Текст книги "Ковбои и индейцы"

Автор книги: Джозеф О'Коннор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

– Да, конечно, увидимся позже, – ответил Эдди.

Он стоял на бордюре, возвышаясь над толпой, и наблюдал за съемкой. Саломея была красивее, чем ему запомнилось, и увереннее в себе, это точно. Она что-то быстро говорила, жестами указывая вокруг себя, проводя рукой по волосам, но музыка так гремела, что слов Эдди разобрать не мог. Каждый раз, когда режиссер опускал руку, кто-нибудь подходил к Саломее и поправлял ее макияж.

Эдди обратился было к женщине в красных очках.

– Слушай, – сказала она, – мы тут снимаем телепередачу, ясно?

Ежу понятно, что это не операция на сердце, сказал Эдди.

– Она моя давняя знакомая, – добавил он. – Идите спросите у нее самой.

Саломея Уайлд тоже его помнила.

– Мы знакомы, – сказала она, пожимая ему руку. – Я помню твою прическу. – Она уставилась в пространство, пытаясь вспомнить имя Эдди. – Ты дружил с Дином Бобом, верно? Все эти социалисты… – Слово «социалисты» она произнесла так, будто речь шла о туземцах с Сейшельских остовов. Да, это был его первый шаг к славе, подтвердил Эдди.

– Нет, серьезно, я узнаю твою прическу, – повторила Саломея; Эдди сказал, что узнал ее по телевизору.

– Ты очень любезен, – усмехнулась она.

Эдди напомнил, что его зовут Эдди Вираго.

– Верно, – произнесла она, будто это ставилось под сомнение.

– Ты занята? – спросил он.

– Знаешь, Эдди, – коснувшись его запястья, сказала Саломея, – еще и слов таких не придумали, чтоб передать, как я занята.

Она спросила, что он делал после учебы; да ничего особенного, сказал Эдди, так, группу собирал. Замечательно, сказала Саломея, приятно слышать, когда старые знакомые не тратят жизнь понапрасну. Ведь вся проблема Ирландии в том, что каждый только и делает, что без конца сетует на жизнь, но палец о палец не ударит.

– Конечно, звучит банально, – она сделала скучающий жест, – но я вправду думаю, что мы нация бездельников, верно, Эдди?

Каждый раз, когда она произносила его имя, Эдди ощущал приятную дрожь. Глаз не оторвать – до чего она была хороша, в этом синем платье, подчеркивающем фигуру. Блестящие, прекрасно подстриженные волосы, ногти покрыты черным лаком, восхитительная кожа, загорелая и гладкая, как у Дженнифер. С ума сойти. Эдди так ей и сказал, она рассмеялась.

– Если бы! – воскликнула она и опять спросила про Дина Боба.

В эту минуту подошел Паук, он словно чего-то ждал. Эдди сказал, что это один из участников его группы, ударник, Паук Симмс. Паук заметил, что он не только ударник, он занимается и творчеством, кое-что пишет.

– Где? – спросила она. – В рекламном агентстве?

– Нет, – ответил Паук, – у себя в берлоге. Пишу повесть о рождении.

Саломея состроила гримаску.

– Круто, – сказала она. Потом включила ручной переговорник. – Кот, пришли сюда Текса, если он там поблизости, ладно? – Текс ее друг. Вполне возможно, он сумеет дать Эдди и Пауку дельный совет. Он бисексуал, зачем-то сообщила она. Потом рассмеялась. – Не волнуйтесь, сейчас ему больше нравятся девочки. У него это волнами идет. Должно быть, влияние луны…

Текс занимался аудиозаписями в «Ред тейп рекордз» и первым делом попросил Эдди прислать ему пленку. Эдди сказал, что передаст поручение своему менеджеру; Текс уважительно взглянул на него.

– Ну-у, – протянул он, – у вас и менеджер есть? Кто же он?

Эдди сказал. Текс ухохотался до слез.

– Господи, Джейк Маллан! Никакой он не менеджер, обычный жулик. – Потом он сказал, что пошутил, Джейк и правда много лет в музыкальном бизнесе и успел разбить не одно сердце. Эдди сказал, что для него это не новость, но бизнес штука жестокая и без акулы вроде Джейка не обойтись, иначе барракуд не отгонишь. Текс кивнул: верно, можно и так посмотреть. Но дорога на рок-н-ролльные небеса вымощена костями тех, кто поверил посулам Джейка. Саломея сказала, что Текс – настоящий поэт, и ткнула Паука в бок, заметив:

– Вы с ним найдете общий язык.

