: четыре. – О, давай-ка закругляться. Поехали домой. На сегодня с меня хватит.
– Ты сказала, вы назначили день свадьбы?
– Она должна была состояться в эти выходные, – ответила Мари. – Честно говоря, я бы не прочь как-то развеяться. Как ты смотришь на то, чтобы мы вместе прибрались в твоем новом жилище, покрасили там что-то, поскоблили, а?
– О, Мари...
– О, Мари, – сердито передразнила женщина Серену.
– Поехали.
ГЛАВА 24
Прошло три дня, прежде чем Серена позволила себе хотя бы помыслить о том, чтобы подняться на чердак в Уинтерсгилле.
Мари на протяжении этих трех дней единолично заправляла заводом, предоставив Серене возможность целиком посвятить себя обустройству маленького домика, восседавшего на склоне горы над рудником. Это была тяжелая и грязная работа, но Серена, мечтавшая о собственном жилье, трудилась с энтузиазмом.
К вечеру, правда, она настолько уставала, что даже не имела сил составить Мари компанию у телевизора в большом доме на вересковой пустоши. Она просто поднималась в отведенную ей комнату – свою бывшую комнату – и укладывалась спать, забываясь крепким, лишенным каких-либо видений сном, после которого наутро пробуждалась вновь свежей и бодрой.
Один раз звонила Вив, чтобы излить Мари свое раздражение и обиду на Серену, но той удалось утихомирить гнев сестры, объяснив, что поселиться на время в Уинтерсгилле девушку вынудили обстоятельства: ей требовалось перебрать одежду, которую она оставила в доме десять лет назад. Отчасти это было правдой. Серена, действительно, отыскала в своих старых вещах годные для носки предметы туалета, – главным образом, нижнее белье и ночную сорочку, – но этого, разумеется, было мало, и потому, прежде чем приняться за уборку в своем новом доме, она на полдня съездила в Мидлсбро, чтобы приобрести кое-что из одежды взамен сгоревшей во время взрыва, произошедшего в минувшее воскресенье.
– Ты уверена, что тебе стоит в одиночестве копаться в вещах матери? – спросила Мари в четверг утром, собираясь отправиться в Кейндейл.
– Ничего со мной не случится. Неужто я не смогу совладать с собой, увидев драгоценности и прочие безделушки?
– Как знать? – озабоченно промолвила Мари. – Там хранится твое прошлое, дорогая.
– Вот именно, Мари. Прошлое. А мне теперь следует думать о будущем.
– Ты говоришь прямо как Макс, – улыбнулась Мари. – Знаешь, а в тебе ведь много от него.
– Полагаю, это очень кстати, раз уж я согласилась взять на себя заботу о Кейндейле. – Серена, лукаво улыбнувшись, стала убирать со стола грязную посуду, оставшуюся после завтрака.
– Ты больше не испытываешь ненависти к Кейндейлу?
– Нет. – Серена, отвернувшись от раковины, тихо засмеялась. – Эй! Ну что ты так тревожишься, Мари? Чувствую, что я скоро срастусь с ним душой и телом.
– И тебя не пугает, что ты изо дня в день будешь видеть только завод, и днем, и после работы – в окно своего тесного убогого домика.
– Завод – это всего лишь здание. Я постепенно узнаю людей, и они мне нравятся. По-моему, я им тоже нравлюсь, хотя некоторые не хотят забывать те глупости, что я вытворяла.
– Холт, кажется, приезжает завтра?
Лицо Серены омрачилось.
– Вроде бы рано утром... или, возможно, даже ночью.
– Что ты собираешься делать? – прямо спросила Мари, облокотившись на стол. – Скажешь ему о том, что нашла в чулане у него дома?
Серена передернула плечами.
– А куда ж деваться?
– Только не делай из этого проблему, любовь моя.
Девушка порывисто развернулась.
– Почему же? Думаю, я заслуживаю объяснения.
– Он ни в чем не виноват.
– Откуда ты знаешь?
– Знаю. – Мари уставилась взглядом в стол. – Знаю и все. Поверь мне, Серена. Ради Бога, не бросай ему в лицо дикие обвинения.
Серена, подбоченившись, подошла к столу.
– К чему ты клонишь, Мари?
