Текст книги "Ковбои и индейцы"

Автор книги: Джозеф О'Коннор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

Потом она достала из сумочки маникюрные ножницы и принялась вырезать из заголовков черные буквы. С преувеличенным усердием и сосредоточенностью. Эдди смотрел на желтого человечка на листовке авиакомпании: человечек надевал маленький красный спасательный жилет, улыбался маленькой желтой улыбкой и обнимал маленькую улыбающуюся желтую жену. Потом Эдди перевел взгляд на ножницы. И вдруг подумал, что погибнуть в авиакатастрофе – не самое страшное в жизни.

В «Брайтсайде» Марион переоделась и сразу куда-то ушла, так и не сказав ни слова. Дверь она захлопнула с такой силой, что висевший у окна на плечиках выходной костюм Эдди рухнул на пол, как мертвое тело. Эдди не стал его поднимать.

Он сидел в комнате один, бренчал на гитаре и ждал. Надо же, на обоях уже почти не осталось свободного места: алфавиты занимали всю стену у кровати и противоположную стену до самых плинтусов, обрамляли окно и покрывали почти всю поверхность двери с внутренней стороны – густой лес букв. Минуло полчаса, а Марион не возвращалась.

– Ну и хрен с ней, – вслух сказал Эдди. Он открыл бутылку виски, которую дала им с собой Катрин, и налил себе изрядную порцию. Но стакан отдавал зубной пастой, и Эдди вылил виски в раковину, как «завязавший» алкоголик в мыльной опере. Еще через час он спустился вниз поговорить с мистером Пателем о похоронах.

Мистер Патель сокрушенно сказал, что должен идти к оптовикам. Выглядел он встревоженным и был явно в плохом настроении. Он попросил Эдди подежурить на регистрации, пока его не будет. Эдди ответил, что вообще-то ему это не с руки; прекрасно, сказал мистер Патель, если кому-нибудь захочется ограбить гостиницу, пусть грабят, ему все равно. Потом взял ключи от фургончика и вышел.

Сидя за регистрационной стойкой, Эдди позвонил нескольким людям, но, как выяснилось, все были заняты. Рут и Джимми обставляли комнату для гостей. Клинта не было дома, а Джинджер и Брайан не желали с ним разговаривать. Он набрал номер Джейка, но и его не застал: автоответчик сообщил, что Джейк ушел на вечеринку и не вернется до утра. Было четыре часа, и Эдди не очень понял, когда было записано сообщение – сегодня или вчера. «Вечеринки, – говорил Джейк, явно подражая Бадди Холли, – это круто!»

Он выдвинул ящики, заглянул внутрь, но не обнаружил ничего интересного. Потом зарегистрировал двух австралиек с рюкзаками, в остальном все было тихо.

– Когда угодно выписаться можно, – с улыбкой заявил Эдди, – а вот уйти нельзя.

Девицы недоуменно переглянулись.

– Цитата. «Отель „Калифорния“», – объяснил Эдди. – «Иглз».

Похоже, девицы шутку не поняли, но все равно засмеялись. Потом принялись рассказывать Эдди обо всех странах, где побывали. Такое впечатление, что этот рассказ они вызубрили наизусть. Когда Эдди спросил, где им понравилось больше всего, они сказали, что дешевле всего было в Сальвадоре. До Никарагуа они не добрались.

– Жаль, – сказал Эдди. – Насколько я знаю, это замечательная страна. Там все политики – артисты.

Девицы сказали, что это скорее относится к Австралии.

– Хреновые артисты. – Обе засмеялись.

– Эй, девчонки, – окликнул их Эдди, когда они направились к лестнице, – знаете анекдот про австралийского студента? Поехал в Европу и два года слонялся вокруг колледжа.

Мистер Патель вернулся по-прежнему в дурном настроении. Возле оптовки он неправильно припарковался, и полиция поставила ему на колеса блокиратор, а на обратном пути у него спустила шина.

– Ну как нарочно! – твердил он. – Пропади все пропадом!

Давненько Эдди не слыхал, чтобы мистер Патель ругался. Мистер Патель просмотрел регистрационную книгу с таким видом, будто ожидал за время своей отлучки огромного наплыва клиентов.

– Иногда, – вздохнул он, – я сам не могу понять, на кой черт мне все это.

