Текст книги "Дикая магия"

Автор книги: Джуд Фишер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 33 страниц)

Глава 26
МЕРТВЫЕ

Рахе создал эти туманы и послал их навстречу мореплавателям, чтобы оградить свой мир, Святилище, от вмешательства извне, но надежды его не оправдались. Люди выдержали все испытания и неумолимо приближались к его твердыне.

Он предвкушал гибель корабля в пучинах океана, не верил, что они пробьются сквозь льды, благополучно минуют гигантские айсберги, дрейфующие к югу; однако нарушители спокойствия не сгинули, не утонули, но подбирались все ближе и ближе.

Выйдя из себя, он с такой силой хватил по кристаллу кулаком, что тот выдал целую гамму разноцветных огней, озарив зал золотыми, фиолетовыми, пурпурными и голубыми лучами. Под самым потолком в темных углах зашевелились в пыльной паутине огромные белые пауки; он создал их много лет назад, а потом потерял к ним всякий интерес, и они жили, предоставленные самим себе, давно забывшие вкус живой мухи. И вновь камень показал борт корабля, на котором кучка безумцев пыталась преодолеть неведомые воды. Их капитан – высокий, гордый человеке заплетенными в косы светлыми волосами, с ожерельем из халцедонов на шее – внимательно рассматривал карту.

Если с кристаллом обращались бережно и аккуратно, он очень точно передавал изображение; почувствовав, как перехватывает дыхание, Рахе осторожно поворачивал шар, стараясь добиться максимальной четкости. Потом он взял мощную линзу и, сердито произнеся короткое заклинание, заставил исчезнуть пыль, толстым слоем покрывавшую стекло. Наведя линзу на кристалл, он попытался рассмотреть карту в руках капитана.

Рахе вздрогнул, словно его ударили. На пергаменте рукой его ученика, его любимого мальчика, рукой Виралая, который стоял неизмеримо выше всех этих глупцов, были обозначены контуры островов, обозначены морские течения Северного океана, глубины и мели и четкой линией нанесен путь к Святилищу! Он не был верен абсолютно, но в целом правильно показывал направление. Конечно, ученик не мог создать совершенную карту, и пергамент содержал не только истинные, но и ложные ориентиры. Очевидно, он восстановил по памяти путь своего бегства из Святилища. Каким-то образом мальчишка сумел вплести магию в штрихи и контуры, нанесенные на карту; Рахе видел, что капитан чует ее и укрывает рисунок от любопытных глаз. Зачем они плывут? Что пообещал им вожак? Рахе еще не успел задать себе эти вопросы, но уже знал ответ.

Золото. Люди всегда хотят золота. Его блеск ослепляет их, лишает разума. Предательство ученика взбесило Рахе, и все же он рассмеялся. Смех был горьким, похожим на скрип давно не отворявшихся дверей; его отзвуки заметались по темной комнате, как летучие мыши, испуганные внезапным проблеском солнечных лучей. Он сам поразился этим звукам и перестал смеяться; в зале снова наступила мрачная тишина, а пауки, вылезшие на свои сети, опять забились в темные углы.

– Здесь они золота не найдут, – произнес волшебник. Он отвык разговаривать, голос был сухим и скрипучим, но говорил Рахе истинную правду. В Святилище не было желтого металла; не золото, а кристаллы мерцающего пирита, очень похожего на золото, но не имеющего никакой ценности, украшали коридоры и комнаты его ледовой цитадели. Эти глупцы вполне могут принять их за золото. Маг хорошо знал, где можно найти драгоценный металл, но для него это было не важно, и Рахе отмахнулся от воспоминания о нем, как от надоедливой мухи.

Он видел и другие суда. Некоторые из них он опознал, другие были ему незнакомы. Куда бы он ни бросил взгляд, всюду были корабли! Одни – очень старые, блуждающие по просторам Северного океана уже много лет; другие – разбитые штормами, держащиеся на плаву, но не представляющие никакой опасности; на многих не было ни единой души, они стояли неподвижно, скованные льдами…

С чувством глубокого удовлетворения он наблюдал, как люди, перебравшиеся в крошечную лодку, с ужасом смотрят на гибель своего корабля: льды дробят его в мелкие щепки… Что их ждет? Ни малейшего шанса сохранить жизнь. Рахе улыбался. Никто не спасется. Если не холод, то голод и шторма погубят моряков, но раньше смерти их посетит безумие.