Женщина подняла голову.
– Ты своенравная, прямая, заводишься с полоборота. Такая же, как Макс. А Холт... он ведь просто человек, дорогая, и я не хочу, чтобы ты губила свою жизнь...
– Еще раз! Ты ведь это хотела сказать, да?
Мари посмотрела ей в лицо.
– Да, – ответила она. – Это. Но только потому, что я знаю, каких мучений тебе это стоило.
– А не кажется ли тебе, Мари, что я обязана потребовать у Холта объяснения относительно куртки с капюшоном под лестницей в его доме, в которую, как утверждает молва, был одет человек, последним видевший моего отца живым? Разве это не мой долг перед отцом?
– Но у меня тоже есть куртка с капюшоном, Серена. – Мари встала из-за стола. – Показать?
– Не болтай глупостей.
– В чем же тут глупость? Под подозрением находятся все обитатели Кейндейла и окрестностей, имеющие куртки с капюшоном. Разве нет?
– Конечно, нет!
– Только Холт.
– Нет. Нет. Я вовсе не это имела в виду. – Серена была в смятении. – О, Мари, – она беспомощна развела руками, – я так не хочу, чтобы оказалось, что на обрыве с отцом находился Холт.
– Когда погиб Макс, Холт был в отъезде, в Шотландии. И тебе это известно.
– Да, – подавленно отозвалась девушка.
– Но ты почему-то сомневаешься.
– Он уезжал один. У него нет алиби.
– Его алиби – если таковое ему понадобится – тахограф. В тахографической карте указываются и фамилия водителя грузовика, и даты, и пункты назначения, и сколько часов он провел за рулем, сколько сделал остановок, откуда тронулся в путь, куда прибыл. Господи, Серена, ну как ты не понимаешь? Холта и близко не было в Кейндейле в день гибели Макса.
– Но мы ведь не видели эту карту.
– Не наседай на него, Серена. Говорю тебе, он не имеет никакого отношения к гибели Макса.
– Однако утверждать это с полной уверенностью ты не можешь.
– Могу, любовь моя. Поверь мне.
– На каком основании?
– Не спрашивай. На этот вопрос я отвечать не стану.
Одно скажу: выброси из головы мысль о причастности Холта к гибели твоего отца. Он не виновен.
– Значит, я должна весь остаток жизни провести в сомнениях?
– Серена, некоторые вещи приходится принимать на веру. – Мари взглянула на настенные часы. – Послушай, мне надо идти. Правда. Сегодня четверг. В десять должны привезти зарплату. Я не могу оставить это на Джеки.
– Прости, Мари. – Серена вздохнула. – Много со мной хлопот, да?
– Просто разберись в себе. Приведи в порядок свои мысли и чувства, а также тот идиотский дом, в котором вознамерилась поселиться. Сделай это. Сегодня. В выходные Марк перевезет мебель, а мы с тобой тем временем займемся малярными работами. Договорились?
– Слушаюсь, босс.
Мари весело хмыкнула и направилась к выходу.
– И не вздумай горбатиться, как проклятая, – предупредила она от двери, погрозив девушке пальцем.
– Не буду, – с легкостью пообещала Серена, заведомо зная, что не сдержит слова. Она страстно желала поскорей обзавестись собственным жильем, да к тому же ее мучила совесть за то, что Мари вынуждена вот уже на протяжении недели одна тащить на своих хрупких плечах весь завод.
Проводив Мари, Серена вымыла посуду, прибралась на кухне и уже подумывала, чтобы подняться на чердак, как вдруг зазвонил телефон.
– Серена! – услышала она в трубке измученный голос Кирсти. – Я понимаю, что опять злоупотребляю твоей добротой, но у меня ужасная мигрень...
Серена заверила австралийку, что с удовольствием приедет в Райвлин и посидит с Рин пару часов; все ее неотложные дела подождут до завтра.
Девушка немедленно отправилась в город и вскоре уже была в гостинице. Кирсти с дочкой переселились в номер поменьше на втором этаже с убогим видом из окна.
– Апартаменты, конечно, не ахти. – Австралийка, бледная, с запавшими глазами, удрученно показала рукой на комнату, довольно уютную, но тесную. – Но глупо как-то платить за двухместный номер, когда Райан все равно здесь пока не живет.