Он сказал, что Марион слишком много времени проводит на своей второй работе. А это против уговора. И, выразив надежду, что Марион не злоупотребляет его хорошим отношением, попросил Эдди поговорить с ней.

– Нетушки, мистер П., – ответил Эдди. – Сами с ней разбирайтесь.

Стиральная машина мистера Пателя была сломана, поэтому Эдди пошел в прачечную на Маркем-стрит. Там он и сидел, жуя гамбургер и глядя, как вращается в барабане стиральной машины белье. Время от времени в прачечную забредали молодые люди, оглядывались по сторонам и снова исчезали на улице. Приходили старухи, позвонить по телефону-автомату. Людей, которые вправду стирали белье, было совсем немного. Удивительно, как владельцам прачечной удается сводить концы с концами.

У женщины за стойкой сверкала во рту золотая коронка со звездообразной дыркой. Пальцы потемнели от никотина. Она предложила Эдди чашку чая, но он отказался. Женщина бродила по прачечной, шлепая тапками и рассуждая сама с собой. В помещении пахло потом и табачным дымом, ко всему этому примешивался запах мыла. Впрочем, если не считать мыла, тут пахло так же, как повсюду в Лондоне. Старостью.

– Вы не поверите, в каком виде сюда приносят одежду, – бормотала женщина. – Совсем люди стыд потеряли.

Эдди сказал, что это сущая правда.

Вернувшись в «Брайтсайд», Эдди немного посидел в холле, надеясь, что кто-нибудь позвонит. На вопрос мистера Пателя, где его подруга, Эдди ответил, что понятия не имеет. Мистер Патель заметил, что это нехорошо; Эдди пожал плечами.

– Разлад в отношениях, – назидательно сказал мистер Патель, – скверная штука и для мужчины, и для женщины.

Иногда мистер Патель говорил ужасные вещи. Эдди встал и вышел на улицу, оставив сумку с бельем на кресле в холле. Даже куртку не накинул.

Некоторое время он бесцельно бродил по городу, пытаясь во всем разобраться.

На Пикадилли-Серкус он понял, что по уши влюблен. Точно, влюблен. А ее нелепое поведение опять-таки свидетельствовало только об одном: она тоже вправду влюблена. Эдди и это знал. Господи, да ведь она действительно любит его! Так любит, что не может совладать со своими чувствами, и он тоже, хоть и не понимает отчего. Наверно, и не поймет никогда. У Марион обостренная чуткость ко всему, как у человека, лишенного верхнего слоя кожи. Черт побери, скорее даже как у человека вовсе без кожи – обнаженная плоть, нервы и кости. Все, от боли до наслаждения, она воспринимала намного острее и глубже, чем любой из знакомых Эдди людей. Тут-то и кроется главная причина всех сложностей. Марион – это сплошная эмоция.

Он зашел во французский бар, выпил три стакана пива и купил пачку «Голуаз». Но потом к нему подсела какая-то полусумасшедшая оборванка и принялась талдычить про генерала Де Голля, Эдди не выдержал и ушел. Послонялся по Чайнатауну, глядя на разделанных уток в витринах ресторанчиков, – птицы выглядели так, словно по ним проехался паровой каток. Воздух полнился запахом чеснока и имбиря, из открытых окон верхних этажей доносились сердитые голоса и звон посуды. Неподалеку от Ковент-Гардена Эдди купил у знакомого дилера пару «колес». Потом вернулся в Чайнатаун и попробовал зайти в «Крюгерз», немецкую пивную, где вечно толклись ирландские яппи.

Швейцар его не пропустил. Из-за прически.

– Вид у тебя, парень, слишком вызывающий, – пояснил швейцар.

Ему-то лично все равно. Таково распоряжение хозяев. Пусть Эдди поверит ему на слово. Он говорит правду, спорить бессмысленно. Тем не менее Эдди начал спорить. Сказал, что здешний менеджер – его близкий друг. Вышибала ответил, что внутрь его не пропустит, будь он хоть президент США. Эдди спросил имя швейцара и записал его в блокнот.

– Отлично, – сказал он. – Посмотрим, как ты запоешь, когда останешься без лицензии.

Вышибала устало вздохнул.

