Текст книги "Ковбои и индейцы"
Автор книги: Джозеф О'Коннор
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)
– Я все-таки вызову такси, – твердил Джейк. – Я сам его оплачу, Эдди.
Джейк пристроил трубку на подлокотнике кресла и набрал номер. Эдди сидел, уставясь на банкноты, так и лежавшие на кофейном столике.
– Чертов телефон, – вздохнул Джейк, шваркнув трубку на рычаг. Когда подъехало такси, он вытащил из пачки двадцатку и сунул ее в карман Эддиной рубашки. – Это тебе аванс за первый альбом, – торжественно сказал он, потом ущипнул Эдди за плечо и рассмеялся: дескать, шутка. – Скоро увидимся, Эдди. Я присмотрю, чтобы шестеренки крутились. Пришли кого-нибудь утром.
– Ладно, – еле ворочая языком, буркнул Эдди, – спасибо тебе, старик, спасибо большое.
– Брось, – ответил Джейк. – Ты – мой капитал на старость. Нужно за тобой присматривать.
Он помог Эдди подняться по ступенькам и выйти на улицу.
Шел сильный снег, снежинки таяли на непокрытой голове Эдди. По дорожкам бегала детвора – все кричали, ловили разинутым ртом снежные хлопья, точь-в-точь как рыбы в аквариуме.
Такси еще не успело отъехать, когда запыхавшийся Джейк опять выскочил из дома и застучал по стеклу; Эдди опустил окно. Снег заметал улицу – вьюжные полотнища колыхались в желтом свете фонарей. Таксист торопил, по радио предупредили, что тоннель Блекуолл закрыт, а улицы сплошной каток.
Джейк попросил Эдди оставить ему ключи от Саломеиной машины. Сказал, что, может, прокатится попозже вокруг квартала. Никто не будет возражать. В общем-то никто и знать и не узнает.
– Ну же, Эд, – сказал он, – как насчет ключей? Сделай старому тусовщику одолжение, а?
Эдди посмотрел в детски невинные глаза Джейка, расширенные от выпитого алкоголя и надежды. Вздохнув, слазил в карман, извлек ключи и передал их в окно Джейку. И попросил ради всего святого приглядывать за машиной.
– Малышка, можешь вести мою машину, – запел Джейк, сжимая ключи в пухлой руке, – би-бип, би-бип, би-бип, йе!..
Эдди откинулся на спинку сиденья.
– Джейк, я за нее головой отвечаю, – сказал он.
– До свидания, Эдди, – рассмеялся Джейк.
Когда машина тронулась, он добавил:
– Не волнуйся, мне можно доверять. Держись за меня, старина.
Он закрыл за собой входную дверь и повторил:
– До свидания, Эдди Вираго.
Когда Эдди вернулся домой, Саломея была дома. Насчет машины она сказала, что все правильно, она даже рада. Нельзя рисковать, если выпил, тем более в такую жуткую погоду. Утром кто-нибудь съездит и заберет машину. Если, конечно, найдется энтузиаст, готовый тащиться в Пекем.
– Шутка, – добавила она.
Когда Эдди сообщил ей новость, она откупорила бутылку шабли и сказала, что искренне гордится Эдди. Они сидели и разговаривали, хотя время было уже очень позднее. Все это, конечно, далось тяжким трудом, сказала Саломея, но зато какой стимул к дальнейшему развитию.
– Ты делаешь карьеру, Эдди, – сказала она, – видишь, как бывает, когда смотришь на вещи с оптимизмом!
Эдди пересказал ей все, что Джейк говорил о Марион. Как он сожалел об их разрыве и о том, что они даже не могут поговорить друг с другом. Эдди сардонически рассмеялся, как бы стараясь отмежеваться от сказанного Джейком. Но Саломея считала, что Джейк прав; впрочем, Эдди так и предполагал.
– Что ни говори, Эдди, она поддерживала тебя, когда ты был один. Верила в тебя. У меня в голове не укладывается, что ты намерен совсем от нее отказаться.
– Как по-твоему, что происходит с любовью? – спросил он. – Думаю, именно это я и хочу узнать. Куда она уходит?
– Будь это мне известно, детка, – ответила Саломея, – я была бы богачкой. И наверное, уже никогда бы никого не полюбила.
В три часа утра Эдди позвонил в службу доставки.
– Какую пиццу ты любишь, – спросил он, – потолще или потоньше?