– Если тебе не хватает денег... – начала Серена, но Кирсти остановила ее жестом.
– Эй, я ни на что не намекаю. Просто расхандрилась сегодня.
– Наверно, у тебя упадок сил, любовь моя.
– Тем не менее в больницу мне придется поехать, – вздохнула Кирстен. – Райан с ума сойдет от беспокойства, если я не появлюсь.
В колыбели возле односпальной кровати довольно гукала Рин. Серена улыбнулась девочке.
– По-моему, она счастлива.
– Если бы ты присмотрела за ней до обеда...
– Разумеется. Мы вот что сделаем. Я сгоняю в Мидлсбро за покупками. Мне ведь только раз удалось урвать полдня для восполнения своего гардероба.
– Ой, Серена... я совсем не подумала об этом. Все твои вещи, должно быть, сгорели во время пожара...
– Не волнуйся. Послушай. Я отвезу тебя в больницу и потом съезжу с Рин в магазин. Хорошо?
– Даже не знаю, что бы мы делали без тебя.
– Эту тему отложим. Прежде всего нам следует думать о Райане.
Кирсти обвела взглядом комнату.
– Не представляю, как мы станем управляться, когда Райана выпишут из больницы. Сразу в Австралию мы отправиться не сможем. Он ведь будет еще слишком слаб для подобного путешествия. А возвращаться с ним сюда...
Надежды Серены на собственный уголок мгновенно рассыпались в прах. Она понимала, что должна будет уступить Райану с Кирсти свой маленький домик – хотя бы на то время, пока они не утрясут свои дела. Что ж, придется пожить у Мари в Уинтерсгилле.
– Врачи говорят, что его, возможно, выпишут в конце следующей недели.
– Райана? Так скоро?
Неприятная неожиданность. В доме работы непочатый край: и крышу надо починить, и полы подправить. Разве успеет она за такой короткий срок подготовить дом к приему инвалида и грудного ребенка?
– Он уже вне опасности. Говорит, что чувствует себя хорошо. Голова, конечно, беспокоит. Но ведь от приступов не избавиться, да? – Лицо Кирстен внезапно искривилось, по щекам потекли слезы. – Почему еще и это? Почему? Почему? – всхлипывала она. – Почему это случилось? Неужели он мало выстрадал?
Серена подошла и обняла девушку. Кирсти плакала, как ребенок, у нее на груди, и Серена понимала, что утешения бесполезны. Она просто раскачивалась вместе с ней из стороны в сторону, пока слезы не иссякли.
Кирсти со стоном отстранилась от нее.
– О Господи! А я думала, что выдержу. – Австралийка отерла ладонями лицо, провела пальцами по длинным темным волосам и с несчастным видом уставилась на свое отражение в зеркале. – Я даже к Холли не могу обратиться за помощью. Она ведь уже вернулась в Австралию.
– Ты выдержишь, справишься. Ты уже это доказала, – убеждала ее Серена.
Кирсти, шмыгая носом, подошла к раковине, умылась холодной водой и вытерла лицо полотенцем.
– Я обязана сохранять самообладание. Ради Райана, – пробормотала она причесываясь, потом повернулась к Серене. – Как я выгляжу? Райан не должен знать, что я плакала...
– Выйдешь на свежий воздух и сразу почувствуешь себя лучше. А утро выдалось морозное, уверяю тебя. Так что чуть покрасневший нос ни у кого не вызовет подозрений.
Кирсти слабо улыбнулась.
– А за жилье не беспокойся. У меня есть прекрасная идея. Райану не придется возвращаться сюда.
– Не придется? – просияла Кирстен.
– Послушай, больше пока ничего не скажу. Но не волнуйся. Я вас не брошу. Обещаю.
В третьем часу Серена вернулась с Рин в больницу и вручила малышку родителям. Райан поднялся с постели и сидел в комнате отдыха. Он был бледен, но определенно чувствовал себя лучше, и потому Серена решила, что нужно немедленно возвращаться в Уинтерсгилл и разбирать вещи на чердаке. Маленький домик временно обойдется косметическим ремонтом. Может быть, Холт подыщет столяра и кровельщика, которые быстро приведут дом в порядок.
