Текст книги "Сломя голову"
Автор книги: Джули Дэм
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)
Ник. Мне нужно было изгнать мысли о нем из своей головы! Я ускорила шаг, перейдя на бег трусцой, заспешила по коридору. Особняк был еще больше, чем казался снаружи, и, могу поклясться, сколько я ни блуждала, ни разу не попала в одну и туже комнату дважды. Я открыла дверь музыкальной гостиной, наполненной инструментами, обнаружила обитаемую спальню: два раскрытых чемодана лежали на темно-красном персидском ковре, а в них было то, чего я, даже в моем теперешнем состоянии, просто не могла не заметить – такое количество косметики и средств для ухода за кожей, какого не имели я и моя мама, вместе взятые; пять упаковок сигарет «Мальборо лайтс» с наклейками «дьюти фри»; гора дамского белья, все «Козабелла»; и несколько юбок, которые даже на мне казались бы микромини. Я содрогнулась при виде предательских признаков биологического вида, известного как Homo modelus, и с силой захлопнула за собой дверь.
Следующая дверь вела в сильно задрапированную комнату, освещенную лишь светом экрана видеокамеры, стоявшей на штативе в углу. Я уже видела этот зеленый цветовой фон и раньше… Где же? Выглядело так знакомо… О Боже! В голове с быстротой молнии промелькнули все батальные сцены, виденные мной по телевизору, – битвы, ведущиеся в темноте. Жуткие полосы зеленого, струившиеся с экрана, когда бомбы падали на Багдад… Это, догадалась я, была камера ночного видения. А затем – прежде чем мое чувство приличия смогло одержать верх над моим инстинктом моментально делать колкие замечания, – подумала: «Не было ли большинство сексуальных сцен в парижском «Хилтоне» залито тем же зеленым туманом?»
С этими мыслями в голове я заспешила прочь из темной комнаты, переполненная злостью еще больше, чем замешательством, и продолжила свой путь через этот лабиринт, как паникующая лабораторная крыса. За следующим поворотом увидела слегка приоткрытую дверь и на цыпочках вошла внутрь. Здесь находилась еще одна видеокамера, закрепленная на стойке, а позади нее был бархатный занавес цвета бургундского, отделявший часть комнаты. На камере красовалась наклейка «Исповедальня. Кабина 1». И горела красная лампочка. Шла запись.
В каком бы отчаянии я ни была, ища выход любопытство взяло верх. Я медленно приблизилась к камере и молча всмотрелась в монитор. Брюнетка с заплаканными глазами, закутанная в белый банный халат, полулежала на чем-то похожем на красную кожаную софу в форме губ и прикладывала к глазам салфетку «Клинекс».
– Я слабая, – произнесла она с отчетливым чикагским акцентом. – Не могу контролировать себя. И теперь Ник будет думать, что я, я… – Она сделала паузу, чтобы высморкаться.
Я разинула рот. Мне необходимо было услышать то, что, как мне представлялось, было бы ужасным и отвратительным и доказывало бы одним махом все грязные подробности, связанные с Ником и мелькавшие в голове, хотя я знала, что это меня травмирует. Как в тот раз, когда я заставила себя смотреть прямую трансляцию операции на желудке Карни Вильсон [63]63
Американская певица Карни Вильсон перенесла операцию по уменьшению размеров желудка с целью радикального снижения веса.
[Закрыть]. Непристойно, но захватывающе.
Брюнетка опять вытерла нос. Я внимательно наблюдала за ее подергиваниями, хлюпающим носом, тем, как она грызла ногти… Она посмотрела на свои руки:
– Ник подумает, что я совершенно не заинтересована в игре.
Моя левая бровь непроизвольно взмыла вверх. Это было не то, что я ожидала услышать, определенно не то.
– Я видела, на кухне остался только один шоколадный круассан, и, конечно, я его съела. И… и… ничего не могу поделать – я просто машинально вызвала у себя рвоту! – продолжала она, кусая заусенцы.
«Интересно, сколько калорий в заусенцах?» – неожиданно развеселилась я.
– Держу пари, одна из этих сук съела остальные круассаны… Эти жирные, нападающие сзади бисексуалки…
Итак… то, что Ник говорил про шоу, подтвердилось.
