Текст книги "Безымянное"
Автор книги: Джошуа Феррис
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)
25
Майк Крониш на его звонки попросту не реагировал. Новости сообщил Сэм Водица. Совещание созвали, голосование провели, из числа партнеров исключили.
– Дело не только в твоей тогдашней выходке, Тим, – пояснил Водица. – Как твоя жена?
– Здорова.
– Да ладно?
Они должны были позвать его на совещание. Он имел право выступить в свою защиту. Они же юристы, чему их только учили?
– Хоббс знает про мою жену?
– Хрена лысого! – возмутился Водица. – Ты хочешь, чтобы мы не просто доход потеряли, а еще и за нарушение служебной этики загремели?
– Где конкретно мои действия тянут на нарушение служебной этики?
– Какие, позволь узнать, действия, Тим? Какие еще действия, черт тебя дери?
Тим физически ощутил, как рушится и летит псу под хвост его жизнь. Двадцать один год. Фирма была для него вторым домом. Теперь Фрэнку Нововяну даже не обязательно с ним здороваться. Может быть, Фрэнк посмотрит на него и скажет: «Простите, мистер Фарнсуорт, мне запрещено вас пускать». А он тогда ответит: «Двадцать один год, Фрэнк…»
Они с Водицей вкратце обсудили решение по делу Хоббса. Одно хорошо – смертная казнь в штате Нью-Йорк отменена. Через несколько недель будет составлен предприговорный доклад, и тогда Хоббса упекут. Каким был бы исход, если бы Тим сумел довести дело до конца? Закончить досудебную подготовку, помочь с отбором присяжных, выступать в суде? Наверняка они сейчас праздновали бы оправдание, он в этом не сомневался.
Время от времени он названивал детективу Рою и Фрицу Вейеру – узнать, есть ли подвижки. Фриц задействовал свои связи и каналы, а одного из подчиненных отрядил прочесывать базы данных в поисках возможного соответствия портрету. Может быть, повезет…
26
Снова офис. Тим в костюме с галстуком выступал перед собранием партнеров. Кроме них там присутствовали Хоббс и Джейн с Беккой. Тим отстаивал свою должность. Доказывал, что приговор Хоббсу справедлив, потому что подзащитный виновен. Детектив Рой одобрительно захлопал. Тим оглянулся на Хоббса, который давился рыданиями. «Не беспокойтесь, я знаю, что вы невиновны», – шепнул ему Тим. Хоббс поблагодарил. Помощница окружного прокурора, ведущая дело, перечислила все совершенные Тимом нарушения: обман коллег, ложные заявления вышестоящим лицам, нарушение профессиональной этики – и закончила свою речь горячим призывом к присяжным выгнать Тима из фирмы взашей. Встал судья, рассыпая песок из сандалий. Это был Сэм Водица в черной мантии и солнцезащитном козырьке. Окинув взглядом остальных партнеров на скамье присяжных, он показал им два больших пальца. Джейн на стороне защиты утешала Хоббса. Вошел Майк Крониш и попытался стянуть с Тима брюки. Тим вцепился обеими руками в пояс, потому что не хотел остаться без штанов в самый разгар борьбы за должность. Но отделаться от Крониша было непросто. Он вознамерился показать всем голый зад Тима. Тим отпихнул его, но тот уже повалил его на пол прямо под ноги судье Водице, и художник-криминалист спешно зарисовывал потасовку. Крониш припечатал Тима лбом к полу, чтобы сподручнее было стягивать штаны. Лица остальных пропали из вида, потому что голову повернуть не удавалось и острый гравий впивался в лоб. Тим барахтался, сталкивая с себя Крониша, но тот навалился на него всей массой. И только когда Крониш наконец добился своего, Тим открыл глаза и понял, что действительно лежит без штанов, уткнувшись в потрескавшийся асфальт.
Он находился в Ньюарке, позади закрытого гипермаркета «Сейфуэй» с заколоченными фанерой окнами. В тусклом свете аварийного фонаря поблескивали осколки стекла и рассыпанный мусор. Чуть поодаль стоял заброшенный полуприцеп, превратившийся в приют для бомжей.
