Текст книги "На отмелях"

Автор книги: Джозеф Конрад

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)

– Раджа Лаут уже сделал свой выбор. Он живет у Белараба с белыми людьми, которые все собрались, точно пойманная в ловушку дичь, в ограде Белараба. Почему бы тебе тем временем не пойти туда, где все открыто и где ты можешь поговорить с друзьями Тенги, сердца которых болят от сомнений? Раджа Хассим, и госпожа Иммада, и Даман, вождь живущих на море людей, не знают теперь, кому верить, кроме разве тебя, туан, хранителя стольких богатств.

Подъехавший на челноке дипломат на минуту смолк, чтобы подчеркнуть вес последнего аргумента.

– А у тебя нет средств их защитить. Мы знаем, сколько у тебя вооруженных людей.

– Зато они хорошие воины, – беззаботно отвечал Иоргенсон, кладя локти на поручень и всматриваясь в плавучее темное пятно, откуда слышался голос хитрого посланца Тенги. – Каждый из них стоит десяти вас.

– Да, верно, туан. Каждый из них стоит, может быть, и двадцати наших. У тебя достаточно людей, чтобы хорошо сражаться, но недостаточно для того, чтобы победить.

– Один Аллах дает победу, – раздался внезапно голос Джафира, который, стоя рядом с Иоргенсоном, внимательно слушал разговор.

– Истинно, – послышался вежливый и равнодушный ответ, – Так что же, белый человек, захочешь ли ты сойти на берег и стать вождем вождей?

– Я уж бывал им раньше, – с большим достоинством отвечал Иоргенсон, – а теперь я хочу только мира. Но я не пойду на берег к людям, которые потеряли рассудок, пока раджа Хассим и его сестра не возвратятся ко мне на корабль и не расскажут мне сами о своей дружбе с Тенгой.

С каждой минутой Иоргенсон чувствовал все большую тревогу. Самый воздух, казалось, дышал предчувствием надвигающейся беды в эту ночь, которая не принесла с собой ни войны, ни мира и в которую не раздавалось никаких звуков, кроме угрожающе-льстивого голоса посланца Тенги.

– Нет, этого нельзя. Но, о туан, сам Тенга готов приехать к тебе на корабль поговорить с тобой. Он поистине готов приехать и хочет быть у тебя очень скоро.

– Да, с пятьюдесятью лодками, наполненными самой худшей сволочью с Берега Убежища, – саркастически заметил Джафир, перегибаясь через перила. Снизу, с темной воды, до него донеслось зловещее:

– Может быть.

Иоргенсон помолчал, словно дожидаясь вдохновения, и вдруг заговорил своим замогильным голосом:

– Передай от меня Тенге, что если он приведет с собой раджу Хассима и его сестру, я встречу его и его вождей с приветствием, сколько бы лодок с ним ни приехало. До его лодок мне мало дела. Теперь ты можешь уезжать.

Наступило глубокое молчание. Было очевидно, что посланец уехал, держась в тени берега. Иоргенсон повернулся к Джафиру.

– Смерть среди друзей – празднество, – процитировал он, бормоча под нос.

– Поистине, – с мрачной горячностью подтвердил Джафир.

VI

Тридцать шесть часов спустя Картер сидел один с Лингардом в каюте брига. Во время паузы он почти физически ощущал тяжелую, бездыханную тишину отмелей, ждущих заката.

– Я не ожидал увидеть кого-либо из нас живым, – начал опять Картер своим обычным тоном; в манерах его чувствовалось, однако, гораздо меньше небрежности, точно за эти несколько дней ответственной работы он получил более зрелое представление об окружающем мире и о том месте, которое он в нем занимал.

– Еще бы, – пробормотал Лингард.

Апатия этого человека, которого до сих пор он видел всегда под влиянием какой-нибудь кипучей страсти, юному и энергичному Картеру казалась положительно страшной. С тех пор как он очутился наедине с Лингардом, он все время пытался скрыть это впечатление с бессознательной деликатностью ребенка.

Пока он объяснял Лингарду мотивы, побудившие его прибегнуть к придуманной им мере, он невольно спрашивал себя, что такое стряслось с Лингардом. Да и, кроме того, ему хотелось услышать слово похвалы.