В тусклом свете пасмурного апрельского дня Серена мчалась в Уинтерсгилл, надеясь до темна разобрать большую часть вещей на чердаке. Покупки – одежду и обувь – она пока оставит в машине: позже примерит обновы.
Через десять минут копания на чердаке девушка пришла к выводу, что хранившейся здесь старой мебели вполне хватит на то, чтобы основательно обставить новое жилье, однако если Райан с Кирсти собираются временно поселиться в маленьком домике над рудником, им потребуются кое-какие вещи и для ребенка.
В углу она нашла свою старую детскую кроватку с откидными бортами, которая оказалась в довольно приличном состоянии; требовалось только матрас заменить. В принесенном с собой блокноте Серена отметила: «Матрас для кроватки. Шторы для всего дома» и продолжала осмотр: кресло-качалка, раскладушка, коробки с чайным и столовым сервизами. Девушка улыбнулась. Мать неизменно проявляла недовольство, когда коллеги Макса приносили ей образцы посуды из его гончарной мастерской. Кэтрин Кордер предпочитала фаянс фирмы «Веджвуд».
На глаза попался принадлежавший матери старинный ящик-секретер – тоже покрытый пылью. Серена, опустившись на колени, сдула с него пыль и открыла. Мать не имела привычки вести дневник, но к удивлению девушки, ящик оказался заполненным письменными принадлежностями – стопка бледно-голубой бумаги для письма, голубые конверты, изящные ручки с тонкими перьями.
На чердаке смеркалось. Серена вытащила из ящика бумагу с конвертами, среди которых обнаружила фотографию матери размером с открытку, сделанную в фотоателье.
«Дорогому Филиппу! С любовью!» – прочитала она начертанную на снимке надпись.
Серена хмурясь вертела в руке фотографию. На обратной стороне стоял штамп с фамилией владельца фотоателье и датой. Серена была потрясена, когда сообразила, что снимку больше двадцати лет. Она пришла в недоумение. Имя «Филипп» было ей не знакомо. Кто такой этот Филипп? И почему мать сделала ему такое посвящение?
Внизу хлопнула дверь. Девушка вздрогнула от неожиданности.
– Серена! Это я! – донесся голос Мари.
Она резко поднесла к лицу руку с часами, нечаянно перевернув ящик; его содержимое разлетелось по полу.
– Черт! – Серена поднялась и вышла на узкую лестницу, ведущую на первый этаж. – Я еще здесь, Мари! – прокричала она. – Разобрала гораздо меньше, чем надеялась успеть.
Внизу у лестницы появилась Мари.
– Я специально приехала пораньше, чтобы помочь. Чаю принести?
– Буду весьма признательна. Потом расскажу тебе про свой день.
– Ты, должно быть, куда-то ездила, – судя по сверткам на заднем сиденье твоей машины.
Мари рассмеялась.
– Мне пришлось сегодня побыть нянькой. У Кирсти началась мигрень, поэтому я забрала Рин и вместе с ней поехала за покупками в Мидлсбро.
– Бедняжка!
– Дети меня до смерти пугают. Они такие маленькие, хрупкие.
– Надеюсь, ты заговоришь иначе, когда своих заведешь, – усмехнулась Мари.
Серена вновь подумала о Холте. Внутри все сжалось. Она страшилась встречи с ним, страшилась спрашивать о куртке с капюшоном, которую увидела в его доме.
Мари, должно быть, по выражению лица девушки, догадалась, какие мысли ее тревожат.
– Забудь об этом, – сухо бросила она. – Думай лучше о том, каких детей вы вместе народите, а не об этой проклятой куртке.
– Так и сделаю. Во всяком случае, сейчас мне не до Холта с его курткой. Я, кажется, что-то сшибла и завалила хламом весь пол.
– Вместе с чаем прихвачу лампу, – пообещала Мари. – Уже темнеет. Макс всегда говорил, что надо провести на чердаке свет, но руки до этого так и не дошли.
Мари ушла в комнату, а Серена вернулась на чердак и стала собирать разбросанные бумаги.
Взгляд опять наткнулся на фотографию матери. Так все же, кто такой этот Филипп?