Тим обеими руками попытался разжать мертвую хватку на затылке, но пальцы соскользнули, и вдобавок напавший ударил его свободным кулаком по голове. Лоб впечатался в асфальт и, воспользовавшись секундной отключкой Тима, обидчик стянул с него штаны полностью. Извернувшись, Тим наконец оказался с ним лицом к лицу. Вся правая сторона его физиономии была обезображена жутким ожогом, от которого вытек глаз и скорчилось ухо. Тим схватил обидчика за горло, вцепившись всеми пальцами в трахею, словно хотел выдернуть, и одновременно сдавил в кулаке его яйца. Дикий животный визг отразился эхом от стенки мусорного контейнера. Не разжимая рук, Тим поднялся на колени, потом на ноги и наподдал ему с носка по голове, словно пасуя футбольный мяч. Обидчик стукнулся затылком об стенку контейнера и повалился на колени. Из носа, словно из крана, хлынула кровь. Теперь Тима никто не держал, но он уже не мог остановиться. Подобрав пустую литровую бутылку, он огрел обидчика по макушке. Снова брызнула кровь, окропляя асфальт. Тим пустился бежать – как был, без штанов.
Он дождался Джейн в городском парке, полном сухих деревьев и мелькающих теней, на утонувшей по щиколотку в мусоре скамейке запасных у бейсбольной площадки. Увидев заскользившие по стоянке лучи фар, он поспешил к машине, скрываясь в темноте, и кинулся к Джейн в одном нижнем белье.
Она распахнула дверцу, увидев, как он мчится через пересохший газон.
– А где твои брюки?
– Не выходи.
– Это что, кровь?
– Не моя. Джейни, садись обратно.
Он залез в машину, и они поехали прочь из парка.
Джейн уложила окровавленную одежду в стиральную машину и поднялась из подвала наверх. Откупорила бутылку белого над кухонной раковиной, налила в бокал, выпила залпом, налила еще. Со вторым бокалом, прихватив бутылку, она уселась за кухонный стол. Была половина третьего ночи.
Тим спустился после душа в спортивных штанах и футболке. Он видел, как устала жена. Мешки под глазами обозначились резче. Он губит ее.
– Я не могу больше тебя так мучить.
Он читал это на ее лице. С нее довольно. И никто ее не осудит.
Джейн налила себе третий бокал.
– Иди, сядь ко мне, – попросила она. Тим повиновался. – Ты уходишь все дальше и дальше. Вызваниваешь меня в полночь из Ньюарка. Из Ньюарка! Где убивают на каждом углу и призраки летают по улицам.
Он промямлил какие-то извинения.
– Послушай меня. – В голове наконец зашумело. – Ты совсем отощал. Ты подавлен. Ты выскакиваешь из парка полуголый и весь в крови. Если тебя не сведут в могилу сами хождения, угробит то, что к ним прилагается. Ты так хочешь умереть?
– У тебя есть альтернатива?
– Я ухожу с работы. А ты достаешь из ящика наручники. Никаких больше полуночных прогулок по Ньюарку. И никакой чужой крови.
27
Говорят, чтобы по-настоящему узнать человека, нужны годы. Говорят, семейная жизнь – это большой труд. Говорят, нужно меняться вместе с супругом, чтобы не разойтись в разные стороны. Еще говорят о терпении, об уступках, о компромиссах и понимании. Прописные истины, задача которых, похоже, вернуть вас обратно на старт. Тебя словно приковывают к затонувшему кораблю с сокровищами, и ты изо всех сил пытаешься вырваться из цепей. Если повезет, твой благоверный освободится тоже, и вы, одновременно вынырнув на поверхность, будете выискивать взглядом клочок суши на горизонте. Говорят, рано или поздно страсть утихает, все заменяет привычка, мелочи начинают раздражать, и вы снова и снова наступаете на те же грабли. Ради чего все это? Надежный тыл, семья, отношения? В идеале – ради любви. Здесь можно обходиться без объяснений. Предполагается, что это слово само все объясняет, и после двадцати лет брака вас возносят на пьедестал как эталон простейшего понятия – любви, на которой все это (обвести руками окружающий мир) и строится. Но внешность обманчива. И на двадцатом году семейной жизни супруги все так же ссорятся, так же ложатся в постель затаив обиду и так же могут неделями не касаться друг друга.