Я вышла из исповедальни и продолжила свой путь. В глубине особняка снова почувствовала себя безнадежно потерянной. Я прошла сквозь еще несколько дверей, пытаясь сосредоточиться и сообразить, откуда пришла, когда услышала голоса. Посмотрела в замочную скважину и увидела их, сидящих за обеденным столом. Главным блюдом, похоже, были сигареты, запиваемые шампанским.
– Ой, я видела в саду какую-то чужую девушку. – Это сказала одна из опьяневших моделей. Рыжая из джакузи. Британка – девушка родом из Эссекса, если уж быть точной.
– Не-е, ты не можешь быть сег'езной, – возразила ей высокая худая блондинка, затягиваясь сигаретой и откидывая голову с замечательным строением черепа в обрамлении замечательно угасших волос, так что она могла пускать дым поверх рыжеголовой прямо к потолку. Эта определенно была француженкой. – Это есть так странно. Кто-нибудь видел Николаса?
– Абсолютно странно, – произнес еще один бестелесный голос, и хотя тела я не видела, однозначно догадалась, что оно высокое, худое (идет еще только начальный этап соревнования, сообразила я) и неестественно полногрудое. Девушка, похоже, была родом из тех мест, что мы обычно называем Силиконовой долиной – Южной Калифорнии. – Он куда-то повадился исчезать… последние несколько ночей. Это что, часть игры? Типа нам об этом не сообщили, а может быть, я просто не обратила внимания… Эй, у тебя не осталось крема от прыщей? Черт, у меня справа на носу собирается вскочить прыщ…
Я не могла больше этого выносить – пятясь на цыпочках, отошла от двери и двинулась к выходу в противоположной стороне комнаты. Вся сжалась, когда потихоньку поворачивала ручку, желая не издать ни звука и одновременно взмолившись, чтобы это оказался выход. После событий прошедшей недели мне казалось, что я служу в справочном бюро. И почему-то была уверена: эта дверь чудесным образом ведет в галерею, в которую я вошла первоначально. Освобожденная – но в то же время надеясь на то, что не израсходовала всю отведенную мне долю везения, – я побежала вдоль стены, выскочила сквозь двойные двери опять на террасу и затем назад в сад.
Где-то на полпути к бельведеру я налетела прямо на Ника, который обхватил меня руками.
– Алекс! Пожалуйста, Алекс. Пожалуйста, выслушай меня.
– Нет, не желаю ничего слушать. – Я закрыла глаза и поникла. – Отпусти меня. Я хочу уйти отсюда. Сейчас.
– Алекс, они ничего для меня не значат, – прошептал он тут же мне в ухо.
Недоверчиво я открыла глаза.
– Почему ты говоришь шепотом? Что, повсюду микрофоны И что это были за бумаги? Которые ты хотел, чтобы я подписала?
– Бланки разрешения, – промямлил он смущенно. – Шоу-продюсеры хотели получить разрешение… Там были камеры – в машине и…
– О Боже! О Господи, просто не могу поверить! – Я хлюпнула носом. Все начинало становиться гадким, должна заметить. – В последний раз тебя спрашиваю: я тоже часть этой шутки?
– Алекс, это не настоящее, это – телевидение. Но встреча с тобой, наше знакомство, время, которое мы проводили вместе, – это реальность. Клянусь.
– Извини. – Я старалась успокоиться. – Я не могу больше верить тому, что ты говоришь.
Я вывернулась из его рук и, спотыкаясь, побрела по освещенной дорожке назад к подъездной аллее. Себастьян все еще стоял у «мерседеса», затаптывая очередную сигарету. Рядом стояли два внедорожника, на которые я обратила внимание этим вечером около Эйфелевой башни. Я посмеялась над своей наивностью. Они не были добычей, мишенью для моих глаз. Это я была для них мишенью.
Себастьян сочувственно посмотрел на меня – знакомый взгляд. Но в этот раз я поняла. Когда он закрыл за мной дверцу, к машине подбежал Ник и постучал. Я опустила стекло и тихо сидела, глядя прямо перед собой.
– Мне очень жаль, Алекс, ты должна понять. Пожалуйста, прости, что не сообщил тебе правду раньше. Пожалуйста, прости. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.