И все-таки он не хотел рисковать. Собрав все силы, он создал непроницаемый туман и послал его навстречу людям. Даже самый искушенный мореход не преодолеет эту мглу, ни один ветер не в состоянии ее развеять. Нарушители спокойствия исчезнут, как струйки дыма во тьме ночи, души их покинут тела, а голоса растают, как жалобные крики чаек, заблудившихся над гладью моря.

Эта магия потребовала огромной отдачи сил, и в течение трех долгих дней он был беспомощен, как ребенок, а когда пришел в себя, то обнаружил, что стал жертвой мары, созданной им же самим: комната была наполнена болотными испарениями, неприятными запахами и отзвуками его собственных заклинаний. Он выбрался на смотровую площадку и, охваченный дурными предчувствиями, почти отчаявшийся, всматривался в даль, и что-то приковало его внимание – нечто, похожее на эхо, слабая вибрация… Оно скрывалось за плотной завесой тумана, но захватило его чувства, словно кошка, зацепившая подол одежды и не желающая разжать когтей. Что-то очень редкостное и настоящее – одержимость, безумие, огромная жизненная сила, страсть… Он чуял это, как глыбу магнитного железняка. Рахе всматривался во мглу, но созданный им туман не позволял взору обнаружить источник притяжения. Он разозлился и ударил кулаком по парапету, ограждавшему площадку. И вдруг увидел.

Далеко на глади океана появился прямоугольный парус. Красивое судно, контурами напоминавшее длинную змею. Скрипит дерево, волны разбиваются в водяную пыль… Вот он! Высокий загорелый мужчина с волевым лицом стоит на носу корабля, прижав ладонь к груди. Нет, он держится не за сердце; он что-то скрывает от чужих глаз под кожаной рубахой, и оно дороже для него, чем сама жизнь! Рядом с ним великан с обезображенным лицом и одним изуродованным ухом. За их спинами – молодой рыжеволосый парень, в глазах которого горит огонь безумия. На всех лицах читается угрюмая решимость; эти люди готовы погибнуть, только бы достичь поставленной цели. Внезапно что-то открылось в сознании Рахе, ион вспомнил древнее пророчество, прозвучавшее в начале времен:

Безумец, гигант и дурак.

Припев этой древней песни вертелся у него в голове, повторяясь снова и снова, будто заклинание или глупая детская считалка:

 
Мужчина, Женщина и Зверь,
Безумец, гигант и дурак,
Когда Смерть явится на пиршество,
Всем станет править Дикая Магия…
 

Небеса заволокло черными тучами, которые предвещали шторм во внешнем мире. Это было ему на руку – слишком большая опасность грозила Святилищу. Неожиданно он почувствовал, что растет, увеличивается в размерах, а силы его прибывают, словно Эльда питает его тело своими потоками. Напряжение росло, пока не стало выплескиваться через край, и тогда он позволил ему вырваться наружу.

Ничего другого не оставалось, и он наслал на них безумие…

Когда последние отблески пламени, пожиравшего корабль-призрак, поглотил непроницаемый туман, Аран Арансон окинул взглядом «Длинную Змею» и сразу заметил, что в команде не хватает двух человек. Исчез Тор Болсон – крепкий мужчина, носивший всегда короткую кожаную куртку, которую считал приносящей счастье; она была выкрашена в алый цвет, и ее трудно было не заметить на палубе, но сейчас Аран не мог отыскать это яркое пятно. Пробежав глазами по спинам людей, он увидел, что нет за веслом и невысокого темноволосого парня, уроженца Восточных островов; он родился рабом, но обрел свободу и отлично справлялся с корабельными снастями.

– Урс!

Великан немедленно появился перед ним.

– Ты видел Тора и… – Он порылся в памяти. – Брана Маттсона?

Урс повернулся и внимательно осмотрел палубу.

– В последний раз я видел Брана с Яном и Эммером, – медленно проговорил он.

Парня с Фиши Аран нашел сразу. Эммера Бретисона трудно было не заметить – очень высокий, семи футов росту. Вместе с парнем, волосы которого были собраны в длинный светлый хвост, он развязывал снасти на рее. Аран шагнул с мостика и направился к ним.