– Такую же, как и мои мужчины, – проговорила она голосом Мей Уэст[66]66
Уэст Мей (1892–1980) – американская киноактриса.
[Закрыть].
Эдди заказал потоньше, но Саломея не засмеялась. Потом они пошли в его спальню и долго смотрели в окно на заснеженный двор, держась за руки.
Саломея сказала, что Эдди должен непременно позвонить матери. Наверняка она будет очень рада услышать добрую весть, да и вообще он давно с ней не разговаривал.
– Верно, – признал Эдди, – очень давно.
А еще он должен позвонить Марион и повидаться с ней, сказала Саломея.
– Почему бы и нет? – с мягкой настойчивостью говорила она. – Что в этом дурного?
Снежинки бились в черное окно. Саломея крепко сжала Эддины пальцы.
– Ты ведь знаешь, что по-прежнему любишь ее, Эдди. Я имею в виду, даже ты сам это понимаешь.
Эдди смотрел на падающий снег, мельтешащий в воздухе как белое конфетти. Минуту-другую он молчал, глядя на серебристые звезды, припоминая обрывки давнего разговора и чувствуя в ладони руку Саломеи.
– Такое ощущение, будто я в «Мертвых», – сказал он наконец.
– Что? – тихо засмеялась она. – Как в группе «Благостных мертвых»?
Он прижался лбом к холодному стеклу и вздохнул:
– Нет, как в рассказе Джойса, где в конце идет снег.
Саломея толкнула его в спину:
– Я понимаю, что ты хочешь сказать.
Эдди повернулся к ней, ожидая увидеть в лунном свете прекрасное лицо. Но Саломея была из тех женщин, которые лучше всего выглядят при электрическом свете. Он коснулся ее холодных губ, она отпрянула.
– Ты его читала? – спросил Эдди. Нет, ответила Саломея, но видела фильм.
Эдди боялся, что Марион его возненавидела. Но Саломея возразила: ерунда.
– По-моему, тебя невозможно ненавидеть, – сказала она.
Эдди ласково посмотрел на нее и поблагодарил. Саломея пояснила, что совершенно необязательно считать ее слова комплиментом.
– Ты слишком заносчив, чтобы поверить, что женщина способна тебя возненавидеть; ты будешь считать, что это просто подавленное желание.
Он засмеялся и сказал, что у него в жизни не было друга лучше, чем она, а она ответила: да, наверное, так и есть.
– Ты никогда не ревнуешь, – сказал он.
– Почему? Иногда ревную, но с тобой, Эдди, я еще не дошла до этой стадии. Я не говорю, что это невозможно, но пока что до этого не дошло.
Эдди обхватил голову руками.
– Дела пошли на поправку, – сказал он, – и мне пора перестать морочить людей.
Саломея отпила из бокала. Из стереопроигрывателя доносился голос Синатры.
– Надо стараться быть честным с людьми, нибелунг, – сказала она Эдди. – Ты мне нравишься, парень ты хороший, но вечно финтишь, а люди из-за этого попадают в неприятности.
– Господи, – сказал Эдди, – опять то же самое! Все только об этом и талдычат, сам не знаю почему.
Саломея посмотрела ему прямо в глаза.
– Честное индейское? – спросила она.
– Святой истинный крест! – фыркнул Эдди. – Ну скажи, когда я был с тобой нечестен?
Саломея рассмеялась, отпила глоток вина.
– Ну, например, когда ты перебрался сюда, Эдди. Я с самого начала знала, что ты врал насчет этой армии пролетарских скваттеров, которая захватила твою квартиру. Ты все придумал, ты меня использовал.
Она провела пальцами по краю бокала, ее печальные глаза мерцали.
– С чего ты взяла, Саломея? – возмутился Эдди.
Она рассмеялась:
– Да ладно тебе, Эдди! Паук мне давным-давно все рассказал.
Эдди уставился в пол, чувствуя, что краснеет.
– Тогда почему ты это не прекратила? – тихо спросил он.
– Сначала потому, что было забавно, а позднее потому, что жалела тебя и думала, что смогу помочь.
Эдди закурил.
– А еще почему? – спросил он.
Саломея снова рассмеялась:
– Наверное, потому, Эдди, что ты мне понравился. Но говорить об этом мы не будем. Я уже не в обиде. Давай скажем так: уроки существуют затем, чтобы их усваивать. И это справедливо не только для тебя.