– Жди, – улыбнулся он, – может, дождешься!

Эдди уже собрался уходить, когда дверь пивной распахнулась. Мимо прошли двое респектабельных яппи, обсуждавших какую-то девчонку, а из прокуренного бара, перекрывая лязг и вой музыки, до Эдди донесся знакомый смех. Он подошел к окну, протер рукавом грязное стекло и заглянул внутрь.

У стойки сидели Джимми и Рут и болтали с двумя парнями в двубортных костюмах. Эдди видел их со спины, но тем не менее узнал. Вруны проклятые. Он постучал по стеклу, но они не услышали. На голове у Джимми была розовая бумажная корона, он что-то взахлеб рассказывал, руки в боки, раскачиваясь из стороны в сторону и виляя задницей, – явно кого-то изображал. Рут положила руку на ляжку парня, который стоял рядом с ней, от смеха она была красная как рак.

Эдди решил пойти домой пешком. Ехать на метро не было настроения.

Никому нельзя верить, думал он. Этот город полон лжецов и кретинов.

На Президент-стрит Эдди обнаружил, что Марион уже дома. Он сел на тротуар, подперев голову руками и глядя на освещенное окно их комнаты.

Потом проскользнул в кухню и приготовил чашку кофе. Чувствовал он себя прескверно. Будто погружался в сумрак, в глубокую воду. Он не мог ни на чем сосредоточиться, внутри росла тревога: словно гигантский ленточный червь разворачивал кольца у него в животе.

Когда Эдди лег в постель, Марион отодвинулась от него. Она не спала. Он понял по ее дыханию.

В комнате было жарко и душно. От движения воздуха буквы на стенах еле слышно шелестели. Под окном полночи выли сирены, и Эдди не мог заснуть.

Утром, когда Эдди проснулся, Марион в комнате уже не было. Он огляделся в поисках записки, но ничего не нашел. Внезапно что-то привлекло его внимание – на потолке красовались черные буквы «ABC». Буквы словно бы насмехались над ним. Бросали ему вызов. Эдди снова лег на кровать и уставился на эти буквы прямо над головой. Долгое время он даже не мигал. Потом все же моргнул. И в этот самый миг понял, что дальше так продолжаться не может.

Эдди пришлось искать новую работу. Он наведался на биржу труда, но обнаружил, что это название звучит как насмешка. Тогда он стал просматривать газеты. Требовались рекламные агенты и программисты; других вакансий не было. С этим ему не справиться. Даже и пробовать нечего. Он решил попытать счастья в ресторанах – может, удастся устроиться официантом, но все упиралось в одно и то же. В его прическу. Он спросил у мистера Пателя, не нужны ли ему помощники в столярке, но мистер Патель усомнился, что Эдди вообще представляет себе, с какой стороны браться за долото. К тому же дело раскручивалось медленно, новых работников нанимать рановато. Они и так еле-еле сводят концы с концами. Все этот Найджел Лосон. С тех пор как повысили процентные ставки по закладным, никто не хотел тратиться на ремонт.

В конце концов Эдди обратился в закусочную на вокзале Юстон, где видел объявление, что требуются работники в ночную смену. Управляющий (его звали Джейсон) сказал: ладно, но работы много, а оплата стандартная, без надбавок. Выбирать не приходится, сказал Эдди. А Джейсон объявил, что это лучшая новость за последние десять лет. Зубоскал хренов.

Для начала Эдди приставили к грилю. По пять часов кряду он торчал возле раскаленной решетки, с идиотской картонной шапкой на голове, переворачивая лопаточкой мясо для бургеров. Он то и дело обжигал пальцы, а руки до локтя были покрыты мелкими красными пятнышками от брызг кипящего жира. Пот ручьем катился по лицу, капая на шипящий металл. Каждые пять часов работникам давали пятнадцатиминутный перерыв, чтобы перекусить (на 1,37 фунта). Количество еды зависело от того, сколько ты проработал в закусочной. Эдди вообще ничего не ел. В первый же день у него на глазах какой-то рыжеволосый веснушчатый толстяк высморкался над грилем – сопли разлетелись по куриному мясу.