– Поищу Брана, – бросил он Урсу.

Ян оставил работу и удивленно посмотрел на капитана.

– Он был… – Парень оглянулся по сторонам. – Он был рядом со мной, когда мы поджигали «Белую Бестию». – Глаза его расширились. Аран заметил, что они голубые, как незабудки или цветы вероники, и совсем детские. Потом Ян дернулся, обвел глазами корабль, явно начиная паниковать. – Он же был рядом, – дрожащим голосом произнес он, обращаясь к капитану. – Он исчез. Но как?

Брови Арана сошлись у переносицы. Он повернулся к Эммеру:

– Что скажешь?

Эммер пожал плечами и снова взялся за веревки.

– Может, под лодкой спрятался? – бросил он. Все знали, что Аран никак не наказал сына за трусость и пренебрежение обязанностями, и это многим не нравилось.

Аран тяжело посмотрел в спину Эммера. Потом, сдержав себя, снова обратился к Яну:

– Никому ни слова. – И быстро направился к Урсу.

– Никто его не видел после того, как ты запрыгнул на борт «Белой Бестии», – тихо сказал великан Арану.

Под лодкой было пусто, никто не прятался среди мешков с провизией, между канатными бухтами и сундуками. Мгновенно перед взором Арана встала дикая картинка: по палубе корабля-призрака мечутся в пламени двое – один высокий, светловолосый, второй – жилистый и смуглый, но он усилием воли стер это видение. Аран был уверен, что на палубу проклятого судна никто, кроме него, не перебирался.

К тому времени, когда в ночном небе появилась луна, стало ясно, что Тора и Брана на борту «Длинной Змеи» больше нет. Люди шептались о проделках злых духов, которые могут высосать жизнь через уши человека или сквозь поры на его теле, о привидениях, являющихся в виде соблазнительных дев, одетых в водоросли и морскую пену, заключают моряков в объятия и одаривают смертоносным поцелуем, вбирая в себя без остатка их дыхание и жизнь. Но привидения и выходцы с того света не уносят с собой тел, а два моряка исчезли бесследно.

Всю ночь Аран просидел, прислонившись к мачте и не смыкая глаз. Плотный туман висел вокруг корабля, не было видно ни звезд, ни луны, ни горизонта. Он не дождался ни злобных духов, ни мертвецов с корабля-призрака, ни морских чудовищ. Аран был уверен, что сверхъестественные силы не причастны к исчезновению его людей. Крепко сжав рукоять кинжала, напряженный, как тетива лука, он просто ждал, что принесет ему грядущий день.

Можно было предвидеть, что утро подкинет им еще какой-нибудь ужасный сюрприз. Как только начало светать, из тумана снова выплыл корабль, направляясь прямиком к «Длинной Змее»; паруса на нем не было, а весла не двигались. Они подгребли к судну, уже понимая, что ничего сверхъестественного с этим несчастным кораблем не произошло. Такелаж был изорван, борт разбит в щепки, по доскам пошли трещины. Аран вместе с Урсом перебрался туда и увидел, что вся команда мертва. Ссохшаяся плоть обтягивала кости людей; трупы превратились в мумии, покрытые пятнами тления. Страшно было смотреть на лица: глазные яблоки высохли, и над пустыми глазницами нависали веки, желтые и сморщенные, как старый пергамент. От губ остались почерневшие складки кожи, окаймлявшие белые обнаженные зубы; казалось, мертвецы радостно улыбаются. Носы сгнили, провалились, на их месте чернели темные дыры. Мертвецы лежали в беспорядке, где группами, где поодиночке, настигнутые последними мучительными конвульсиями. Здесь не было ни одной мухи. На палубе стояли две бочки с соленым вяленым мясом, дюжина мешков с сухарями, но питьевой воды не осталось ни капли; уцелело широкое корыто, над которым был натянут кусок паруса – очевидно, несчастные пытались как-то опреснять морскую воду, потому что парусина была пропитана толстым слоем соли. Урс горестно вздохнул.

– Бедные парни, – с чувством произнес он.