– Ну, что же, капитан? – продолжал он. – Понравилось бы вам, если бы вы, придя сюда, нашли на отмели только два обгорелых остова?

Он подождал немного и затем из сострадания отвел глаза от этого неподвижного взгляда, от этого истомленного, со впалыми щеками, лица, от этого неукротимо сильного тела, внезапно лишившегося всего своего огня.

«Он не слышит меня», – подумал Картер и повысил голос, не изменяя, однако, его сдержанного тона.

– Вчера утром я был в каюте, когда мы почувствовали удар, но грохот показался нам отдаленным громом. Я бросился к двери, а Шо заорал во всю мочь: «Землетрясение! Землетрясение!» Даю вам слово, что он грохнулся на пол и скатился вниз головой по лестнице. Мне пришлось немного повозиться с ним, но все же я вышел на палубу как раз в ту минуту, когда густое огромное черное облако стало подниматься над лесом, точно воздушный шар. Оно долго оставалось в воздухе. Некоторые из наших калашей клялись и божились, что они видели над лесом красное пламя. Но я этому не верю. Я сразу догадался, что на берегу что-то взорвалось. Моей первой мыслью было, что я больше вас никогда не увижу, и я тут же решил во что бы то ни стало узнать все то, что вы от меня скрывали. Не думайте, сэр, что я решил вас бросить. Я решил вас разыскать живого или мертвого.

Он пристально посмотрел на Лингарда и увидел, что это истомленное лицо оживилось каким-то чувством. Губы Лингарда слегка зашевелились, но не произнесли ни звука, и Картер опять отвел глаза в сторону.

– Может быть, было бы лучше, если бы вы мне все рассказали, но вы ведь предоставили мне быть вашим заместителем и оставили меня впотьмах. Я моряк и потому принялся за то, что, по – моему, было всего нужнее. Надо было смотреть за двумя судами. И вот теперь оба они в вашем распоряжении. Вы можете на них плыть или оставаться, сражаться или бежать, как вам угодно.

Едва переводя дыхание, он ждал. Лингард сделал над собой усилие и, наконец, произнес столь долго ожидаемые слова похвалы:

– Хорошо сделано.

– Я по-прежнему в вашем распоряжении, – порывисто прибавил Картер, не смотря на Лингарда, который хотел было улыбнуться, но не смог.

Картер не знал, что ему дальше делать: оставаться в каюте или предоставить этого человека самому себе. С непонятной самому ему робостью, совершенно чуждой его характеру, и точно сомневаясь в своем праве давать советы, он заметил:

– Почему бы вам не прилечь немного, сэр? Я присмотрю за всем. Вы, по-видимому, совсем выбились из сил, сэр.

Картер смотрел на Лингарда, который стоял по другую сторону стола, опершись о доску застывшими руками и пристально глядя куда-то перед собой. Картер не знал, что делать. Так не могло долго тянуться. Наконец он с облегчением заметил, что Лингард слегка покачал головой.

– Нет, мистер Картер. Я лучше пойду на палубу, – сказал капитан «Молнии», блуждая взглядом по каюте. Картер сейчас же дал ему дорогу, но прошло еще некоторое время прежде, чем Лингард сдвинулся с места.

Солнце уже зашло. В этот вечер ни на небе, чистом, как кристалл, ни на зеркально-ровной поверхности воды оно не оставило по себе никакого пламенеющего отсвета. От черного берега, лежащего на востоке, подымалась легкая, точно запах, тень, и таким безмолвием дышал весь горизонт, что самое время, казалось, кончилось. Очерчиваясь изящными черными силуэтами в ясной глуби вод и в спокойном прозрачном воздухе вечера, бриг и яхта стояли на якоре посредине главного канала, повернутые носом в одном и том же направлении. Лингард, опустив голову на грудь и скрестив руки, медленно ходил по корме взад и вперед. Картер следовал за ним точно тень, немой и внимательный. Он был очень обеспокоен…

