Текст книги "На отмелях"

Автор книги: Джозеф Конрад

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

Д'Алькасера можно было бы заподозрить в чем угодно, только не в невежестве или глупости. Ничего определенного он, конечно, не мог узнать, не мог даже уяснить себе голые факты, но в течение этих нескольких дней он, должно быть, смутно учуял положение. Он был острым и проницательным наблюдателем, несмотря на всю свою изолированность от жизни, – изолированность, впрочем, совершенно иного порядка, чем бесстрастная отрешенность Иоргенсона. Миссис Треверс очень хотелось разделить с д'Алькасером бремя (ибо это было бремя), возложенное на нее рассказами Лингарда. Ведь она не вызывала Лингарда на откровенность, да и сам Лингард не обязал ее хранить рассказанное в тайне. Таких обязательств даже не подразумевалось. Он не говорил ей, что она – единственный человек, которому он желал бы поведать свою историю.

Он только сказал, что она единственный человек, которому он сам мог рассказать все это, ибо никто другой не смог бы вызвать его на откровенность. Смысл его слов был только таков. Ее бы очень облегчило, если бы она передала эту историю д'Алькасеру и таким образом вышла из того романтического мира, где она оказалась запертой один на один с Лингардом. Кроме того, и свою ответственность она разделила бы с другим, понимающим, человеком. Тем не менее она почему-то была не в силах на это решиться, словно боясь, что, разговаривая с д'Алькасером о Лингарде, она выдаст свой внутренний мир. Это было чувство смутного беспокойства, настолько, однако, сильное, что она испытывала его даже тогда, когда говорила с Лингардом при д'Алькасере. Дело, конечно, не в том, что д'Алькасер позволял бы себе пристально смотреть на них или хотя бы украдкой бросать на них взгляд. Но он, может быть, намеренно отворачивался, – да, это было бы еще оскорбительнее.

«Я просто глупа», – прошептала про себя миссис Треверс с глубоким, спокойным убеждением. Но, прежде чем выйти на палубу, она подождала, пока шаги двух собеседников остановились у рубки, потом разошлись в разные стороны и замерли. Она вышла немного спустя после того, как на палубу прошел мистер Треверс.

На всем внешнем мире лежала печать ясного спокойствия, точно намеренно подчеркивавшего хаос людских столкновений. Мистер Треверс удалился с палубы в клетку, где он и в самом деле походил на пленника и вообще казался совсем не на своем месте. Д'Алькасер тоже ушел туда, но хранил независимый вид. Это не было позированием. Как и мистер Треверс, он сидел в плетеном кресле, приняв почти такую же позу; но в этой позе чувствовалось что-то совсем другое, не вязавшееся с мыслью о плене. Да и, кроме того, д'Алькасер никогда и нигде не казался не на своем месте.

Чтобы подольше сохранить свои европейские башмаки, миссис Треверс надела пару кожаных сандалий, извлеченных из того же матросского сундука. Она прикрепила их к ступням, но при ходьбе они все же стучали о палубу. Эта часть костюма казалась ей наиболее экзотической. Ей пришлось несколько изменить свою обычную походку, и теперь она ходила быстрыми, короткими шагами, вроде Иммады. «Помимо всего прочего, я еще отнимаю у девушки ее платье», – подумала она. Она уже знала, что девушка такого высокого ранга, как Иммада, не стала бы носить платье, которое носила другая.

Услышав легкий стук сандалий миссис Треверс, д'Алькасер оглянулся назад, но сейчас же повернул голову обратно. Миссис Треверс облокотилась о поручень, подперла голову рукой и стала бесцельно смотреть на спокойную поверхность лагуны.