– Я… не могу… думать, – ответила я, отчаянно стараясь сдержать рыдания. Одной рукой я прикрыла лицо, а другой немедленно нажала на кнопку, чтобы снова закрыть окно. Затемненное стекло заслонило меня от его взгляда.
И пока Ник продолжал стоять и смотреть, Себастьян тронул «мерседес», увозя меня домой.
9
К тому времени когда я, спотыкаясь, заковыляла по коридору к своему номеру, я представляла собой зареванную рохлю. С большим трудом я еще старалась сдерживаться в присутствии Себастьяна, потом лифтера, но едва повернула за угол, меня как прорвало. Я сняла туфли по очереди и посмотрела на себя в зеркало, занимавшее всю стену. Лицо опухло от слез – ублюдок! – а волосы были в беспорядке. Возникла мысль, что второе скорее результат профессиональных издержек, чем вина Ника. Я представляла собой жалкое зрелище, втиснутая в сексуальное платье от Алайя, которое все равно никто не видел, кроме лифтера и меня. Слезы потекли снова, я упала на пол, обняв колени даже крепче, чем платье обтягивало мои бедра, прижав их к себе так, что почти не осталось ни дюйма промежутка. «Ладно, – думала я рассеянно, – Ник льстил мне… но как я могла поверить в то, что говорил мне этот лживый, не заслуживающий доверия, ненадежный… мужчина?»
Я разразилась вереницей проклятий – так не ругалась с того самого раза, когда не смогла найти такси в Милане во время Недели высокой моды мужской одежды и поневоле возвращалась пешком из шоу-рума «Дольче и Габбана» до своего отеля, натирая на пятках горячие волдыри под безжалостно палящим июльским солнцем. На трехдюймовых каблуках. Которые я и по сей день еще не сломала. Или, что более правильно, которые еще до сих пор не сломали мне ноги!
Мысль о толпе женщин, соревнующихся из-за одного парня, приводила меня в негодование. Хотя и не по той причине, как вы могли бы решить. «Туфли, – думала я в раздражении, – вот из-за туфель стоило бы бороться. Да, та последняя пара, украшенная черным бисером, из черной замши от Маноло, на которую была скидка семьдесят пять процентов в «Бергдорф», и моего размера, или даже, впрочем, на полразмера меньше. Вот за них стоило сражаться. Но не за какого-то мужчину… Лживого, ненадежного, не заслуживающего доверия…»
И почему все эти шоу выставляют женщин в столь неприглядном виде? С другой стороны, те, о ком шла речь, были шестифутовыми Барби. Это взволновало меня даже больше, чем я могла себе представить, – если я, конечно, вообще могла когда-либо вообразить такую нелепость. Я никогда не чувствовала себя неуверенно среди моделей раньше – по крайней мере не ранее, чем спустя тридцать секунд после начала беседы с какой-нибудь из них. Но не имело значения, что думала я, – я мерила себя по ним. И не имело значения, что большинство мужских особей думало об этом (при взгляде на популярные журналы для мужчин и рекламные ролики пива, которые я видела, я не выдерживала сравнения.) Нет, что имело значение для меня, было мнение того единственного, особого парня, который, как я думала, оценил мой интеллект… и невысокое тело в придачу. Неужели, в конце концов, BD (большой дисконт) победило IQ (уровень интеллекта)?
А как насчет него? Неужели телевидение взяло верх над «ай-кью»? Что хуже: если Ник Сноу пошел на это, потому что хотел иметь возможность хвастаться перед своими дружками всю оставшуюся жизнь тем, как когда-то назначал свидания моделям? Или же, думала я (это характерно для большинства участников подобных реалити-шоу), он делал это, потому что хотел попасть на телевидение и получить свои пятнадцать минут славы? Я-то по опыту уже знала, что участие в телевизионной программе совсем не так привлекательно, как кажется людям, еще не вкусившим всей этой «прелести». Не тогда, когда вы выворачиваете ноги на подиуме, пытаясь выпутаться из ног супермодели. Но разве не было реалити-ТВ сродни крушению поезда?
Больше всего меня, конечно, беспокоила мысль, что если Ник мог так складно лгать девушкам на этом шоу, то неужели могло найтись что-то, что могло заставить его не лгать мне? Была ли я частью мошеннической проделки?