Это было для Картера совершенно новое чувство. Никогда он еще не испытывал подобной тревоги за себя или за другого, и к своему необычному переживанию он относился с недоверчивой робостью. Лингард не смотрел ни на море, ни на небо, ни на свой бриг, ни на яхту, ни на палубу, ни вверх, вообще никуда. Его как будто ничто не интересовало. Картер почему-то чувствовал себя теперь еще более одиноким, чем когда этот человек оставил его одного, отдав на его попечение два судна, запутавшиеся в извилистых протоках и окруженные какой-то мрачной тайной. С момента возвращения этого человека, ответственность его не только не уменьшилась, а с удесятеренной силой стала давить на его молодые плечи. Картер был убежден, что Лингарда необходимо как-нибудь встряхнуть.

– Капитан Лингард, – в отчаянии заговорил он, – вы не можете пожаловаться, что я приставал к вам сегодня, но вы мне должны хоть кое-что рассказать. Что с нами будет? Придется нам сражаться или бежать?

Лингард остановился и посмотрел на Картера – строго и вопросительно. «Ага! – подумал Картер. – Подействовало!» Робость его прошла, и, воспользовавшись благоприятной минутой, он начал:

– Ведь суть в том, сэр, что у вас не будет помощника, если я не соглашусь исполнять его обязанности. Я забыл вам давеча сказать, что я прогнал с брига вашего респектабельного, толстого Шо. Он совершенно с ума сошел и наводил тоску на всех матросов. Вчера я велел ему убираться на яхту со всеми своими пожитками. Он устроил такой скандал, точно я собирался вышвырнуть его за борт. Тогда я его предупредил, что если он не пойдет честью, я велю его связать, как овцу, которую ведут на убой. Тогда он сошел по трапу сам, грозя мне кулаком и обещая, что когда-нибудь меня повесят, как пирата. На яхте он будет безвреден. Слава богу, теперь вы должны отдавать приказания, а не я.

Лингард круто повернулся и пошел в сторону. Картер не двинулся. Через минуту его позвали с другой стороны палубы, и он быстро пошел на зов.

– Какого это человека вы подобрали на берегу вчера вечером? – самым мягким голосом спросил Лингард. – Вы как будто что-то рассказывали мне об этом, когда я приехал на бриг.

– Я пытался вам рассказать, – откровенно заявил Картер. – Но скоро я бросил все мои попытки. Вы, по-видимому, не обращали ни малейшего внимания на то, что я говорил. Вам, очевидно, хотелось остаться одному. Я ведь не знаю ваших привычек, сэр. Вы заметили, капитан Лингард, что сегодня утром я пять раз спускался вниз, к двери каюты, чтобы взглянуть на вас? Вы сидели…

Картер замялся.

– Вы пять раз были в каюте? – спросил Лингард.

– Да. И на шестой раз я решил обратить на себя ваше внимание. Я не могу оставаться без приказаний. Надо смотреть за двумя судами, столько надо сделать…

– Ничего не надо делать, – прервал его Лингард чуть слышно, но таким голосом, что Картер умолк.

– Знать хотя бы это и то уже было бы что-нибудь, – решился он сказать наконец. – Нельзя было, чтобы вы так продолжали сидеть, солнце уже садилось, и наступала длинная ночь.

– Я еще чувствую себя несколько ошеломленным, – сказал Лингард, смотря Картеру прямо в лицо и точно желая узнать, какое впечатление произведет это признание.

– Вы были близко от места взрыва? – спросил молодой человек с сочувственным любопытством и ища глазами каких-нибудь внешних следов взрыва на теле Лингарда. Но следов не было. Ни один волос на голове капитана не был опален.

– Близко… Взрыв этот произошел точно у меня в голове… – Лингард сжал лоб обеими руками и бессильно уронил их. – Расскажите мне об этом человеке, – попросил он вдруг. – Откуда он? Впрочем, теперь он, наверное, умер, – прибавил Лингард с ноткой зависти.