Аран и его помощник были практичными людьми: сухари, мясо, сушеную рыбу они перебросили на борт «Длинной Змеи». Но к ним никто так и не прикоснулся. Моряки считали, что с проклятого корабля ничего брать нельзя, тем более – провизию, иначе попадешь прямо в гости к Суру.

К исходу ночи Аран узнал, что исчез еще один член команды.

На вахте стоял Урс Одно Ухо, но он ничего не видел и не слышал. Утром к нему подошел Пол Гарсон.

– Я нигде не вижу Эрла, – очень тихо сказал он. – Не думаю, что у меня ослабело зрение.

Урс обследовал все судно от носа до кормы, потом разбудил капитана и сообщил об исчезновении моряка. Аран громко выругался:

– Не следовало мне уходить с вахты. – Глаза его были красными от постоянного недосыпания.

Великан набычился:

– Я всю ночь глаз не сомкнул.

– Хочешь сказать, что он исчез в мою вахту? – Взгляд Арана загорелся, словно предупреждая, что дальнейший спор может привести к печальным последствиям.

Урс пожал плечами.

– Ты же знаешь, все возможно, пока мы не поймем, что происходит.

Нрав Арана Арансона был притчей во языцех на Западных островах, но никто не мог сказать, что он способен нанести удар, не предупредив об этом. Много дали бы люди, чтобы посмотреть на бой хозяина Камнепада с другом Тэма Лисицы Урсом Одно Ухо; дикая воля одного сошлась бы в схватке с необоримой мощью другого, и неизвестно, чем кончилось бы дело. Но Аран, помолчав, просто посмотрел на Урса и сказал:

– Что-то здесь не так. Не верю я ни в ходячих покойников, ни в духов, ни в демонов во плоти. Но не могут же люди растворяться в воздухе?

– Я слышал, в долгих плаваниях моряки лишаются рассудка и воли к жизни и молча бросаются за борт, когда остальные не видят, – нерешительно заметил Урс.

– Значит, это безумие, – заключил Аран. – Но я не верю, что оно остановит нас. Ничего не потеряно, пока мы живы.

Глава 27
КАТЛА

После того как уплыли мужчины, жизнь на Камнепаде продолжала идти своим чередом. Женщины хлопотали по хозяйству, солили рыбу, пекли хлеб, пряли шерсть и ткали полотно, собирали и сушили торф для очагов, своими руками возводили глинобитные стены для овечьих загонов, ограждали площадки, на которых могли гулять куры, не опасаясь лисиц. Латали прохудившиеся крыши амбаров кусками свежего дерна, и скаты сияли под лучами щедрого солнца. Доили коров и коз, снимали сметану, били масло, изготовляли сыры и готовились к весенней путине – весь берег был покрыт перевернутыми лодками, сохнущими в ожидании починки.

Катла, принужденная заниматься всеми этими домашними делами, едва сдерживала себя. Все вокруг было ненавистным. Из мужчин остались только корабельный мастер и дюжина стариков, считавших, что они знают все о море; ей казалось, она задыхается, душа рвалась куда-то из этого тесного мирка. Все разговоры сводились к обычным женским темам: кто забеременел, кто нет; какое мыло лучше для кожи; действительно ли ромашка делает волосы более пышными, а печень трески, если есть ее постоянно, укрепляет ногти и придает глазам блеск; сколько соли добавлять в ячменные лепешки, сколько меда и масла – в тушеную морковь; почему веретено, изготовленное из кости, лучше деревянного. Все это не представляло для Катлы ни малейшего интереса. Ее не волновали кулинарные и любовные секреты, раздражали рассуждения о способах, которыми можно завлечь мужчину и обеспечить себе супруга, – они напоминали споры старых рыбаков о том, какую приманку предпочитает рыба. Она сохла на глазах, кожа ее стала еще темнее и начала шелушиться; черные волосы буйно разрослись и висели неопрятными космами. Глаза покраснели от дыма и ветра, а ногти потрескались и выглядели ужасно – у нее появилась привычка грызть их, кроме того, в свободное время она по-прежнему лазала по скалам.