Но это бы еще полбеды. Хуже всего была сама еда, окружавшая его со всех сторон. Огромные, разъезжающиеся по швам картонные коробки с бургерами, тяжеленные пластиковые мешки с чипсами, бочонки с густым тягучим сиропом, гигантские банки корнишонов в зеленом рассоле, бесконечные бутылки томатного кетчупа и кошмарные мусорные баки, переполненные гниющими объедками. Подумать страшно. В первую ночь, придя домой после смены, Эдди боялся, что его стошнит. На следующую ночь его действительно стошнило. Он стоял, склонившись над унитазом, и его выворачивало, пока желудок не опустел.

Он попросил, чтобы его перевели за стойку, но Джейсон отрезал: ни в коем случае.

– Избавься от этой прически, – сказал он, – тогда и поговорим. А до тех пор лучше тебе не быть на виду.

Ночью Эдди снова вырвало.

Должно быть, Марион его пожалела. Утром, когда он встал, в ванной было чисто. Эдди счел это знаком грядущего примирения. Он позвонил ей в супермаркет, но какой-то тупица ответил, что девушка с таким именем в супермаркете не работает, а если б и работала – по телефону болтать запрещено. Эдди сказал, что точно знает: Марион работает у них.

– Нет, – твердил парень, – у меня в списке ее нет.

Он сказал, что Эдди не понимает: будь она здесь, ее имя стояло бы в списке. Эдди посоветовал парню проверить список, но, перезвонив через некоторое время, получил тот же ответ.

Когда вечером Марион вернулась, Эдди уже ушел на работу. Когда он вернулся, она крепко спала. А когда проснулся утром, ее снова не было.

Так продолжалось несколько дней: они толком не виделись. Через неделю практически перестали видеться вообще. Казалось, время потекло быстрее. Эдди видел Марион только спящей, в остальном же единственным знаком ее присутствия был запах духов, который Эдди неизменно ощущал по ночам. И еще – треклятая цепочка черных букв, упорно ползущая через потолок к окну.

Эдди пытался перейти в дневную смену, но Джейсон отказывал. Дневные вакансии были заняты. Днем на работу выходили пенсионеры и студенты. Если Эдди хочет работать днем, пусть ищет другое место. Эдди начал впадать в отчаяние.

Насчет «лампа», то бишь найма гуртом, Эдди узнал от Джейка. Происходило это на территории одного из криквулдских автопарков: придешь к восьми утра – имеешь шанс оказаться одним из трех сотен человек, кому посчастливится денек «полевачить» на строительстве. Тридцать пять фунтов в день, никаких вопросов, никакой страховки – и пой сколько хошь старый добрый рок-н-ролл. Эдди этот вариант не слишком улыбался, но деньги были на исходе, а обратиться больше некуда.

И однажды утром он отправился в Криклвуд, но в число везунчиков не попал. Автопарк здорово смахивал на задворки Чикаго времен Великой депрессии: шеренги молчаливых мужчин с красными ирландскими лицами, в грязных комбинезонах и майках с эмблемой Кубка мира, все кашляют, сплевывают мокроту, курят дешевые сигареты. Боссы приезжали на «мерсах» и «ягуарах» – жирные толстые ублюдки в дорогих, обсыпанных перхотью пиджаках с Савил-роу. Видом они напоминали ирландских муниципальных чиновников. Тех, что покупают итальянские кожаные туфли ручной работы, но никогда не меняют носков. По их мнению, Эдди выглядел как пай-мальчик, который в жизни не занимался тяжелой работой. Проницательные, сволочи. Поинтересовались, знает ли он, чем шифер отличается от толя, и он ответил, что тем же, чем Шиллер от Бёлля. Они не оценили юмора.

Эдди все время старался понять, когда именно все пошло наперекосяк. Он был одержим мыслью о провале, не о любви. Иногда подумывал уехать. Иногда считал, что им нужно только серьезно поговорить и разобраться в своих проблемах. Но каждый раз, когда он посреди ночи затевал разговор, Марион холодно молчала. Он сказал об этом Джейку. Джейк воспринял ситуацию философски.

– Если хочешь холодного пива, – провозгласил он, – держи его у сердца моей бывшей жены.