– Нет, сэр, он живуч, как кошка. Я вам сейчас все расскажу подробно. Как я уже говорил, я решил разыскать вас живого или мертвого, и вот вчера, вскоре после полудня, я посадил команду на две наши лодки и поехал к берегу, чтобы сделать промеры и посмотреть, нет ли там прохода. Я хотел во что бы то ни стало добраться до вас, с бригом или без брига, – впрочем, теперь это все равно. Потом показалось три или четыре плавучих бревна, и один из калашей увидел на них что-то красное. Я решил посмотреть, что это такое. Оказалось, что это был саронг этого человека. Саронг как-то запутался в ветках и помешал человеку скатиться в воду. Я был страшно рад, когда оказалось, что он еще дышит. Если мы его приведем в себя, подумал я, он, может быть, многое порасскажет. Дерево, на котором он застрял, выплыло из пролива бухты, и, по моим расчетам, он пробыл на нем не больше половины дня. Я велел спустить его в грот-люк и положить на гамак внизу. Тогда он едва-едва дышал, а ночью пришел в себя и даже вышел из того гамака, в который мы его положили, и улегся на циновки. Сегодня утром он уже мог говорить. Я сейчас же пошел к вам и рассказал вам об этом, но вы не обратили никакого внимания. Я рассказал вам и о том, кто он такой, но я не уверен, слышали вы меня или нет.

– Я не помню, – тихо отвечал Лингард.

– Эти малайцы – удивительный народ. Еще сегодня утром он был, можно сказать, полуживой, а теперь он целый час говорил с Васубом. Вы сами пойдете к нему, сэр, или велеть принести его на палубу?

Лингард колебался.

– Но кто же этот человек?

– Да тот самый малый, которого в ту ночь, что мы встретились, вы послали перехватить нашу вторую шлюпку.

– Как его зовут?

– Да, кажется, Джафир. Разве он не был с вами на берегу, сэр? Я поручил ему передать вам письмо. Удивительно решительный человек! Я узнал его, как только мы сняли его с бревна.

Лингард ухватился за подвернувшийся бакштаг. Джафир!

Джафир! Верный из верных, надежнейший посланец, храбрый и преданный воин! Лингарда охватило отчаяние. «Нет, я не могу этого вынести», – прошептал он про себя, глядя на черный как чернила берег, окутанный тенью, которая теперь медленно надвигалась на прозрачно-серые воды отмелей.

– Пошлите ко мне Васуба! Я пройду в каюту.

Он пошел к каюте, но остановился на полдороге.

– Сегодня не было с яхты никаких лодок? – спросил он, словно осененный внезапной мыслью.

– Нет, сэр, – отвечал Картер. – Сегодня с яхтой не было сообщения.

– Пошлите ко мне Васуба, – суровым голосом повторил Лингард, сходя по лестнице.

Старый серанг бесшумно вошел и увидел своего капитана таким, каким он много раз видал его раньше. Лингард сидел под позолоченным снопом молний, по-видимому, все такой же сильный, такой же богатый, такой же знаток по части тайных слов, дающих силу над людьми и стихиями. Малаец уселся на пол неподалеку от Лингарда, прислонился спиной к обшивке из красного дерева и дружелюбно устремил свои наблюдательные старые глаза на лицо белого человека, зажав руки между колен.

– Ты теперь уже все знаешь, Васуб. Неужели в живых не осталось никого, кроме Джафира? Неужели все они погибли?

– Много лет тебе здравствовать, – отвечал Васуб, и Лингард прошептал испуганно:

– Все погибли!

Васуб дважды кивнул головой.

Его надтреснутый голос звучал скорбно.

– Истинно, истинно! Ты остался один, туан, ты остался один!

– Значит, такова была их судьба, – проговорил, наконец, Лингард с деланным спокойствием, – Но рассказал тебе Джафир, как это все произошло? Каким образом ему удалось одному спастись?

