Текст книги "Ковбои и индейцы"

Автор книги: Джозеф О'Коннор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

Она не ответила.

– Я беспокоюсь о тебе, я не знаю, что делать…

Он придвинулся к ней, скользнул рукой по майке, коснулся ее груди.

– Давай помиримся, а? – попросил он.

Крик прорезал темноту. Марион села в постели и наотмашь ударила его по лицу.

– Ты не беспокоишься обо мне, – крикнула она, – совершенно не беспокоишься! Все, что тебе нужно, – это трахаться со мной, а в остальном ты меня ни в грош не ставишь!

Эдди схватил ее за руки, но она плюнула ему в лицо; в ее голосе звенели слезы.

– Ты только сбиваешь меня с толку! А сам-то, сам ты вон какой сдержанный и невозмутимый, а, Эдди? А все происходящее – просто мелкая ссора, помиримся, и дело с концом!

Из-под двери пробивался желтый свет, и Эдди мог разглядеть лицо Марион – искаженное яростью. Она отчаянно пыталась вырваться. Эдди не на шутку перепугался. Марион упала на пол, он рухнул на нее, чувствуя под коленом мягкий живот. Она вскрикнула от боли, задышала часто и тяжело, как загнанный зверь. Они катались по мокрому ковру, рыча и задыхаясь; она норовила оцарапать его своими короткими ногтями. Села ему на грудь и колотила по лицу.

Мерзкий шум борьбы, фальшивая какофоническая пародия на любовную схватку, абсурдная симфония умирающей любви – Эдди знал, где слышал ее раньше.

Он поднялся и включил свет.

Марион стояла посреди комнаты, сжимая в руках ножницы. Щека в крови, в глазах бешенство. Ее била дрожь. Сбоку на майке виднелась дыра. Она что же, и раньше была там или это его работа? Он шагнул к Марион, с изумлением обнаружив, что смеется. Она попятилась.

– Я это сделаю, – предупредила она, – рано или поздно, но сделаю. Ты ведь этого хочешь, верно, Эдди Вираго? Этого? – Свободной рукой она отбросила волосы за спину. Ножницы она держала так, как ребенок держит карандаш. Лицо пылало ненавистью. – Отвечай! – взвизгнула она. – Отвечай, затраханный ублюдок!

– Пожалуйста, – хрипло выговорил Эдди, – Марион, пожалуйста, успокойся! – Он был мокрый от воды и пота, трусы промокли насквозь, ткань липла к телу. – Расслабься! Перестань психовать!

Марион снова взвизгнула.

– He говори со мной так! – Она внезапно бросилась на кровать. Ножницы вонзились в подушку, в воздухе замельтешили белые перья. Она кромсала наволочку, размеренно повторяя: – Не говори. Со мной. Так.

Она терзала подушку, пока не впала в истерику. Эдди чувствовал себя так, словно каждый удар ножниц метил в него. Он прижал руку к груди и попятился к двери.

– Ты свихнулась, черт побери! – судорожно рассмеялся он.

Марион схватила растерзанную подушку и выкинула ее в окно. Потом швырнула ножницы на пол и, не говоря ни слова, бросилась в ванную. К ее мокрой майке и голым ногам прилипли перья. Хлопнула дверь. Перья порхали за окном, влетали в комнату, оседали на полу, как хлопья снега.

Эдди заплакал. Всхлипывал, закрыв лицо руками. До его слуха донесся стук в дверь; потом он услышал собственный голос, который велел мистеру Пателю убираться. Мысленно он видел, как Марион вскрывает себе вены, лежа в ванне, наполненной красной от крови водой. Но ему было все равно. Он видел, как ее красивая рука свешивается через край ванны – будто она, катаясь на лодке в летний день, уронила руку в воду. Слезы шли откуда-то из глубины души, из горькой и искренней ее части, которую Эдди всегда старался не замечать. Совершенно обессиленный, он рухнул на кровать, как пустая смятая оболочка.

Марион до утра сидела в ванной, а Эдди лежал на кровати. Раз или два он вставал и стучал в дверь, но Марион не отвечала, и ему стало страшно стучать. С первыми лучами солнца Эдди провалился в тревожный сон. Проснулся он с жуткой головной болью, где-то по радио пел «Смоки» Робинсон, а рядом лежала Марион и хотела заняться любовью.