В этом-то и беда избитых истин, думала Джейн. Они и наполовину не отражают действительности.
Прошагать целый день и завалиться спать на задворках супермаркета. Проснуться от того, что какой-то отморозок пытается изнасиловать тебя во сне. Отбиться едва ли не ценой собственной жизни.
Когда такое творится с твоим мужем, к какому семейному психологу бежать? Какой выпуск «Шоу Опры» смотреть в поисках подсказок?
Узнать бы, остался ли тот нападавший вообще в живых. Она не спрашивала, а Тим не уточнял. Сказал только: «Это была самооборона, Джейни. Я действовал в рамках самообороны».
Она бы предпочла побольше раскаяния с его стороны и поменьше уверенности в собственной правоте.
С другой стороны, ее ведь там не было. Она не вправе его судить – как и он не вправе судить ее и решать, что для нее правильно.
А правильно для нее сейчас – уйти.
«Уйди от него, если сможешь».
Момент вполне подходящий. Бекка теперь в колледже. Зарабатывает она прилично. На внешность пока не жалуется. Можно начать все заново. У нее еще полжизни впереди.
Альтернатива? Сидеть у его постели до второго пришествия, дожидаясь, пока своенравная болезнь отпустит и даст им немного вздохнуть.
А если не отпустит? И что в таком случае «вздохнуть», как не отчаянные попытки вернуться к началу?
Пропадет она без него? Вряд ли. Действительно ли каждому назначен один-единственный на всю жизнь? Вряд ли.
Она сидела бы с ним, если бы он умирал от Паркинсона. Если бы сгорал от рака, угасал от старости, она ухаживала бы за ним. Если был бы какой-то отмеренный срок – она, разумеется, была бы с ним до конца.
Но вот это… Оно может длиться вечно. Разве так она хотела прожить жизнь? Прикованной к кровати вместе с ним?
«Попробуй, если сможешь».
Вытащив пробку, она наполнила бокал и выпила одним глотком. Тут же захотелось еще. Джейн налила второй, но выпила уже за столом, дожидаясь, пока спустится Тим. Он прошлепал в кухню.
– Я не могу больше тебя так мучить.
Он выглядел осунувшимся, печальным, постаревшим на десять лет. Тощим, отчаявшимся и беспомощным, как ребенок. Джейн налила еще бокал.
– Иди, сядь ко мне.
28
Приехал Багдасарян и удалил два пальца на ноге. Тим кричал, несмотря на анестезию, заморозившую ткани вокруг отмерших нервов, и метался, пытаясь сбросить оковы. Сдаться после долгой борьбы и позволить посадить себя на цепь означало, по сути, похоронить себя заживо. Он материл доктора вслух, не забывая пройтись и по внешности, и по врачебной несостоятельности, и по безрассудству, с которым он дарит больным ложные надежды. Все это доктор Багдасарян снес молча, лишь сообщил оцепеневшей от ужаса Джейн, что Тиму еще повезло отделаться двумя пальцами, чудом избежав гангрены. Тим все кричал, и крики его, подхваченные ветром, разносились по всей округе, до сих пор дышавшей покоем и благополучием.
Джейн проводила врача. Перед уходом он дал ей два письма. Первое, объяснил он, – письмо Тиму от его знакомого, известного невролога и по совместительству автора многочисленных книг о медицинских курьезах. Возможно, Джейн о нем даже слышала. Второе – от сотрудницы одного института. Сам он не знает, как их расценивать, поэтому Джейн придется решать самой.
Доктор мягко коснулся ее руки.
– Постарайтесь не дать ему забыть, что значит оставаться человеком.
– Пытаюсь, – вздохнула Джейн.
Доктор открыл дверь и попрощался с хозяйкой за руку.
– Спасибо вам. Вы так помогли.
– Да нет, помочь я как раз ничем не помог, – грустно улыбнулся доктор.