– Его господин приказал ему уходить, и он повиновался, – отвечал Васуб, потупив глаза, и тихо, полушепотом стал рассказывать все Лингарду. Лингард нагнулся вперед и, хотя и содрогаясь внутренне при каждом слове, жадно слушал Васуба. Катастрофа свалилась на голову Лингарда неожиданно, как гром с ясного неба. Вчера, рано утром, при первых лучах рассвета, за ним прислали от Белараба. Миссис Треверс сняла руку с его головы и прошептала ему на ухо: «Вставайте, за вами вдут». Он поднялся с земли. Свет был еще слабый, и в воздухе стоял туман. Понемногу он разобрал окружавшие его очертания: деревья, дома, спящих на земле людей. Он не узнавал их. Все было точно во сне. Разве можно было понять, что тут реально и что нет? Он оглядывался, точно ошеломленный. В нем все еще бродило вино забвения, которого он испил. Это она поднесла ему кубок. Он посмотрел на сидевшую на скамейке женщину. Она не двигалась Она несколько часов просидела так, даря ему грезу бесконечного покоя, беспредельного блаженства, без звуков, без движения, без мысли, без радости. Эта греза, дышавшая печалью и любовью, как бы охватывала весь мир и наполняла душу невыразимой удовлетворенностью. Прошли долгие часы, и она не двигалась.

– Вы самая щедрая из женщин, – сказал он. Он нагнулся над ней. Глаза ее были широко открыты, губы холодны. Он не удивился. Он встал и остался стоять около нее. Жара сжигает человека, но миссис Треверс, с ее холодными губами, казалась ему неразрушимой, бессмертной.

Он опять нагнулся, но на этот раз поцеловал только кайму ее шарфа. Потом он отвернулся и увидел трех человек, которые, обогнув хижину с пленниками, мерными шагами подходили к нему. Его звали в залу совета. Белараб проснулся.

Посланцы выразили удовольствие, что белый человек тоже проснулся, ибо Белараб желал сообщить ему известия величайшей важности.

Лингарду казалось, что он все время бодрствовал; он только не был уверен, жил ли он. Он не сомневался в своем существовании; но это глубокое безразличие, это странное презрение к видимому миру, это отвращение к словам, это неверие в важность людей и вещей – можно ли назвать это жизнью? Он старался найти свое прежнее «я», «я», которое действовало, говорило, слушало. Но это было слишком трудно. Его соблазнили изведать существование несравненно высшее, чем простое сознание жизни; существование, которое было так полно противоречий, радости, страха, восторга и отчаяния, что его нельзя было выносить, и от которого в то же время нельзя было уклониться. В этом существовании не было мира. Но зачем нужен мир? Лучше сдаться и с ослабевшим телом, с жутким спокойствием отдаться на волю этой огромной волны, утонуть в божественной пустоте мысли. Если это можно назвать существованием, то он существует. И он знает, что и эта вот женщина живет в той же волне, живет без слова, без движения, без тепла. Неразрушимая и, может быть, бессмертная!

VII

С возвышенным равнодушием человека, заглянувшего в открытые врата рая и уже равнодушного к жизни, Лингард последовал за посланцами Белараба. Просыпающаяся ограда оглашалась тихими голосами. Люди поднимались с земли, зажигались костры, между зданиями проходили в тумане закутанные фигуры. Сквозь циновки бамбуковой хижины доносился слабый плач ребенка. Начиналась повседневная жизнь; но в большой Зале Совета несколько восковых свечей и пара дешевых европейских ламп еще боролись с рассветом, а врывавшийся в комнату туман окружал их пламя красноватым сиянием.

Белараб не только бодрствовал, но имел такой вид, точно он не спал долгое время. Создатель Берега Убежища, усталый правитель поселка, презиравший неугомонность людей, был сердит на своего белого друга, который всегда впутывал его в свои замыслы и треволнения. Белараб никому не желал смерти, но, с другой стороны, не очень заботился и о чьей бы то ни было жизни. Самое главное для него было отдаваться на досуге своим меланхолическим колебаниям, придававшим ему обаяние таинственности и силы. Порывистость Лингарда грозила лишить его этой возможности. Неугомонный белый человек верил более чем в одного бога и сомневался в могуществе судьбы. Белараб был раздосадован, но также искренне обеспокоен, потому что он любил Лингарда. Он любил Лингарда не только за его силу, охранявшую скептическую душу вождя от опасностей, что обычно осаждают правителей, но и ради его самого. Этот безгранично колеблющийся человек, при всем его мистическом презрении к творению Аллаха, все же слепо верил в силу и смелость Лингарда. Слепо. Тем не менее, верный своему темпераменту, он боялся решительных действий, когда наступил миг испытать эту силу и это мужество.