Паук расплылся в дурацкой ухмылке.

Текс рассказал про Джейка несколько забавных историй. Паук слушал его с растущей тревогой. И с каждой новой историей все больше мрачнел. Как выяснилось, от «Бумтаунских крыс» Джейк отказался. В 1978 году он объявил им, что панк-рок умер. Через полтора месяца они подписали контракт на выступления с миллионным авансом, а Джейк заливал всем и каждому, что сделку устроил он. «Поспособствовал», как он выражается.

– Если Джейк скажет тебе, что он чему-нибудь «поспособствует», беги не задумываясь.

В другой раз, продолжал Текс, одной из групп Джейка предложили выступить в качестве поддержки на турне «Клаш», но Джейк отказался.

– Можете себе представить? Прокатил ребят, и все тут!

Нет, сказал Эдди, он этому не верит. Быть не может!

– Я слышал, – хихикнул Текс, – он сказал этим ребятам, которые сейчас неизвестно где, – так вот, он сказал им, – вы только послушайте! – что, когда он с ними закончит, «Клаш», видите ли, будут в ногах у них валяться, умоляя взять их в качестве группы поддержки. – Текс захохотал, прикрывая рот рукой. – Ну, брехло!

Рассказы Текса всполошили Эдди. Саломея Уайлд хихикала и твердила, что Текс – жуткий стервец, но Эдди чувствовал себя наивным идиотом. Паук помрачнел и задумался. Потом сказал, что хочет побыть один, и снова нырнул в толпу.

– Что с ним такое? – спросила Саломея. – Не очень-то веселый парень, а?

Да, сказал Эдди, по крайней мере сейчас, и прибавил:

– Натура у него творческая, вот в чем дело.

– Я не хотел обидеть твоего друга, – виновато сказал Текс. – Язык мой – враг мой.

Саломея велела Эдди оставаться поблизости, съемки почти закончены, а после можно будет выпить по бокальчику пива. И Эдди толкался на арене, наблюдая за съемкой и пытаясь попасть в кадр.

Когда все было закончено, съемочная группа принялась собирать аппаратуру, а Саломея спросила Эдди, не хочет ли он немного размяться. Он в общем-то не хотел, но все-таки согласился.

Саломея танцевала как робот. Не сходя с места, покачивала бедрами, руки ее двигались с угловатой грацией, словно это был не танец, а бой с тенью. То и дело она наклонялась к Эдди и выкрикивала ему в ухо имена знакомых по колледжу; в ответ он кричал, что не знает, о ком она говорит, или выкладывал последние сплетни, которых, впрочем, было не так много.

Все остальные в зале танцевали ламбаду, весьма эротичный латиноамериканский танец, новинку этого лета. Больше всего он напоминал Эдди занятия сексом стоя. Они с Марион проделывали такое – в одну из жарких апрельских ночей, на балконе. Эдди смотрел на извивающиеся тела танцоров, ощущая неизъяснимую неловкость.

Тем не менее Эдди и Саломея нашли общий язык. Она смеялась над его шутками, он – над ее. Когда, покидая танцплощадку, Эдди взял ее за руку, она не возражала. Текс и женщина в красных очках поджидали ее, всем своим видом выражая нетерпение. Ей надо торопиться.

Саломея сказала Эдди, что неплохо бы как-нибудь встретиться. Например, вместе поужинать. Вспомнить старые времена. Эдди сказал, что идея и правда замечательная, и Саломея дала ему свою визитку, написав на обороте домашний адрес и телефон. Она жила в Сент-Джонз-Вуд.

– Ого, – сказал Эдди, – впечатляет.

– Брось, – рассмеялась она, – я просто снимаю квартиру.

Эдди хотел сказать, что имел в виду ее визитку, но промолчал. Только пообещал, что скоро позвонит.

– Обязательно позвони. – Саломея поцеловала его в щеку и улыбнулась. – Расскажешь про Дина Боба. Мне очень интересно, чем он сейчас занимается.

Прощальное рукопожатие затянулось – женщина в красных очках уже готова была взорваться от нетерпения.

– Идемте, Саломея, – твердила она.