Так называлась любимая песня Джейка, в стиле кантри. Он словно и не понимал, что ситуация с Марион угнетает Эдди, мешает ему сосредоточиться на музыке. Говорил, что Эдди слишком эгоистичен. Эдди возражал, что он вовсе не эгоист, а просто впечатлительная натура. Джейк сказал, что, как свидетельствует жизненный опыт, грань между тем и другим очень тонка.

– Любовь ранит, Эдди, – грустно улыбнулся он, – пора это понять. Не все в ней лунный свет и шоколад.

– Господи, Джейк, – сказал Эдди, – вот спасибо! А то я без тебя этого не знал!

В свободные дни Эдди играл с «Твердокаменными». А свободных дней у него сейчас было полным-полно. Джейк сидел в уголке, сворачивал бесконечные косячки, которые, казалось, толком и не курил, и хлопал себя по ляжке в такт музыке.

Новым ударником был Паук Симмс – крутой малый и жуткий модник. Он одевался как модель из «Фейс», а на его губах вечно блуждала недовольная гримаса. И походка у него была странная – точь-в-точь заводной манекен. Но на ударных он творил чудеса. Не зря года два служил в военном оркестре. Все у него подчинялось четкому военному ритму, и на репетиции он всегда приходил первым. Эдди не сразу привык к нему. Поначалу, ожидая перед репетиционным залом Клинта, Анди и Джейка, оба держались несколько скованно и не находили тем для разговора.

Паук принимал ЛСД. Все выходные он разъезжал по дорогам в поисках амбаров, где гуляли сквозняки, и заброшенных складов, где можно было заправиться «кислотой». Он обожал эти психоделические тусовки и твердил Эдди, что тот даже не представляет себе, сколько теряет. Эдди отвечал, что верит ему на слово.

Бас-гитарист Анди, красивый парень из Эдинбурга, с короткой стрижкой, ездил на подержанном «шевроле» с плоским верхом. Он был самым опытным музыкантом в группе и работал уже много лет. Джейк называл его Анди «ЛА» Маккрори, так как Анди довелось работать в Лос-Анджелесе и теперь он вечно хвастался, что видел в ночном клубе Принца.

Анди и Паук были профессионалами – компетентными, умелыми, но немного бездушными. Если Эдди импровизировал какую-нибудь секвенцию – они точно повторяли ее, иногда слишком уж точно.

– Добавьте души, – говорил Эдди, прижимая руку к сердцу, – ну, хоть чуточку! Нутром почувствуйте!

В ответ Анди говорил, что Эдди учился на записях Кайли Миноуг.

– Нутро там вообще-то ни при чем, – говорил он, почесывая затылок.

А Паук решал проблему «нутра» на свой лад: играл громче, хотя Эдди хотелось вовсе не этого.

– Старайтесь почувствовать, – твердил Эдди, – сердцем, нутром!

Иногда Джейк приводил парней из «Сакс машин», второй своей группы, чтобы уплотнить звук в некоторых местах. Эдди недолюбливал духовые инструменты, но не мог не признать, что эти парни играют классно, однако его до крайности раздражали их дурацкие приплясы и прищелкиванье пальцами в паузах.

В перерывах между композициями Анди и Паук исполняли импровизации в стиле жесткого рока – обычно «Лестницу в небо» и «Лейлу», которые никогда не получались у них нормально, а ребята из «Сакс машин» играли Джона Колтрейна, доводя Эдди чуть не до исступления.

Домой он приходил охрипший, с сорванным голосом – больше не от пения, а от крика. Джейк говорил, что этого надо было ожидать. Ведь музыка – огромный плавильный котел, и Эдди должен впитывать чужие идеи и влияние. Эдди отвечал, что у плавильных котлов есть одна проблема: при нагревании на поверхность всегда всплывает пена. Джейк отвечал, что Эдди не в меру циничен.

– Не понимаешь ты людей, Эдди, – вздыхал он. – Иногда я просто не знаю, что с тобой делать.

Однажды вечером в мае ситуация достигла критической точки.

После крайне неудачной репетиции Эдди тогда вернулся домой поздно и прошел прямиком на кухню. Он опять принял дозу и уже почти решил порвать с «Твердокаменными» и начать все сначала. Джейк его доконал. Вечно сидит, смотрит на часы, ждет конца репетиции и сразу уходит, ни на минуту не задержится. Клинта все это тоже достало. Он считал, что им было куда лучше в старом гараже, с «Жрицами меда».