Я начала перебирать в памяти каждый момент, проведенный с Ником, чтобы посмотреть, смогу ли, окидывая прошлое ясным взглядом таким жестоким образом раскрытых мне глаз, найти намек на обман, когда услышала звук открывающейся на моем этаже двери лифта. Кое-как поднялась на ноги и неслышным шагом пошла по коридору к своему номеру. Когда я поспешно всовывала ключ в замок и захлопывала за собой дверь, то вспомнила, что здесь не одна. «Черт, – подумала я. – Что же сказать маме?»
– Солнышко, это ты? – Ее приглушенный голос доносился из ванной комнаты.
– О, привет, мама, это я! – крикнула я, включая свет и глядя на себя в зеркало. Веки опухли, а кожа покрылась пятнами. Всемилостивый Боже, она же немедленно заметит! Я подбежала к мини-бару, открыла бутылку воды, плеснула в лицо… только потом сообразив, что у меня нет полотенца, чтобы вытереться. Закрыв глаза, чтобы избежать попадания загрязненной косметикой воды на контактные линзы, я побрела к кровати, где три часа назад сбросила банный халат – давным-давно, когда я еще была легкомысленной, неосведомленной и счастливой. Идиотка. Я отделалась от этой мысли, стараясь сдержать слезы, которые опять собирались хлынуть, и, прикладывая к лицу махровую ткань халата, размазала макияж по левому рукаву. Потом расстегнула молнию, стащила с себя платье и закуталась в халат. Быстро подошла к двери ванной комнаты и постучала.
– Мама, ты одета?
– Конечно, дорогая! – ответила она со смехом. – Я крашу ногти.
Я повернула ручку и остановилась в дверях, одной ногой переступив порог ванной комнаты, вторая осталась за порогом – на всякий случай. Например, если бы мне пришлось быстро ретироваться из-за того, что не смогу преодолеть страстное желание расплакаться, как маленький ребенок, так, чтобы мамочка поцеловала место, где бо-бо, и тогда сразу все пройдет.
Нет, я не знала, что сказать ей. После всех этих не до конца осознанных наставлений в годы моего взросления касательно того, чтобы не позволять мужчине вставать на пути и мешать мне жить полной жизнью, я всегда нервничала, когда разговаривала с мамой о парнях, в те редкие моменты, когда кто-то из них появлялся в моей жизни. Считала, что она никогда никого не одобрит, пока я не посещу все страны на свете, или не получу Пулитцеровскую премию, или не достигну средних лет, что бы ни произошло сначала. Всякий раз, когда у меня возникали проблемы на личном фронте, я старалась получить у нее совет и ободрение не напрямую, а придумывая сильно завуалированные сценарии. В реальности – сердечная тоска: парень, который мне нравился, назначил свидание моей подруге. Переведя это на язык параллельной вселенной, я разговаривала с моей мамой приблизительно так: коллега перехватил у меня выгодную работу. Так что, часто ли ее советы имели смысл? Но переговоры, поддерживающие бодрость духа моего эго, позволяли чувствовать себя чуть лучше.
Пока я стояла молча, вспоминая этот давний разговор и ее совет – пойти туда и доказать, что они не правы, дать им понять, что они теряют, – я ощутила, что мои рот и горло обрели твердость.
– Привет, мама. – Я старалась, чтобы мой голос звучал легко и беззаботно. Боже, я чувствовала себя так, будто попала в ловушку коммерческой рекламы одного из этих «женских продуктов». – Я думала, ты отключилась. Когда ты встала?
– О, всего лишь пятнадцать минут назад. Думаю, это нарушение суточного ритма организма… или скорее я перевозбудилась из-за предстоящей встречи в «Шанель» и не могу заснуть!
Мама не поднимала глаз, занятая нанесением последних штрихов на свой со вкусом сделанный бежевый педикюр, но я видела, что она широко улыбается. Ее взволнованный вид почти заставил пройти мое бо-бо. Да, почти.
– Ты только что пришла? Я слышала, как хлопнула дверь. – Она все еще не поднимала глаз, нанося быстросохнущее покрытие.