В итоге он так и не сказал ей, что собирается уйти. Просто начал понемножку, день за днем, уносить на работу свою одежду, книги и кассеты и складывал их в ячейки камеры хранения на вокзале Юстон. Иногда его беспокоила мысль, что Марион заметит исчезновение его имущества. Но даже если она и замечала, то ничего не говорила. Они вообще почти не разговаривали. Когда Эдди входил в комнату, она подхватывала свои вещи, молча проходила мимо него и спускалась в холл или в столовую, где и сидела часами: писала письма и беспрерывно курила.

Теперь Эдди выскальзывал из «Брайтсайда», надевая по нескольку рубашек и свитеров. Брюки от костюма он надел под свои кожаные штаны и так, контрабандой, вынес из дома и их. Книги и ботинки запихивал в футляр с гитарой. В последнее утро он оделся, взял футляр с гитарой и вышел из гостиницы, сказав мистеру Пателю, что, скорей всего, вернется поздно. Мистер Патель даже не поднял на него глаз.

– Хорошо, Эдди, – пробормотал он, продолжая писать, – хорошо, счастливо.

В это утро Эдди взял в баре расчет и сказал Джейсону, что если его будут спрашивать, то он уехал в Южную Америку.

На репетиции он спросил у Джейка, нельзя ли пожить несколько дней у него в доме, в Блекхит. Сказал, что дома возникли некоторые сложности и ему нужно залечь на дно и немного собраться с силами. Джейк покачал головой. Момент неудачный, сказал он. К сожалению. У него дома как раз сейчас живет человек двенадцать французов, играющих регги, и места не хватит даже котенка приютить. Он их всех привез из Парижа, чтобы сделать демонстрационные записи вместе с «Сакс машин».

– У меня ведь самая обычная квартира, – жалобно проговорил он, – а не Медисон-Сквер-Гарден, Эд. В любое другое время – пожалуйста, но не сейчас.

– Черт возьми, Джейк, – сказал Эдди, – мне правда некуда податься. Я готов спать в ванной или в прихожей – где скажешь.

– Господи, Эдди, у меня в ванне уже ночуют два человека, и еще один – аж в биде, понимаешь? Говорю же, народу как сельдей в бочке, Эд. Кроме шуток.

– Джейк, пойми, я бы тебя не попросил, если б дела у меня не шли так хреново…

– Эдди, ты меня знаешь, ради тебя я последнюю рубашку готов снять, но сейчас ничем помочь не могу.

– Разве у тебя нет друзей, Эдди? – спросил Анди.

– Конечно есть, – ответил Эдди. – Господи, конечно есть, просто сейчас я хочу смыться от всех, чтоб никого не видеть.

Паук перестал упражняться с большим барабаном и посмотрел на Эдди.

– Можешь немного пожить у меня, – сказал он. – Раз у тебя и вправду все так хреново, перебирайся ко мне.

– Паук, – сказал Эдди, – ты замечательный парень.

– Точно, – поддержал Джейк, – его кровь нужно разливать по бутылочкам и продавать как реликвию.

Эдди перебрался в берлогу Паука на Электрик-авеню в Брикстоне. В первый вечер они засиделись допоздна, и Эдди напился до отупения. Он сказал Пауку, что застал Марион, когда она крутила любовь с его лучшим другом, вот и пришлось на время с ней расстаться. Паук понимающе кивнул. Он согласился, что измена – скверная штука, но прибавил, что совершенно не хочет, чтобы Марион явилась сюда и закатила скандал. Эдди обещал, что такого не случится.

– Я не хочу, чтобы вы тут у меня устраивали свои разборки, – предупредил Паук. – Я серьезно, Эдди.

– Паук, – невнятно пробурчал Эдди, – вот те крест, Богом клянусь, дружище…

– Я имею в виду, ты можешь сказать ей, что живешь здесь, но мириться будете на нейтральной территории, понятно?

– Послушай, я вообще не собираюсь ей говорить, что я тут. Иначе она мигом притопает за мной.

Паук сказал, что это не больно-то честно.

– Ты ее не знаешь, Паук, – сказал Эдди. – Поверь, эта девица на все способна.

