Текст книги "Безымянное"

Автор книги: Джошуа Феррис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

– Не интересует.

– Не интересует? – опешила Джейн.

Она перегнулась вперед с заднего сиденья, и Тим посмотрел ей в глаза.

– Зачем мне измываться над собой, Джейни?

– Почему измываться?

– Изводить себя напрасными надеждами, а в итоге – очередное разочарование.

– Откуда ты знаешь, если даже не пробовал?

– Ты ведь слышала. Лекарства нет, диагноза тоже.

– И все-таки, Тим, определенная перспектива просматривается, – возразил Багдасарян.

Тим перехватил его взгляд в тусклом свете потолочного фонаря.

– Я помню, как отчаянно вы боролись за идентификацию своего состояния, – начал доктор. – Помню, как впадали в депрессию от отсутствия данных, способных освободить вас – это ваши собственные слова, они врезались мне в память – освободить от подозрений в психическом расстройстве. Вы и слушать не хотите, когда говорят, будто у вас что-то с головой. Вам важно, чтобы ваши приступы официально признали соматическим нарушением, от которого медицина уже не сможет отмахнуться. Без официального признания болезнь не будет считаться «настоящей». И теперь у нас появились способы его добиться. Возможно. Неужели не хочется доказать наконец миру, что ваш уникальный недуг есть именно органическое заболевание, а не мания, не психоз, которых вы, Тим, – и это вполне естественно и объяснимо – склонны стыдиться? Неужели это не станет для вас пусть скромным, но шагом вперед?

Багдасарян умел убеждать. Тим буквально почувствовал, как его затягивает.

– И что от меня требуется?

Как следовало из объяснений доктора, прибор можно изготовить только в виде прототипа, на заказ. Что, конечно, обойдется недешево. Тут ничего не поделать, случай уникальный, готовых аналогов не существует. Не страшно, заверил Тим, деньги не проблема. У Багдасаряна уже имелись на примете две частные фирмы, занимающиеся медицинским оборудованием, которым под силу сконструировать требуемое устройство – подобие шлема с датчиками. Этот шлем будет делать что-то вроде моментальных снимков мозга – до хождения, во время и после. И уже по ним появится возможность восстановить полную картину происходящего в мозге во время типичного приступа.

– Мне нужно будет надевать прибор до прогулки?

– Да, – ответил доктор. – Чтобы отследить изменения, вам придется носить его круглосуточно.

Доводы Багдасаряна били в цель. Тим и сам не знал, почему так жаждет подтверждения, что болезнь имеет именно физическую, а не психическую природу. Почему-то избежать компании чокнутых и симулянтов стало для него вопросом жизни и смерти. Он хотел обелить себя и перед Джейн, не нуждавшейся в доказательствах, и перед Беккой, смотревшей с подозрением, и перед медицинской братией, навострившейся перекидывать его из рук в руки, и перед коллегами, от которых только и жди фирменной скептической усмешки. Однако больше всего он хотел оправдаться перед самим собой.

Доктор умолк, и в памяти всплыли уже пройденные бесчисленные сканы, анализы и тесты, жесткие больничные кушетки, холодные бумажные халаты и бессчетные моменты, когда так же екало сердце от шевельнувшейся надежды. А на работе? Он и так ходит по кабинетам с рюкзаком, что же будет, когда он явится в непонятном шлеме с датчиками?

– Мне нужно подумать, – сказал Тим.

– Подумать?

– А если ничего не выйдет? – обернувшись к Джейн, спросил он. – Если опять все надежды прахом? Что тогда?

– Но ведь именно этого ты с самого начала и добивался, – возразила Джейн. – Доказательств. Подтверждений.

– А где гарантия, что они появятся?

– Какая у тебя альтернатива? Сдаться? Опустить руки?

– Простите, – сказал Тим врачу. – Мне все-таки нужно подумать.

– Понятно и объяснимо, – кивнул Багдасарян.

15

Она забежала в продуктовый купить еды к ужину. Дожидаясь, пока вернется из подсобки мясник с заказанными телячьими отбивными, Джейн обернулась – и сердце затрепетало при виде стоящего рядом мужчины.

