Текст книги "На отмелях"

Автор книги: Джозеф Конрад

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

Ни одна черта не изменилась, ни один мускул не дрогнул на лице старого авантюриста, когда он спустился с кормы и пошел по палубе «Эммы». Его выцветшие глаза, так много виденшие на своем веку, не пытались проникнуть в ночную тьму и даже ни разу не взглянули на расставленных им часовых, которых он задевал на ходу. Если бы на него внезапно упал свет, он пока зался бы идущим в вечном сне лунатиком. Миссис Треверс слы шала, как его шаги прозвучали около рубки. Шаги удалились, и она опять уронила голову на свои обнаженные руки, протяну тые поперек маленького столика, у которого она сидела.

Иоргенсон, стоя у гакаборта, смотрел на красноватое зарево, подымавшееся над черными массивами дальнего берега. Он все замечал быстро, небрежно, относясь ко всему, как к явлениям, не имеющим связи с его собственным призрачным существованием. Это были отдельные мгновения в той жизненной игре, которой все еще почему-то занимались люди. Он слишком хорошо знал, чего стоит эта игра, и потому мало интересовался ее ходом. Он так давно отвык думать, что внезапное возвращение к этому занятию чрезвычайно досаждало ему, особенно когда приходилось ломать себе голову над определенным решением. В мире вечного забвения, которое он вкушал, пока Лингард не вернул его к жизни людей, все было решено раз и навсегда. Его раздражала его собственная растерянность, которая напоминала ему о смертном бытии, сплетенном из вопросов и страстей, от которого он, как ему казалось, навеки освободился. По естественной ассоциации, в мыслях его внезапно появилась фигура миссис Треверс, ибо как он мог теперь думать о Томе Лингарде, о том, что плохо или хорошо для Короля Тома, не думая в то же время и об этой женщине, которая ухитрилась зажечь подобие искры даже в его собственных потухших глазах? Сама она не имела никакого значения, но доброе имя Тома имело большое значение. О Томе он должен был думать, о том, что хорошо или плохо для Тома в этой нелепой и роковой игре с его жизнью. В конце концов он пришел к заключению, что для Тома Лингарда будет хорошо, если ему передадут перстень. Только передадут перстень. Перстень, и больше ничего.

– Это поможет ему окончательно решиться, – пробурчал себе в усы Иоргенсон, как бы побуждаемый смутной уверенностью.

Он отвернулся от линии костров, горевших на дальнем берегу, и пошел по палубе. Миссис Треверс слышала, как он проходил мимо рубки, но даже не подняла головы. Этот бессонный человек сошел с ума, впал в детство и не поддавался никаким уговорам. Он бродил по палубе неведомо для чего…

На этот раз, однако, у Иоргенсона была вполне определенная цель. Он подошел к Джафиру и сказал ему, что единственный человек в мире, имевший хоть какие-нибудь шансы добраться сегодня ночью до укрепления Белараба, была привезенная раджой Лаутом высокая белая женщина, жена одного из пленных белых вождей. Джафир издал удивленное восклицание, но не стал этого отрицать. Возможно, что, по очень простым или же очень сложным соображениям, эти дьявольские отродья из лагеря Тенги и Дамана не решатся убить белую женщину, если она пойдет одна к укреплению Белараба. Да, вполне возможно, что она дойдет невредимой.

– Особенно если она понесет с собой пылающий факел, – пробурчал Иоргенсон.

Он рассказал Джафиру, что теперь она сидит в темноте и предается скорби по обычаю белых женщин. Утром она сильно кричала, – требовала, чтобы ее отпустили к белым людям на берегу. Он отказался дать ей лодку. С тех пор она заперлась в рубке и горюет.

Джафир слушал все это без особенного интереса. И когда Иоргенсон прибавил:

– Я думаю, Джафир, что лучше исполнить ее желание, – он безразлично ответил:

– Ну, что же, пусть идет. Не важно.

– Да, – сказал Иоргенсон. – И она может отнести кольцо радже Лауту.