Два дня и две ночи Эдди просидел в гостевой комнате квартиры Паука, притворяясь, будто подхватил какой-то непонятный летний грипп. Скрип ступенек или стук футбольного мяча на лестничной площадке напрочь выбивали его из колеи. Он спал целыми днями, а проснувшись, чувствовал себя разбитым и отупевшим, зато по ночам, лежа без сна, думал о Марион и о том, как вероломно оставил ее. Иногда ему снились сны: он видел себя на лестнице «Брайтсайда», и на каждой лестничной площадке стояла она – стояла неподвижно, в тени, скрестив руки на груди и широко раскрыв глаза, а ее тонкое лицо покрывали бумажные буквы. Он явно хватал через край с наркотиками.

Примерно неделю спустя Паук спросил, не угнетает ли Эдди, что он ушел от Марион вот так, даже не попрощавшись. Эдди сказал, что это натуральный сексизм и вообще-то Марион не развалится на части от того, что рядом с ней нет мужчины. Он, Эдди, действует правильно. И совесть у него абсолютно чиста. Только по-настоящему сильный человек способен уйти вот так и взять всю вину на себя. Паук рассмеялся.

– Я думал, твоей вины тут нет, – сказал он.

Эдди никак не мог объяснить ему, что он хотел сказать, но Паук махнул рукой: дескать, все нормально, пусть Эдди не напрягается. Ему совершенно наплевать, в чем там у них дело. Это Эддины проблемы, и ему, Пауку, незачем в них соваться. Для себя он давно все решил. У него самого сейчас период, который он витиевато именовал «периодом целибата». С точки зрения Паука моногамные отношения ничего хорошего не сулили. Встречаешь девушку, влюбляешься, а заканчивается все скандалами и нервотрепкой. Черт возьми! Нет, Пауку такие «радости жизни» на фиг не нужны.

– Счастливые любящие пары, – фыркал он. – Нет уж, увольте!

Жилище Паука выглядело непривычно; Эдди никогда не видел ничего подобного – разве что в документальных фильмах, которые крутят ночью по четвертому каналу. Вся мебель была из стальных трубок и черной кожи – Паук подрабатывал охранником на складе офисного оборудования, – и повсюду стояли диковинные растения в глиняных горшках. Паук обожал растения. Они были повсюду – свисали с потолка, разрастались в сушильном шкафу, выползали из-под черных пластиковых панелей. В глубине души Паук был хиппи. Да-да, именно хиппи. Он яростно это отрицал, но на окне у него висел замысловатый «мобайл» из белых бумажных лебедей, а под раковиной было припрятано собрание сочинений Джони Митчелл[53]53
  Митчелл Джони (род. 1943) – канадская эстрадная певица, композитор и поэт.


[Закрыть]. В подпитии Паук начинал многословно рассуждать о Вудстоке, словно сам бывал там. Кроме того, он писал повесть «о рождении». Какие еще нужны доказательства?

Эдди занимал отдельную комнату, но матрас там был тонкий и бугристый, поэтому днем, когда Паук уходил, Эдди валялся на его кушетке, пытаясь хоть немного поспать. В комнате Паука на черном столе у стены стояла компьютер. В углу находился книжный шкаф с весьма впечатляющим набором книг – биографии художников эпохи Возрождения, романы на французском, тонкие томики стихов, но эти книги явно никогда не читали. Они были расставлены очень аккуратно, по цвету корешков, начиная с красного на нижних полках и заканчивая фиолетовым на верхней.

Жилье неплохое, только вот очень сыро. Зимой одежда Паука становилась волглой, жесткой, от сырости плесневела; чтобы хоть немного защитить ее, он покрыл внутренние стенки платяных шкафов толстым слоем фольги. Эдди не сразу к этому привык: открывая дверцу шкафа, он порой в испуге отскакивал назад, увидев свое отражение. Паук, похоже, тратил все свои деньги на шмотки. Каждые выходные он притаскивал домой огромные пакеты с новомодной одеждой из Сохо или с Кингз-роуд. В конце концов Эдди примирился с доморощенной системой защиты от влаги.

Брикстон – славное местечко, в особенности летом: множество фруктовых ларьков, лавчонок, больших магазинов, где продавали по сниженным ценам старые аудиозаписи, и прорва людей, пытающихся всучить вам совершенно ненужные вещи. Эдди нравилось гулять по главной улице, заглядывать в окна, смотреть на рокеров, и уличных певцов, и красивых девушек, слушающих хип-хоп, громыхающий из кафе и контор заказа такси. Здесь он увидел таких чернокожих, каких в жизни не встречал, – кожа у них была до того темной, что на ярком солнце казалась не черной, а темно-синей. По-ирландски чернокожих именно так и называют: fear gorm, синий человек. Впервые в жизни Эдди уразумел смысл этого выражения.