Она стояла спиной к клетке, к передней части палубы и к полосе ближнего леса. Огромные стволы деревьев высились темными неправильными колоннами, перевитыми стеблями вьющихся растений. Погруженный в сумрак лес был так близко от берега, что, склонясь за борт, она могла видеть в хрустальной глади воды его темные опрокинутые отражения, четко выделявшиеся на фоне отраженного синего неба. Это было похоже на синюю бездну, просвечивающую сквозь прозрачную пленку. И та же неподвижная бездна открывалась глазу в залитой солнцем, никому не ведомой лагуне. Миссис Треверс остро почувствовала свое одиночество. Она казалась себе единственным живым существом ее породы, двигавшимся в этом таинственном мире; здесь она была как бы бесправным и беззащитным призраком, в конце концов вынужденным сдаться господствующим здесь силам. В этом одиночестве чувствовалась катастрофическая напряженность. Вокруг миссис Треверс был начертан какой-то магический круг, который отрезал ее от мира, но отнюдь не охранял. Позади нее вдруг послышались знакомые шаги. Она не повернула головы.

С тех пор как «джентльмены», как их называл Лингард, появились на палубе «Эммы», миссис Треверс и Лингард не обмолвились ни одним сколько-нибудь значительным словом.

Когда Лингард решил вести дело путем мирных переговоров, миссис Треверс спросила его, на что он рассчитывает.

– На мое счастье, – отвечал он.

В действительности он рассчитывал на свой престиж, но если бы он даже и знал это слово, он не произнес бы его, ибо оно звучало бы похвальбой. Впрочем, он и действительно верил в свое счастье. Никто, ни белые, ни темнокожие, не сомневались в данном им слове, и это, конечно, было немалым преимуществом в предстоящих переговорах. Но все же окончательный исход зависел только от удачи. Он так и сказал миссис Треверс при прощании, когда Иоргенсон уже ждал его в лодке, которая должна была отвезти его через лагуну в поселок Белараба.

Испуганная его решением и той неуверенностью, которая сквозила в брошенной Лингардом фразе: «Я думаю, что я смогу это сделать», миссис Треверс уронила руку в его широко раскрытую сильную ладонь, где опытный хиромант увидел бы не одну только линию счастья. Лингард тихо пожал ее руку. Она молча смотрела на него. Он подождал и необычно мягким голосом проговорил:

– Ну, что же, пожелайте мне удачи!

Она ничего не говорила, и Лингард, все еще державший миссис Треверс за руку, удивлялся ее колебанию. Миссис Треверс не могла отпустить его, а Лингард не знал, что ему сказать. Наконец миссис Треверс решила еще раз пустить в ход свое влияние.

– Я поеду с вами, – решительно заявила она. – Я не могу ждать здесь целыми часами в полной неизвестности.

Он вдруг уронил ее руку, точно обожженный.

– О да, конечно, – смущенно согласился он.

Ведь один из пленников был ее муж! Такая женщина и не могла поступить иначе. Возразить было нечего, но он все же колебался.

– Вы думаете, что мое присутствие может все испортить? Но я уверяю вас, что мне тоже везет… Не меньше, чем вам, – прибавила она с улыбкой.

– О да, мы оба счастливые люди, – пробормотал он.

– Я считаю себя счастливой, потому что встретила такого человека, как вы, – человека, готового сражаться за мое… за наше дело, – горячо воскликнула миссис Треверс. – Что было бы с нами, если бы не было вас? Вы должны мне позволить поехать с вами.

Он вторично подчинился ее желанию сопутствовать ему. Ведь даже если бы дело приняло плохой оборот, с ним и Иоргенсоном она была бы в большей безопасности, чем здесь, на «Эмме», под защитой нескольких малайских воинов. Лингард подумал, что надо бы захватить пистолеты, которые он намеренно оставил на судне, ибо считал, что на важное совещание лучше ехать совсем безоружным. Пистолеты лежали тут же, на поручне, но он, в конце концов, не взял их. Четыре выстрела все равно ничему не помогут. Они не помогут, если рушится создаваемый им мир. На счет этого он, однако, ничего не сказал миссис Треверс, но занялся тем, чтобы изменить ее наружность. Перед миссис Треверс открыли хранившийся в рубке матросский сундук, и она с интересом стала рассматривать его содержимое. Лингард протянул ей коленкоровую накидку с застежками из драгоценных камней, какую носят малайские женщины. Эту накидку миссис Треверс должна была надеть поверх своего европейского костюма. Миссис Треверс молча подчинилась. Затем Лингард вытащил длинный белый шелковый шарф, вышитый по краям и на концах, и попросил ее закутать им голову так, чтобы не видно было ничего, кроме глаз.