Пиццу так и не доставили. Сообщили по телефону, что из-за сильного снегопада все заказы отменены.
Когда пришло время ложиться спать, Саломея поцеловала Эдди, крепко обняла и сказала, что они увидятся утром, после того как он встретится с Марион.
– Расскажешь мне, как все пройдет, – предупредила она, – во всех кровавых подробностях. Ты бы помирился с ней, Эдди, мне кажется, ты и сам этого хочешь.
Со всей вежливостью, на какую был способен, Эдди спросил, нельзя ли им лечь в постель вместе.
– Пока нет, – прошептала Саломея, поцеловала кончик указательного пальца и коснулась им щеки Эдди. – Когда-нибудь мы начнем все сначала, если у тебя не пропадет охота.
В эту ночь Эдди приснилось, что он стоит один на огромной белой сцене открытого театра и мелкий дождь сыплется на зрителей, пришедших только затем, чтобы увидеть его. Он видел темные лица, многие ряды лиц, уходящие к вершинам ближних холмов. Видел лес протянутых к нему рук. Когда он тронул струны гитары, они зазвучали дивно и печально, с таким глубоким чувством, как никогда прежде. С минуту он стоял в одиночестве, вскинув руки, вслушиваясь в гром аплодисментов. Потом позади него один за другим появились «Твердокаменные». Небо расцветилось причудливой симфонией красок. Он услышал медленную блюзовую дробь барабанов Паука и мощный гул басов, пронизавший его насквозь. Услышал, как летит в ночи звенящее соло гитары Клинта Сайгона. Услышал аплодисменты, похожие на рокот моря. А на вершинах холмов пылали костры, пламя лизало темно-синее небо, и в полях было множество туристских трейлеров, разрисованных цветами…
Когда он проснулся, Саломея уже ушла в спортзал.
В ванной Эдди посмотрел на высокий гребень красных волос, острый, как иглы дикобраза. Смотрел долго, размышляя обо всех странностях своей жизни и о том, какой диковинный оборот она приняла в последнее время. Думал обо всем, что Саломея говорила этой ночью, когда было уже слишком поздно, чтобы лгать.
Он достал из шкафчика несколько бритвенных лезвий – руки дрожали. Скверно, ведь дело должно быть сделано как следует. Опять посмотрел на свое отражение: лицо бледное, заросшее щетиной и, пожалуй, осунувшееся. Потом глубоко вздохнул и прошел по коридору на кухню.
Там взял из ящика ножницы и снова направился в ванную – очень медленно, чувствуя в руке холод металла и в глубине души надеясь, что на дом упадет ядерная бомба или грянет какая-нибудь другая катастрофа и произойдет это прежде, чем он откроет дверь ванной и повернет кран, наполняя раковину горячей мыльной водой. Прежде, чем он сделает то, что нужно сделать.
В это утро мистер Патель вдруг заметил, что в последнее время Президент-стрит слегка изменилась. Это прямо-таки бросилось ему в глаза – по дороге от газетного киоска. Улица, безусловно, выглядела лучше. Может, все дело в морозе, но сегодня она сверкала в лучах яркого солнца, и все вокруг казалось необыкновенным. Там, где раньше был старый табачный магазинчик, открылась новая закусочная, где подавали кебабы, – современное заведение, сверкающее нержавеющей сталью, украшенное искусственными растениями. Маленькая прачечная закрылась, ее фасад был в лесах и закрыт металлическими листами, обклеенными афишами рок-концертов и «левых» митингов. Но это временно. Мистер Патель знал, что скоро здесь откроется шикарный вегетарианский ресторан с площадкой для парковки и большим выбором вин. Он читал об этом в местной бесплатной газетенке. Улица была расчерчена новой ярко-желтой разметкой – цвета подсолнухов, а не полустертыми коричневыми линиями, как остальные городские улицы. Из обломков старого автопарка уже поднимался высокий жилой дом из красного кирпича. Воздух гудел от рыка отбойных молотков и пневматических дрелей. Город перестраивался, и «Брайтсайд» вносил в это обновление свой вклад.
Мистер Патель стоял на тротуаре, с удовольствием разглядывая входную дверь «Брайтсайда», покрытую блестящей ярко-синей краской; оконные рамы сверкали белизной, утреннее солнце играло на новой черепичной крыше. Мистер Патель задумчиво потер подбородок, изучая новую вывеску над дверью. «Гостиница „Брайтсайд“, открыта в 1840 г., владельцы Н. и X. Патель» – возвещали золотые буквы, возможно слишком яркие, как говорила его жена, но, с другой стороны, почему бы и нет?