Джафир, хмурый и бесстрастный Джафир вздрогнул. Сначала казалось невозможным убедить Джафира, чтобы он расстался с кольцом. Эта мысль была слишком чудовищна, чтобы проникнуть в его ум, тронуть его сердце. Но, наконец, он согласился и мрачно прошептал:

– Аллах велик. Может быть, такова ее судьба.

Джафир был родом из Ваджо и потому не считал женщин ненадежными или неспособными выполнить задачу, требующую мужества и сметливости. Поборов свои колебания, он передал кольцо Иоргенсону, но поставил одно условие:

– Она отнюдь не должна надевать кольцо себе на палец, туан.

– Ну что ж, она повесит его себе на шею, – охотно согласился Иоргенсон.

Когда Иоргенсон шел к рубке, ему пришло в голову, что, пожалуй, теперь эта, приведенная Лингардом на буксире, женщина не захочет оставить «Эмму». Это его, впрочем, не очень волновало.

Все эти люди двигались впотьмах, да и сам он сейчас двигался впотьмах.

Иоргенсону только хотелось направить мысль Лингарда на Хассима и Иммаду и заставить его без колебаний осуществить поставленную цель. Эти белые его совершенно не интересовали. Это были люди, не оставляющие следов на земле. Женщине придется ехать, не понимая, зачем ее посылают. А если она откажется, пусть остается на судне без всяких вестей. Он ей ничего не скажет.

На деле, однако, оказалось, что миссис Треверс не желает иметь с ним никакого дела. Она не хотела даже его слушать. Она – вернее, только голос, заключенный в темной рубке – желала, чтобы он ушел и не тревожил ее.

Но тень Иоргенсона было не так-то легко заклясть. Он тоже был только голосом во внешней тьме, неумолимым, настаивавшим, чтобы она вышла на палубу и выслушала его. Наконец он нашел нужные слова:

– Я хочу вам сказать относительно Тома. Вы желаете ему добра, не так ли?

Этот довод возымел действие; миссис Треверс, выйдя на палубу и склонив голову, стала терпеливо слушать бормотание белого призрака.

– Мне кажется, капитан Иоргенсон, – сказала она, когда он кончил, – что вы просто забавляетесь. После вашего поведения сегодня утром мне нечего с вами говорить.

– У меня готов для вас челнок, – проворчал Иоргенсон.

– У вас какая-то задняя мысль, – недовольно проговорила миссис Треверс, – но, может быть, вы мне ее сообщите? Что вы имеете в виду?

– Интересы Тома.

– Вы действительно его друг?

– Он привез меня сюда. Вы это знаете. Он вам все рассказал.

– Да. Но я сомневаюсь, можете ли вы быть кому-нибудь другом.

– Сомневаетесь! – повторил Иоргенсон, очень спокойно и мрачно. – Если я ему не друг, то хотел бы я знать, какие у него еще друзья.

Миссис Треверс быстро спросила:

– Но что вы говорите про кольцо? Что это за кольцо?

– Это собственность Тома. Оно у него давно.

– И он дал его вам? Он им дорожит?

– Не знаю. Это просто вещь.

– Но оно что-нибудь означает для вас и для него. Так ведь?

– Да. Означает. Он знает, что оно означает.

– Что оно означает?

– Я ему в достаточной степени друг, чтобы придерживать язык.

– Что! Со мной!

– А кто вы такая? – неожиданно заметил Иоргенсон. – Он и так вам слишком много наговорил.

– Может бьггь, да, – прошептала миссис Треверс, как будто про себя. – И вы хотите, чтобы я отнесла кольцо ему? – спросила она уже громче.

– Да. Немедленно. Для его блага.

– Вы уверены, что это для его блага? Почему же вы сами не можете…

Она остановилась. Этот человек был безнадежен. Он ей ничего не скажет, заставить его она не могла. Он был неуязвим, неумолим… Он был мертв.

– …Только передайте ему кольцо, больше ничего, – бормотал Иоргенсон, точно загипнотизированный одной идеей. – Суньте ему в руку. Он поймет.

– Но что это? Совет, предостережение, сигнал к действию?

– Все что угодно, – хмуро, но как будто более мягким голосом сказал Иоргенсон. – Это для его блага.