В Брикстоне всегда играла музыка. В квартирах, на рынке, в парикмахерских – везде звучал регги, соул, бибоп-джаз, блюз. А воскресными утрами к этому разнообразию присоединялись звуки гимнов из церкви пятидесятников.

Паук сводил Эдди в расположенный над прачечной клуб, где всю ночь играли блюз. «Мутные воды» и «Воющий волк». Роберт Джонсон и Элмор Джеймс. Джонни Уинтер, Сонни Терри и Брауни Мак-Ги[54]54
  Известные американские исполнители блюза и композиторы.


[Закрыть]. Строго говоря, это был клуб только для черных. Однако Паука пускали туда без проблем, поскольку однажды он оказал хозяину какую-то услугу, о которой не любил распространяться. С Эдди проблем тоже не возникло, потому что он был ирландец. В темном и маленьком помещении пахло «травкой». Опилки на полу, банки с пивом, бутылки с ромом. Вместо столов доски, положенные на ящики из-под пива. Музыку включали на полную мощность, выводя уровни на максимум. Иногда играли и «живьем», молодые ребята с расстроенными гитарами пели печальный блюз, злая всклокоченная девица долбила по клавишам старенького пианино и что-то визжала о полиции. Паук сказал, что это и есть настоящий блюз. Он сказал, что главное в этой музыке – чувство и что блюз не имеет ничего общего с суррейскими ребятишками из среднего класса, которые играют на электрогитарах, полученных от мамочек в честь окончания колледжа. Иногда Эдди и Паук сидели здесь всю ночь, не говоря ни слова, потому что музыка была слишком громкой, – единственные белые в клубе. Им не было дела до враждебных взглядов, они смеялись и пили, чувствуя себя почти счастливыми.

Однажды в пятницу вечером они пошли в Академию посмотреть на «Погиз». Но очереди оказались слишком большими, и войти они не сумели. Паук был раздосадован, а Эдди облегченно вздохнул. Здесь кишмя кишели ирландцы, все молодые и все пьяные. Он по-прежнему панически боялся встретить Марион или кого-нибудь из ее подруг. Ему с такой ситуацией не справиться, но Пауку об этом не скажешь. На обратном пути Эдди притворился, что тоже огорчен. Знал, что ведет себя как полный дурак, но ничего не мог с собой поделать.

В эти недели ему иной раз хотелось позвонить Марион, просто сказать, что с ним все в порядке, и выяснить, как дела у нее. Несколько раз поздним вечером он обнаруживал, что стоит в телефонной будке, с трубкой в руке, и набирает номер «Брайтсайда». Однажды он все-таки позвонил; трубку взял мистер Патель, голос его звучал тепло и дружелюбно. Эдди едва не заговорил с ним, хотел просто поздороваться, попросить Марион, объяснить ей все, сказать, что ему очень жаль и что он хочет, чтобы они остались друзьями. Но все-таки повесил трубку. В следующий раз, когда он позвонил, к телефону подошел кто-то незнакомый – молодой азиат, с мягким шепелявым голосом.

Эдди пытался и письма писать, длинные абзацы самооправданий, тонкие смеси большой откровенности и большой уклончивости. А как-то ночью, осушив бутылку «Саутерн комфорт»[55]55
  Крепкий сладкий алкогольный напиток.


[Закрыть], сел и написал все как на духу, ничего не скрывая, не стараясь щадить ни чувства Марион, ни свои собственные. Наутро он все разорвал и выбросил, даже не потрудившись прочесть. В глубине души он знал, что время откровенности миновало. Прошел уже почти месяц после его бегства. Разве сейчас напишешь ей, вот так просто, будто происшедшее между ними еще можно объяснить?

– Давай посмотрим правде в глаза, Эдди, – сказал Паук, – ты вел себя как ублюдок. Это не преступление. Каждый человек хоть раз в жизни так поступает. Но незачем обманывать себя и делать вид, что можешь все исправить.