– Мы ведь едем к магометанам, – объяснил он.

– Понимаю. Вы хотите, чтобы я имела респектабельный вид, – пошутила она.

– Дело в том, миссис Треверс, что большинство здешних жителей, а главари и подавно, ни разу в жизни не видали белой женщины. Но, может быть, вам больше нравится один из тех шарфов? Их тут целых три.

– Нет, этот достаточно хорош. Все они очень роскошны. Очевидно, принцессу надо отправлять в ее страну в наивозможном великолепии. Какой вы заботливый человек, капитан Лингард! Это дитя было бы очень растрогано, если бы оно знало о ваших приготовлениях… Ну, что же, так хорошо?

– Да, хорошо, – отвечал Лингард, отводя глаза в сторону.

Миссис Треверс последовала за ним в лодку. Малайцы молча уставились на нее. Иоргенсон, угловатый и застывший, не подавал никаких признаков жизни, даже не шевелил глазами. Лингард усадил ее у руля и сел рядом.

Жгучее солнце светило так, что в блеске его исчезали все цвета.

Лодка быстро плыла по блистающей поверхности лагуны и скоро пристала к коралловому берегу бухты, похожему на раскаленный добела металлический полумесяц. Все трое вышли. Иоргенсон важно раскрыл над головой миссис Треверс белый зонтик, и она шла между двух мужчин, ошеломленная, как бы во сне, и ощущая землю только подошвами. Все было тихо, пусто, раскаленно, фантастично. Когда открылись ворота ограды, она заметила молчаливую, настороженную толпу, массу бронзовых тел, задрапированных в цветные ткани. Люди теснились под тенью трех высоких лесных великанов, оставленных внутри палисада. Под их широкими ветвями холодно поблескивали широкие клинки пик, украшенных пучками из конского волоса.

Слева несколько строений на сваях с длинными верандами и огромными крышами высоко вставали над толпой и, словно рея в ярком свете, казались менее вещественными, чем их тяжелые тени. Лингард, указывая на одно из самых небольших строений, сказал вполголоса:

– Здесь я прожил две недели, когда в первый раз был у Белараба, – и миссис Треверс еще живее ощутила, что все это – сон, когда заметила за перилами веранды две фигуры в кольчугах и в остроконечных шлемах с белыми и черными перьями, на страже запертой двери. Неподалеку стояла высокая скамья, покрытая турецким ковром. Лингард провел к ней миссис Треверс. Иоргенсон спокойно закрыл зонт. И как только она уселась между своими двумя спутниками, вся толпа разом пала ниц, и в глубине двора она увидела одинокого человека, прислонившегося к гладкому стволу дерева.

Его голова была повязана белою тканью, концы которой спускались ему на грудь, обрамляя худое, смуглое, с большими глазами лицо. Полосатый шелковой плащ спускался до самых ног, и в отдалении он казался высоким и таинственным; его прямая и небрежная поза дышала самоуверенностью и силой.

Лингард, слегка нагнувшись, шепнул на ухо миссис Треверс, что этот человек, державшийся вдали и игравший, по-видимому, главную роль, был Даман, вождь илланунов, тот самый, который приказал захватить пленников. Два диких полуобнаженных человека, покрытые украшениями и амулетами, повязанные красно-золотыми платками и сидевшие у его ног с обнаженными мечами на коленях, были пангерансы, которым он поручил исполнить приказ и привести пленников в лагуну. Два воина в кольчугах, стоявшие на страже у дверей небольшого дома, были телохранители Белараба, появлявшиеся только в исключительных случаях. Их присутствие указывало на то, что пленники находятся у Белараба, и это было хорошим признаком, пока что. К сожалению, сам великий вождь отсутствовал.