Пройдя сквозь новую дверь-вертушку, мистер Патель, хозяин всего, на что ни падал его взгляд, устроился в сумраке пахнущей сосной задней комнаты, сел поудобнее, открыл номер «Индепендент», взял ручку, положил рядом курительную трубку и принялся за чтение. В глубине души он был абсолютно счастлив.
Но часом позже, как раз когда он готовил себе вторую чашку чая, случилось кое-что весьма тревожное. Этого человека он заметил еще раньше: весь в черном, даже на голове черный вязаный шлем, тот слонялся возле гостиницы. Сперва мистер Патель решил, что это не в меру робкий курьер, который боится войти, даже хотел выглянуть на улицу и помочь ему, но тут зазвонил телефон, поступил заказ на номер, и мистер Патель отвлекся от странной фигуры. А теперь она опять попалась ему на глаза. Человек в черном стоял на противоположном тротуаре и курил, устремив взгляд на окна верхнего этажа, потом посмотрел на мистера Пателя. Не спеша глянул налево и направо, пересек улицу. Мистера Пателя бросило в пот. Человек в черной коже, черно-оранжевом шлеме, закрывающем пол-лица, и черных перчатках шагнул в дверь. Он двигался неторопливо, будто забрел сюда просто так. Оглядел холл, потом перевел взгляд на регистрационную стойку, откашлялся и сделал несколько быстрых шагов вперед.
– Стойте, где стоите, – предупредил мистер Патель. – Мы тут не держим денег. Что вам нужно?
Секунду-другую пришелец стоял неподвижно, а потом засмеялся. Раскачивался взад-вперед, плечи тряслись от хохота. Вскоре он уже хохотал во все горло. Мистер Патель тоже засмеялся, нащупывая под стойкой палку. Человек в черном медленно поднял руку и, смеясь, осторожно стянул шапочку, обнажив бритую, гладкую как яйцо голову.
– Это я, – сказал он. – Это я, мистер П.
– Боже всемогущий, – ахнул мистер Патель, – Эдди Вираго вернулся домой.
Мистер Патель выбежал из-за стойки и крепко обнял Эдди, хлопая его по спине. Он сказал, что страшно рад возвращению Эдди. Они были уверены, что он вернется. Рано или поздно. Знали, что он не может исчезнуть навсегда, не попрощавшись. Он чуть отстранил Эдди от себя, глядя ему в лицо повлажневшими глазами, и проговорил:
– Ах, Эдди, мы уже и забыли почти ваше лицо. А с этой новой прической я вас вовсе не узнал. Голова голая, как коленка.
Замечательно, что Эдди заглянул, ведь он может полюбоваться их дочуркой, малышкой Ясмин. Эдди начал извиняться, что исчез так неожиданно, но мистер Патель протестующим жестом поднял руку. Понятно, всяко бывает, к тому же им обоим известно, кому нужно приносить извинения.
Разумеется, сказал Эдди, и это вторая причина, по которой он пришел сюда. Он хочет помириться с Марион.
Радостное лицо мистера Пателя окаменело.
– Вы хотите повидать Марион? – сказал он и тихонько рассмеялся, словно решил, что Эдди шутит.
– Да, – улыбнулся Эдди. – Она до сих пор здесь?
– Как вам сказать… – неуверенно промямлил мистер Патель.
Эдди опять засмеялся.
– Вы разве не знаете, что произошло, Эдди?
Нет, сказал Эдди, он не знает. Мистер Патель резко посерьезнел. Поднес к лицу сложенные ладони и задумчиво уставился в пол.
– Господи, – вздохнул он, – я-то думал, вы потому и пришли.
В задней комнате зазвонил телефон, но мистер Патель не пошел снимать трубку. Только заговорил громче, чтобы перекрыть трезвон:
– Можно спросить вас кое о чем, Эдди?
– Само собой.
– Неужели вы ничего о ней не знали?
– Что вы имеете в виду, мистер П.?
– О ее прошлом?
– Кое-что, совсем немного. Что вы хотите этим сказать?
– Вам известна ее история? – Мистер Патель с досадой посмотрел на телефон, словно взглядом мог его утихомирить. – История ее семьи? Она когда-нибудь рассказывала вам об этом?