Джейн вернулась на кухню и села за стол читать письма. Первое, от невролога, оказалось просто попыткой ободрить. Джейн действительно, как и предполагал Багдасарян, узнала фамилию автора статей для популярных журналов. Он объяснял, что среди прочего старается привлечь внимание к необычным медицинским случаям. Письмо было проникнуто сочувствием, но не жалостью, и Джейн представила, как оно тронуло бы Тима еще совсем недавно. Второе было подписано исполнительным директором некоего Объединения по профилактике эндокринных нарушений, связывающего научно-исследовательские группы из Милуоки, штат Висконсин. Представившись, автор сообщала, что до нее дошли сведения о случае Тима.
«…и я на сто процентов уверена, что причину болезни следует искать в эндокринном расстройстве, которое вызывают чуждые нашей эндокринной системе химические вещества, поступающие в организм. Эти химикаты, в больших количествах выбрасываемые в окружающую среду, могут радикально влиять на функции организма – на образ мыслей, настроение, и даже – как в вашем случае – на опорно-двигательную систему. Как показывают клинические испытания, микроскопическая доза вещества объемом в два бензольных кольца (это одна триллионная доля человеческого тела или, для большей наглядности, одна секунда по сравнению с тремя тысячами веков) способна полностью подчинить себе наш организм. Я пишу не только для того, чтобы вас просветить и предостеречь, но, главным образом, чтобы вы убедились – ваш случай вызван именно…»
Дочитывать Джейн не стала.
Было время, когда подобное письмо – независимо от сомнительности содержания – воодушевило бы их и вернуло веру в медицину. Тима гоняли по врачам, которые отфутболивали его к более узким специалистам, те в свою очередь посылали его на поклон к настоящим светилам, привлекающим к консилиуму уже собственных кумиров. А теперь специалисты стучатся к нему сами. Вот исполнительный директор медицинского объединения доподлинно знает, что такое с ее мужем. «Эндокринное расстройство». И Тима бы не волновало, что он впервые об этом слышит, что научность этого подхода под вопросом, доказательств не хватает, а «экспертов» уже развенчали. Он мигом помчался бы к телефону. Без раздумий полетел бы на край света и пробыл бы там сколько велят. И она не отходила бы от него ни на шаг.
А теперь она отнесла оба письма к кухонной мойке и запихнула в измельчитель для отходов.
Час свинца
1
Во вторник утром он вышел на работу и перечитал ходатайство об упрощенном делопроизводстве, которое написал по делу Киблера. Он начал составлять его неделю назад – потихоньку, полегоньку. Обычно в таких случаях положено дождаться отмашки от кого-нибудь из вышестоящих, но пять дней назад Тима вдруг потянуло покопаться в материалах дела, а в голове сами собой начали крутиться аргументы. Едва он начал набрасывать план, как по столу словно волна жара прокатилась, заливая тесный кабинет сияющей энергией, окружившей его на весь день мощным силовым полем. Когда он сел за вступительный абзац, мысли уже бурлили и кипели вовсю.
За окном жужжали пчелы, отчаянно пытаясь проникнуть внутрь – зачем, одному пчеловоду известно. По идее они давно должны были умереть или зимовать где-нибудь в ульях (если они вообще зимуют), но уж никак не ползать по стеклу в рассеянном зимнем свете так высоко от земли. За этим же окном тянулись на север городские кварталы со стройными башнями и приземистыми плосковерхими зданиями разных размеров и очертаний, связанные воедино двумя реками, едва различимо поблескивающими вдали. Он уже смирился с потерей вида на парк, как смирился с тесным кабинетом, обшарпанным столом и понижением в должности. Эти условности больше не имели для него значения. Он не стал перетаскивать из предыдущего кабинета ни напольный глобус, ни лампу «Тиффани», ни дипломы с сертификатами, украшавшие стены. Аскеза помогала уйти в работу с головой. Он здесь, чтобы трудиться, а после окончания рабочего дня – покинуть кабинет и вернуться к жизни.
Он встал, присматриваясь к пчелам. Они действительно раз за разом с разлету бились в стекло. Словно хотели вышибить свои крохотные пчелиные мозги. Стукнутся, отскочат, отлетят – и снова в стекло. Может, именно так они и умирают? А может, так они ведут себя, когда остаются без улья. Они ведь летают ульем? Нет, вроде это называется рой. Тим был не силен в пчелиной терминологии.