Но хуже всего было то, что она так и не нашла общего языка с матерью. Что бы она ни делала, все оказывалось плохо. Если пряла шерсть, педантичная хозяйка Камнепада делала замечание, что нить недостаточно плотная; если готовила ужин, мать говорила, что она слишком тонко режет овощи и они потеряют свой аромат. С точки зрения Беры, Катла просто не могла вымыть пол так, как это делают нормальные люди, не говоря уже о том, чтобы починить разорванную рубашку. Но Катла и шила, и ткала, и крутила веретено вместе с прочими женщинами, которые, как считалось, давно познали все эти искусства, и они не делали ей строгих замечаний… Чтобы досадить матери, она уходила и бродила целыми днями по острову, собирая грибы, яйца чаек, мидии, ставила силки на кроликов, ловила форель, резала тростник, из которого плела циновки и корзины, но чаще просто бегала, сама не понимая, куда несется и зачем.

Сегодня предстояло начистить моркови – целый бочонок. Бера с глухим стуком поставила его перед Катлой и бросила на дочь взгляд, не допускающий возражений.

– К полудню, – сурово сказала она, – не то подкину тебе еще и свеклы. А если очистки окажутся толще ногтя, то весь остаток недели будешь чистить турнепс, пока не научишься бережливости.

Катла не представляла себе, кому это пришло в голову варить целую бочку моркови, три дюжины свеколин и целый мешок турнепса; вероятно, это было наказание за какой-то неведомый проступок. Она посмотрела на груду ненавистных корнеплодов, потом – на удалявшуюся мать, и стиснула челюсти. Бабушка Рольфсен захихикала:

– Это займет тебя на несколько часов, забудешь о своих проказах!

Не желая вступать в перепалку, Катла засунула руку во внутренний карман рубахи, вынула какой-то металлический предмет и протянула бабке. Он был похож на нож, но одновременно напоминал железную палочку. Геста Рольфсен насупилась и взяла вещицу. Рассмотрев ее, она выбрала один из турнепсов и попробовала чистить. Ножик-палочка скользил по шершавой поверхности и соскакивал с корнеплода.

– Бесполезная вещь, – проворчала она.

Катла рассмеялась. Она взяла из рук бабки турнепс и ножик и провела лезвием по поверхности, по направлению к себе. Как по волшебству из-под руки спиралью побежала тонкая лента розовой кожуры и упала на землю.

Старуха издала изумленный возглас, а потом сказала:

– Ты глянь-ка, чистит.

Катла победно улыбнулась и, понизив голос, чтобы не слышали остальные женщины, доверительно сообщила:

– Я знала, что сегодня она засадит меня за морковку, – видела, как набирала ее в сарае вчера вечером. Поэтому сбегала в кузницу, чтобы изготовить такую штуку: ею чистить гораздо легче, чем обычным ножом. Этим лезвием можно побрить поросенка, такое оно острое!

Одним из наказаний был запрет ходить в кузницу, и хозяйка Камнепада время от времени применяла его, а когда Катла возражала и доказывала, что теперь, когда мужчин почти не осталось, ей надо проводить там больше времени и изготавливать оружие, Бера только смеялась:

– Ты можешь представить себе Марин Эдельсен, поднимающую меч на врага?

Но Катла стояла на своем.

– Я могла бы обучить женщин хотя бы основам боя, – заявляла она, однако мать и слушать об этом не желала.

– Хватите меня и одной сорвиголовы; надеюсь, тебе на пользу пойдет женское общество. Если такую, как ты, над ними поставить, они быстро превратятся в настоящих разбойниц. Будешь заниматься только работами по хозяйству, девочка, пока я не решу иначе.

И все это длилось уже несколько недель. В течение следующего часа Катла чистила морковь своим чудесным ножичком, при этом поранив несколько раз пальцы. Она смотрела, как капли крови скатываются по длинной моркови и падают в груду очисток. Можно было бы прерваться, промыть порезы чистой родниковой водой, но она не двигалась с места. «Если уж они высасывают из меня душу, то пусть пьют и кровь», – горько думала она, еще усерднее чистя ненавистную морковь. Из-за монотонной работы голова у Катлы была как в тумане, но количество неочищенной моркови быстро уменьшалось.

Из задумчивости ее вывел чей-то громкий голос. Это была Магла Фелинсен – так могла говорить только она; ее голос способен был перекрыть завывания ветра и рев бури.