Лингард принял официальную позу. Миссис Треверс стала смотреть на большой двор с бесконечными рядами сидевших на земле людей. У нее слегка закружилась голова.

Толпа замерла. Даже глаза, затененные пестрыми головными платками, остановились. На фоне сверкающей лагуны и бледного раскаленного неба четко выделялся черный силуэт пальмы. Миссис Треверс удивлялась, почему нет Хассима и Иммады. Впрочем, девушка могла быть где-нибудь в доме, вместе с женщинами Белараба.

Вскоре принесли другую скамейку, на которую уселись пять человек с круглыми, важными лицами, одетые в роскошные шелковые и бархатные, шитые золотом плащи. Руки их покоились на коленях; один из них, облаченный в белый плащ и большой почти черный тюрбан, наклонился вперед и сидел, опершись головой на руку. Щеки его были впалые, и глаза не отрывались от пола, словно боясь взглянуть на неверную женщину.

Вдруг по толпе пробежал тихий шепот. Лингард выпрямился и принял бесстрастно-внимательную позу. Переговоры начались; велись они тихим голосом, в полутонах, с длинными паузами. Все воины неподвижно сидели на земле и только стоявшая вдали фигура Дамана высилась над всем собранием. Но и у Дамана миссис Треверс не могла подметить никаких жестов. И раздававшийся вокруг нее певучий шепот окутывал все окружающее атмосферой мира и спокойствия.

Она не понимала ни одного слова, и это почему-то успокаивало ее. Иногда наступало молчание, и Лингард шептал:

– Дело не так-то легко.

Тишина была такая мертвая, что можно было слышать шелест голубиных крыльев в ветвях высоких деревьев. Затем вдруг начинал речь один из сидевших на скамье, и полная неподвижность лица делала его слова еще более загадочными. Только настороженное выражение глаз показывало, что говоривший обращался не к самому себе, а к Лингарду, время от времени бросавшему в ответ несколько слов, то с серьезным выражением лица, то с улыбкой. Обычно вслед за этим среди присутствующих раздавался шепот, означавший как будто одобрение, и снова воцарялось задумчивое молчание, и толпа казалась еще более застывшей, чем раньше.

Когда Лингард шепнул миссис Треверс, что теперь его черед говорить, она подумала, что он подымется с повелительным жестом. Но он не встал. Он говорил сидя, и вибрирующий голос его, хотя и сдерживаемый, разносился далеко кругом. Он говорил и говорил, а солнце, взбираясь по безоблачному небу, перемещало тень деревьев и сквозь густую листву изливало потоки горячего света на головы толпы. Иногда раздавался ропот. Тогда Лингард останавливался и, бесстрашно глядя на собрание, ждал, пока водворится тишина. Один или два раза ропот превращался в громкий гул, и Иоргенсон что-то бормотал про себя. Даман по-прежнему стоял в тени дерева, над рядами голов, скрестив руки на груди. Край белой ткани скрывал его лоб, а у ног его, как бронзовые идолы с мечами на коленях, сидели два илланунских вождя, изукрашенные амулетами, яркими перьями, раковинами, ожерельями из зубов, когтей и сверкающих бус. И даже перья их головных уборов не пошевелились.

– Судах! Кончено!

Головы задвигались, сидящие тела закачались из стороны в сторону. Лингард кончил. С минуту он продолжал сидеть, оглядывая толпу, потом встал вместе с Иоргенсоном и миссис Треверс, и все собрание в беспорядке поднялось с мест.

Несколько приближенных Белараба, молодые широколицые люди, одетые во что-то вроде мундиров из клетчатого саронга, черной шелковой куртки и красной шапочки набекрень, кичливо прошли сквозь смешавшуюся толпу и выстроились в два ряда перед недвижимым Даманом и его илланунскими вождями в воинственных уборах.

Старейшины оставили свою скамью и подошли к белым с приветливыми улыбками и почтительными жестами. Судя по их поведению, они были настроены примирительно, и только человек в большом тюрбане упрямо держался в отдалении, вперив глаза в землю.

– Сделано, – прошептал Лингард.