А тот факт, что «Жрицы» с новым гитаристом и певцом выехали в европейское турне «Каменных роз» в качестве группы поддержки, опять-таки бодрости не прибавлял. Когда Эдди прочел об этом в газете, он чуть не умер от зависти. Джейк воспринял новость с презрительным смешком. Все эти группы поддержки – сущая могила, сказал он.

– Когда я с вами закончу, парни, – пообещал он, – «Розы» будут у вас в ногах валяться, умоляя взять их в качестве группы поддержки.

Может быть, сказал Эдди, но пока что «Жрицы меда» катаются по Европе, а хреновые «Твердокаменные» сидят в полном дерьме. Джейк ответил, что это вопрос времени.

– Терпение – добродетель, Эдди, – успокоил он, – как говаривал Билли Брагг.

Может, оно и так, сказал Эдди, но у него запас этой добродетели на исходе.

Сидя в холле «Брайтсайда» с чашкой кофе, Эдди чувствовал, как все плывет у него перед глазами. Он сидел неподвижно, потому что был не в силах пошевелиться. В мозгу вертелась одна-единственная четкая мысль: теперь понятно, почему такое состояние называют «обсадиться». Потому что садишься и больше ничего делать не можешь – сидишь, и все. Расширил сознание, черт подери! Полные кранты. Группа у него дерьмовая. Марион с ним не разговаривает. Денег нету. Потолок кружился волчком. Когда Эдди глянул в окно, то увидел только размытые неоновые полосы. А в довершение всех бед из кухни доносилась вонь подгоревшего карри и прокисших бобов.

Поднимаясь по лестнице, Эдди заметил, что ковер мокрый. Сперва он решил, что ему показалось. Секунду-другую он стоял на ступеньках, переступая с ноги на ногу, тихонько хихикая и рассуждая про себя, что, наверное, дурь и вправду была хороша. Но ковер промок насквозь, ошибки быть не могло. Чем выше он поднимался, тем больше хлюпало под ногами. В темноте зеленым огнем горела надпись «ВЫХОД». Когда Эдди добрался до пятого этажа, у него даже брюки промокли до щиколоток. Тут уж не до смеху. Откуда-то разило жуткой вонью. Эдди снова остановился. Краешком своего истерзанного усталого сознания он уловил какой-то шум. Тяжелый, назойливый механический звук. Притом неправильный. Точно неправильный, даже думать нечего. Что-то явно не так.

Эдди свернул за угол, цепляясь рукой за перила.

Впереди, на площадке перед дверью их номера, он увидел стиральную машину мистера Пателя. Она раскачивалась из стороны в сторону, а из-под ее загрузочной дверцы бежала мыльная вода.

Эдди замер, тупо наблюдая, как вода ритмично, волнами выплескивается из машины. Потом крепко зажмурился, снова открыл глаза и шагнул к машине, в глубине души отчаянно желая только одного: очутиться за миллион миль отсюда.

Он попробовал закрыть дверцу, но обжег руку, а когда дотронулся до машины, она тихо зарычала, как живая, будто ей это не нравится.

– Ч-черт! – взвыл Эдди, сунув в рот обожженный палец. Из-под машины пахнуло дымом, в нос Эдди ударил едкий химический смрад.

Эдди сбегал в ванную за полотенцем и плотно обмотал им руку. Присел на корточки и снова попытался закрыть дверцу. Похоже, запор сломался. Он подпер дверцу стулом – вода начала выплескиваться через верх. Брызги летели ему в лицо. Стиральная машина громко запыхтела.

Эдди встал, провел рукой по «ирокезу». Теперь вода стекала по лестнице ручьем, капала со ступенек. Эдди вдруг почувствовал, что в голове прояснилось.

Что же делать? – растерянно думал он. Часов у него не было, но и так ясно, что время позднее. Он попробовал разбудить Марион, но она крепко спала. На двери висело наглаженное форменное платье. Эдди тряхнул Марион за плечо, позвал по имени, но она не проснулась. А когда тряхнул еще раз, она пробормотала что-то, жалобно и неразборчиво. Эдди постоял в комнате, глядя на нее.