В Брикстон пришло лето. Люди надели шорты и зеркальные очки. На уличных углах установили водонапорные трубы, расход воды был нормирован. От жары продукты в магазинах портились. Улицы пропахли гнилыми грушами, ананасами, бананами. Несколько сопляков, продававших воду старикам пенсионерам, загремели под арест. Молодые мужчины сидели на ступеньках ратуши, с бутылками холодного «Гиннесса». В Брокуэлл-парке одна женщина сошла от жары с ума и объявила садовнику, что она Иисус Христос. Раскаленный июль перетек в август, а Эдди так и не поговорил с Марион.

Паук ко всему относился спокойно, только сказал, что не может платить за все. Ему претит грубый материализм, но Эдди придется найти работу, или получить пособие по безработице, или торговать собой, или заняться чем-нибудь еще. Эдди устроился в другой бургер-бар, на вокзале Виктория, где, как он считал, почти нет риска встретить Марион.

С Эдди работал чернокожий парень, который умел выбивать зубами барабанную дробь. Предел восторга! В остальном все было точно так же, как в Юстоне. Правда, Эдди успел накопить кой-какой опыт и вообще привык к этой работе. Его не тошнило, когда он приходил домой по вечерам, и от начальства он никаких поблажек не ждал. Даже начал получать удовольствие. Почти. Народ смеялся над его «ирокезом», торчащим сквозь специальную щель в дурацкой бумажной шапке. Клиенты вроде бы симпатизировали ему. Он закрутил короткий роман с красивой девчонкой из Дублина, первокурсницей из Тринити-колледжа, которая приехала в Лондон на летние каникулы. Через неделю она уехала, но Эдди нисколько не огорчился. Он решил последовать совету Паука. Никаких серьезных связей, по крайней мере пока. Старался выбросить Марион из головы, не думать о ней. К его удивлению, получалось.

Но как-то раз на работе произошел странный случай. Среди дня Эдди показалось, что он видит Марион, она стояла в вокзальной суете и будто ждала кого-то. Эдди спрятался за кассой, украдкой наблюдая за ней. Она немного похудела, но выглядела хорошо в своей белой футболке и облегающих черных шортах. Она неподвижно стояла у билетных автоматов, листала журнал и время от времени посматривала на часы. Глядя на нее, Эдди почувствовал, как кровь отхлынула от лица. На миг ему захотелось подойти к ней, просто поздороваться, сказать, что он очень сожалеет, что все так получилось, что он вел себя по-свински. Он выпрямился, прочистил горло и уставился ей в спину, но потом передумал. Зашел в подсобку к боссу и сказал, что плохо себя чувствует. Потом чуть не целый час прятался в туалете, ходил взад-вперед и курил. Какой-то мужик средних лет предложил ему за тридцать фунтов пойти с ним в гостиницу. Эдди послал его подальше. Когда он вышел в зал, Марион уже исчезла. Он поинтересовался у босса, не спрашивал ли его кто-нибудь за время отсутствия. Нет, ответил тот, никто. Теперь Эдди и правда стало плохо. Он сел за стойкой на пол, обхватил голову руками, потный, дрожащий. Через полчаса босс отправил его домой.

Несколько дней Эдди просидел в квартире, кутаясь в одеяло. Выглядел он ужасно и чувствовал себя по-прежнему паршиво. Вздрагивал от каждого телефонного звонка. В конце концов начал снимать трубку с рычага и класть рядом с аппаратом, чем доводил Паука до исступления. Сперва его терзала тревога, потом чувство вины. Когда же и чувство вины ушло, он опять начал тревожиться – из-за того, что не чувствовал себя виноватым.

Он пытался бросить курить, бросить наркотики, но ничего не вышло. Когда вечерами возвращался Паук, они подолгу сидели вдвоем, укуривались до умопомрачения и слушали странные мелодии ситара. Иногда они ходили в клуб, но и там Эдди было неспокойно. Он не нравился тамошним завсегдатаям. Читал неприязнь в их глазах. Они фыркали и с кривой ухмылкой называли его «боссом».

Он пытался уйти в музыку. К середине августа репетиции наконец наладились и раз-другой даже прошли вполне прилично. Паук и Клинт прекрасно работали вместе. В итоге они сделали новую демонстрационную запись, и Джейк начал рассылать ее по компаниям звукозаписи, целуя каждый конверт перед тем, как бросить его в почтовый ящик.