– Ох, – туманно выразилась я, застигнутая врасплох, в то время как пыталась придумать метафору для моих текущих проблем. Что же, спрашивается, сопоставимо с обнаружением того, что твоя пылкая любовь – продукт реалити-ТВ? – Гм, – произнесла я, заставляя работать свой мозг на два фронта. – Ну… О! Выходила, чтобы принести немного льда. Ну, для… ну, что-то типа укуса насекомого. Действительно, странно, я думаю, вот почему мое лицо все в пятнах, а глаза распухли.
О, это было здорово и в то же время ужасно.
И это привлекло внимание мамы, которая опустила пузыречек с лаком и пошла мягко и неуклюже, поскольку между пальцами ее ног были вставлены розовые распорки, которые мы купили оптом на складе средств по уходу за ногтями в последний раз, когда я приезжала домой.
– Дай посмотрю, – сказала она, рассматривая мое лицо. – Не вижу никаких следов укуса, – заключила она через минуту. – Но я привезла с собой каламиновый лосьон. Он в моей сумочке…
– Я принесу, – сказала я, отправляясь кратчайшим путем в мамину спальню. Хуже не будет.
Бросила на себя еще один мимолетный взгляд в зеркало, когда возвращалась назад в ванную комнату с большой бутылкой лосьона от солнечных ожогов, предназначенной для путешествий, в одной руке и ватными палочками в другой. Я была в ужасном состоянии. Моя мама, должно быть, действительно слишком возбуждена, если этого не поняла.
Но она поняла.
– Итак, – сказала она, пожалуй, чересчур небрежно усаживая меня напротив себя на полу и начиная намазывать мое лицо, – что на самом деле произошло, милая? Это из-за мальчика, не так ли?
Я перешла Рубикон, смирилась с ударами, назвала оранжевое черным. Другими словами, пути назад не было.
Я задыхалась, давилась, глотала слова и не могла остановиться. И сразу начала хлюпать носом, внутри ничего не осталось. Вопреки моему рассудку и двум десятилетиям практики, я выболтала все. Ни разу не взглянув маме в глаза, рассказала все – ну, может быть, лишь сократив чуть-чуть поцелуи и одно или два объятия, – и к тому времени, когда через двенадцать с половиной минут закончила, чувствовала себя совсем маленькой, совершенно раздетой и до костей промерзшей. Как бывает, когда ведешь совершенно нормальную беседу с разговорчивым, даже не очень близко знакомым человеком и вдруг неожиданно, прежде чем даже успеваешь осознать это, выбалтываешь некую неприятно смущающую, очень личную проблему.
Да, конечно, то была моя мать. Женщина, которая меняла мне пеленки и мыла за мной ванную, которая научила меня всему – и все же ничему. Со времени юности мама никогда не пыталась втянуть меня в беседу по душам. Мы обе проводили политику «Не спрашивают – не говори» задолго до того, как ее начал Билл Клинтон. А теперь посмотрите, что я сделала, распахнула потайную дверь.
А что сделала она? Вздохнула. И в ту же секунду я отважилась посмотреть на маму, и могу поклясться, что заметила слезу, вытекающую из левого глаза.
– Солнышко, – начала она, – ты представить себе не можешь, как долго я ждала момента, когда ты будешь делиться со мной, рассказывать про мальчиков и все такое прочее. Но мне очень-очень жаль, что так все получилось. Иди ко мне, родная.
Она притянула меня к себе и крепко обняла, мое лицо касалось ее волос и щеки. И голова лежала на ее плече, я вдыхала знакомый запах – смесь «Шанель № 19» и масла «Ойл оф олэй» [64]64
«Ойл оф олэй» – известная торговая марка косметических средств.
[Закрыть], которым она по-прежнему пользовалась на ночь, независимо от того, сколько бы баночек «Морского крема» я ей ни покупала. Это вернуло меня на двадцать с лишним лет назад, к тем самым историям, рассказанным перед сном, которые для принцессы Алекс всегда имели счастливый конец, даже тогда, когда не было никакого принца. И тут слезы хлынули неудержимо. Спустя минуту я оторвалась от мамы, чтобы взять бумажный носовой платок и высморкаться. Когда вернулась, то увидела, что мамины лицо и волосы в совершеннейшем беспорядке, перемазанные розовым каламиновым лосьоном. И тут впервые за все последнее время я засмеялась. Все еще продолжая шмыгать носом, я показала ей интернационально понятным жестом «у тебя что-то с лицом», а затем указала на волосы и шею.