– Я говорю Сунне – Сунне Брансен, – если ты, мол, хочешь выглядеть как тролль с Черного острова, то так и ходи. С такими волосами, как у тебя, надо добавлять в воду для полоскания головы малость бараньего жира, глядишь, прическа будет не такой косматой. И что выдумаете, она мне отвечает? – Магла подбоченилась, зажав в кулаке черпак, которым помешивала в горшке, – с него капало ей на передник и на пол. Катла наблюдала, как из-под скамьи появился пронырливый кот, прокрался к ногам Маглы и принялся слизывать жир. Покончив с этим, он задрал морду вверх, выжидая, не перепадет ли еще чего-нибудь вкусного, но Магла принялась жестикулировать, взмахивая черпаком, и кот убрался назад под скамейку. По комнате полетели бусинки жира; некоторые попадали в очаг и с шипением вспыхивали. – Магла Фелинсен, – говорит она мне, – тебе, может, и нравится, когда от тебя пахнет старой овцой, а мне – нет; когда тебе удастся наконец уговорить Арни Хамсона сделать предложение, я, так и быть, спрошу у тебя совета!

– Как это грубо, – заметила Сими Фоллсен. – Можно подумать, она родом с Востока.

– А волосы у нее действительно ужасные – не поймешь, что на голове делается, похоже на хвост старой кобылы! – хихикнула Тин Хилди.

– Бедняжка Сунна. Неуклюжая, неотесанная девочка, – посочувствовала Киттен Соронсен, с притворной жалостью покачав хорошенькой головкой. – И так похожа на нашу дорогую Катлу!

Все присутствующие – за исключением Катлы – громко засмеялись: они привыкли считать ее образцом грубых манер и неприглядного внешнего вида, а она взяла за правило резко и непристойно отвечать на их выпады. Пока остальные веселились, Киттен Соронсен смотрела на нее выжидающе, как умела только она, – скривив губы в слабой презрительной усмешке, от которой парни в ее присутствии чувствовали, как подгибаются колени, и начинали заикаться. Когда она делала подобные замечания, трудно было определить, что это – дружеское подтрунивание или жестокая шутка, и мало кто набирался духу ответить ей, потому что Киттен могла кого угодно поднять на смех и выставить полным тупицей. Катла посмотрела на ее безупречную кожу, надменное лицо, тугие косы, в которые были вплетены голубые ленты и цветы, изготовленные из шелка – какой-то поклонник купил их для нее в Аллфейре, – и с удивлением поняла, что хотела бы походить на эту красавицу. И это раздражало ее.

– Почему ты думаешь, что все хотят быть похожими на тебя, Киттен Соронсен? Ты считаешь, что прекрасна, у тебя замечательные волосы и бархатистая розовая кожа. Мужчины со многих островов оказывают тебе знаки внимания, делают подарки, читают красивые стихи, и поэтому ты решила, что лучше всех. Но ты закончишь тем же, чем и любая женщина, которую забирает мужчина, – дети высосут твои груди, и они обвиснут, живот станет рыхлым и раздуется, как у свиньи, руки по краснеют до локтей, потому что ты непрерывно будешь стирать пеленки и подгузники, и все это – именно то, чего ты заслуживаешь.

Еще не закончив речь, она поняла, что перегнула палку. Киттен – значит «кошечка», и она действительно была самодовольна и жестока, как кошка, но произносить подобную тираду в ответ на замечание о неухоженных волосах – это было слишком. И все же Катла с удовлетворением наблюдала, как потемнело лицо девушки, а в глазах зажглась ярость. Затем Киттен Соронсен запустила в Катлу деревянной ложкой, которую держала в руках. Катла пригнулась. Ложка пролетела над ней и стукнула Марин Эдельсен в переносицу. Та завопила от боли. Из носа хлынула кровь – прямо на новый льняной передник и замечательный сарафан из набивной ткани; несколько капель попало на Тин Хилди, отчего она, только взглянув на них, рухнула в обморок.

Мортен Дансон, дремавший, как обычно, на скамье возле очага, внезапно проснулся и, ничего не понимая, завертел головой, будто пытался определить, где он находится.