– Это было очень трудно? – спросила миссис Треверс.

– Нет, – отвечал он, сознавая в глубине души, что хотя он и пустил в ход весь свой престиж и использовал до последних пределов обаяние своего богатства и страх перед своим именем, он все же добился только оттяжки окончательного решения. Он предложил миссис Треверс руку, приготовляясь увести ее, но вдруг застыл на месте.

Властным жестом Даман раздвинул ряды воинов Белараба в красных шапочках и направился к белым. В толпе воцарилось изумленное молчание.

Раздавшиеся ряды опять сомкнулись за ним. Илланунские вожди, несмотря на свой свирепый вид, осмотрительно не двинулись с места. Для этого не потребовалось и тихого предостерегающего шепота Дамана. Он шел один. Из-под складок его плаща высовывались эфес меча и ручки двух пистолетов. На груди на красном шелковом шнурке висел коран в бархатном переплете. Общий вид его был величествен и воинствен, движения спокойны, взгляд решительный. Он держался прямо, с какой-то торжественной скромностью.

Лингард поспешно предупредил миссис Треверс, что этот человек встречается с белыми и что, если он захочет обменяться с ней рукопожатием, она должна предварительно прикрыть свою руку концом шарфа.

– Почему? – спросила она. – Таковы правила приличия?

– Да, так будет лучше, – отвечал Лингард.

Через секунду миссис Треверс почувствовала, как ее обернутую руку тихо пожали тонкие смуглые пальцы и сама себя почувствовала совсем по-восточному, когда, закутанная по глаза, она встретилась с блестящим черным взглядом предводителя морских разбойников. Но это длилось только миг, потому что Даман сейчас же отвернулся от нее и подал руку Лингарду.

– Велика твоя сила, – сказал он приятным голосом. – Белые люди будут тебе выданы.

– Да, их отдадут под мой надзор, – с вежливой улыбкой отвечал Лингард, но не разгоняя хмурых морщин, легших на его лоб при приближении Дамана.

Он взглянул через плечо на группу воинов, эскортировавших пленников, которых только что вывели на двор.

Видя, что Даман как бы загораживает Лингарду дорогу, они остановились и плотным кольцом окружили обоих белых.

Даман равнодушно взглянул в том же направлении.

– Они были моими гостями, – пробормотал он. – Да позволит Аллах, чтобы я скоро пришел к тебе узнать о них… Как друг, – прибавил он после маленькой паузы.

– И да позволит Аллах, чтобы ты не ушел с пустыми руками, – отвечал Лингард, разглаживая морщины. – Ведь не для одних же ссор суждено встретиться тебе и мне. Разве ты предпочел бы, чтобы их отдали под надзор Тенге?

– Тенга толст и коварен, – с презрением отвечал Даман. – Он просто лавочник, который хочет быть вождем. Он – ничто. А мы с тобой – люди, имеющие силу. Но слушай. Людские сердца изменчивы, и вожди зависят от своих воинов. А ум простых людей неустойчив, желания их непостоянны, и мыслям их верить нельзя. Говорят, что ты великий вождь. Не забывай, что я тоже вождь вооруженных людей.

– Я слышал о тебе, – спокойно отвечал Лингард.

Даман уставился в землю. Вдруг, широко раскрыв глаза, он взглянул на Лингарда и проговорил:

– Но сам ты это видишь?

Миссис Треверс, слегка опершейся рукой о руку Лингарда, показалось, будто она участвует в пышно поставленной экзотической опере, на блестяще освещенной сцене, под аккомпанемент не музыки, а разнообразных звуков всепроницающей тишины.

– Да, вижу, – отвечал Лингард странно конфиденциальным тоном. – Но в руках великого вождя есть и сила.

Миссис Треверс заметила, что ноздри Дамана слабо задрожали, как будто под влиянием сильного волнения. Поддерживавшая ее рука Лингарда в белом рукаве оставалась твердой, как мрамор. Даже не глядя на него, она чувствовала, что он мог бы одним движением раздавить эту нервную фигуру, в которой веяло дыхание пустыни, где скитались на верблюдах его кочевники-предки.