Нет, ответил Эдди. Он понятия не имеет о ее семейной истории.
– И вы не знаете, почему она приехала сюда?
Нет, Эдди и этого толком не знает.
Казалось, разговор продолжался уже очень долго, хотя на самом деле прошло всего несколько минут. Оба неподвижно стояли в холле, будто дети, играющие в «замри». Телефон умолк, потом зазвонил снова. Мистер Патель переключил его на автоответчик.
– В своей жизни она видела много горя, Эдди, – сказал он.
– Что случилось? Она не заболела? С ней все в порядке?
Мистер Патель обернулся к нему.
– Да, конечно, – улыбнулся он. – Не поймите меня превратно. С ней все в порядке. Безусловно. – Красивое лицо мистера Пателя озарилось улыбкой, он схватил Эдди за руки. – С ней все хорошо! – Он снова засмеялся. – Но неужели вы ничего не знаете?!!
Да нет же, повторил Эдди, он вправду ничего не знает.
– Она вышла замуж, Эдди! Наша малышка Марион замужем.
У Эдди перехватило дыхание, будто от резкого удара в живот.
– Она вернулась в Ирландию. Я был уверен, что вы знаете. Она говорила, что пыталась с вами связаться. Том Кланси. Парень из ее родного городка, учился на священника, но бросил учебу. Марион снова встретилась с ним вскоре после вашего исчезновения. Она была так расстроена, когда вы ушли, поэтому мы отправили ее домой, чтобы отдохнула недельку-другую. А потом она позвонила. Теперь она живет там и очень счастлива. Мы с миссис П. ездили на свадьбу. У ее мужа небольшой бизнес там, в городе. Закусочная. Мы познакомились с ее отцом. Какой персонаж!
– Да, – хрипло выговорил Эдди. – У него нет носа.
– Верно, – кивнул мистер Патель, – так и есть. Он очень хорошо отзывался о вас, Эдди. И вообще, все очень сожалели, что вы не смогли приехать на церемонию.
– Вы правда встречались с ее отцом? – спросил Эдди.
– Да, – подтвердил мистер Патель. – Конечно, в прошлом у них с Марион были кой-какие трения, печально, но факт, однако ж в принципе он человек хороший, и сейчас отношения у них налаживаются. Оба стараются понять друг друга. Марион живет на той же улице, и скоро у нее будет ребенок.
Ноги у Эдди стали вдруг как ватные.
– До чего же красивая страна, Эдди. Я никогда в жизни не видел таких закатов. Никогда. А эти величественные горы…
На Эдди накатила дурнота. Он оперся о стойку растопыренными пальцами, стараясь удержаться на ногах.
Мистер Патель перестал рассказывать о низеньких каменных стенках, об уютных домиках, о глубоких синих озерах и об огромном дружелюбии простых людей. Он заметил, что Эдди неважно выглядит, и предложил ему выпить. Эдди не мог вымолвить ни слова. Одним глотком осушил стакан – виски обожгло горло, из глаз брызнули слезы. Мистер Патель вызвался спеть ирландскую песню, чтобы взбодрить его, и затянул, дирижируя сам себе:
Мистер Патель умолк, прекрасные глаза подернулись мечтательностью.
– Красивая страна, – вздохнул он, печально качая головой, – и так жаль… История. До чего же все печально.
Тишину вновь разорвал телефонный звонок.
– Вы не согласны, Эдди? Вам не кажется, что это очень печально? Все, что там происходит?
– О чем вы? – с трудом выдавил Эдди.
– Ну, обо всем, что вы причиняете друг другу, – пояснил мистер Патель.
– Ах, вот вы о чем.
Да, сказал Эдди, это вправду очень печально, но мистер Патель уже снял телефонную трубку и потому пропустил слова Эдди мимо ушей. Потом с удивленным выражением лица протянул трубку Эдди.
– Эдди Вираго! – послышалось сквозь треск помех. – Я уже который месяц пытаюсь связаться с тобой, старый хитрый пес! Это Киеран Кейси… По поводу студенческого займа. Мне придется завести на тебя дело, Эдди, хе-хе-хе! Будь осторожен, Эдди, иначе я выйду на тропу войны и сниму с твоей башки скальп вместе с этим петушьим гребнем!
Когда мать открыла Эдди дверь, в первую минуту он ее не узнал.