Увидев, что снаряд поразил не ту цель, Киттен Соронсен, как кошка, перепрыгнула через очаг, обеими руками вцепилась в волосы Катлы и принялась неистово таскать из стороны в сторону. Нападение на двукратную победительницу игр, проводившихся среди жителей Западных островов, трудно было назвать разумным поступком, но Киттен Соронсен была гораздо сильнее, чем казалось, и вдобавок зла, как целая стая потревоженных шершней. Катла подобного напора не ожидала: застигнутая врасплох, она потеряла равновесие и упала, а соперница навалилась на нее сверху. Борьба продолжалась на скользкой куче овощных очисток. Бочонок перевернулся, морковь рассыпалась, и когда Киттен попыталась встать, то поскользнулась и грохнулась на Катлу, так что у той перехватило дыхание.

Бабушка Рольфсен принялась хохотать, взвизгивая от удовольствия и хлопая в ладоши:

– Кошки подрались! Как мне нравятся хорошие драки между кошками. Давай, Катла, покажи ей, как это делается!

В схватку вмешалась Магла Фелинсен.

– Сука! – закричала она и ударила черпаком Катлу по рукам. – Паршивая облезлая сука! Задай ей, Киттен. Порви ей рыло! – Она завизжала, а Геста Рольфсен принялась размахивать клюкой.

Катла была очень занята – она пыталась сбросить противницу и лупила ее коленками, но ее поразила ненависть, звучавшая в голосе Маглы. «Интересно, чем я ей не угодила», – думала она, но очень недолго, потому что Киттен начала подбираться к ее глазам острыми и длинными ногтями, очень похожими на кошачьи когти. Наверное, рыбий жир действительно укрепляет ногти, пронеслось в голове у Катлы. Она крепко зажмурилась; казалось, сейчас Киттен открутит ей голову, но вдруг пришла помощь. Кто-то, тяжело сопя, наносил удары по Киттен. Она услышала, как бабушка, ругаясь, словно последняя торговка, лупит ее соперницу клюкой; потом старуха, громко вскрикнув, упала, и Катлу захватила волна ярости.

Пол под ней завибрировал, мускулы напряглись, как струны, дыхание стало прерывистым и резким. По телу разлился жар. А потом в голове у нее зазвучал голос: «Мне нужны твои глаза, Катла Арансон. Возьми у меня силу».

Она понятия не имела, что это за голос и почему он звучит в голове, но ощутила огромный прилив энергии – через одежду, через кучу очисток, на которых она лежала, сквозь каменные плиты пола, откуда-то из горячих глубин земли в нее вливалась сила. Похоже, все естественные элементы, с которыми она соприкасалась, объединились в стремлении передать ей жизненную энергию – сквозь льняную ткань, морковку, тростниковую циновку, камень к ней шел жар кипящей магмы.

Потом были вспышка света, крик и удар. Открыв глаза, она села, потому что Киттен на ней больше не было. Та лежала на расстоянии двадцати футов у одной из деревянных колонн, на которых держалась крыша. Дышала она прерывисто, грудь судорожно вздымалась и опадала, но руки и ноги не двигались. В помещении повисла полная тишина. Катла посмотрела вокруг.

– Катла Арансон! – разорвал молчание суровый голос, и все разом загомонили. К дочери приближалась хозяйка Камнепада. Бера Рольфсен не обладала высоким ростом, но ее крутой нрав был хорошо известен по всей округе – от Черного острова до Вестфолла. Женщины посторонились, уступая ей дорогу. Тиан Йенсен и толстуха Брета Арнасен подбежали к Киттен, приподняли и усадили у колонны. На одной щеке у нее наливался темный синяк, а правый глаз заплыл и превратился в щелочку; заметив это, Катла почувствовала удовлетворение.

Потом она увидела прямо перед собой пылающее, гневное лицо Беры. Мать дала ей сильную пощечину, и Катла ощутила острую боль. Она инстинктивно схватилась за щеку. Много лет прошло с тех пор, как мать в последний раз била ее по лицу. Тогда Катла погубила шелковое платье, которое Аран купил жене на ярмарке в Аллфейре. Бера повесила обновку на веревку, чтобы разгладились складки. Катла в это время была поглощена освоением способа передвижения по воздуху с одного дерева на другое: нужно было привязать конец веревки к стволу, на другом конце сделать скользящую петлю, набросить ее на сук второго дерева и потом лезть по натянутой веревке, обхватив ее ногами и перебирая руками. Она решила попрактиковаться на заднем дворе – там как раз в семи футах над землей была натянута бельевая веревка, очень прочная, сплетенная из кожи нарвала, надежно закрепленная меж двух столбов. Катла не учла того, что один из столбов за три года подгнил. Оглушительно треснув, он переломился, а Катла, веревка и платье шлепнулись в грязь. Катла понимала, что заслуживает наказания, и когда мать хлестнула ее ладонью по щеке, рассудила, что это даже лучше, потому что иначе ее могли запереть дома на несколько недель – обычно Бера так и делала, когда хотела проучить детей.