Лингард не знал, что незадолго до рассвета один из шпионов Белараба, оставшийся в поселке, пробрался в ограду в месте, отдаленном от лагуны, и через несколько минут после того, как взвились ракеты Иоргенсона и Лингард расстался с вождем, уже рассказывал Беларабу о пленении Хассима и Иммады, о решительности ободренного этим Тенги, об овладении «Эммой» не то силой, не то путем переговоров, не то хитростью, в которой, может быть, принимали участие раджа и его сестра. Никому и ничему не доверявший и подозревавший, казалось, самого Аллаха, Белараб был очень встревожен этими новостями, ибо пиратская шайка Дамана оказывалась теперь в распоряжении Тенги. При таких обстоятельствах трудно было сказать, останется ли на его стороне и ваджский раджа. С характерной для него осторожностью, снискавшей ему в поселке прозвище «Отца Безопасности», он ничего не рассказал об этом Лингарду, боясь, как бы бешеная энергия белого вожпя не увлекла его самого и его народ и не подвергла мир и спокойствие долгих лет неверным испытаниям битвы.

Белараб принялся убеждать Лингарда выдать белых людей, которые, в сущности, принадлежали Даману, верховному вождю илланунов, дабы этим простым средством сразу отвлечь его от Тенги. В самом деле, почему он, Белараб, должен из-за них воевать с половиной поселка? Это было не нужно и неразумно. Да и, кроме того, начинать войну в общине правоверных грешное дело. А если устроить с Даманом эту сделку, к Тенге можно будет сейчас же послать гонцов с предложением мира. Тенга сразу увидит, что его предположения рушатся и что надеяться ему больше не на что. Только нужно сделать это сейчас же… А потом можно будет сговориться с Даманом насчет выкупа, и он, Белараб, будет действовать в качестве посредника, сильный, без соперников, с чистым сердцем. В крайнем случае можно будет пустить в ход силу, так что этот вождь разбойников будет вести переговоры как бы под острием меча.

Белараб говорил долго. Говорил он тихо, с важностью, с тонкими и убедительными интонациями, с грустными улыбками, как бы подкреплявшими его доводы. Больше всего его ободрял изменившийся вид его белого друга. Свирепая мощь Лингарда куда-то пропала. Лингард слушал молча, все более непроницаемый, но на его лице светилось восторженное мирное настроение, как будто сам ангел мира обвеял его своими крыльями. Заметив эту перемену, советники Белараба, сидя на своих циновках, ободрились и громко изъявили свое согласие с мнением вождя. Свет тропического дня начал просачиваться в зал сквозь густой белый туман, обволакивавший землю. Один из мудрецов поднялся с пола и осторожными пальцами начал гасить свечи, одну за другой. Он не решался прикоснуться к лампам, горевшим холодным желтым огнем. По комнате пронеслось слабое дуновение утреннего ветерка. Лингард, сидевший против Белараба в деревянном кресле, в блаженной расслабленности человека, который только что видел рай, вздрогнул.

В дверях чей-то голос громко и без всяких церемоний закричал:

– Лодки Тенги вышли в туман.

Лингард приподнялся с места, и даже и сам Белараб не мог подавить своего волнения. С минуту Лингард в нерешительности прислушивался, затем выбежал из залы. Ограда гудела, как потревоженный улей.

Выйдя из дома Белараба, Лингард замедлил шаги. Туман еще не рассеялся. Слышался гул голосов, и неясные фигуры людей двигались от центра к ограде. Где-то между зданиями ударяли в гонг. Послышался громкий голос д'Алькасера:

– В чем дело?

Лингард как раз проходил мимо дома, где помещались пленники. У веранды стояли вооруженные люди, и над их головами Лингард увидел миссис Треверс рядом с д'Алькасером. Костер, у которого Лингард провел ночь, погас, угли были рассеяны, самая скамья лежала опрокинутая. Миссис Треверс, должно быть, взбежала на веранду, как только поднялась тревога. Она и д'Алькасер словно возвышались над смятением, которое уже начало стихать. Лингард заметил шарф на лице миссис Треверс. Д'Алькасер был без шляпы. Он снова крикнул:

– В чем дело?