На ней были модные джинсы «Ливайз» и теплая белая кофта с черно-белой аппликацией – фигуркой ковбоя. Волосы были изящно подстрижены и выкрашены в непривычный золотисто-рыжий цвет, отчего она казалась моложе и красивее, чем запомнилось Эдди (если ирландцу пристало говорить так о матери). С виду этакая певица кантри из Теннесси, а не бывшая жена дублинского банковского служащего. Судя по всему, она тоже удивилась, увидев Эдди, и в первые мгновения не могла произнести ни слова, поскольку, открывая дверь, что-то жевала, – только широко распахнула глаза и радостно всплеснула руками. А едва Эдди переступил порог, она расплакалась.
– Дай мне на тебя посмотреть, – сквозь слезы твердила она.
Прихожая маленького домика была чистенькая и белая, вдоль лестницы на серой стене висели прямоугольнички акварелей. Из кухни наплывал запах теплого хлеба и чеснока. Мать обняла Эдди, и он тоже заплакал, крепко обнял ее и отпустил, только когда в прихожую неторопливо вышел широкоплечий здоровяк. На лице у него читалось обеспокоенное любопытство. Эддина мать босиком на полу, выложенном мелкой черно-белой плиткой; ногти у нее на ногах розовели светлым лаком.
– Реймонд, – сказала она, не глядя на вошедшего, – это мой сын Эдди.
Здоровяку Реймонду было лет шестьдесят, а то и чуть больше, загорелое лицо, крепкая мускулатура, счастливая улыбка. Судя по выговору, коренной лондонец. Напомаженная серебристая шевелюра зачесана назад. На нем была зеленая клетчатая рубашка без воротника и вельветовые брюки, живот свешивался поверх ремня. Он напоминал строительного рабочего или, к примеру, водопроводчика, но не был ни тем, ни другим. Он занимался джакузи. По крайней мере, так он сказал, когда мать Эдди попросила его рассказать что-нибудь о себе. Реймонд вытер руки о штаны, потом крепко пожал Эдди руку и долго ее не отпускал. Он пришел из сарая, где колол дрова, и от него сладко пахло древесными щепками. Он угостил Эдди жвачкой. Даже пальцы у него поросли волосами. Эдди улыбнулся.
– Значит, джакузи занимаетесь? – спросил он.
– Верно. – Реймонд рассмеялся. – Все анекдоты на эту тему я уже слышал, и, если вы посмеетесь надо мной, Эдди, я не обижусь.
Эдди снова улыбнулся.
– Вы прямо копия своей матери, – сказал Реймонд. От улыбки его красное лицо собиралось в морщинки. Говорил он мягко и вежливо. – Мы так рады, что вы приехали, правда, Мэй?
– Нет, – сказала она. – Он весь в отца. Когда открыла дверь, я было подумала, что это он, честное слово.
Реймонд посмотрел на Эдди так, словно знал, как выглядит Фрэнк.
– Правда? – Он опять улыбнулся. – В самом деле? Вот забавно!
Над крышей дома пролетел самолет. Пол задрожал, стекла в окнах задребезжали. На улице в притворном ужасе завопили дети.
– Приготовь нам чайку, Реймонд, – сказала мать, взяла Эдди за руку и провела в гостиную. – Господи, если бы я знала, что ты придешь.
– Это уж точно, босс! – Реймонд деланно вздохнул и поправил картину на стене.
В углу маленькой комнаты стояло пианино, накрытое белой кружевной скатертью, на которой выстроились фарфоровые безделушки и хрустальная ваза. В гостиной было холодно, и мебель оттенка морской волны еще усиливала это ощущение. Узор на столешнице кофейного столика изображал карту мира. На стеллаже аккуратными стопками лежали журналы.
– Значит, это и есть Реймонд, – сказал Эдди, чтобы не молчать.
– Да, это он.
Мать долго смотрела в пустой камин, словно там пылал огонь.
– Мы вместе строим жизнь, – внезапно сказала она, прикуривая сигарету. Эдди барабанил пальцами по подлокотнику.
– Ясно, – обронил он. И опять настала тишина.
– Я теперь курю, – радостно сообщила она.
– Да, – кивнул Эдди, – я тоже.
– А еще немного рисую.
– Молодец! – с легким удивлением воскликнул Эдди. – Вот здорово.
– Умеренно, – угощая Эдди сигаретой, сказала она. – Не слишком увлекаюсь.