Он вернулся за стол. Черновик пока еще сыроват, аргументация провисает, налицо структурные неувязки. Следующий час ушел на то, чтобы подлатать дыры, и еще час – проверить ссылки на прецеденты. Пожалуй, нужно распечатать черновик, повторно перечитать, а потом убрать в ящик и заняться официальными делами. Ему ведь никто это ходатайство не поручал. Он сейчас нарушает протокол и пренебрегает профессиональными обязанностями. Тим составлял ходатайство исключительно из интереса, без всякой практической цели. Многовековая история права знает миллионы прошений, однако все они предназначались для суда и выполняли сугубо утилитарную задачу. Вряд ли до сегодняшнего дня кому-то доводилось писать ходатайство «в стол». Тим просидел над ним половину выходных, радуясь возможности отвлечься. Лишь бы не слушать жуткую затягивающую тишину пустого дома, где некому рыться в кухонных ящиках и резать на столе продукты для бутербродов.
Он вышел из кабинета и направился к принтеру. Распечатанные листы лучше забрать сразу, пока никто не поймал его на несанкционированной деятельности и Питер не заподозрил в нарушении протокола. О ходатайстве насчет упрощенки по делу Киблера еще даже речь не заходила – по крайней мере, в присутствии Тима. Однако рано или поздно до этого стратегического хода кто-нибудь додумается, и тогда Крониш с Питером сядут решать, кому его поручить. Наверное, выберут этого сопляка Массерли. Любимчик Питера. Да, скорее всего, молокосос и удостоится.
На полдороге обратно Тима позвал Питер. У того как раз сидел Массерли – совсем зеленый, еще даже тридцати нет. Помощник юриста, всего второй год работает, но уже втайне причисляет себя к избранным, как водится у младшего состава, попадающего под покровительство кого-то из вышестоящих. Сухая розовая кожа его шелушилась местами – на костяшках пальцев и на лбу под редеющей кромкой волос. Тиму он напоминал преждевременно состарившегося ребенка – бывают такие, которые умирают в тринадцать лет от стремительного дряхления. Сегодня он вырядился в поросячьего цвета рубашечку с белыми манжетами, на которых поблескивали серебряные запонки, и белым же воротником, откуда свисал, словно вываленный шелковый язык, галстук с «огуречным» узором. Эталон проныры юриста в глазах обывателя. Питер же не изменял своим синим костюмам в тонкую полоску и галстуку-бабочке. Вообще-то, раз уж отрастил такое брюхо, лучше носить обычные галстуки, иначе дурацкая бабочка смотрится завязкой на воздушном шарике, наполненном водой. Этих двоих что-то веселило. Тим прижал к себе распечатку. За окном Питера тоже бились пчелы.
– Наш Массерли, оказывается, не в курсе про хождение, – сообщил Питер.
Тим застыл в дверях.
– Серьезно. Я спросил, а он ни сном ни духом.
– Это вряд ли.
– Правда ведь, Массерли?
– Первый раз слышу, – подтвердил тот.
– Мне кажется, это личное дело.
– Личное? Да ладно, о тебе целую статью в медицинском вестнике накатали. Представляете? Он его носил с собой и всем под нос тыкал, – объяснил Питер Массерли. – Доказывал, что не поехал крышей.
– Я не за этим его носил.
– Приходил на работу в велосипедном шлеме и с рюкзаком.
– Питер, ему наверняка уже кто-нибудь все расписал в красках.
– Так и расхаживал тут, словно школьник, опоздавший на автобус. Это они какой-то эксперимент ставили. Что там за эксперимент был?
– Зачем ворошить старое?
Питер пожал плечами.
– Просто к слову пришлось. А однажды он так в суд заявился. Судья входит, а он так в шлеме и стоит. В костюме и в шлеме. Судья спрашивает – что, мол, за дела такие? Эх, какое лицо было у Крониша – это что-то!
– Об этом можно прочитать в «Новоанглийском медицинском вестнике», – сообщил Тим Массерли.
– Первый раз видел, чтобы Крониша так колотило. Я тогда еще помощником был. И ни слова не сказал, да, Тим? Хоть слово я тебе сказал насчет шлема? Ни единого!
– Ангел во плоти.