Паук пытался познакомить Эдди кое с кем из девиц, что вились вокруг него и Клинта после выступлений. Некоторые были ничего, но Эдди никогда не проявлял к ним особого интереса. Паук и Клинт стали задумываться, уж не голубой ли он и не в этом ли причина его разрыва с Марион. Однажды вечером, подсев к Эдди, Паук сказал ему, что друзьям надо доверять, что все мы иногда кой-чего стесняемся и что человеческая сексуальность – это спектакль, а не монолог.

– Паук, – простонал Эдди, – ты о чем говоришь, черт подери?

Потом Эдди пришло в голову, что Марион станет просматривать «Сити лимитс» и заявится на одно из выступлений «Твердокаменных». Этого не случилось, но он стал еще более скрытным и боязливым. Выходя на улицу, непременно надевал черный вязаный шлем. Когда Клинт, Паук и Джейк выбирались в клубы Уэст-Энда, Эдди изобретал дурацкие оправдания, только чтобы остаться дома. Он выходил из дому все реже и реже, в магазин или чтобы посидеть одному в Брокуэлл-парке. А в конце концов стал появляться лишь на выступлениях, но и туда приходил последним, а по окончании немедленно уезжал на такси, словно какой-нибудь Элвис Пресли, который спешит в Грейсленд[56]56
  Грейсленд – поместье в Мемфисе (Теннесси), где жил и похоронен король рок-н-ролла Элвис Пресли.


[Закрыть] к школьнице-подростку и двойному чизбургеру, – так определил эту его привычку Джейк. Эдди говорил всем, что пение требует от него огромной отдачи и после этого ему необходимо побыть одному. Некоторое время у ребят хватало такта не смеяться над ним.

Но однажды вечером Паук припер его к стенке. Выступление было назначено в «Гордости Эрина», и Эдди наотрез отказался туда идти. Дело в акустике, сказал он, акустика там паршивая. Паук заметил, что все это чушь собачья, «Твердокаменные» играли в таких местах, где акустика была не лучше, чем в железной бочке. Эдди в конце концов пошел на попятный и признался, что дело в Марион. Встречи с ней он не выдержит. Паук рассвирепел и объявил, что Эдди законченный параноик.

– Ну что такого может случиться, – спросил он, – даже если ты где-нибудь и встретишь ее? Она ведь тебя не кастрирует, верно?

Эдди сказал, что вовсе в этом не уверен.

– Знаешь, Эдди, – сказал Паук, – иногда мне кажется, в ваших отношениях есть кое-что, о чем ты не рассказываешь.

– Et tu[57]57
  И ты (фр.).


[Закрыть], Паук? – сказал Эдди. – Слушай, отстань от меня, а?

И вот субботним вечером в конце августа Паук поставил Эдди ультиматум. Сказал, что больше так продолжаться не может, что из-за Эдди он сам чувствует себя на сцене виноватым и что все это его достало. Ему кажется, будто он живет в одной квартире с Чарлзом Мэнсоном[58]58
  Мэнсон Чарлз – убийца американской актрисы Шарон Тэйт и еще шести людей в Лос-Анджелесе в 1969 г.


[Закрыть]. Эдди должен либо взять себя в руки, либо убираться к чертовой матери.

– Я сегодня еду на кислотную тусовку, – сказал Паук. – Ты идешь со мной, Эдди, либо катишься отсюда ко всем чертям. Мне очень жаль, старик, но кто-то должен пнуть тебя под зад.

Они заспорили. За кого Паук, черт подери, себя принимает? – спросил Эдди.

– Когда мне понадобится твой совет, – сказал он, – я сам тебя спрошу.

Паук сказал, что у него от Эдди крыша едет.

– Не хочу давить на тебя, парень, – объявил он, – но если так будет продолжаться, Эдди, ты окажешься там, где у дверей нет ручек, и я вместе с тобой.

Кислотную вечеринку устраивали в цирковом шатре где-то возле Волшебной карусели (так Паук называл окружное шоссе М-25); нужно было позвонить по телефону в одиннадцать и уточнить подробности.

– Ты идешь со мной, Эдди! Либо мы идем вместе, – сказал Паук, – либо ты отсюда сваливаешь.

– Черта с два! – заорал Эдди. – Нечего мной командовать!

В машине Паук извинился, что вел себя как какой-нибудь фашист. Вечеринка Эдди наверняка понравится.