– Сила в руках Аллаха, – сказал Даман, и лицо его сразу потеряло оживление. Он умолк.

– Это правда, – ответил Лингард.

Даман с тонкой улыбкой продолжал:

– Но он награждает людей по своей воле и дает успех даже тем, кто не принадлежит к истинной вере.

– Раз такова воля Аллаха, ты не должен питать злобы к ним в своем сердце.

Тихое восклицание: «Против этих-то людей!»-и пренебрежительный жест смуглой худой руки из-под складки плаща были почти понятны миссис Треверс, Таким выразительным презрением дышали они. Лингарду они обрисовали еще яснее характер союзника, добытого для него дипломатией Белараба. Но это высокомерное равнодушие не вполне успокаивало его. Он больше верил эгоизму людей. Даман согласился помогать ему только потому, что рассчитывал получить богатство и почетный пост в отвоеванном королевстве. Его отец и дед (о которых Иоргенсон писал, что их повесили ради примера двенадцать лет тому назад) были друзьями султанов, советниками правителей, богатыми купцами, финансировавшими пиратские экспедиции. Из чувства ненависти Даман стал добровольным изгнанником и жил в каком-то уединенном убежище, пока Белараб не извлек его оттуда.

В немногих словах Лингард объяснил Даману, что его воинам не грозит никакой опасности, пока они не будут ничего предпринимать против застрявшей на мели яхты.

Как и предполагал Лингард, захват пленников был вызван страхом и желанием обезопасить себя заложниками на случай возможных осложнений.

Застрявшая яхта вызывала у Дамана подозрения. Ему казалось, что теперь нарушена тайна, окутывавшая эти места. Ведь вообще верить белому человеку, хотя бы и совсем оторвавшемуся от своего народа, настоящее безумие. В данном случае, может быть, это был просто заговор, имевший целью запутать Дамана. Бриг Лингарда представлялся ему могущественным орудием войны. Даман растерялся и захватил двух белых в заложники, но, не доверяя своим диким воинам, поспешил передать их под охрану Белараба. Отсутствие Белараба, отказ Иоргенсона немедленно передать ему обещанные припасы и амуницию, положение дел в поселке – все это нагоняло на него смутный страх. А теперь еще белый человек одной силой своей речи добился обратной выдачи пленников. Даман был изумлен и испуган таким влиянием. Он прожил долгие годы отшельником в одном из самых диких уголков архипелага, и теперь ему казалось, что он со всех сторон опутан интригами. Но такой союзник, как Лингард, представлял большую цену, и Даман вовсе не хотел с ним ссориться. Поэтому он пока решил поверить Лингарду на слово, что ничто не грозит его людям, расположившимся на отмели. Он внимательно слушал и точно запоминал медленные речи Лингарда. Сила этого безоружного великана казалась ему огромной. Он тихо склонил голову.

– Аллах наше прибежище, – пробормотал он, подчиняясь неизбежности.

Миссис Треверс он представлялся не живым человеком, а хорошим этюдом, фантастическим образом свирепой и утонченной души, который яркими красками набросал художник. Его тонкая полуулыбка была необыкновенна, острая, как наточенная сталь, проницательная до боли. Весь двор теперь был во власти палящего солнца и населен тенями: очертания фигур, оттенки их одежд сразу выцвели под его беспощадными лучами. Даже коричневые крыши и стены и те ослепительно сверкали. Даман отошел в сторону и перестал улыбаться. Миссис Треверс, опершись на руку Лингарда, пошла вперед среди жгучего зноя, такого сильного, что его как будто можно было обонять, щупать рукой, пробовать на язык. Она точно плыла в нем, поддерживаемая Лингардом.

– Где они? – спросила она.

– Они идут за нами, – отвечал Лингард. Он был так уверен в выдаче пленников, что даже ни разу не оглянулся, пока они не дошли до лодки. Группа воинов раздалась направо и налево, и мистер Треверс с д'Алькасером выступили вперед, странные и нереальные, словно свои собственные двойники.