– Да ладно, Тим, не злись. Мы же просто так, разговариваем. Неконтролируемые приступы хождения. Массерли, пока не прочитаете, ни за что не поверите. Да и потом не поверите.
Интересно, кто выдвинул Питера в партнеры? Крониш? Питер всегда казался Тиму малоподходящей кандидатурой на такую должность. Питер – партнер в «Тройер и Барр»? Не смешите.
– Пойду поработаю, – сказал Тим.
– Ну подожди, подожди. Любопытно же. Вот, к примеру, к примеру… Что если тебе, скажем, завязать глаза?
– Питер, а вы с Кронишем не думали подать ходатайство об упрощенной процедуре?
Он не хотел высовываться, но сдерживаться больше не было сил. Кто все-таки додумался выдвинуть этого клоуна в бабочке партнером?
Питер склонил голову набок.
– По какому делу?
А то он сам не знает.
– Вы уже думали, кому его поручить?
– Ходатайство по какому делу, Тим?
– По Киблеру.
– Киблеру?
– Просто хотел узнать, вдруг вы с Майком уже обсуждали, кому поручить ходатайство.
Питер удивленно переглянулся с Массерли.
– Какому нормальному человеку придет в голову подавать по Киблеру ходатайство?
2
Он жаловался на спутанность сознания. Ни Джейн, ни Бекка не понимали, что такое эта спутанность, но подозревать его в обмане даже не думали. Он кровью и потом заслужил, чтобы его слова принимали на веру. Он называл это состояние расклеенностью – не ахти какое объяснение, но папа утверждал, что именно так себя ощущает. И нервы «разболтанные». Как у гитары со спущенными струнами. Это уже понятнее, но Бекка все равно не могла примерить такое на себя. Физическую боль, казалось бы, проще описать, однако и ее он облекал в какие-то свои эпитеты. Мышцы, например, «забитые». Левая сторона «плывет». Дыхание иногда «скомканное». Они с мамой лишь приблизительно представляли, какие именно ощущения он пытается передать такими вот образами – как с гитарными струнами, – но он упорно продолжал употреблять именно эти далекие от медицинских малоинформативные термины за неимением более адекватной замены. Они точнее всего выражали то, что он чувствовал.
– Значит, скомканное? – уточняла Бекка. – Это в смысле, рваное? Никак не отдышаться?
– Нет, – отвечал он. – Это в смысле скомканное.
Разболтанные, забитые, скомканное – он изъяснялся на каком-то своем языке.
Они читали ему вслух, пробиваясь через спутанность сознания. Больше всего ему нравились биографии и историческая литература. Он боялся, что без нагрузки мозги закиснут и вытекут вместе с потом. Вскоре после «домашнего ареста» Джейн приобрела больничную кровать с выдвижными бортиками и манжетами на липучках для запястий и лодыжек – вместо наручников на изголовье. Кровать – а еще больничная утка, батарея флаконов с массажным маслом и антидепрессантами, застоявшийся запах антисептика и пота – превратили гостевую комнату в палату хосписа. Тим вращался по адскому замкнутому кругу – «поход», сон, пробуждение, ожидание следующего «похода». Ноги ритмично сокращались в удерживающей их сбруе. Бекка читала ему про сенатские подвиги Линдона Джонсона – и тут выяснилось, что отец умудряется заснуть даже во время ходьбы.
– Папа! – Она потрясла его за плечо, и он открыл глаза. – Ты заснул.
– Трудно сосредоточиться, когда в голове туман.
– Но ты продолжал идти.
Какое еще нужно доказательство, что его болезнь не «в голове»? Раз тело даже с выключенным сознанием не прекращает двигаться, значит, всему виной чистая механика. Но его уже не интересовали эти дискуссии. Чем вызвана болезнь, как ее назвать, органическим поражением или психическим расстройством, – все это отошло на второй план перед более насущными проблемами.
– Не давай мне вот так засыпать.
– Почему?
– Буди, если повторится. Читай, чтобы я не отключался.
В следующий раз, когда она пришла сменить маму, он не дал ей даже книгу открыть.
– Ничего не получается, – заявил он. – Собери мои вещи. Отстегни меня.
– Нет!
– Бекка, я в этой комнате загнусь. Выпусти меня.