Голубая писчая бумага поблекла по краям. Девушка спрашивала себя, стоит ли ее хранить, но в данный момент не чувствовала в себе решимости выбросить что-либо из вещей, принадлежавших матери. Она уложила бумагу аккуратной стопочкой на дне ящика, сверху поместила конверты, потом развернула газетную вырезку. «Собрание молодых фермеров Западного Йоркшира»! Это была групповая фотография. Ее мать, в восхитительном вечернем платье, смотрела в лицо высокому симпатичному мужчине, обнимавшему ее за талию.
Серена свернула вырезку и тоже убрала в ящик. Западный Йоркшир! Чушь какая-то. Что ее мать делала в Западном Йоркшире, если она жила на Восточном побережье?
На полу оставалось несколько писем. Серена взяла в руки одно. Оно было адресовано миссис Кэтрин Кордер. Штемпель указывал, что письмо было послано из Харрогита двадцать три года назад. Серена пробормотала с улыбкой:
– Мне тогда было пять лет.
Имеет ли она право прочитать это письмо? Ведь оно адресовано матери. В ней разыгралось любопытство. В сущности, хоть она и злилась на отца, когда узнала в день смерти матери о его связи с Мари, все ее воспоминания связаны только с ним.
Услышав, как Мари медленно поднимается по лестнице, девушка выпрямилась, перенеся тяжесть тела на ступни, и прокричала:
– Смотри под ноги. Я еще не все собрала с пола.
Мари, осторожно ступая меж писем, поставила на голый пол две дымящиеся кружки.
– На твоем месте я бы их не трогала, любовь моя. Может, пойдем вниз?
– Черт, нет, Мари. Я должна поскорей привести в порядок тот дом в Кейндейле.
Она села на пол, подогнув под себя ноги, взяла кружку с чаем и стала рассказывать про Кирсти с Райаном.
Мари отодвинула ногой в сторону письма и, вытащив маленький кожаный пуфик, тоже села.
– Так что, как ты понимаешь, придется мне уступить дом Кирсти с Райаном, – по крайней мере, до тех пор, когда он окрепнет и будет в состоянии вернуться в Австралию.
– Хмм.
Мысли Мари явно занимало что-то другое.
– Эй! Ты меня слушаешь?
– Конечно. Однако здесь становится совсем темно. Пойдем вниз, а? Никогда особенно не любила чердаки.
– Ты вроде бы обещала лампу?
– Ой! Да! Забыла принести.
Серена нахмурилась.
– Да нет, ты не забыла, Мари. Она на лестнице. Я видела, как ты оставила ее там несколько минут назад.
– Это старая лампа, любовь моя. Батарейки нужно заменить. Давай оставим все это до завтра, хорошо?
– Ну что ты, Мари. Еще даже четырех нет. Мне вполне хватает дневного света.
– Серена, брось это! – вспылила Мари.
Девушка отпила глоток горячего чая.
– Не могу. Это вещи матери. Ее личные вещи, письма. Я не могу оставить их валяться на полу.
Мари быстро допила свой чай.
– Ему следовало сжечь их, – пробурчала она. – Говорила я Максу, что надо все сжечь!..
– Мари, ну что ты несешь? – Серена сердито смотрела на женщину, которую уже стала считать своей подругой. – Как можно быть такой бессердечной? Я понимаю, ты, наверно, ненавидела мою мать, но...
– Ненавидела?
Мари неприятно рассмеялась.
– Это очевидно.
– Послушай, Серена, кончим этот разговор. – Она поднялась. – Пойдем вниз, поужинаем, пока не наговорили друг другу глупостей, о которых после будем сожалеть.
– Нет! – Серена поставила на пол кружку и взглянула на письмо, адресованное матери, которое по-прежнему держала в руке. – Нет, – повторила она. – Я останусь и разберу эти письма. Думаю, я вправе узнать, как и чем жила в последние годы моя мать.
– Не надо! – сдавленно прохрипела Мари. – Не делай этого, Серена!..
– Почему?
Взгляд девушки метнулся к ее лицу.
– Я... я не могу объяснить. – Мари направилась к лестнице, но на выходе резко обернулась и проговорила: – Серена... прошу тебя... умоляю, не трожь это, не вороши. Забудь, что ты когда-либо видела эти письма. Я думала, ящик заперт. Макс сказал, что запрет его, а ключ выбросит...