– О, если бы я только могла верить этому человеку! – почти вслух размышляла миссис Треверс.

Легкий шум, послышавшийся в горле Иоргенсона, может быть, выражал сочувствие. Но Иоргенсон ничего не сказал.

– Это в самом деле необыкновенно! – воскликнула миссис Треверс, выведенная из терпения. – Почему вы обратились ко мне? Почему это должна сделать я? Почему вы хотите, чтобы именно я отнесла его ему?

– Я вам скажу почему, – отвечал Иоргенсон своим мертвым голосом. – Потому, что на этой шхуне не найдется ни одного человека, который мог бы пробраться живым в ограду. Сегодня утром вы сказали мне, что вы готовы умереть за Тома или вместе с Томом. В таком случае рискните. Вы единственный человек, имеющий хоть половину шанса добраться туда. А Том, может быть, дожидается.

– Единственный человек, – повторила миссис Треверс, порывисто шагнув вперед и протягивая руку, перед которой Иоргенсон отступил на шаг. – Да, я рискну! Конечно! Где это таинственное кольцо?

– У меня в кармане, – отвечал Иоргенсон.

Однако прошло не менее полминуты, прежде чем миссис Треверс почувствовала перстень в своей полураскрытой ладони.

– Но его никто не должен видеть, – наставительно шептал Иоргенсон. – Спрячьте его где-нибудь. Самое лучшее, повесьте его себе на шею.

Миссис Треверс крепко сжимала перстень.

– Да, это будет лучше, – согласилась она поспешно. – Я сейчас вернусь. Приготовьте все.

С этими словами она скрылась в рубку, и сейчас же полосы света появились в щелях обшивки. Миссис Треверс зажгла там свечу. Она надевала себе перстень на шею. Она собиралась ехать. Да, она шла на этот риск ради Тома.

– Никто не может устоять против этого человека, – бормотал про себя Иоргенсон мрачным голосом. – Я и то бы не мог.

IV

После того как челнок отъехал от шхуны, интеллектуальная жизнь Иоргенсона прекратилась. Никаких умствований от него больше не требовалось.

Он покончил с этим вопросом. Его решения были уже приняты, и он мог теперь обдумывать их с тем же мертвым равнодушием, с каким он расхаживал по палубе «Эммы». Кольцо заставит Лингарда вернуться к Хассиму и Иммаде, которые теперь тоже были в плену, хотя им, по мнению Иоргенсона, не грозило серьезной опасности. Суть дела сводилась к тому, что у Тенги оказались в качестве заложников близкие Лингарду люди. Люди эти были связаны с Лингардом крепкими узами. Они имели на Короля Тома такие же права, какие много лет тому назад имели люди той же расы на него самого.

Только Том был гораздо больше, чем он, Иоргенсон. И все же он не избегнет такой же точно судьбы, какая постигла его, Иоргенсона, он будет поглощен, пленен, сольется с ними и в случае успеха, и в случае неудачи. Таков был неотвратимый рок, и Иоргенсон верил, что кольцо заставит Лингарда мужественно принять неизбежное. Ему только хотелось, чтобы Лингард перестал интересоваться судьбой этих белых, – людей, не оставляющих о себе никакого следа в жизни.

С первого взгляда казалось, что посылка белой женщины к Лингарду не вполне служила этой цели. Но у Иоргенсона сложилось мнение, еще более подкрепленное утренним разговором с миссис Треверс, что она и Лингард разошлись навсегда. Это так и должно было быть. Женщина Лингарду совершенно не требовалась. Единственная женщина, которую знал Иоргенсон, досталась ему в обмен на несколько штук ситца и несколько ружей. В данном случае подобная сделка представлялась невозможной, и это еще более подтверждало убеждение Иоргенсона. Дело было несерьезно. В сущности, никакого дела и не существовало. Существовал только один факт – связь Лингарда с ваджскими изгнанниками, и вытекавшее отсюда огромное воинственное предприятие, подобного которому никто еще не пытался осуществить в здешних морях.