– Брось, старик, – улыбнулся он, – нельзя жить отшельником только потому, что ты боишься своей прежней цыпочки. На ней жизнь не кончается.

Эдди притворился было, что не может разобраться в карте, но это не сработало. Паук дорогу знал.

Первое, что они увидели, добравшись до места, была длинная вереница машин: старенькие «мини», «моррис-майнорз», один или два «ягуара». У шатра их обыскали парни с бычьими затылками, в рубашках с надписями «Фирма Интерсити». С такими шутки шутить не станешь. Башмаки «Док Мартенс», ремни, браслеты, пряжки, сплошные татуировки на предплечьях, а у одного или двух – даже на лице. Все вооружены бейсбольными битами и велосипедными цепями; двое держали на поводках рычащих ротвейлеров.

Внутри стоял густой запах свежего пота и амилнитрата[59]59
  Наркотик, который вдыхают, вскрывая ампулу.


[Закрыть]. Пол был сырой, скользкий и липкий. Такое впечатление, что все вокруг пьют «Лукозейд» или смородиновый сок. Из громадных подвесных динамиков гремела музыка, разноцветные огни освещали колышущееся море тел, двигавшихся в такт музыке. Огромная надпись из зеленых лампочек возвещала; «НЕ ВЕРЬТЕ ШПРИЦАМ!»

На балконе, где обычно играл цирковой оркестр, собралась компания диджеев.

Потрясные ребята. Они что-то выкрикивали в микрофоны, приплясывая и подпрыгивая, причем так быстро, что Эдди не мог разобрать ни слова. Пока один выдавал рэп, остальные стояли за его спиной, подбадривали, похлопывали по спине, прихлебывая из бутылок, в которых, судя по всему, была текила. Небольшого роста чернокожий парень в красной клетчатой шляпе сорвал настоящую бурю аплодисментов. Он выкрикивал слова в микрофон, раскачиваясь из стороны в сторону, расставив полусогнутые ноги, одной рукой придерживая шляпу, – голосил как в истерике, но ни на секунду не сбился с такта. Пол и опоры шатра вибрировали от мощных басов, Эдди чувствовал, как эта дрожь пробирает его насквозь. Обрывки «соулов» Джеймса Брауна и Ареты Франклин гулко грохотали из усилителей.

Паук выглядел так, словно умер и попал в кислотный рай. Он закрыл глаза и повторял слова припева, опустив плечи, тихонько покачиваясь из стороны в сторону. В призрачно-фиолетовом свете его белая рубашка казалась лиловой. Посредине композиции «Заплатит сполна» он вытащил откуда-то из трусов крохотную коричневую бутылочку.

– Амилнитрат, – проворковал он, – мы любим тебя.

Эдди никогда раньше не пробовал этот наркотик. Он закрыл глаза, втянул носом воздух и почти в ту же секунду ощутил, как подпрыгнуло сердце. Нюхнул еще раз – и ему почудилось, что в груди бьется какое-то живое существо. Из глаз хлынули слезы. Паук хлопнул его по спине. На Эдди волной накатила дурнота, а затем – ощущение необыкновенной легкости и счастья. Оно зарождалось в кончиках пальцев ног, поднималось вверх, к бедрам. Словно ноги у него слегка затекли, а теперь кровь снова свободно струилась по жилам. Паук показал ему большой палец: мол, все отлично.

– Взбодрись, – посоветовал он, – забудь свои печали.

Как выяснилось, у Паука здесь масса знакомых и все, похоже, были ему рады. Хорошенькие девочки мимоходом целовали его, кое-кто из хорошеньких мальчиков тоже. Паук приветствовал их своей обычной сардонической усмешкой, протягивал руку, а его приятели с размаху хлопали по ней ладонью. Паук и Эдди с многими познакомил.

– Это Эдди Вираго, ребята, – говорил он, – лето он провел в глубокой заморозке, но мы извлекли его на свет Божий.

Впервые за все лето Эдди почувствовал, что может расслабиться.

Одежда делала собравшихся до странности бесполыми. Почти все были в свободных футболках до колен, мешковатых джинсах, дорогих кроссовках. Одна-две девушки в облегающих коктейльных платьях, красных или черных, и один-два парня в шикарных костюмах, но они выглядели тут совершенно неуместно, а кроме того, им явно было неуютно и жарко. Танцующие двигались с закрытыми глазами, покачивая в воздухе высоко поднятыми руками, словно находились под водой и пытались вынырнуть на поверхность.