Мама повернула голову к зеркалу и ахнула.
– О небо! – произнесла она, вытирая розовое пятно на левой щеке. – Как же ты будешь воспринимать меня всерьез, если я выгляжу подобным образом?
При других обстоятельствах такое не показалось бы мне забавным, но в том состоянии, в котором я находилась, я нашла это столь умопомрачительно веселым, что начала истерически хохотать и не могла остановиться – что, в свою очередь, заставило рассмеяться и мою маму. Так мы обе буйно хохотали – до слез. Что вернуло нас к тому, откуда мы начали.
– Мамочка… – Я опустила голову, в то время как мама вытирала мне слезы. – Просто я никогда не думала, что ты хочешь знать. Я боялась, ты разочаруешься во мне… из-за того, что попусту трачу свою энергию и так глупо веду себя из-за мужчины… А ведь я выбрала очень хорошее место для начала, не так ли? И безусловно, мне нелегко было расстаться с тобой…
Моя мама развязала мои волосы и бесшумно начала расчесывать эту путаницу щеткой.
– Милая, – спросила она, наконец, – что, скажи на милость, заставило тебя думать, будто я считаю мужчин пустой тратой времени? – Она сдавленно хихикнула. – Разве я не вышла замуж за твоего папу?
Я обернулась, чтобы посмотреть на нее.
– Конечно, вышла. Но не обижайся, ладно, разве ты не повторяла мне все время, что я могу добиться большего? Я не имею в виду папу. Я говорю о том, что разве не ты воспитывала меня, чтобы изменить мир или что-то в этом роде? Изменяющие мир не имеют времени на каких-то там глупых мальчишек… или мужей и семью, в этом смысле…
– О мой Бог, – проговорила она. Глубокая морщина пролегла между ее бровями, как будто мама тяжело заблуждалась в чем-то, – в чем-то, что час то приводила как пример, но чего никогда не делала. – И об этом ты думала все эти годы, Алекс? Если так, я надеюсь, что ад в твоей душе не заставил тебя возненавидеть меня.
Я заметила слабую улыбку на ее лице, когда мама говорила это. Она, возможно, не спрашивала, а я не должна была отвечать, но она знала, что я дочь моей матери.
– Ну, возможно.
– Алекс, заявляю совершенно откровенно: я смирилась бы даже, например, с таким ударом, как если бы ты выскочила замуж сразу после колледжа.
– Правда?!!
– Хотя, может быть, была бы не очень рада, – добавила она, застенчиво улыбаясь. – Но если бы это сделало тебя счастливой, то, да, действительно правда. Солнышко, я никогда не хотела, чтобы ты почувствовала, что поставлена перед необходимостью сделать выбор, как пришлось сделать мне, когда мне было двадцать. Я желала, чтобы ты делала то, что хочешь, – все, что захочешь. Я горжусь тем, что ты живешь насыщенной жизнью, что ты повидала мир. Но точно так же, я буду гордиться, когда наступит день и ты решишь объединить свою судьбу с кем-нибудь. Это не значит «осесть», не значит не жить полной жизнью и перестать ездить по миру. Возможно, «осесть» – не совсем подходящее слово. Так много дополнительных нюансов… – Мама вздохнула. – Милая, я просто никогда не желала быть типичной мамашей, оказывая давление на дочь, чтобы ПОЛУЧИТЬ ВНУКОВ…
– Ладно, слава Богу, спасибо за это! – Я потянулась к маме, чтобы обнять. – Догадываюсь, что, возможно, я услышала лишь половину того, что ты говорила…
Пока мамины слова продолжали вливаться в меня, другая мысль озарила мое лицо.
– Та-а-ак, – осмелела я, – значит ли это, что папа не разочарован тем, что я не поступила в университет, чтобы получить степень доктора философии или по крайней мере какую-нибудь другую ученую степень?
– Не испытывай судьбу, дорогая, – сказала мама с кислым лицом. – Чувствую, часть моего супружеского долга – принять на себя его полномочия и сказать тебе: «Это никогда не поздно».