Старый авантюрист нисколько не сомневался, что Тенга предпочел бы мирную сделку войне. Как Лингард возьмется за переговоры, его, Иоргенсона, не касается. Во всяком случае, это будет нетрудно. Ничто не помешает Лингарду отправиться прямо к Тенге и поставить вопрос ребром. Тенге хотелось только получить свою долю в богатстве Лингарда, во власти Лингарда, в дружбе Лингарда. Еще год тому назад Тенга как-то сказал Иоргенсону, что он нисколько не менее достоин дружбы Лингарда, чем Белараб.

Это был ясный намек, раскрывавший все тайные мысли хитрого вождя. Иоргенсон, конечно, отвечал глубоким молчанием. Он не занимался дипломатией, – он только хранил припасы.

После тех сложных умственных усилий, какие потребовались для того, чтобы спровадить миссис Треверс, Иоргенсон решил отдохнуть и выбросить из головы все думы. Последний его помысел был чисто практический.

Ему пришло на ум, что следовало бы как-нибудь привлечь внимание Лингарда к лагуне. На морском языке одна ракета обозначает несчастье, а три ракеты, одновременно пущенные, обозначали бы предостережение. Он отдал приказ, и ракеты взвились ввысь, оставляя по себе искрящийся хвост и с громким треском рассыпаясь одна за другой высоко в воздухе белыми звездами. После этого Иоргенсон принялся ходить взад и вперед по палубе, уверенный, что Том догадается и прикажет наблюдать за лагуной. Несомненно, эти таинственные ракеты потревожат Тенгу и его друзей и вызовут в поселке немалую суматоху; это было неважно, потому что поселок и без того был весь на ногах. Но что было неожиданным для Иоргенсона, так это мушкетный выстрел, раздавшийся из джунглей со стороны носа. Иоргенсон остановился. Он ясно слышал, как пуля ударилась в борт шхуны.

– Это какой-нибудь осел стрельнул, – проговорил он презрительно. Это значило только то, что он осажден со стороны берега и что Тенга готов идти на все. Конечно, Том все мог бы еще уладить какими-нибудь шестью словами, если только…

Иоргенсон мрачно улыбнулся и опять принялся шагать взад и вперед.

Он с усмешкой заметил, что костер, ночь и день горевший перед резиденцией Тенги, вдруг погас. Он ясно представил себе, какое дикое смятение поднялось там, как люди с бамбуковыми ведрами забегали к лагуне, как они стали заливать огонь, толкая друг друга, как начали, шипя, подыматься облака пара. Но Иоргенсон забавлялся этой воображаемой картиной не более пяти секунд. Потом подошел к рубке и взял лежавший на ее крыше бинокль.

В свете разорвавшихся над лагуной ракет он на минуту увидел черное пятнышко челнока, перевозившего миссис Треверс. Он не мог рассмотреть его в бинокль, – было слишком темно. Но, несомненно, та часть берега, к которой направлялся челнок, находилась у ближайшего к бухте угла ограды Белараба. Это место было слегка освещено слабым заревом горевших внутри костров. Иоргенсон не сомневался, что Лингард теперь следит за «Эммой» из какой-нибудь бойницы.

Миссис Треверс не могла грести, и потому ее сопровождало двое матросов; за рулевого поехал Джафир. Хотя Джафир и согласился на план Иоргенсона, ему хотелось самому проводить кольцо как можно ближе к месту назначения. Только горькая необходимость заставила его расстаться с талисманом. Примостившись на корме и двигая рулем из стороны в сторону, он не отрываясь смотрел на спинку парусного складного кресла, поставленного на середине челнока для миссис Треверс. Окутанная тьмой, миссис Треверс полулежала, закрыв глаза и смутно ощущая на груди кольцо. Челнок был большой и потому двигался очень медленно. Весла матросов бесшумно погружались в воду, и миссис Треверс, пассивно отдавшись на волю судьбы и не шевелясь, вовсе не ощущала движения. Она, как и Иоргенсон, устала думать. Она тонула в молчании этой ночи, где бушевали страсти и замышлялись злодейские планы. Ей казалось, что она отдыхает. В первый раз за много дней она испытала счастье быть одной. Матросы, ехавшие с ней, были все равно что ничто, – она не могла ни говорить с ними, ни понимать их. Челнок двигался как бы сам собой, если только он вообще двигался. Подобно человеку впросонках, она готова была сказать себе: «Какой странный сон я вижу!»