Мать стояла перед ней, уперев руки в бока.

– Катла, мне стыдно за тебя. От тебя одни неприятности; ты не лучше тролля. – Лицо Беры пошло красными пятнами – она очень разгневалась. Она обвела всех взглядом, рассмотрела руки и передник Марин со следами крови, потом повернулась к бабушке Рольфсен, но старуха сделала вид, что стирает что-то с башмака, и не смотрела на дочь. На лице Беры отразилось презрение.

– Посмотрите на себя. Вы похожи на кошек со двора, где нет хорошего кота, чтобы держать их в строгости. Вот вы и кусаетесь, шипите и выдираете друг у друга шерсть.

В самом деле, Катла заметила среди разбросанной моркови и очисток клочья светлых волос и прядь темно-рыжих. Она не помнила, как таскала Киттен за волосы, но была довольна, что хоть немного попортила ей красоту.

Бера снова обратила негодующий взгляд к дочери.

– А ты – худшая среди них. Я просила тебя сделать простейшую работу. – Она посмотрела на грязную кучу, в которой перемешались морковь, очистки, клочья волос, быстро нагнулась и, выпрямившись, поднесла к лицу Катлы одну из очищенных морковок. – Видишь?

Наверное, этот корнеплод она выбрала специально, очищен он был лишь частично – ярко-оранжевые полосы перемежались с темными участками. Катла равнодушно посмотрела на морковь и пожала плечами, потому что еще не пришла в себя от возбуждения. Она слишком устала от Камнепада, матери и особенно от этих крикливых дур.

– Ну и что? – услышала она свой голос; он был громким и дерзким. – Грязь растворится в кипятке, да и кто слышал, чтобы люди умирали от нечищеной моркови?

Мать явно не разделяла этого мнения. Бера вспыхнула, в глазах сверкнул злой огонек.

– Ты не умеешь готовить, ты не можешь шить, вязать, ткать, чинить и штопать, тебе нельзя дать простейшего поручения. Ты выглядишь… Магла, как это ты сказала?

Рослая женщина стояла, опустив голову, и молчала.

– Паршивая облезлая сука. Ты так сказала?

Все чувствовали себя очень неловко. Катла не удержалась от ухмылки, заметив, как смутилась Магла. Мать снова повернулась к ней. Щека Катлы пылала, и Бера остановила на ней взгляд; но если она и раскаивалась, что ударила, то виду никак не подавала.

– Что ж, паршивая и облезлая – это, пожалуй, неправильно. Все-таки ты унаследовала от меня мои волосы. Но кроме них, другого сходства между нами нет, Катла Арансон. Ты не намерена честно трудиться, разделяя со всеми повседневные заботы. Тебе плевать на то, как ты выглядишь, что о тебе думают окружающие. Ты упряма, как осел, и одержима странной уверенностью, что отличаешься от нас; тебе не нравятся обвисшие груди, дряблые животы и мысли о детях, которых надо растить и воспитывать. Ты думаешь, что ты особенная, и мы должны увиваться вокруг тебя, обеспечивать пищей, одеждой и кровом. Ты можешь выковать меч и побеждать парней в состязаниях, а сейчас стоишь передо мной, нагло кривя губы и сверкая глазами. Пусть тролли заберут тебя, Катла Арансон, потому что, клянусь тебе, ты мне больше не дочь. Я стыжусь тебя, ты мне противна. И не только из-за того, что ты дала повод к драке, не только из-за этого. – Морковь ударилась о руку Катлы и упала на каменные плиты. – Если ты думаешь, что я ничего не знаю о тебе и этом… этой твари, Тэме Лисице, то ошибаешься.