Он перевел взгляд на алфавиты, заполонившие все стены и прямой линией разделившие потолок надвое. Потом опять посмотрел на Марион. Она казалась такой невинной, что Эдди, хоть и был уверен в обратном, не стал разрушать иллюзию. Ее рука сжимала край простыни. На миг ему ужасно захотелось юркнуть к ней под одеяло, а утром прикинуться, что ничего не видел и не знал. Он снова выглянул на площадку. Ковер целиком скрылся под густой серой пеной.

Стиральная машина начала вибрировать, мотор глухо и грозно застучал. Эдди опять пошел в ванную, ополоснул лицо водой. На стене ванной кто-то накорябал номер телефона. Эдди глянул в зеркало. Чертовски типично.

Он на цыпочках прошел по мокрому коридору и постучал в дверь мистера Пателя. Сперва никто не ответил. Он постучал еще раз.

– Уходите, – недовольно рявкнули за дверью. – Я сплю.

Эдди прочистил горло и собрался с мыслями. Прижался лбом к двери.

– Мистер П., – громко прошептал он, – это я, Эдди Вираго, вы не можете… э-э… выйти на минутку?

Ответа не последовало, он постучал громче, повторил свою просьбу.

Щелчок выключателя, непонятные ругательства. Потом в дверях появился мистер Патель, моргая от света и завязывая пояс ярко-красного халата. Вид у него был злющий, но он молчал, по крайней мере вначале. Просто смотрел через плечо Эдди в коридор, на подвывающую стиральную машину.

А потом он начал браниться:

– Ах ты, сволочь! Чертова дрянь, гадюка…

Эдди даже не успел сказать ему, что произошло. Мистер Патель сам увидел.

– Ах ты, черт! – твердил он.

– Да, – сказал Эдди, – я тоже так думаю.

Они подошли к машине, потыкали в кнопки. Эдди сказал, что в отношении машин он немного луддит[52]52
  Луддиты – участники стихийных выступлений против применения машин в Англии в конце XVIII – начале XIX в.


[Закрыть], но мистер Патель не понял, что он имеет в виду. На Эдди снова накатывал «приход». Как только он начинал думать о том, что обсадился, это ощущение возвращалось. Он чувствовал себя как персонаж мультфильма, который бежит по кромке обрыва и не падает, пока не глянет вниз. Он глаз не мог отвести от рук мистера Пателя. Они были такие красивые, тонкие и изящные, как у скульптора, – прекрасный маникюр, резко очерченные костяшки. У Эдди мелькнула мысль, что мистер Патель мог бы стать прекрасным гитаристом и играть блюзы; он даже хихикнул. Мистер Патель потихоньку свирепел. Он с размаху наподдал машину ногой, потом пнул ее еще раз, но тотчас взвыл от боли и запрыгал на одной ноге, обхватив руками ступню другой. Потом треснул кулаком по крышке. Горячая вода плеснула фонтаном, прямо ему на халат. Он зажмурился и заскулил от боли.

Внезапно Эдди осенило:

– Слушайте, мистер П., может, выдернем шнур из розетки, а?

– Чем стоять тут и молоть языком, – бросил мистер Патель, – возьмите и выдерните!

Клок белой пены на верхней губе сделал его похожим на Санта-Клауса. Эдди провел рукой по волосам, потом наклонился к розетке, но тут мистер Патель прямо взбесился.

– Что ты делаешь, мать твою? – гаркнул он, хлопнув Эдди по руке. – Ты что, идиот, хочешь, чтобы нас шарахнуло током?!

Эдди недоуменно воззрился на него.

– Вода и электричество, – прошипел мистер Патель, фыркнув в преувеличенном изумлении, – им нельзя соприкасаться, идиот, ты что, не знаешь? Неужто тебя в колледже не учили?

Секунду они смотрели друг на друга. Эдди сказал, что специализировался по английской литературе.

– Если вы хотите, чтобы я рассказал о семиотике, – пожалуйста.

Мистер Патель подбоченился.

– Мне что, на пальцах объяснять? – завопил он, делая рукой рывок. – Дерни за провод. Вот так. – Он повторил свое движение. – Вытащи эту сволочь.

– По-вашему, я вправду должен это сделать? – спросил Эдди.

Машина взревела, исторгнув из-под верхней крышки поток вонючей жижи, которая стекла по белой эмали, оставив на ней грязные полосы.