Раздался тихий голос Джафира, который велел матросам перестать грести. Челнок медленно остановился не больше чем в десяти ярдах от берега. Матросы захватили с собой факел, который надо было зажечь, не доезжая до берега, чтобы придать этой отчаянной экспедиции характер открытого выступления.

– А если они откроют огонь, – сказал Иоргенсону Джафир перед отъездом, – мы узнаем, кому суждено сегодня умереть.

– Да, узнаем, – проговорил Иоргенсон.

Наконец Иоргенсон увидел огонек факела на черном фоне ограды. Он напряг слух, ожидая услышать треск мушкетов, но через широкую поверхность лагуны до него не донеслось ни одного звука.

В это время державший факел матрос, другой гребец и Джафир тихонько толкали веслами челнок к берегу. Глаза их сверкали, лица горели возбуждением. Красноватое пламя ударило прямо в закрытые глаза миссис Треверс, но она не подымала век, пока челнок не коснулся дна. Оба гребца сейчас же выпрыгнули, и миссис Треверс быстро встала. Все молчали.

Спотыкаясь, она сошла на берег, и прежде, чем она успела опомниться, факел уже очутился в ее руках. Жар и свет пламени ослепляли ее, пока она инстинктивно не подняла факел высоко над головой. С минуту она стояла на месте, держа высоко в воздухе ослепительный светоч, от которого медленно разлетались редкие искры.

Обнаженная бронзовая рука, освещаемая сверху, указала ей направление, и миссис Треверс тронулась к бесформенной черной массе ограды. Когда, пройдя несколько шагов, она оглянулась назад, лагуна, берег, челнок, оставленные ею люди уже исчезли во мраке. Она была совершенно одна, и пылающий факел освещал немую землю, вязнувшую под ногами. Наконец, грунт стал более крепким, и вдали показались темные очертания ограды, еще не освещенные факелом и казавшиеся огромными, пугающими. От волнения у миссис Треверс подкашивались ноги, но все же она продолжала идти вперед.

– Сверните немного влево, – закричал чей-то сильный голос.

Голос пробежал по всем ее фибрам; он звучал подобно призывной трубе, разносился далеко за ней, охватывал все пространство. Миссис Треверс остановилась, потом бросила далеко в сторону горящий факел и, протянув руки, ничего не видя, кинулась к тому месту, откуда раздался громкий голос Лингарда, оставив лежать на земле шумно горящий светоч. Она споткнулась и упала бы, если бы ее руки не очутились на самых столбах палисада. Огромная и неприступная стена вздымалась высоко над ее головой, и миссис Треверс, широко раскинув руки, всем телом прижималась к ее неровной поверхности. Из-за стены слышались тихие голоса и тяжелые удары, и при каждом ударе почва слегка дрожала у нее под ногами. Она робко оглянулась назад и не увидела ничего, кроме погасшего факела и неясных отсветов лагуны, окаймлявшей непроницаемую тьму берега. Ее напряженным глазам чудились в темноте таинственные движения, и ее охватил неодолимый страх, трепетная агония ужаса. Не пригвоздит ли ее сейчас широкое лезвие к этой высокой, неподвижной деревянной стене, к которой она безнадежно прижалась, словно надеясь проникнуть сквозь нее одной только силой страха. Она совершенно не знала, где она; на самом деле она стояла немного левее главных ворот и почти как раз под одною из бойниц ограды. Ее возбуждение перешло в полную бесчувственность. Она перестала видеть, перестала слышать и даже не чувствовала стены, к которой прижималась. Откуда-то сверху раздался отчетливый, озабоченный голос Лингарда:

– Нагнитесь ниже. Еще ниже!

Застывшая кровь ее тела начала медленно пульсировать. Она нагнулась низко, еще ниже, упала на колени и тут заметила слабый запах дыма и различила смутный шепот встревоженных голосов. Все это доносилось до нее через отверстие, находившееся на уровне ее головы и шириной не более чем в два сложенных бревна. Лингард огорченно говорил ей:

– Я не мог заставить никого из них открыть ворота.