– Я иду узнать, – отвечал Лингард.

Он боролся с желанием присоединиться к ним, возвыситься над смятением, предоставив ему бушевать у его ног, – возвыситься над человеческою жизнью, пустой, как сон, и не вяжущейся с поразительным ощущением его собственного существования. Сам не зная почему, он не уступил этому желанию. Его покинуло всякое чувство самосохранения. Вокруг него теснились люди, но, несмотря на общую сумятицу, очищали перед ним дорогу. Тревога, удивление, растерянность читались на всех лицах. Некоторые, однако, заметили, что у белого человека, отправлявшегося к ограде, застыла на губах улыбка. Ни к кому особенно не обращаясь, он спросил:

– Может ли кто что-нибудь разобрать на лагуне?

Один из старейшин Белараба отвечал:

– Туман сгустился. Если ты что-нибудь видишь, туан, это только тени вещей.

По всем четырем сторонам палисада стояли теперь вооруженные люди. Лингард взобрался по приставной лестнице и стал смотреть на лагуну. Она была вся окутана белым саваном, в котором нельзя было различить ни одной тени, и погружена в такую тишину, что не слышалось даже журчания волн, плескавшихся о берег. Лингард чувствовал, что он как бы слился воедино с этой слепой и беззвучной тишиной.

– Как тут вообще что-нибудь увидели? – спросил он недоверчиво.

К нему сейчас же привели четырех людей, которые видели темную массу лодок, движущихся в свете зари. Потом послали за другими очевидцами, Лингард почти не слушал их и стоял без мысли, без движения, глядя в застывший и немой туман. Вскоре нему подошел Белараб в сопровождении трех смуглых телохранителей. Поглаживая свою седую бороду, он спокойно заметил Лингарду:

– Твой белый человек не сражается?

– Пока еще не с кем сражаться, – отвечал Лингард. – Твои люди, Белараб, видели только тени на воде.

– Мне бы надо помириться с Даманом вчера вечером, – пробормотал Белараб.

Лингардом начала овладевать смутная тревога.

Через минуту подошел д'Алькасер, сопровождаемый двумя вооруженными людьми.

– По-моему, серьезного ничего нет, – отвечал Лингард на его тревожные расспросы. – Послушайте, как все тихо. Выяснить дело можно было бы только одним способом, – если бы удалось убедить Белараба вывести своих воинов и напасть сейчас же на крепость Тенги. Тогда мы что-нибудь узнали бы. Но убедить Белараба невозможно, да и, кроме того, такая экспедиция могла бы действительно кончиться печально. Я, впрочем, не думаю, чтобы все воины Тенги выехали в лагуну… Где миссис Треверс?

Этот отрывистый вопрос, показывавший, до какой степени миссис Треверс завладела душой Лингарда, заставил д'Алькасера вздрогнуть.

– Она с доном Мартином. Ему лучше, но он все-таки чувствует себя слабым. Если нас выдадут, его придется выносить на руках. Представляю себе сцену. Дона Мартина в сопровождении вооруженных пиками варваров несут на носилках, а по обеим сторонам их шествуем я и миссис Треверс. Миссис Треверс сказала мне, что пойдет вместе с нами.

– Ах, она сказала, что пойдет вместе с вами, – рассеянно повторил Лингард.

Д'Алькасер чувствовал, что этот человек бросил его на произвол судьбы. В двух шагах от себя он заметил Белараба с тремя смуглыми телохранителями, облаченными в белое и невозмутимо спокойными. В первый раз со времени кораблекрушения сердце д'Алькасера екнуло.

– Но, может быть, – продолжал он, – этот мавр, в конце концов, не будет настаивать, чтобы нас выдали на жестокую смерть, капитан Лингард?

– Несколько часов назад он настаивал, чтобы вас выдать сегодня в полночь, – сказал Лингард, даже не смотря на д'Алькасера.