– Все-все, иду. – Саломея вздохнула и опять повернулась к Эдди. – Кстати, не обращай внимания на то, что Текс говорил про вашего менеджера. Этот сукин сын вечно все преувеличивает.

– Ясное дело, – рассмеялся Эдди, – я так и подумал.

Когда Саломея уехала, Эдди послонялся по шатру, проклиная в душе Дина Боба и пытаясь найти Паука и Ровену. Ему было хорошо, только вот музыка слишком громыхала – настоящий крутой регги, бешеная дробь ударных и вибрация басов. Кое-кто из «кислотников» еще танцевал, они явно приняли не одну дозу и двигались как марионетки на невидимых веревочках. Но в основном народ уже рухнул на пол – кто спал, кто обжимался, кто глазел вверх, на свод шатра, будто на купол планетария. Пожалуй, на этой стадии для многих так оно и было.

Эдди выпил еще пива, теплого и противного, и снова поискал глазами Ровену, но ее не было. Он присел на бордюр, глядя на танцующих, и задумался о Марион. Черт, все у них складывалось не так уж плохо. Попробовал вспомнить самые лучшие минуты. День, когда они бродили по городу. Вечер, когда отправились к ипподрому и нашли на Чаринг-Кросс-роуд двадцатифунтовый банкнот. И даже тот день, когда она поругалась с Фрэнком. Черт побери, Эдди не мог не признать, что в этом была и смешная сторона. Но теперь все кончено. Обычная история, ничего особенного. Ничьей вины тут нет, вот что надо помнить, сказал он себе. Теперь он это понимает. Каждый день люди встречаются и расстаются. Такова жизнь. Не герои романов, а просто мужчины и женщины. Ничто, сказал себе Эдди, не может длиться вечно.

Что ни говори, без него ей гораздо лучше. Дин Боб прав. Нужно быть честным с самим собой. Теперь ей гораздо лучше. В этом Эдди совершенно уверен. Сейчас он отчетливо это понимает. Черт, он же оказал ей услугу! Встретив его через год-другой, она, возможно, скажет: спасибо тебе, дружище, спасибо большое, ты в самом деле оказал мне тогда услугу. Порой в жизни нужно принимать трудные решения, поступать по-мужски, серьезно относиться к своим обязанностям. Однажды она это осознает. Если уже не осознала. Так и будет. Эдди не сомневался.

Он спрятал разгоряченное лицо в ладонях. Ему очень хотелось, чтобы музыка умолкла.

Чертов кретин, думал он. Идиот, почему ты позволил ей уйти?

Паука Эдди нашел за шатром. Лицо у него было покрыто коркой засохшей рвоты, но лежал он на боку и все-таки дышал, а это уже обнадеживало. От росы одежда Паука промокла насквозь. Эдди пнул его ногой, но безрезультатно: Паук не просыпался.

Вдалеке за влажными изгородями занимался новый день. В рассветных сумерках Эдди различал высотные здания. На траве, будто фугасы, лежали коровьи лепешки. Холодно. Где-то запели птицы, но Эдди не видел их.

Проснувшись, Паук не понял, где находится. Эдди сказал, что у него на лице блевотина.

– Интересно, чья? – простонал Паук, потом засмеялся, но тотчас схватился за ребра и взвыл от боли. Ему было скверно. Он рассказал Эдди, что пережил жуткую галлюцинацию, в которой был бананом. Эдди начал смеяться. Паук сказал, что ничего смешного тут нет. Ему казалось, что с него пытаются снять шкурку. – Ты представь себе, Эдди. Жутко ведь.

Кто-то снял с их машины зеркало заднего вида, но Паук даже внимания не обратил. Машину вел Эдди. Всю дорогу до Лондона Паук беседовал сам с собой. Его очень тревожил Джейк. По его мнению, тот парень, Текс, действительно знал, о чем говорил. Эдди сказал, что уверен: даже о Брайане Эпштейне[60]60
  Эпштейн Брайан – менеджер «Битлз».


[Закрыть] рассказывали такие вещи. Может быть, сказал Паук, но у Эпштейна, по крайней мере, были «Битлз». Он прислонился виском к окну.

– Мы-то не легендарная четверка, Эдди, – вздохнул он.

– Верно, – отозвался Эдди, – но давай смотреть на вещи со светлой стороны. Все может измениться только к лучшему, согласен?

Когда машина остановилась возле берлоги, Паук заплакал, закрыв лицо руками.