Миссис Треверс не в силах была произнести ни звука.

– Вы здесь? – спросил Лингард тревожно, так близко от нее, что его дыхание касалось ее лица. Миссис Треверс сразу ожила и поняла, что ей надо делать. Она сунула голову по плечи в отверстие и почувствовала, как ее подхватили под мышки и тащат с такой силой и быстротой, что шарф ее зацепился за бревно и остался в проходе. Те же могучие руки подняли ее и поставили на ноги. Лингард пытался что-то сказать, но в его встревоженном бормотании нельзя было разобрать ничего, кроме полубезумных восклицаний: «Вы!.. Вы!..» – которые повторялись опять и опять. Он не выпускал ее из рук; его мощная хватка превратилась в тесное, сокрушающее объятие, страстный порыв которого не знал уже никаких границ и удержа. Подобно тому как несколько мгновений тому назад голос его проникал весь воздух, так теперь его властная и неодолимая сила заполняла, казалось, все пространство. Каждый раз, как миссис Треверс инстинктивно пыталась оказать сопротивление этой безграничной мощи, воля Лингарда, буйная и возносившая ее куда-то ввысь, снова и снова торжествовала над ее усилиями. Несколько раз миссис Треверс переставала чувствовать под собой землю и испытывала какую-то страшную беспомощность, какое-то безрадостное торжество. Неизбежное случилось. Она предвидела это – и все время, в темноте, в красном отсвете костров внутри ограды, человек, в чьих руках она билась, оставался невидим ее глазам – ее полузакрытым глазам. «Он задушит меня до смерти, сам того не сознавая», – пришло ей в голову.

В эту минуту Лингард был слепой стихией природы. Миссис Треверс зажмурила глаза, голова ее немного откинулась назад. Но уже не инстинктивно, а с сознательной покорностью, как бы по чувству справедливости, она отдалась его объятиям. Это полоснуло Лингарда, точно кинжалом. Он вдруг совсем выпустил ее из рук, и она упала бы на землю, если бы не ухватилась за его руку. Лингард, казалось, предвидел это; несколько мгновений все ее тело держалось на этой застывшей руке, в которой не дрогнул ни один мускул. Где-то сзади слышались тупые удары о дерево, голоса и движения людей.

Вдруг голос произнес: «Готово», – и выразительная энергия этого слова, хотя и не понимаемого ею, помогла миссис Треверс прийти в себя. Когда Лингард едва слышно спросил:

– Почему вы ничего не говорите? – она без смущения отвечала:

– Дайте мне сначала отдышаться.

Звуки вокруг них замолкли. Малайцы уже успели заложить отверстие, через которое протащили ее руки Лингарда, сдавившие ее до полусмерти, погрузившие ее в состояние самозабвения, но все же оставившие ей жизнь. Она испытывала странную душевную ясность, словно исполнила долг. Совершенно спокойная, ни о чем не думая, она держалась за железную руку Лингарда и шарила по земле ногой, ища потерянную сандалию. О да, ее подняли с земли куда-то высоко, и она не чувствовала ни стыда, ни раскаяния. Но он не должен знать об этой потерянной сандалии! Сандалия так же символична, как сброшенное покрывало. Он не знает и никогда не узнает. Но где же эта вещь? Миссис Треверс сознавала, что они ни на вершок не тронулись с места. Вдруг ее нога нащупала сандалию и, все еще держась за руку Лингарда, миссис Треверс нагнулась, чтобы обуть как следует ногу. Наконец она подняла голову, все не выпуская его руки, и оба взглянули друг на друга. Лингард стоял весь застывший, усилием воли сохраняя самообладание, но испытывая такое чувство, словно в сердце его бушевали волны неистового, еще никогда в жизни не испытанного урагана; а женщина, точно вся опустошенная, была еще не в силах думать, хотя и начала сознавать положение и вспоминать только что случившееся.