– Все пройдет. Потерпи.
– Оно уже давно должно было пройти! Черт! Выпусти меня! Я здесь умираю.
Как просто было бы выйти и заткнуть уши наушниками, чтобы не слышать криков. Его держат в четырех стенах, словно психа с суицидальным синдромом. Но раз мамы нет, и вся ответственность сейчас на ней, Бекке, уйти она не может. Ее трех-четырехдневная вахта превращалась в постоянные попытки заставить отца сосредоточиться, не выпадать из действительности.
Она купила айпод и закачала туда кучу музыки.
– Пап, давай попробуем, хорошо?
– Где мама?
– Не знаю.
– Куда она уезжает, когда ее нет?
– Не знаю.
– Врешь.
– Не напрягай так шею. Расслабься.
Она надела ему на голову звукоизолирующие наушники, надеясь, что так он не будет слышать шарканья собственных ног по простыне. А потом включила ему ту музыку, которой с незапамятных времен спасалась сама.
3
Он выступал перед комиссией, глотая слезы. Делай что хочешь, только не плачь! Говори. Отчаяние действует на них, словно феромон страха на волков. Он упирал на двадцать с лишним лет безупречной службы и бесчисленные миллионы долларов, заработанных для компании. «Неблагодарные ублюдки! – рвался вопль из его груди. – Бессердечные чинуши! Вы все тоже когда-нибудь заболеете!» И тут же другой, заискивающий, умоляющий: «Пожалуйста, прошу вас, возьмите меня обратно! Дайте мне снова жить полной жизнью». Он готов был повалиться в ноги этим несгибаемым, каменнолицым. «Я буду послушным, буду делать что велено. Никаких больше срывов, честно-честно!»
– Думаю, мы услышали достаточно, – заявил Крониш.
Тим по инерции еще что-то тараторил в свою защиту, стараясь не расплакаться.
– Тим, Тим…
Он умолк.
– Мы поняли, спасибо. Уверен, все мы несказанно рады, что здоровье к тебе вернулось. Теперь нам нужно посовещаться, и дня через два мы дадим ответ.
Время прошло, самые тяжкие его огрехи подзабылись, вспомнились былые заслуги. Компания дала ему шанс оправдаться, и Тим привлек все возможные аргументы: опыт, годы верной службы, острый юридический ум. Тем не менее статус партнера, памятуя о допущенных нарушениях профессиональной этики, ему не вернули. Пригласили на должность штатного юриста, с которой до партнера не дорастешь.
В соответствии с правилами внутреннего распорядка он по-прежнему получал ежеквартальные проценты с той прибыли, которую обеспечил компании в бытность партнером. Поэтому в финансовом плане предложение Крониша было просто пощечиной. Однако Тим так радовался возможности снова окунуться в знакомый мир и так много вложил в «Тройер», что согласился не раздумывая. И разрыдался, едва положив трубку. Какие отзывчивые люди! Как они умеют прощать!
Прошло несколько месяцев, прежде чем он открыто признался себе, что не собирается сидеть в адвокатах. Рано или поздно он сделает свой ход, и компании ничего не останется, кроме как восстановить его в партнерском статусе.
4
Первым делом после возвращения в «Тройер» Тим пригласил Фрэнка Нововяна на ужин. Хотел отблагодарить за тот далекий зимний день, когда охранник отдал ему свою шапку.
Фрэнк сидел на табурете за стойкой неподвижный, словно лягушка в пруду. При виде Тима он оторвался от мониторов.
– Мистер Фарнсуорт! Как вы, сэр?
Ровный бесстрастный тон, никаких улыбок. Выдержка – похвальное качество для ответственного за безопасность в здании.
– Фрэнк, мы хотели пригласить тебя с женой к нам на ужин.
Охранник опешил, не ожидая такого поворота.
– Извини, не знаю, как зовут твою жену, – продолжал Тим.
– Линда.
– Мы с Джейн предполагали в эту субботу, если у вас с Линдой нет других планов на выходные.
Фрэнк поскреб под лопаткой, туго натянув тужурку на плече. Он еще больше раздался за то время, что Тим отсутствовал. Как только тужурка не лопается по шву?
– Да, мистер Фарнсуорт, вроде никаких планов. А что за повод?