– Боже мой, нет, – стонал он, – не может быть, только не это! Впервые за много месяцев квартира осталась пустой, и вот на тебе…

Его лицо стремительно меняло цвет, краснело, белело, синело. Он лупил кулаком по приборной доске. Эдди кусал ногти, глядя на разбитые окна, и курил последнюю сигарету. Денек будет паршивый, это точно.

Едва Эдди тронул входную дверь, она качнулась и, сорвавшись с петель, рухнула внутрь, как пьяница в баре. Эдди вошел.

Туалет был залит быстросохнущим цементом, а все трубы разбиты. Ковер усыпан известкой и осколками плитки. Гитара Эдди расколота надвое, части держались только на струнах. Компьютер исчез.

– О, боже, – плакал Паук, – моя повесть, она была там…

– Хрен с ней, с повестью, – рявкнул Эдди. – Ты посмотри, мать твою, что с моей гитарой! Господи, как она отыскала это место?

– Ты о чем, придурок? – оборвал его Паук. – Это все мой долбаный домохозяин. Он уже несколько месяцев пытался сюда пробраться.

Одежда, книги, записи – все исчезло. Двери платяного шкафа, сорванные с петель, валялись на полу. Когда Паук щелкнул выключателем, ничего не произошло. В палисаднике Паук снова заплакал: все его растения были вырваны с корнем и кучей свалены на землю.

Обозрев разгром, Эдди и Паук решили выпить кофе и все обсудить. Чайника не было. Чашек тоже. И кофе исчез. Это окончательно добило Паука.

– Черт, – выдавил он, – ну и сволочь, даже на такую фигню позарился, на кофе! Господи боже мой! – От ярости он готов был все вокруг раскурочить. Только курочить было уже нечего.

Они сидели на ступеньках и пили воду из металлической миски, которая, непонятно почему, лежала у Паука в багажнике. Паук то и дело хватался за голову и повторял, что этого не может быть. Он сказал, что ему придется искать другое жилье, а на это нужно время. Эдди придется пожить где-нибудь еще.

– Ладно, приятель, – сказал Эдди, – спасибо тебе большое.

Он не виноват в том, что случилось, ответил Паук.

Из-за облака выплыло великолепное золотое солнце. Сделать можно было только одно, и Эдди знал, что действовать нужно быстро. Он мигом прошел до конца Электрик-авеню, где стояла изрисованная граффити телефонная будка, и едва не рассмеялся от облегчения, обнаружив, что аппарат исправен. Выгреб из карманов мелочь и дрожащей рукой набрал номер. В трубке щелкнуло и зажужжало, потом раздались длинные гудки. Эдди вцепился пальцами в свой «ирокез». Голос на том конце линии звучал тихо и сонно. Эдди сглотнул, потер небритый подбородок.

– Алло? – хрипло проговорил он.

– Да? – Женщина зевнула.

– Саломея? Это Эдди. Эдди Вираго. Помнишь? Мы виделись вчера вечером.

– Ах да, привет. Господи, Эдди! Сколько сейчас времени?!

– Я знаю, знаю… Слушай, Саломея, не сердись, мне правда очень нужно с тобой встретиться.

– Что? Что-то случилось? У тебя какой-то странный голос, Эдди.

– Ну, понимаешь, неприятность с квартирой. Вернулся домой, а квартира захвачена.

– Эдди, ты шутишь?

– Если бы, Саломея. Ты наверняка не поверишь, но, пока я был на тусовке, какие-то скваттеры, похоже скинхеды, вломились вчера вечером в мою квартиру и теперь не пускают меня в дом. У меня там все – одежда, бумажник, все вещи. Они забаррикадировали дверь. Я ни души не знаю в Лондоне. Все знакомые разъехались на выходные. У меня ни денег нет, ничего…

Саломея молчала.

– У них ножи, Саломея, и собаки ротвейлеры или кто-то в этом духе, не знаю, в общем, полный кошмар, понимаешь?

– Господи, Эдди. Как это все неприятно. Ты вызвал полицию?

– Они ничего не могут сделать. Все это якобы законно, мать их, прости за грубость. В смысле, это решение совета или вроде того.

– Даже и не знаю, что сказать… Ужас какой!

– Саломея, ты извини, конечно. Мне очень, очень стыдно. Прямо лицо горит, честное слово. Я сквозь землю провалиться готов, но, пожалуйста, мы можем встретиться сегодня?