– Я целый час смотрел в эту бойницу, с тех пор как они прибежали сообщить мне о ракетах, – сказал Лингард. – Я тогда сидел у Белараба. Я увидел, как вы вышли на берег с факелом в руках, и думал, что я грежу. Но я был бессилен. Я чувствовал, что должен броситься к вам, и не смел. Все группы пальм полны людей. Так же и дома, которые вы видели, когда были со мной на берегу, полны людей. Вооруженных людей. Курок спустить ничего не стоит, но когда началась перестрелка, дело плохо… А вы шли одна открытым местом, с этим факелом над головой! Я не смел. Вам было безопаснее идти одной. У меня хватило силы удержаться и смотреть, как вы идете берегом. Никто, никто никогда не видел ничего подобного. Зачем вы пришли?

– Разве вы никого не ждали? Не меня, а посланного?

– Нет, – отвечал Лингард, сам удивляясь своему самообладанию. – Как он позволил вам уехать?

– Капитан Иоргенсон? Он сначала отказывался и говорил, что имеет на этот счет приказания от вас.

– Но как вам удалось обойти его? – спросил Лингард самым мягким своим голосом.

– Я и не старалась, – начала она и замялась.

Вопрос Лингарда, хотя, по-видимому, и не очень заинтересованного в ответе, снова пробудил ее подозрения насчет Иоргенсона.

– В конце концов, мне пришлось много говорить, – продолжала она, еще слегка задыхаясь, но чувствуя, как ее исчезнувшая было в этих объятиях личность снова возвращается и приобретает былое значение под неподвижно-внимательным взглядом этого человека.

– Капитан Иоргенсон всегда смотрел на меня, как на бремя, и, может быть, решил от меня отделаться даже вопреки вашим инструкциям. Что, он вполне нормален?

Миссис Треверс перестала опираться на руку Лингарда и теперь вполне овладела собой. У нее осталось только смутное, захватывающее воспоминание о кратковременном взлете над землей, на которой сейчас она уже крепко стояла. «Неужели это все?» – спрашивала она себя без горечи, но с каким-то нежным презрением.

– Он настолько нормален, – мрачно отвечал Лингард, – что, если бы я послушался его совета, вы не нашли бы меня здесь.

– Что это значит – здесь? В этой ограде?

– Нигде.

– Но что же бы тогда случилось?

– Это одному богу известно. Что бы вообще случилось, если бы мир не был создан в семь дней? Я знаю вас почти как раз семь дней. Началось с того, что я пришел к вам украдкой, как тать в нощи. Где, черт возьми, я слышал это выражение? Так вот… И человек, за которым вы замужем, считает меня не лучше вора.

– С вас довольно было бы того, что я никогда в вас не ошибалась, что я пришла к вам меньше чем через сутки после того, как вы так презрительно бросили меня. Не уверяйте меня, что вы не слышали, как я вам кричала. Вы слышали. Вся шхуна слышала, потому что я не стыдилась.

– Да, вы пришли, – с силой воскликнул Лингард. – Но действительно ли вы пришли? Я не верю своим глазам… Неужели вы правда здесь?

– К счастью, здесь темно, – сказала миссис Треверс. – Но неужели вы все еще сомневаетесь? – многозначительно докончила она.

Лингард сделал быстрое и страстное движение к ней, так что миссис Треверс подумала: «На этот раз я не выберусь живой», но через секунду он уже застыл на месте, как будто он никогда и не двигался. Походило на то, словно земля тронулась под его ногами, а он все-таки сохранил равновесие. Но под ногами миссис Треверс земля не трогалась. Миссис Треверс была поражена не этим своим самообладанием, а безмерной волей стоявшего перед ней человека. Если бы не ее странное душевное утомление, она, может быть, сдалась бы этой могучей силе. Но ей казалось, что в ней не было ничего, достойного сдачи, и она совершенно ровным тоном произнесла:

– Дайте мне вашу руку, капитан Лингард. Мы не можем стоять тут всю ночь.