Эдди жевал жвачку.
– Я имею в виду сигареты, – пояснила мать. – А не рисование. – Она нервно засмеялась.
Эдди промолчал. Мать кивнула и выдохнула облачко дыма, медленно поплывшее по комнате.
– Вчера вечером я звонила твоему отцу, – серьезно сообщила она. – Реймонд по пятницам покупает мне «Айриш пресс». Мы так встревожились, когда прочли в газете эту страшную новость. Встревожились за тебя.
– Да, – кивнул Эдди, – я хотел туда съездить, но времени не было.
– Все-таки надо было поехать. На похороны.
Нет, сказал Эдди, похороны состоятся в Штатах. Все уже улажено. Родители Дина Боба прилетают на днях, чтобы забрать его.
– Ну, ты понимаешь, – прибавил он, – забрать его дурацкое тело, и все такое… – В глаза ему попал дым, Эдди сощурился и заморгал. – Его останки, кажется, так это называется.
– Н-да, – сказала мать с нервным смешком. – Странно, я так привыкла к бедняге Дину, он для меня стал почти как родной. Словно из нашего, ирландского племени.
Эдди ничего не сказал.
Ужасно, опять повторила мать, просто ужасно. Эдди согласно кивнул, мечтая, чтобы она переменила тему.
– Он часто о тебе спрашивал, – сказал Эдди. – Думаю, ты ему очень нравилась.
У матери дрогнули губы, казалось, она вот-вот опять заплачет. Приятно слышать, сказала она, Дин всегда был таким милым, таким красивым мальчиком; ах, какая потеря, поневоле задумаешься…
– Фрэнк и я, – начала она, поспешно кивнула и поправилась, словно Эдди не знал, о ком она говорит, – твой отец и я… Твой отец и я… – Она замолчала, так ничего и не сказав.
Вошел Реймонд с подносом, который аккуратно поставил прямо на украшенный картой столик. Даже язык высунул от усердия. Перевернутые чашки звякали о блюдца. Потом Реймонд хлопнул в ладоши и предложил немного погреться. В комнате стало, пожалуй, еще холоднее – вечерело, меркнущий свет наливался темной медью. Эдди сказал, что все и так хорошо, но Реймонд стоял на своем и в конце концов театральным жестом повернул ручку термостата на стене.
– Мы нечасто пользуемся отоплением, – сказал он, – включаем только по особым случаям.
Потом он посмотрел на мать Эдди и вопросительно поднял брови. Она кивнула. Реймонд опять хлопнул в ладоши, чуть слишком громко – маленькая комнатка откликнулась легким гулом фортепианных струн.
– Ладно, – сказал он, – у меня там осталась кое-какая работа, так что в случае чего я наверху.
Он ушел, и мать Эдди слегка виновато улыбнулась.
– Он хороший человек, – сказала она, – и заботится обо мне.
– Прекрасно, – ответил Эдди, – рад слышать.
– С некоторых пор мы с твоим отцом снова начали общаться, – внезапно сообщила она, – ты, наверное, знаешь.
Да, сказал Эдди, он знает.
– Он сказал, нам с тобой, – мать искоса взглянула на Эдди, – нужно потолковать.
В этом нет необходимости, сказал Эдди. Ей незачем что-то объяснять. Но, понимая, что матери все же необходим этот разговор, он откинулся в кресле, отхлебнул чаю и приготовился слушать. Мать откашлялась. Она снова смотрела в пустой камин, собираясь с мыслями.
– Тут нет виноватых. Так уж получилось, что мы с твоим отцом разошлись, – сказала она, словно давно репетировала эту фразу.
– Да, – смущенно пробормотал Эдди. – Это все видели.
– Конечно, я его не виню, но жизнь пошла не так, как мы думали. Это не преступление. Просто в один прекрасный день я вдруг осознала, что твой отец не тот человек, за которого я выходила замуж. Совершенно другой. Не хуже и не лучше, просто совсем другой. Усталый, Эдди. Вечерами постоянно впадал в депрессию. Я часто заставала его посреди ночи на кухне, он пил молоко. Даже не знаю, что тебе сказать. Твой отец никогда не был доволен, и, похоже, я не могла дать ему то, чего недоставало его жизни. Я не могу объяснить. Он работал, он всегда делал все, что нужно, но всегда был несчастлив. Целеустремленный, самоотверженный, может, чересчур самоотверженный.