– Можешь звать меня Тим, Фрэнк. Я ведь больше не партнер.
– Нет уж, мистер Фарнсуорт, пока вы работаете в «Тройер и Барр», я буду называть вас на «вы» независимо от статуса. Этого правила здесь, конечно, мало кто придерживается, ну да и бог с ними.
Тим кивнул.
– Хорошо. Но уж за столом-то у меня дома можно на «ты»?
Фрэнк задумался.
– Если разрешите принести вино к столу.
– Договорились. До субботы?
– До субботы.
Фрэнк стянул шапку с эмблемой «Янкиз», едва переступив порог, и сунул в карман зимней куртки, в которой наверняка удобно чистить снег перед гаражом. Тим явственно представил себе район, где живет Фрэнк: жмущиеся друг к другу дома, металлическая рифленая обшивка, крошечные задние дворики, разделенные сетчатой оградой. Лай собак и мини-вэны, которым не развернуться перед гаражом.
Застыв в дверях, Фрэнк принялся озираться, словно на экскурсии. В неофициальной обстановке он немного расслабился и без устали восторгался всем, что видел. Вручив Тиму упаковку баночного пива, он представил свою жену. Линда оказалась миниатюрной азиаткой с темной челкой, густо обведенными глазами и широкой сияющей улыбкой (а не расфуфыренной итальянкой с бронкским акцентом, как почему-то ожидал Тим). Она вручила Тиму бутылку вина, и он помог гостям раздеться.
– Кроме шуток, мистер Фарнсуорт. У вас потрясающий дом!
Тим хотел напомнить об уговоре – сегодня вечером он Тим, а не мистер Фарнсуорт, – но побоялся смутить Фрэнка. Ничего, само как-нибудь уладится. В комнате Фрэнк еще раз поблагодарил его за приглашение.
– Как же у вас здорово! – восхитился охранник, усаживаясь на диван. – А эта штука, наверное, отлично показывает?
– Проверь сам, – кивнул Тим, подавая Фрэнку телевизионный пульт. – Жена сейчас придет, она еще на кухне.
– Помочь? – встрепенулась Линда.
– Как пахнет! Явно какая-то вкуснотища… – Фрэнк потянул носом.
– Скажите лучше, что будете пить, другой помощи пока не нужно, – улыбнулся Тим.
Линда оглянулась на Фрэнка.
Фрэнк посмотрел на Тима.
– А вы сами что будете?
– Я думал начать с твоего пива.
– Тогда и мне его же, – решил Фрэнк.
– И мне, – подхватила Линда.
– Значит, три пива. Сейчас сделаем.
Он пошел на кухню. Джейн сидела за столом-островом, глядя в бокал с вином, словно выискивая там рыбу.
– Джейн?
Она медленно обернулась и медленно подняла бокал к губам. Зубы невольно клацнули по стеклу, неожиданно звонко, золотистая волна плеснула через край прямо ей в лицо. «У-у-у…» – протянула она, ставя бокал и неловко наклоняясь за салфеткой. Потом тяжело плюхнулась на табурет и вытерла разлитое.
– Бананчик? – позвал Тим.
– М-м-м?
– Сколько бокалов ты выпила?
Джейн не ответила.
– Уж сегодня-то? Сегодня обязательно было, Джейни?
– М-м-м, – промычала она, поднимаясь. – Баранина. – Джейн подошла к духовке, волоча ноги, словно брела по колено в воде. Открыв дверцу, она встала и завертела головой. – Прихватка. Где?
– Давай я, – поспешил Тим, забирая у нее прихватку.
– Я напилась, – признала Джейн.
– Я заметил. Когда ты успела?
Она потянулась к нему. Ноги у нее подкашивались, и Тим прижал ее к себе, чтобы не шаталась.
– Да так, тут глоточек, там глоточек.
Он вернулся в гостиную с пивом, и Фрэнк вызвался произнести тост.
– За ваш дом!
Все чокнулись запотевшими кружками и выпили за дом Тима. Потом Тим, извинившись, сообщил, что Джейн неважно себя почувствовала и поднялась прилечь. Возможно, проспит до утра. Фрэнк и Линда сочувственно кивнули.