Мистер Патель принялся рвать на себе волосы.

– Убирайся отсюда! – орал он. – Я сам все сделаю!

В дверях возникла миссис Патель, закутанная в розовое одеяло, которое при каждом движении выставляло напоказ ее бедра. Распущенные волосы, черные и блестящие, падали ей на спину, и когда она качала головой, то выглядела очень красивой. Мистер Патель что-то сказал ей, но она даже не думала уходить. Взглянула на Эдди, плотнее завернулась в одеяло и откинула волосы за уши. Ее лиловые глаза спросонья были совсем темными.

Мистер Патель уперся ногой в стену и потянул за провод. Он тяжело дышал, пот градом катился по лицу, на руках проступили жгуты вен. Миссис Патель жестом попросила Эдди помочь ее мужу, но мистер Патель объявил, что помощь ему не нужна. Эдди пожал плечами. Миссис Патель поморщилась.

От стены полетели искры.

– Вот ч-черт! – Эдди попятился.

Яркая голубая вспышка осветила площадку. Шнур оторвался из вилки; мистер Патель пошатнулся и чуть не упал, ударившись головой о перила. Половина вилки осталась в розетке, и оттуда хлестали искры – они были повсюду, трещали на перилах, бились о стены, метались в воздухе. Стиральная машина еще несколько минут вибрировала и рычала, потом с омерзительным треском содрогнулась и затихла. Только таймер продолжал угрожающе тикать.

Именно в этот момент из комнаты появилась Марион, в трикотажной майке и голубых штанишках. Глаза у нее были мутные, лицо бледное. Эдди посмотрел на нее; она отвела взгляд. Вода плескалась вокруг ее босых ног, текла в комнату, но Марион будто и не замечала. Хриплым голосом спросила у мистера Пателя, что случилось. Ответить он не успел, только крикнул:

– Отойдите!

Стиральная машина взвыла и с оглушительным треском взорвалась.

Крышка перелетела через перила, сшибла бра и упала в холл. Вода хлынула вниз по лестнице, сквозь дверцу вынесло мокрую одежду. Мистер Патель вцепился в балясину перил, словно боялся, что его смоет наводнением. Он был весь в пене и яростно чертыхался.

И тут миссис Патель начала смеяться. Мистер Патель выпрямился и свирепо уставился на нее – будто вот-вот кинется с кулаками. Миссис Патель показала на мужа пальцем и изобразила на лице ярость, явно передразнивая супруга; потом опять засмеялась и закрыла дверь.

Потом засмеялся и мистер Патель. Запрокинув голову, он громко хохотал, кашляя, вытирая глаза, и Эдди тоже неуверенно засмеялся. В коридор вышли другие постояльцы и опять-таки засмеялись. Смеялись все, кроме Марион. Она стояла неподвижно, обхватив себя руками, словно пыталась согреться. Лицо у нее было совершенно белое. Она глянула вниз на свои ноги, и взгляд ее потемнел от испуга, словно под ногами была не грязная вода, а кровь. Она ничего не сказала, только сжала руками виски и ушла в комнату, закрыв за собой дверь. Двигалась она как деревянная фигурка на старинных часах.

Часом позже, когда последствия катастрофы кое-как устранили, Эдди пошел спать. Марион не спала. Ковер в комнате насквозь промок и был непоправимо испорчен. Сладковатый запах стирального порошка словно бы сочился отовсюду.

Эдди снял рубашку, повесил ее на спинку стула. Извинился за позднее возвращение. Марион молчала, но Эдди это ничуть не удивило.

– Три часа ночи, – наконец сказала она, – я волновалась.

Первые слова, какие он услышал от нее за целый месяц.

– Где ты был? – спросила она.

– Послушай, – взмолился Эдди, – я устал, давай погасим свет и вздремнем.

Он щелкнул выключателем, и все погрузилось во тьму, только за окном лиловело облачное небо да вспыхивали неоновые огни рекламы. Марион отодвинулась к стене, как можно дальше от Эдди.

Она была рядом, и от этого стало еще хуже. Эдди замерз и промок. Лежал на спине, заложив руки за голову.

– Марион, – осторожно начал он, – это безумие. Так продолжаться не может.