– Да, – сказал Эдди, – я знаю.
– Он в тревоге просыпался среди ночи и, что бы я ни делала, не успокаивался. Он очень серьезно относился к своим обязанностям. Он желал нам добра. У него были такие планы… ну, то есть у нас… – Она замолчала, на глазах выступили слезы. – Мы никогда не думали, что все будет так скверно, – сказала она ломким высоким голосом. – Нам это в голову не приходило. В молодости об этом не думаешь. Если двое любят друг друга, им кажется, все уладится само собой.
По ее щеке медленно поползла черная влажная полоска туши. Мать заморгала. На секунду поднесла руки к лицу, потом посмотрела сыну в глаза. Губы ее дрожали.
– Ты поймешь, что я имею в виду, – сказала она, – когда станешь старше.
– Да, конечно.
Эдди протянул руку и крепко сжал пальцы матери. Она начала всхлипывать, согнувшись в кресле, пытаясь успокоиться.
– Нельзя сказать, что мы не пытались, – продолжала она, – особенно твой отец, особенно Фрэнк. – По ее щекам снова покатились слезы, она судорожно всхлипывала. – Просто любовь может завести не туда, Эдди, вот в чем дело. Это вовсе не означает, что любви не было. Ты не должен так думать. Я никогда и никого не полюблю так, как любила Фрэнка. Он был для меня всем, и я хочу, чтобы ты это знал. Не думай, что любви не было. Я любила твоего отца, и мы оба любили тебя. Это чистая правда. Когда ты женишься, Эдди, сам увидишь, как все происходит и как люди иной раз способны запутаться в таких вещах.
Эдди с трудом сглотнул, потом прижал плачущую мать к груди и погладил ее по волосам.
Он сказал, что прекрасно понимает, что она имеет в виду, и Патриция тоже понимает, он уверен. Мать выпрямилась и принялась вытирать глаза кончиками пальцев.
– Ты так думаешь? – спросила она.
Да, ответил Эдди; мать легонько кивнула и сказала, что это хорошо.
– Странно, но после смерти бабушки я решила, что не желаю всю свою жизнь провести в роли матери и жены. Только и всего. Подумала, что мир полон возможностей, и хотела воспользоваться хоть какими-то из них.
Рассказывая все это, мать играла со спичками: вертела их между пальцами, раскладывала на столе, обкусывала головки. А Эдди повторял, что все будет хорошо, пил чай и держал ее за руку.
– Ведь мне было почти пятьдесят семь! – Она засмеялась.
– Да, – сказал Эдди, – я знаю.
Он передал ей салфетку и гладил ее слабую обмякшую руку, пока она другой рукой вытирала глаза. Потом мать принялась рассказывать, как она познакомилась с Реймондом в консультативной группе, после смерти его жены. Однако Эдди сказал:
– Не обижайся, но объяснять незачем. Это ваше личное дело. Ты моя мать. И мне не хочется все это выслушивать. Я не намерен всю оставшуюся жизнь провести у психоаналитика. – Он повторил, что это ее личное дело, и рассмеялся: – Если ты понимаешь, о чем я.
Пробили часы.
– Да. – Она тоже рассмеялась. – Я понимаю, что ты имеешь в виду. – Потом налила еще немного чая и принялась расспрашивать Эдди о его жизни. – Я так давно не видела тебя, Эдди. Папа говорил, у тебя появилась какая-то особенная знакомая, девушка из Донегола. Это правда?
Эдди скользнул взглядом по комнате, прислушиваясь к гудению труб.
– Не совсем, – улыбнулся он. – Мы просто дружили, но никогда не были близки.
– Вот как… Что ж, не скрою, отец сказал, эта девушка не для тебя. Такое у него сложилось впечатление. Иногда он весьма проницателен. По его словам, эта девушка тебе не пара.
– Я же сказал, мы просто дружили. Она связалась с каким-то типом, который в один прекрасный день бросил ее. Вышел как-то утром из дому, якобы на работу, и не вернулся. После она обнаружила, что он успел потихоньку вынести из квартиры все свои вещи. Просто ушел и не вернулся. Из-за этого у нее крыша малость съехала, а он узнал обо всем, когда уже было слишком поздно. Она устроила пожар на работе, в супермаркете, и твердила всем, что это несчастный случай; потом потеряла работу, но делала вид, что ходит туда каждый день. Где она бывала на самом деле, никто так и не знает.