Мистер Треверс не дал понять ни одним жестом, что он замечает присутствие жены: очевидно, это было ему очень неприятно. Д'Алькасер шел улыбаясь, с таким видом, точно он находился в салоне.

С немногими веслами, тяжелая европейская лодка медленно двигалась по воде, казавшейся бледной и сияющей, как небо над ней. Иоргенсон поместился на носу. Остальные белые – на задних банках, причем освобожденные пленники посредине. Вдруг Лингард заговорил:

– Я должен вас предупредить обоих, что дело еще не кончено. Вас отпустили под мое честное слово.

Мистер Треверс отвернулся. Д'Алькасер вежливо слушал. В течение всего пути не было больше произнесено ни одного слова.

Оба пленника взошли на корабль первыми. Лингард остался сзади, чтобы помочь миссис Треверс подняться по трапу. Она крепко пожала ему руку и, взглянув ему в лицо, проговорила:

– Это был удивительный успех.

Его восхищенный взгляд оставался некоторое время неподвижным, как будто она ничего не сказала. Затем он восторженно прошептал:

– Вы понимаете все.

Она отвернулась от него и должна была высвободить свою руку, которую он не отпускал. У Лингарда кружилась голова, точно он падал с огромной высоты.

III

Миссис Треверс, остро чувствуя, что за нею стоит Лингард, смотрела на лагуну. Немного времени спустя Лингард сделал шаг вперед и, подойдя к поручню, стал рядом с ней. Миссис Треверс продолжала смотреть на воду, отливавшую под лучами заката темным пурпуром.

– Почему вы избегаете меня с тех пор, как мы вернулись из ограды? – глухо спросила она.

– Мне нечего вам рассказать, пока не приедут с новостями раджа Хассим и Иммада, – таким же голосом ответил Лин гард. – Удалась ли Хассиму его миссия? Подействуют ли на Бс лараба его доводы? Согласится ли он выйти из своей скорлупы? Скоро ли вернется Хассим? Все это неизвестно… Оттуда до ме ня не доходит ни звука. Может быть, Белараб тронулся в путь два дня тому назад и теперь приближается к поселку. Может быть, он расположился станом на полдороге под влиянием какого-нибудь минутного каприза. А может быть, он теперь уже в поселке. Что мы его не видели, это ничего не значит. Дорога от холмов проходит не около бухты.

Он нервно схватил подзорную трубу и направил ее на потемневшую ограду. Солнце уже спустилось за леса. На светло-зеленой кайме нижнего края неба контуры древесных вершин отсвечивали золотом. Вверху бледный пурпур зари переходил в темную лазурь вечернего неба. Вечерние тени сгустились над лагуной, опускаясь на борта «Эммы» и на дальний берег. Лингард положил трубку.

– Мистер д'Алькасер тоже почему-то избегает меня, – сказала миссис Треверс. – Вы с ним очень подружились, капитан Лингард.

– Да, он очень приятный человек, – рассеянно проронил Лингард, – но иногда он говорит странные вещи. Вчера он, например, спросил, есть ли тут игральные карты, а когда я спросил, – чтобы что-нибудь сказать, – любит ли он карточную игру, он рассказал мне, с этой своей улыбкой, вычитанную им историю об осужденных на смерть узниках, которые перед казнью играли в карты со своими тюремщиками, чтобы скоротать время.

– А вы что сказали?

– Я сказал, что карты, должно быть, есть; Иоргенсон должен знать. Потом спросил, не смотрит ли он на меня, как на тюремщика. Он стал очень жалеть и извиняться, что рассказал этот анекдот.

– Это было жестоко с вашей стороны, капитан Лингард.

– Это у меня вырвалось ненарочно, и мы тут же посмеялись.

Миссис Треверс оперлась о поручень и опустила голову на руки. Каждая поза этой женщины почему-то глубоко действовала на Лингарда. Он вздохнул. Наступила долгая пауза.

– Я очень хотела бы понимать слово в слово то, что говорилось в то утро.