«В этом человеке есть настоящее величие, – думала миссис Треверс, идя рядом с ним, – Ни извинений, ни объяснений, ни унижения, ни грубости, даже ни малейшей дрожи в этом теле, одевающем смелую и мятущуюся душу». Она это знала наверное, потому что ее пальцы легко покоились на руке Лингарда в то время, как она тихо шла рядом с ним, словно он вел ее к столу. И все же она ни на миг не допускала, что он сейчас бесчувствен, как она. Никогда еще он не казался ей до такой степени опасной силой. «Он поистине безжалостен», – подумала она.

Не успели они выйти из тени внутренних загородок у ворот, как позади послышался слегка хриплый, извиняющийся голос, повторявший что-то вроде заученной формулы. Голос говорил: «Осталась эта вещь, осталась эта вещь, осталась эта вещь…» Они обернулись.

– Ах, мой шарф, – сказала миссис Треверс.

Приземистый широколицый молодой малаец, одетый лишь в короткие белые штаны, подал им шарф, который он набросил на обе руки, словно на палки, и почтительно держал как можно дальше от себя. Лингард взял его, и миссис Треверс сейчас же его надела.

– Не будем забывать приличий, – сказала она. – Ведь это мое покрывало.

Она закутывалась в него, когда Лингард сказал:

– В нем, в сущности, нет нужды. Ведь я веду вас к белым джентльменам.

– Я буду носить его и там, – возразила миссис Треверс, – Эта вещь годится и для соблюдения приличий, и для соблюдения предосторожности. Пока я не смогу взглянуть в себя в зеркало, до тех пор меня никто не уверит, что лицо мое не изменилось.

Лингард полуобернулся и посмотрел на нее. Она была теперь под покрывалом и смело ответила на его взгляд.

– Скажите, капитан Лингард, сколько глаз смотрели на нас несколько минут тому назад?

– А разве вам не все равно? – спросил он.

– Решительно все равно. На нас, кроме того, смотрели миллионы звезд, а разве это было важно? Звезды не принадлежат к моему миру. Так же и с этими человеческими глазами. Они не принадлежат к тому миру, в котором я живу.

«К ее миру не принадлежит ни один человек», – подумал Лингард.

Еще никогда она не казалась ему такой недостижимой, такой отличной от всех других, такой далекой. Свет многочисленных маленьких костров освещал только землю и черные фигуры лежавших около них окутанных дымом людей. Только один из этих костров, зажженный в стороне, перед домом, где содержа– ' лись пленники, горел более или менее ярким пламенем. Но и его огонь не освещал темного пространства веранды, где только смутно очерчивались головы двух часовых и слабо поблескивали копья. Зато внизу, на земле, фигура сидевшего на скамье человека выступала совершенно ясно. Другая такая же отчетливая фигура подбросила в огонь хворосту и отошла в сторону. Сидевший на скамейке человек поднялся. Это был д'Алькасер. Миссис Треверс и Лингард подошли совсем близко к нему. От крайнего изумления он, казалось, лишился речи. В – Вы не ожидали… – начала миссис Треверс, слегка смущенная его немотой.

– Я не верил своим глазам… – произнес д'Алькасер, тоже f казавшийся смущенным. Он оправился и сознался откровенно:

– В эту минуту я не думал о вас, миссис Треверс, – Он провел рукою по лбу. – Я вообще не знаю, о чем я думал.

В свете разгоревшегося огня миссис Треверс ясно разглядела черты д'Алькасера. На лице его не было улыбки; оно было такое серьезное, такое далекое, каким она его еще никогда не видала. Она оставила руку Лингарда и подошла ближе к огню.

– Вы, должно быть, блуждали где-то очень далеко, – сказала она.

– Этой свободы ничто не может отнять у нас, – заметил он, внимательно смотря на шарф, покрывавший лицо миссис Треверс. – Может быть, я блуждал далеко, но где именно, не знаю, уверяю вас. С час тому назад тут поднялась большая суматоха из-за каких-то ракет, но я не участвовал в общем возбуждении. Здесь некому было задать ни одного вопроса. Капитан был занят каким-то важным собеседованием с царем или правителем этого поселка. Можно спросить вас, капитан, – обратился он к Лингарду, – добились вы что-нибудь от этого мавра? Он, по-видимому, очень мешкотный господин?