Паук танцевать не хотел и куда-то слинял, оставив Эдди в обществе девушки по имени Ровена, у которой была связь с крутым парнем из рекламы «Ливай-501», по крайней мере так она сказала. Работала она вроде как стилистом. По ее словам, такую работу трудно определить в двух словах. Эдди ответил, что охотно верит. Он потягивал из банки пиво и кивал в такт музыке, глядя, как Паук пробирается сквозь толпу. Судя по всему, кого-то разыскивает и блуждает по шатру с голодным видом. Потом Эдди увидел, как Паук встретился посреди зала с каким-то облезлым типом в кожаной куртке, с баками, пожал ему руку и обменялся банкнотами. Ровена сказала, что она встречалась с Роналдом Гифтом из «Файн янг каннибалз», но он теперь в ЛА. Эдди выразил ей сочувствие.

Манерный чернокожий парень на роликах начал продавать лотерейные билеты. На голове у него была японская повязка, белая, с красным кругом на лбу. Эдди хотел отказаться от билета, но девушка объяснила ему, в чем дело. Лицензий на кислотные вечеринки не дают, поэтому гости должны покупать лотерейные билеты. Призом за каждый билет была банка «Ред страйп».

– Здесь нет проигравших, – сказал парень, – по крайней мере в теории.

Эдди купил два билета и один отдал девушке.

– Настоящий мот, – с ухмылкой съязвил продавец и скрылся в толпе.

Сперва Ровена не хотела брать билет. Сказала, что не пьет, но Эдди ей не поверил. Глаза у нее были влажные, будто она только что плакала. И пахло от нее чем-то сладковатым, похожим на бренди. Эдди сказал, что, по правде говоря, он бы предпочел принять дозу. Девушка показала дилеров, цепочкой стоявших вдоль стен, словно Христианские братья на танцах в ирландской школе. Он-то думал, здесь нет наркотиков, сказал Эдди, потому-то их всех и обыскивали при входе. Ровена ответила, что некоторые дилеры платят за то, чтобы их пустили внутрь. Это вроде как патент, сказала она. Они платят, чтобы снизить конкуренцию.

Эдди и Ровена немного потанцевали, не глядя друг на друга, но вокруг было слишком много народу, вдобавок те, кто уже успел принять дозу, постоянно толкались и наступали им на ноги, так что они отошли в сторонку, сели на бордюр манежа и завели разговор о Пауке.

– Ты знаешь, что он служил в армии, – спросила Ровена, – в Северной Ирландии?

– Ни фига себе! – изумился Эдди. – Я понятия не имел.

– Да, и ему там крепко досталось. Его лучший друг погиб от бомбы, подложенной в машину. Пауку пришлось вытаскивать его, вернее, то, что от него осталось.

– Ты уверена, Ровена? – спросил Эдди. – Он никогда не говорил мне…

– Еще бы. Он не любит об этом говорить. После той истории он сильно изменился, – печально сказала она, – стал таким странным… Я совершенно его не понимаю.

– Господи боже мой, – воскликнул Эдди, – неудивительно!

– Паук в самом деле сбрендил. По-моему, он здорово не в себе, но он никогда меня не слушает.

Эдди тоже не слушал. Его внимание привлекло происходящее на арене.

Худенькая девушка с длинными темно-рыжими волосами шла сквозь толпу колышущихся тел, в руке она сжимала микрофон и что-то яростно говорила, глядя в видеокамеру. Ее эскортировали парни в джинсах, с яркими лампами, освещавшими ей волосы. Впереди вышагивала деловитая женщина в красных очках.

– Эй, – сказала Ровена, – это же Саломея, верно? Из «Атаки искусства»?

Эдди, прищурясь, всмотрелся.

– Черт побери, ну да, она самая, – сказал он. – Саломея Уайлд.

– Да, круто, – сказала Ровена.

Эдди вскочил.

– Хочешь, познакомлю? – спросил он Ровену, застегивая верхнюю пуговицу рубашки. – Мы с ней вместе учились.

Ровена отказалась. Зачем докучать знаменитостям? Тем более что ей нужно еще кое-кого разыскать. Может, попозже они с Эдди все-таки потанцуют.