Я улыбнулась ей в ответ.
– Ладно, подозреваю, я могу черпать вдохновение, глядя на тебя, мама. Но, признайся, ты действительно тоже глупо вела себя из-за мужчин, не так ли?
– Признаюсь. – Ее улыбка расплылась во всю ширь. – И ты тоже можешь, Алекс. У тебя есть время. Помни это.
– Да, время, чтобы вычеркивать мужчин из моего списка, по одному за раз… – сказала я печально. – Мама, как может парень выглядеть таким великолепным, а в результате оказывается таким… таким… типичным?
– Может быть, это будет сюрпризом для тебя, Алекс, но я не такая уж ретроградка. Я видела некоторые из этих реалити-шоу по телевидению. Твой папа хотел, чтобы я посмотрела их… ох, негодяй, если быть честной, он меня приобщил к ним. И я попалась на эту удочку.
– Ты – что?
– Да, и не стыжусь. Я смотрю эти шоу! И знаешь что? Они просто развлечение, как, впрочем, и все остальное на телевидении.
– Итак, что ты собираешься на самом деле сказать мне?
– Не могу поверить, что мне приходится говорить это своей дочери, но… откуда ты знаешь, может быть, этот парень просто играет роль в этом ТВ-шоу? А то, что ты видела, когда встречалась с ним, возможно, и было настоящим. Я имею в виду, что именно этот парень фактически привел тебя к тому, что ты заговорила со мной о мужчинах. В этом есть глубокий смысл!
Ее точка зрения полностью обезоружила меня, и прошло не менее десяти секунд, прежде чем я смогла ответить.
– Думаю, ты права… – произнесла я медленно. – Но уверена ли ты, что говоришь это не из желания получить внуков?
Мама сердито посмотрела на меня:
– А не отшлепать ли тебя?
Без лишних слов я наклонилась к ней и обняла.
К тому времени когда я и мама покинули ванную комнату и уединились в своих кроватях, было почти четыре утра – а наша встреча в «Шанель» была назначена ровно на десять. Мама решила уже обойтись без утреннего сна, поскольку, как она полагала, все равно не смогла бы заснуть.
Тем не менее, когда в восемь тридцать мой будильник зазвенел, я не проявила милосердия и так яростно запустила его через комнату, что он наполовину достиг своей цели: разбудил маму за две комнаты от меня. Мама ответила стуком по стенке ванной («Прямо как в колледже!» – воскликнула она бодро), что явилось большим облегчением для меня, поскольку позволяло еще минут пятнадцать или около того полежать с закрытыми глазами. Да, глаза были закрыты, но мой мозг работал в режиме видеопросмотра от компании «Ти-Во», прокручивая, как кинопленку, вперед и назад основные эпизоды последних дней, остававшиеся доселе затемненными.
Когда я тщетно попыталась нажать на кнопку «Стереть», где-то между Эйфелевой башней и моей дружеской беседой с мамой, в дверь номера постучали.
– Мама, ты заказывала обслуживание в номер? – крикнула я.
В ответ – лишь шум льющейся воды в душе, так что я надела халат и подошла к двери.
– Qui est-ce? [65]65
Кто там? (фр.)
[Закрыть]– спросила я, устало прислонившись к двери.
– Доставка для мисс Симонс.
В замешательстве от того, что завтрак назвали доставкой, я отперла дверь и наблюдала, разинув рот, как пять юношей-посыльных закатывали в номер одну тележку за другой, полные красных роз на длинных стеблях, – по меньшей мере двадцать пять дюжин.
– Il n'est pas un salop [66]66
Он не негодяй (фр).
[Закрыть], – произнес каждый из посыльных, покидая номер, а последний вручил мне конверт.
Несмотря на мою искреннюю попытку остаться невозмутимой, я не могла не улыбнуться. Никогда в жизни мне еще не приходилось видеть столь экстравагантной демонстрации… подхалимажа к обманутым. Ладно, пусть, возможно, не совсем обманутым. Я всегда имела слабость к розам. Я рассматривала конверт – опять плотный от Смитсона – и размышляла о том, не выбросить ли мне послание сразу, просто из принципа. Чувство собственного достоинства боролось с любопытством, пригвоздив его к полу и не давая подняться, и поэтому я бросила конверт, не открывая, в корзину для бумаг около письменного стола. Тридцать секунд спустя, однако, любопытство нанесло сокрушающий удар и одолело гордость, и я выхватила конверт из корзины.