– Так сказал мой отец?
– Прошу тебя, любовь моя. Оставь их. Прошлое давно похоронено.
Серена так не считала.
– Прошлое для меня загадка, – спокойно отвечала она. – Никогда не пойму, почему отец изменил матери. Она была такая красивая... – Она нагнулась и подняла с пола фотографию Кэтрин Кордер. – Моя мать, – объяснила девушка, посмотрев на Мари, на лице которой застыло выражение невыносимой муки.
Серена встала и, еще раз бросив взгляд на фотографию, воззрилась на лежавшие у ее ног письма.
Из груди Мари вырвался вздох, прозвучавший, как всхлип.
– Что ж, если ты так считаешь, оставайся... разбей свое сердце.
С этими словами она ушла. Серена смотрела ей вслед, терзаемая дурным предчувствием, почти уверенная в том, что с минуты на минуту весь ее мир развалится на куски.
ГЛАВА 25
Мари, объятая беспокойством, сидела в напряженном ожидании на кухне Уинтерсгилла.
Прошел час. За окнами сгустился мрак. В доме царила пугающая тишина. С чердака, где она оставила Серену, за истекшее время не донеслось ни звука.
Иногда Мари поднимала глаза к потолку и прислушивалась, надеясь уловить хотя бы шорох. Готовить ужин она не стала. Еда все равно не полезет в горло. А девочка? Как она поведет себя, когда спустится?
Мари мучил страх. Она проклинала себя за то, что не избавилась от вещей Кэтрин сразу же после смерти Макса. Впрочем, она намеренно уклонилась от этого дела, опасаясь ворошить прошлое. И потом, это не ее письма. Она даже прикасаться к ним не смеет.
Только Серена имела право решить судьбу этих писем, потому Мари никогда и не упоминала их, надеясь, что проблема уладится сама собой: невостребованные письма со временем могли истлеть в прах или стать добычей мышей. Зря она уповала на чудо, полагая, что Серена каким-то образом не заметит маленький секретер или, по крайней мере, решит выбросить его, не заглядывая внутрь.
Гнетущая тишина давила на нее со всех сторон. Мари, поставив на стол локти, склонила голову в ладони и тут же резко ее вскинула, услышав скрип, шаги на лестнице и еще какой-то приглушенный звук – то ли вздох, то ли рыдание...
Мари стремительно повернулась к двери, зная, что лицо у нее осунувшееся, изможденное, хотя она не проронила ни слезинки. Пока. Слезы польются, когда Серена осознает, какую ужасную, отвратительную правду скрывали от нее на протяжении многих и многих лет.
Мари ждала. Девочка должна прийти к ней. Ей больше некуда податься, не у кого искать утешения... разве что еще Холт мог бы унять ее боль, а он сейчас за сотни миль, на юге Ирландии.
Почти беззвучно открылась дверь. Мари начала подниматься со стула. Дверь так же тихо затворилась.
– Нет! О нет! – Мари кинулась из кухни, но с улицы уже донесся рокот заведенного мотора. – Нет...
Она стремительно сбежала с лестницы в холл, распахнула дверь. Лицо обжег ледяной воздух. Ноги несли ее через сад к калитке, на дорогу. Во мгле растворялись огоньки задних фонарей автомобиля. Мари задыхалась, в горле словно ком застрял. Она поднесла ко рту ладонь, напряженно всматриваясь в темноту, поглотившую машину Серены.
Мари вернулась в дом и дрожащими пальцами набрала номер телефона Холта. Гудки. Заработал автоответчик. Боже, как она ненавидит эти дурацкие автоответчики! Срывающимся голосом, который даже ей самой показался чужим, она наговорила сообщение:
– Холт! Она знает! Серена! Она нашла все эти проклятые письма от любовников Кэтрин! Где она, я не знаю!
Серена сидела в темноте и, сотрясаясь мелкой дрожью, смотрела невидящим взглядом широко раскрытых глаз на пронизанные моросящим дождем рваные клочья тумана, клубившиеся вокруг ее неподвижной машины. Ее окружала тишина, безмолвие, в котором хорошо думается, только вот разум оцепенел. Мотор она не выключила, и тепло от работающей печки медленно просачивалось в ее окоченевшие члены.