– Ну, не знаю…

Эдди пошмыгал носом в трубку.

– Саломея… Я просто ума не приложу, как быть, клянусь! Не иначе как придется ночевать где-нибудь на набережной. Мне очень неловко звонить тебе вот так, но у меня с собой был твой номер телефона, а моя записная книжка – она там, в квартире, у тех парней, а сегодня воскресенье, никого не найдешь… – Засим последовали тихие всхлипы и энергичное шмыганье носом.

– Прекрати, Эдди, – сказала Саломея, – не паникуй. Пожалуйста, перестань плакать. Ладно, подъезжай, давай встретимся. Ты знаешь кафе «Дикий Запад»? Да, как раз напротив моего дома. Рядом со старой церковью. Жди меня там, я накормлю тебя завтраком. И ради бога, успокойся. Это не конец света.

– Саломея, – сказал он с искренним облегчением, – я никогда этого не забуду. Ты настоящий ангел.

Церковный колокол пробил двенадцать, когда Эдди добрался до кафе. В два десять он получил разрешение переночевать у Саломеи. В три они сидели у Саломеи в квартире и за бутылкой вина беседовали о человеческих взаимоотношениях. В начале шестого он закончил рассказ о своей жизни. В шесть тридцать было решено, что он останется на неделю. В семь пятнадцать Саломея уехала на студию, Эдди звонил по телефону, а над улицами и садами Сент-Джонз-Вуд плыл звон колоколов.

Паук привез Эддины вещи. Саломея как раз рассказывала о вчерашней кислотной тусовке. На экране, сказал Паук, все выглядит гораздо красивее, чем в реальной жизни.

– Не уверен, что ты в состоянии об этом судить, – сказал Эдди.

Паук оглядел огромную роскошную квартиру и изумленно присвистнул.

– Неслабо, – сказал он. – Ты, Эдди, всегда приземляешься на все четыре лапы, верно?

– Ну, это только на месяц или около того, в самом крайнем случае на полтора, пока я не разберусь со своими делами.

Эдди дал Пауку с собой бутылку вина, позаимствованного у Саломеи. В благодарность за помощь и за долготерпение. Эдди сказал, что совершенно уверен: у Паука все будет в порядке. И добавил, что в последнее время ему было очень неловко злоупотреблять гостеприимством Паука и он так или иначе собирался куда-нибудь перекочевать. Не хотел быть обузой.

– Спасибо, Эд, – сказал Паук. – Ты очень совестливый парень.

– Не за что, – сказал Эдди. – Ведь друзья для того и существуют, верно?

Паук пошел к выходу, и тут Эдди кое-что вспомнил.

– Слышь, Паук, – сказал он.

Паук живо обернулся:

– Да?

– Раз мы заговорили о дружбе, я хотел спросить тебя кое о чем. Об Ирландии.

Паук с озадаченным видом поскреб в затылке:

– Что «об Ирландии»?

– Ну… Ты ведь там был, верно?

Паук с минуту молчал, делая вид, что рассматривает комнату.

– Да нет, Эдди, – наконец ответил он.

– A-а, ну ладно. Просто я кое-что слышал, понимаешь, насчет армии и прочего. Я хочу сказать, если ты вдруг захочешь поговорить об этом, я к твоим услугам.

Паук пожал плечами и посмотрел Эдди прямо в глаза.

– Это ошибка, – улыбнулся он. – Я никогда там не бывал, Эдди.

– Ладно, – помолчав, сказал Эдди, – наверное, кто-то напутал.

– Да, Эдди, – согласился Паук, шагнув к двери, – в этом городе полно врунов, черт их подери, что верно, то верно.

Переезд на квартиру Саломеи Уайлд был не просто переменой обстановки.

С первого же дня Саломея установила жесткие правила. Эдди мог остаться у нее на пару месяцев, не больше, пока приятельница, с которой она снимала эту квартиру, была на сафари в Свазиленде. Жить они будут в разных комнатах. Со стороны Саломеи это в чистом виде услуга, учитывая, что Эдди некуда деться и что он друг Дина Боба.