Д'Алькасер слегка взмахнул руками и опустил их. Лингард присел на лафет тяжелой пушки, направленной на лагуну, и скрестил руки на груди.

– Значит, нам дали отсрочку? – тихо спросил д'Алькасер.

– Нет, – отвечал Лингард. – Отсрочку получил я.

Наступило долгое молчание. Тихие разговоры, раздававшиеся со всех сторон палисада, прекратились. Звуки гонга замерли. Только часовые, рассевшиеся на верхних ветвях огромного дерева, слегка шелестели листьями.

– О чем вы думаете, капитан Лингард? – полушепотом спросил д'Алькасер.

– Я стараюсь не думать, – отвечал Лингард тем же тоном и не меняя положения.

– Что? Стараетесь не думать? – Да.

– Разве сейчас подходящее время для такого эксперимента? – спросил д'Алькасер.

– А почему нет? Мне дана отсрочка. Не сердитесь на меня за это, мистер д'Алькасер.

– О, конечно, я не сержусь. Но ведь это, пожалуй, опасно?

– Вам остается положиться на судьбу.

Д'Алькасер испытал минуту внутренней борьбы. Он спрашивал себя, не следует ли ему рассказать Лингарду, что миссис Треверс пришла в ограду с поручением от Иоргенсона. Он уж собирался посоветовать Лингарду пойти к миссис Треверс и спросить ее напрямик, не поручено ли ей передать ему что-нибудь, как вдруг сидевшие на дереве невидимые часовые закричали, что туман рассеивается. Вдоль ограды пробежало волнение.

Лингард почувствовал на лице дуновение воздуха, туман быстро пополз через бревна, и внезапно перед глазами наблюдавших развернулась покрытая сверкающей рябью лагуна, слабо плескавшая о берег. Множество рук закрыло глаза от света, и послышались изумленные восклицания при виде целой стаи челноков самых разнообразных размеров, сгрудившихся, словно огромный плот, неподалеку от «Эммы». Возбуждение росло с минуты на минуту. Теперь уже было несомненно, что Тенга вышел в лагуну. Но о чем думал Иоргенсон? «Эмма» казалась покинутой своим капитаном и экипажем, а подъехавшие к ней люди, по-видимому, замышляли немедленное нападение. Хотя Лингард и решил отогнать от себя все мысли до последней минуты, он все же почувствовал изумление и страх. Что за игру вел Иоргенсон? Лингард ждал, что вот-вот борта «Эммы» покроются дымками выстрелов, но целая вечность прошла, а до слуха его не донеслось ни единого выстрела.

Лодки боялись подъезжать близко. Осаждающие, очевидно, находились в нерешительности. Но почему же Иоргенсон не положит конца их колебаниям хотя бы одним или двумя залпами в воздух? Несмотря на тоскливое оцепенение, Лингард почувствовал, что возвращается к жизни, к простой жизни с ее ощущениями боли и смертности, словно человек, пробужденный от сна ударом в грудь. Что значило это молчание на «Эмме»? Неужели уже ее взяли приступом во время тумана? Это было невероятно: в таком случае они непременно слышали бы какой-нибудь шум. Нет, лодки стояли на месте, потому что знали, с какой отчаянной защитой им придется встретиться; и, должно быть, Иоргенсон хорошо знал, что делает, воздерживаясь от стрельбы до последней минуты, чтобы трусливые сердца остыли от страха перед убийственным огнем, который их ждет. Достоверно было только одно: Белараб должен был бы сейчас же отворить ворота, ударить всеми своими силами на дальнюю часть поселка, захватить укрепления Тенги и, таким образом, раз навсегда покончить с этим интриганом. Лингард повернулся к Беларабу, но вождь в это время пристально разглядывал лагуну через подзорную трубу, покоившуюся на плече нагнувшегося раба. Он был неподвижен, как изваяние. Вдруг Белараб бросил трубу, которую чьи-то руки подхватили на лету, и сказал Лингарду:

– Боя не будет.

– Почем ты знаешь? – изумленно произнес Лингард.

– У трапа стоят три пустых сампана, – сказал Белараб едва слышным голосом. – Там ведутся дурные разговоры.