Где она? В сущности, это не имело значения, но ей почему-то захотелось выяснить. Она распахнула дверцу, медленно спустила на землю ноги, вылезла из машины и огляделась. Где-то вдалеке блеяли овцы.
«Мы заблудшие овечки...» Когда-то эта народная песенка пользовалась большой популярностью. Она очень нравилась Максу, и он часто напевал ее своей маленькой дочке. Напевал, когда вез ее в Кейндейл, в зоопарк, в кино, на чаепитие к кому-либо из друзей, в магазин, чтобы купить ей новую игрушку. Те поездки были нескончаемыми. И теперь она понимала почему. Отец не хотел, чтобы она разочаровалась в матери, стремился оградить ее от любовников Кэтрин, часто навещавших их дом. Потому и возил ее всюду с собой...
– Папа! – шептала она в ночи, вцепившись пальцами в дверцу машины. – Папа!
Теперь все наполнялось для нее новым смыслом.
К ней постепенно возвращалась способность чувствовать, ощущать; в душе копилась невыносимая боль. Поздно! Слишком поздно! – гремело в голове. Всего-то два коротких слова. А сколько в них заключено мерзости, презрения, скорби! Слишком поздно выражать раскаяние. Слишком поздно просить прощения! Слишком поздно делать и то горькое признание из трех слов, в котором сосредоточена суть всех ее чувств к нему. Она запихнула все эти не дошедшие до Макса слова в дальний уголок сознания, похоронив их под покровом ненависти и боли.
– Папа! – шептала девушка. – Папа!
Но глаза ее оставались сухими, а щеки холодными.
Холодными, как смерть. Не думать о смерти. При мысли о смерти три коротких слова мгновенно вырывались из укромного тайника и душили ее, застревая в горле, потому что произнести их она не могла. Они утратили смысл, ничего не значили для человека, который при жизни боготворил ее.
Серена заставила себя вернуться в машину. Туман чуть рассеялся. Она взглянула на часы на панели управления. Почти десять. Не может быть. Неужели она столько времени просидела посреди пустоши. Девушка завела мотор и поехала в Кейндейл.
А куда еще ехать?
Долина, омываемая мягким сиянием луны, куталась в покой и безмолвие. В домах на склонах холмов мерцали огоньки. Серена катила по крутым мостикам, озаряя светом фар красные воды Кейндейлского ручья. На пустынном берегу она заглушила мотор и вышла из машины. Под ногами отливал серебром песок. Девушка повернулась спиной к морю, отстраняясь от связанных с ним воспоминаний. Пустая затея. Спиной не отгородиться от воспоминаний о той щедрой любви, которую ей дарили, о страданиях, которые она причинила себе и близким, когда бросила, презрела всех, кто любил ее и был дорог ей.
Душа содрогалась от боли...
Сидевший внутри тугой кровоточащий узел, сплетенный из ожесточенности и упрямства, не позволял предаться горю. Она должна примириться с отцом. Должна сказать ему, что была не права. Но как?
Взгляд девушки метнулся к выступу, с которого сорвался Макс. Спотыкаясь и пошатываясь, она двинулась в том направлении. Она должна найти его... приблизиться к нему.
– Нет!
Серена встала как вкопанная, спрашивая себя, произнесла она слово вслух или только мысленно. Она подошла почти к самому месту, где нашли отца... Где увидел его Джордж. «Небеса милосердны, Джордж...» Это были его последние слова.
Губы девушки зашевелились сами собой:
– Небеса милосердны в сравнении с любовью, обратившейся в ненависть; ярость ада ничто пред гневом отвергнутой женщины.
Женщина! Макс пытался предупредить Джорджа о какой-то женщине?
Но если на выступе с Максом находилась женщина, значит, Холт не причастен к гибели ее отца. Серену захлестнуло чувство вины. Как только ей в голову взбрело, что Холт способен на подобное злодейство? Холт любит ее. И она его любит. Должно быть, у нее временно помутился разум, если она посмела заподозрить его в столь чудовищном преступлении.