Пока Эдди не работает, днем вся квартира в его распоряжении. Взамен он должен делать часть работы по дому, убирать и проч. У Саломеи не было домашней прислуги. Это помогало ей не отрываться от реальной жизни. Вечерами, если ей понадобится квартира, Эдди должен оставаться в своей комнате, а лучше – уходить куда-нибудь. В отсутствие Саломеи он может приглашать ребят из своей группы. Но никаких наркотиков! Категорически, раз и навсегда. Саломее нужно заботиться о своей репутации. Эдди сказал, что все это справедливо и он со всем согласен.

– Не волнуйся, – сказал он. – Со мной очень просто жить. Ты и не представляешь, насколько просто.

Через неделю-другую им уже казалось, что они знают друг друга всю жизнь. Или по крайней мере намного дольше, чем на самом деле. После ее возвращения из студии они засиживались допоздна, рассуждая о том, как удивительно, что у них оказалось так много общего. Они решали одни и те же кроссворды, им нравились одни и те же группы, они терпеть не могли одних и тех же людей. Даже якобы читали одни и те же книги. Оба честолюбиво стремились к успеху, что было особенно заметно, когда они играли в «эрудита» и Саломея частенько его побеждала. Она играла беспощадно. Знала множество противных смешных словечек, которые никто не использует – например, «йог», «ли», «тригон», – и выдавала их со злорадным удовлетворением. В тот вечер, когда она вставила слово «аардварк» и получила пятьдесят очков бонуса за слово из семи букв, Эдди осознал, что живет с настоящим интеллектуалом.

Родители Саломеи тоже разошлись, но случилось это давно. Ее отец сбежал с грудастой контролершей, которая однажды прикрепила штрафную квитанцию на стекло его «БМВ». Это долгая история, сказала Саломея. Она не любит об этом распространяться. Если Эдди хочет узнать подробности, добавила она, то может прочесть интервью, которое она дала «Космополитан» в этом году. Сама она полтора года прожила с одним парнем, но порвала с ним, когда выяснила, что он истратил все ее деньги, выручая своего друга-издателя, выпускавшего легкое порно.

– Отвратительно, – сказала она. Сейчас этот парень ударился в какой-то религиозный культ и жил на острове у берегов Корнуолла. Они там спят в гробах, на этом острове, сказала она. Жуть.

По ее словам, у большинства парней, которых она встречала с тех пор, не хватало ума даже стряхнуть перхоть с пиджака.

Иногда Эдди говорил с ней о Марион. Рассказывал о Марион так, словно она была частью далекого прошлого, – так какой-нибудь вдрызг пьяный бухгалтер жалуется в баре на свою бывшую жену. Саломея сказала, что все это выглядит очень серьезно, но когда Эдди поведал об их сексуальной жизни и о том, что Марион хотела заниматься этим постоянно, рассмеялась. Она не могла понять, на что, собственно, он жалуется.

Он знал, что Саломея никогда его не поймет, но почему-то для него было очень важно, чтобы она поняла. Он и сам не знал почему, но отрицать бессмысленно.

– Просто секс для меня кое-что значит, – прочувствованно сказал он, – для меня это не просто животное влечение.

Саломея опять рассмеялась.

– Ясное дело, – сказала она, – это очевидно.

Но чем больше Эдди рассказывал о Марион, тем чаще Саломея говорила, что Марион кажется ей отличной девчонкой. Эдди это повергало в отчаяние. Саломея говорила, что пришло время женщинам выйти вперед в вопросах секса. Из ирландских женщин, говорила она, норовят воспитать этакий гибрид Девы Марии и Флоренс Найтингейл[61]61
  Найтингейл Флоренс (1820–1910) – английская сестра милосердия; олицетворяет лучшие черты своей профессии.


[Закрыть]. Говорила, что Эдди ничего не понимает в женщинах и под всей этой брехней о равенстве прячет такой же мужской шовинизм, как и все остальные. Эдди возражал, что на самом деле чужд шовинизма; Саломея отвечала, что, увы, здесь они во мнениях расходятся.

– Сексизм мне претит, – сказал Эдди. – Я целиком и полностью за освобождение женщин.

Саломея возразила, что мужской шовинизм – это как брюки клеш. Он никогда полностью не исчезает. Она не верит мужчинам, которые объявляют себя феминистами. Это просто очередной способ совращения. Надо признать, более изощренный, но тем не менее совершенно прозрачный.

– Они все говорят одним голосом, – сказала Саломея, – эти мужчины, такие мягкие, ласковые, политически корректные и совершенно не похожие на хищников. Такое ощущение, что все они учились на одних и тех же курсах.