– В то утро? – повторил Лингард. – В какое утро?

– Когда я шла из поселка Белараба во главе процессии, капитан Лингард, под руку с вами. Мне представлялось, что я иду по блестящей сцене в какой-нибудь роскошно поставленной опере, которую зрители смотрят с замиранием. Вы не можете себе представить, каким нереальным все это казалось и как сама себе я казалась выдуманной! Совсем как в опере…

– Понимаю. Одно время я работал на золотых приисках. Иногда нам приходилось наезжать в Мельбурн с набитыми карманами… и я как-то раз попал на одно такое представление. Конечно, оно, должно быть, было не такое пышное, как те, что вам приходилось видеть. Там играли под музыку и все время пели.

; – Каким выдуманным, должно быть, вам все это казалось, – сказала миссис Треверс, не глядя на него, – Вы не помните название этой оперы?

1 – Нет. По правде сказать, я и не интересовался ее названием. Никто из нас.

– Я не буду спрашивать вас о ее содержании. Вам, наверное, оно представлялось сплошной нелепостью. Ведь только в сказках люди постоянно поют.

– Эти люди не всегда пели от радости, – простодушно возразил Лингард. – Впрочем, сказок я не знаю.

– В сказках по большей части рассказывается о принцессах, – тихо проговорила миссис Треверс.

Лингард не расслышал. Он наклонил ухо, но миссис Треверс не смотрела на него, и он не стал просить ее повторить.

– Сказки только для детей, – сказал он. – А эта вещь с музыкой, миссис Треверс, о которой я говорю, была не для детей, уверяю вас. Из всех представлений, что я видел, оно показалось мне самым правдивым. Более правдивым, чем сама жизнь.

Миссис Треверс вспомнила, как пусты бывают оперные либретто, и была несколько тронута такой бесхитростной восприимчивостью. Это походило на то, как если бы изголодавшийся человек стал восхвалять прелести сухой корки хлеба.

– Вы, наверное, забыли себя, когда слушали эту оперу, – заметила она.

– Да, она меня увлекла. Вам, наверное, знакомо это чувство.

– Нет, я даже ребенком не испытывала таких чувств, – сказала миссис Треверс.

Лингарду показалось, что в этих словах зазвучало чувство превосходства. Он слегка нагнул голову. Что она говорила, было для него несущественно. Всего приятнее ему было то, что она не смотрит на него; это давало ему возможность вволю смотреть на линию ее щеки, на ее маленькое ухо, наполовину скрытое колечком тонких волос, на ее открытую шею. Вся ее фигура была непостижимое, поразительное чудо, действовавшее не столько на его глаза, сколько на какую-то другую внутреннюю сторону его «я», не зависящую от его чувств. Ему ни на минуту не приходило в голову, что она далека от него. Неосязаема, может быть, но вовсе не далека. Ее духовная сущность была ему понятна, и лишь ее материальная оболочка вызывала в нем бла гоговейное изумление.

– Нет, – начала опять миссис Треверс. – Я никогда не могла увлекаться историями и забывать о себе. Это не в моей натуре Даже в то утро, на берегу, когда дело касалось меня так близко, я и то не могла забыть себя.

– Вы держали себя превосходно, – сказал Лингард, с улыб кой глядя на ее затылок, на ее уши, на выбившиеся из-под при чески волосы, на уголки ее глаз.

Ее темные ресницы слегка трепетали, и тонкий румянец щек ощущался, скорее, как аромат, чем как цвет.

– Вы одобрили мое поведение.

– Вы вели себя именно так, как надо. Честное слово, они все с ума посходили, когда они поняли, кто вы такая!

– Я должна бы чувствовать себя польщенной. Но я вам признаюсь, что я чувствовала себя тогда, как в маскараде, несколько сердилась и вообще была выбита из колеи. Мне, должно быть, помогало то, что я желала угодить.

– Не могу сказать, чтобы вы им особенно угодили, – сказал Лингард. – Они были, скорее, испуганы.

– Я хотела угодить вам, а не им, – небрежно уронила миссис Треверс.