Серена пошла прочь от Кейндейлского ручья. Ноги понесли ее к часовне, которая сейчас чернела в темноте безжизненным мрачным силуэтом. Девушка и сама не знала, зачем идет туда.
Из «Старого холостяка» вырывалось пьяное пение. Серена узнала голос Джорджа. Она бездумно брела вперед, пока перед ней не выросло белое здание медицинского центра. Серена обошла его, направляясь к человеку, который ждал ее.
Но ведь это только бронзовая статуя.
Она воззрилась в лицо Макса Кордера. Он не видел ее. Не мог видеть. Внутри опять заклокотала боль. Ей хотелось визжать, вопить, чтобы криком привлечь его внимание, но она знала, что он все равно не услышит.
Он больше не мог защищать ее. Не мог уберечь от злой голой истины, скрыть от взрослой дочери тот позорный неприглядный факт, что ее мать была не более чем потаскуха и стала ею задолго до того, как Макс вступил в связь с Мари.
Кэтрин изменяла мужу с завидным постоянством. Серену замутило, едва в воображении вновь запестрели исписанные листы бумаги, фотографии, памятные подарки, с молчаливой издевкой глядевшие на нее из ненавистного секретера матери. В тех мерзких письмах часто содержались насмешки и колкости в адрес ее отца. Некий Филипп с наглой бесцеремонностью заявлял, что Макс «...не достоин называться мужчиной, раз не способен удержать красавицу, доставшуюся ему в жены...»!
Кэтрин не знала отбоя от поклонников. Глупая, тщеславная, она беспечно похвалялась своей властью над мужчинами. Ее расположения искали даже деловые партнеры отца...
Жизнь с ней для Макса, наверно, была сущим адом.
Серена жадно всматривалась в лицо статуи. В суровых чертах затаился смех. А она помнит этого человека жестким, непреклонным... И все же скульптору удалось запечатлеть доброе выражение глаз.
Одна рука глубоко в кармане, как она это часто видела при жизни. Казалось, он вот-вот извлечет плитку шоколада или мятный кекс – ее любимое лакомство в детстве.
Глаза наполнились слезами.
– Прости меня, папа.
Теперь слова легко слетели с языка. Боль сразу же отпустила, вырвавшись наружу судорожными рыданиями и всхлипами, сотрясавшими все тело.
– Прости... папа... прости...
Пустые слова! – кляла себя Серена. Что теперь Максу до этих слов?
Струившиеся по щекам слезы затекали за воротник плаща, заливали шею. Она подняла лицо к небу. От осознания тщетности этого запоздалого признания поток слез усилился. Соленые ручейки сочились в уши, увлажняли волосы. Лицо вспухло от неизбывного горя, в глазах ощущалось жжение. Истерзанная душа болела. Серена радовалась боли. В ней растворялась гнетущая ненависть, заполонявшая ее существо долгие годы. Слезы смывали накипь ожесточенности, в сердце воцарялся покой.
Наконец-то она может естественно горевать по Максу.
Серена опустилась к ногам статуи. С языка сами собой стали рваться три упрямых, неподатливых слова, так долго хоронившиеся в тайниках души.
– Я... люблю... тебя... – взахлеб бормотала она.
И это была сущая правда. Теперь она понимала, что никогда не переставала любить человека, который был ее отцом. Просто на протяжении многих лет ее ослепляли ревность, гнев и непримиримая бескомпромиссность юности.
Теперь пришло время прозрения, и она дорого расплачивается за свое безрассудство.
На дороге, рассекая пелену дождя, которого она дотоле не замечала, замелькал свет фар приближающегося автомобиля. Серена, ожидая, когда он промчится мимо, теснее придвинулась к бронзовым ногам отца, пряча лицо в ладонях.
Но спрятаться ей не удалось.
Несколько секунд спустя бетонные плиты тротуара огласились эхом бегущих ног, сильные руки оторвали ее от постамента, в сознание проник надсадный голос:
– Серена! Родная!
Она зарылась лицом в его грудь. Он подхватил ее на руки и понес к своей машине, оставленной у обочины.
Серена все еще сотрясалась от рыданий, но в душе теплился покой. Он больше не произнес ни слова, не утешал ее, не уговаривал забыть, но и не осуждал.