Они с Марион расстались вовсе не из-за мужского шовинизма, сказал Эдди, если, конечно, Саломее это интересно. Она ответила, что ей это не слишком интересно, но Эдди все равно рассказал, что они расстались потому, что он спал с другими девушками.

– Но она меня неправильно поняла, – вздохнул Эдди. – Я действительно спал с ними, и только, но ничего с ними не делал. Я часто сплю с моими друзьями. А ты нет? Мне просто очень приятно и уютно спать с кем-нибудь рядом. Секс тут совершенно ни при чем.

Саломея сказала, что оправдание красивое, но весьма шаткое. Эдди не может быть одновременно и крутым мачо, трахающим всех подряд, и мистером Недотрогой. Не может менять принципы в зависимости от того, удобны они ему в данной ситуации или нет. Она сказала, что Эдди – сексуальный хамелеон и что в конце концов ему придется выбрать что-то одно. И добавила, что ему предстоит еще очень много узнать о женщинах.

– Дело в том, детка, что самые лучшие из них не так хороши, как тебе кажется, а самые худшие вовсе не так плохи.

Она звала его то деткой, то нибелунгом. На первых порах его это просто бесило.

– Не называй меня так, – говорил он, – я тебе не какая-нибудь немчура!

Но постепенно Эдди привык. Дальше – больше. Саломея придумывала для него новые глупые прозвища, и он вдруг обнаружил, что ему это нравится. Однажды, сидя на кухне, он подумал: господи, я взрослый человек, но, назови она меня хоть Пирожком, я возражать не буду.

Он начал думать о ней среди дня, когда ее не было, вспоминал ее лицо, изгиб ее тела, ее смех. Порой, когда он смотрел, как она, свернувшись клубочком на диване, разговаривает по телефону и поглаживает щиколотку босой ноги, ему хотелось плакать от желания. То, как она приглаживала волосы, как писала свое имя, как улыбалась своей мимолетной опасной улыбкой, буквально сводило его с ума.

«Боб, – писал он, – мне очень скверно. Я не знаю, что со мной происходит».

Однажды ветреным воскресным вечером они вместе сидели в Хампстед-Хит[62]62
  Хампстед-Хит – лесопарк на северной окраине Лондона, известный праздничными ярмарками и аттракционами.


[Закрыть], ели лепешки с сыром и разглядывали прохожих, решая, кого из них им хотелось бы видеть среди присяжных, если бы, совершив убийство, они попали под суд. Саломея обожала эту игру. Эдди предпочитал другой вариант – выбирать, с кем из прохожих хотелось бы трахнуться за десять минут до конца света. Такое занятие здорово скрашивало ожидание поезда в метро. Саломея фыркнула, поперхнулась лепешкой, потом прикрыла рот рукой и громко рассмеялась. Влажные голубые глаза испуганно смотрели на него. Чтобы не упасть от смеха, она невольно оперлась о его колено. Эдди перестал смеяться. Смотрел на Саломею и будто падал куда-то сквозь бездну космоса. Она посерьезнела. Отвела с глаз рассыпавшиеся волосы. Потом наклонилась и поцеловала его в уголок губ – Эдди понял, что пропал.

Есть Бог на свете, подумал он, когда она языком раздвинула его губы. Благодарю Тебя, Господи, благодарю, благодарю…

В этот вечер, вернувшись домой, они занялись любовью. Все началось с возни на диване, когда на экране Мелвин Брэгг беседовал с Гором Видалом[63]63
  Видал Гор (род. 1925) – американский писатель.


[Закрыть] в Шоу Южного берега. Саломея уютно устроилась в его объятиях, ласкала его лицо и грудь. Когда пальцы Эдди скользнули по ее бедру, она вздрогнула. Они ласкали друг друга сквозь одежду, тяжело дыша, сгорая от желания, а кот смотрел на них, терся задом о кофейный столик, и желтые его глаза светились насмешкой и хитростью. Когда половина пуговиц на кофточке Саломеи была расстегнута, юбка задралась, а Эдди чувствовал, что готов взорваться от желания, Саломея резко отстранилась от него и сказала:

– Послушай, Эдди, я понимаю, предложение революционное, но, может, нам стоит раздеться?

– Конечно, – ответил Эдди, – я ведь либерал.