Схватив тяжелый серебряный нож для бумаг со стола, я старалась оставаться безразличной (не могу сказать, кому это было на пользу), пока вскрывала конверт одним стремительным движением. «Какая удача для Ника, что я не была вооружена вчера», – подумала я мелодраматически.
Открытка внутри была цвета слоновой кости с тисненым рисунком вверху, изображающим брыкающегося красного быка. Очень подходяще для мастера – распространителя всяких врак! Не важно, что мама пыталась сказать мне – она, очевидно, стала мягкой за три десятилетия без свиданий, – я была настроена не прощать его так легко.
Я прикусила губу изнутри, чтобы укрепить себя, и начала читать.
«Дорогая Алекс! Что может заставить тебя поверить мне снова? Что мне сделать для этого? Я прошу прощения… три тысячи раз «прости». Пожалуйста, дай мне шанс оправдаться. Позвони мне, пожалуйста: 01 44 50 21 11. В любое время. Ник».
Негодяй. Я прямо-таки видела перед собой его щенячий взгляд.
Я сунула открытку в верхний ящик стола, где лежали две его предыдущие записки. С треском задвинула ящик. А потом просто стояла и таращилась на благоухающие бутоны, окружающие меня. Держись, девочка… Я продолжала напоминать самой себе не сдаваться так скоро, как раз тогда, когда аромат всех этих роз опьянял меня.
– Кто это был? – спросила мама, открывая дверь и выходя из ванной комнаты. И ахнула от изумления: – О, мой Бог!
Одетая в свой лучший выходной костюм от Шанель, с венчающим голову опрятным тюрбаном из полотенца, обернутым вокруг влажных волос, она ходила передо мной, останавливаясь то тут, то там, и вдыхала аромат цветов.
– Алекс, ты должна признать: мальчик пытается помириться.
Она перегнулась, поддерживая левой рукой тюрбан, так чтобы он не упал мне на макушку, и поцеловала меня в щеку.
– Что он сказал в свое оправдание?
– Ничего убедительного, – ответила я упрямо, прилагая все усилия, чтобы скрыть самодовольную ухмылку.
– Подозреваю, что он не написал своего телефона на открытке? – произнесла мама с озорной улыбкой.
– Возможно.
– И я также не думаю, чтобы он отложился в твоей памяти?
– Может быть, – улыбнулась я. – И возможно, он заслуживает шанса, чтобы объясниться, но, мама, я пока еще не могу уступить.
Она подмигнула.
– Как уже сказано, у тебя много времени.
Насколько бы выбитой из колеи я ни чувствовала себя из-за альтернативной реальности Ника – реальности ТВ, – я не собиралась портить маме важный момент в ее жизни. Мы вышли из отеля рука об руку. Мама, одетая с головы до пят в «Шанель», а я в кремовом кашемировом жилете с вертикальными складками («Шанель», в честь нашего утреннего мероприятия), серых шерстяных брюках от Кристиана Диора (уместных для ленча) и сине-оранжевом с морскими мотивами шарфе от Эрме на шее (уместно всюду).
Незаметно я оглядела улицу на предмет обнаружения Себастьяна – если это вообще было его настоящее имя – и черного «мерседеса», но ничего, кроме нескольких белых такси и случайного «мини-купера», не обнаружила. Я подняла подбородок, надвинула солнцезащитные очки от Диора, резко повернулась и с гордым видом подошла к первому такси в очереди.
В машине мы обе по мере приближения к дому «Шанель» почувствовали нарастающее головокружение. Конечно, мама не имела ни малейшего представления о том, где точно мы находимся и как долго будем добираться, но, должно быть, почувствовала интуитивно. Так же, как ласточки возвращаются в Капистрано [67]67
Миссия Сант Хуан Капистрано (Калифорния), где ежегодно 19 марта в День св. Иосифа празднуется возвращение ласточек, называемое «Чудо ласточек Капистрано».
[Закрыть]. Она просто знала.