С видом бухгалтерши, раздевающейся в бангкокской сауне, Саломея расстегнула оставшиеся пуговицы, сняла блузку и очень аккуратно повесила на спинку стула. Потом слазила в сумочку, достала пачку презервативов, расстегнула тесные джинсы Эдди и с некоторым трудом стянула их до ботинок.

– Ботинки можешь снять сам, – сказала она, – это тебе не Техас.

Эдди принялся лихорадочно расшнуровывать свои «Док Мартенс».

– Мы просто поразвлечемся, Эдди, верно? – на всякий случай сказала Саломея, снимая туфли.

– Конечно, конечно, – выдохнул Эдди, – послушай, я сразу обо всем забуду, клянусь.

Саломея сняла юбку, и они полураздетые легли на ковер, дрожа от холода, обнявшись, сплетя ноги, и ласкали друг друга с таким жаром, словно пытались добыть огонь. Эдди чувствовал, что буквально тает от ее прикосновений. Она лежала на нем, обхватив его ляжками, длинные ее волосы падали ему на лицо. Она рассмеялась, снимая трусики. От нее пахло вином. Потом она поцеловала Эдди так крепко, что он задохнулся, и стянула с него футболку. А он умудрился расстегнуть ее лифчик. Скользил пальцами по ее лицу, груди, плоскому животу, потом укусил за плечо. Она стащила с него трусы и лизнула в пупок. Он целовал ее лоно, в потайной уголок между ног. Она сидела, откинувшись назад, сжимая руками его бритую голову.

Следующие несколько минут Эдди слышал только учащенное дыхание Саломеи, саркастические реплики Гора Видала по адресу Рональда Рейгана и голос Мелвина Брэгга, повторяющего: «Да, я понимаю, да, да…»

Когда она кончила, Эдди взглянул снизу вверх ей в лицо, стараясь смотреть с обожанием. Саломея виновато хихикала, прикрывая ладонью рот.

– Я никогда не делала такого с «ирокезом», – сказала она. – Голова у тебя выглядит ужасно забавно…

– Ха-ха-ха, – сказал Эдди, пытаясь сообразить, хорошо это или плохо. Он поднялся на колени и натянул презерватив.

Саломея слегка отстранилась и сказала, что у нее есть идея. Нужно сделать это в ванной. Они стояли под душем, пока горячая вода не кончилась, а обвисший «ирокез» Эдди не свесился ему на глаза. Потом, мокрые от мыла и пота, они занялись этим на ковре в холле. Потом на лестнице, потом на столе в кабинете, устроившись между факсом и грозящей рухнуть стопкой оттисков «Правительственного отчета касательно перспектив нерегулируемой вещательной индустрии».

Закончилось все через два часа и три презерватива на кухне у холодильника, к которому Эдди прижал Саломею. Магниты в форме плодов киви впивались ей в спину, она обхватила Эдди ногами и страстно стонала, пока по телевизору играли государственный гимн.

Потом они лежали в темноте на полу и слушали дождь; по радио играл джаз, Эдди пытался прийти в себя.

– Ну и как тебе? – спросил он через несколько минут.

– О, – зевая, ответила она, – по-моему, нормально. – Она бросила на Эдди взгляд, исполненный чего-то, поразительно похожего на сочувствие. – Шучу, все было прекрасно.

– Да? – сказал Эдди. – Тогда здорово.

– Я хочу сказать, Земля вертится… Эдди, что тебе еще нужно – объявление в «Таймс»?

– Саломея, – хрипло проговорил он, – кажется, я в тебя влюбился.

Она печально улыбнулась и коснулась его щеки:

– Не глупи, Эдди, ты все испортишь.

– Господи, что это может испортить? – удивился он. – Разве плохо заниматься этим с человеком, который тебя любит?

– Не всегда, нибелунг, но обычно именно так.

С этими словами она встала, налила стакан воды, включила чайник.

– Господи, – воскликнул Эдди, – не понимаю я женщин!

– Серьезно? – спросила Саломея. – Может, и не стоит понимать?

После той ночи они еще раза три-четыре занимались любовью, всегда в его постели, никогда – в ее. Энергично, умело, даже акробатически, но такой радости больше не испытывали. Когда Эдди просыпался, почти всегда оказывалось, что Саломея уже ушла к себе. Поначалу это не слишком его беспокоило. В глубине души он даже чувствовал облегчение: как-то неловко просыпаться рядом с человеком, которого каждый день видишь на телеэкране. Будто совершаешь святотатство.