Затрепетало совсем по-девичьи. Откуда, спрашивается, в ее сорок шесть, после двадцати лет супружества, подобные сюрпризы? Костюм с галстуком, пальто. Дизайнерские очки выдают любителя джаза и художественных журналов. Наверняка ходит в спортзал, и когда качает мышцы, по шее стекают соблазнительные капли пота. На вид ему лет тридцать пять, ни днем старше. Вот ведь подлость со стороны вселенной – поставить это воплощение идеала мужской красоты прямо за спиной женщины, покупающей телячьи отбивные к семейному ужину… Если подвинуться на шажок ближе, со стороны покажется, что они пара. Еще шажок – и все будут думать, что где-то в Нью-Йорке их ждет вознесшаяся над шумными улицами уединенная студия-лофт с современным искусством на стенах, наполненная мелодичной музыкой. А может быть, у него двое детей, или он нюхает кокаин в клубных кабинках – она ровным счетом ничего о нем не знает. И от этого он только желаннее. Джейн гнала соблазнительные картины прочь, помня о клятвах, о долге и о семейных устоях, которые не могут рухнуть от одной мимолетной встречи в продуктовом, – но все же опасно шатаются.

Когда она в последний раз испытывала такую же мучительную тягу к кому-то? Незнакомец обернулся, и Джейн, смалодушничав, уткнулась взглядом в витрину. Потом все-таки повернула голову. Все еще смотрит. Улыбнулся. Не дежурной вежливой улыбкой – глаза глядят пристально, значит, флиртует. Джейн захотелось взвизгнуть. Намотать на руку его галстук. Попросить телефон.

Что же это с ней такое? Какие-то отголоски на генном уровне? Еще из тех времен, когда предки лазили по деревьям? Зов тела? Только этого мне не хватает!.. Улыбка незнакомца обладала темной силой, толкающей забыть обо всем, пробуждающей эгоизм и безрассудство. Джейн представила, как украдкой выскальзывает вместе с красавцем из магазина, садится в чужую машину, проезжает мимо собственного автомобиля, где Тим с закрытыми глазами слушает радио на пассажирском сиденье. Другая жизнь, параллельный мир. Как было бы просто. Приехать к незнакомцу и остаться у него навсегда. Дайте мне его, и я изменюсь! Я заново обрету смысл существования. Я расшифрую код. Я буду смеяться в подушку над своей немыслимой удачей. Я буду валяться в постели часами с наслаждением, которое, казалось, уже не вернется. Я перестану делать домашние дела словно из-под палки. Улыбка будет озарять мое лицо с утра до ночи. Я буду влюбленной, полной сил, беззаботной. Подари мне другую жизнь, и я вспомню про эпиляцию. Я буду ходить по бутикам в Сохо и выбирать подвязки и комбинации, еле сдерживаясь, чтобы не завопить от восторга под шелест упаковочной папиросной бумаги.

Звонки посреди ночи, дальние поездки к черту на рога, тревога, отчаяние, неопределенность, жертвы… Пусть теперь Бекка этим занимается. А он пусть берет такси.

Джейн прошагала в противоположный конец магазина и двинулась вдоль стеллажей с вином. Взяла первую попавшуюся бутылку – самую дорогую из представленных. Вышла из отдела и тут же вернулась за второй.

– А где продукты? – спросил он.

Джейн закрыла дверцу.

– Очередь большая. По дороге что-нибудь купим.

– А я уже настроился на телятину, – вздохнул Тим.

Джейн уложила на заднее сиденье две бутылки вина.

– Вино купила, а мясо не получилось?

– Вино я оплачивала в отделе алкоголя, там очереди не было.

– А мясо там же нельзя было оплатить?

– Знаешь, обидно, что ты не хочешь принять помощь Багдасаряна, – сменила тему Джейн. – Кроме меня он единственный, кто не подозревал тебя в сумасшествии. Он из кожи вон лезет, пытаясь доказать, что болезнь невыдуманная, и вот теперь наконец появилась надежда получить хоть какие-то факты, добиться того, что тебе было необходимо, что ты искал, о чем ты умолял. Вот оно, рядом, близко – да, гарантий нет, он честно предупреждает, но все равно мы о таком и не мечтали. Хорошие ведь новости? Надо прыгать от восторга! А ты ломаешься и крутишь носом. Да что с тобой? Сколько раз…

– Эй! – остановил ее Тим. – Что это тебя понесло?

– В скольких приемных мы с тобой пересидели? У скольких специалистов побывали? Я и в Огайо летала, и в Миннесоту, и в Калифорнию, и даже в треклятую Гаагу с тобой под ручку, пока ты выискивал своих гениев. Мы всех светил перебрали, все громкие имена. Я ведь на каждом шагу с тобой. Помнишь дневник, Тим? Или журнал, как он там назывался? Каждый день, каждый божий день мы записывали, что ты ешь, что пьешь, сколько спал, когда ходил в туалет, какая была погода, температуру воздуха, давление и прочую хрень. Любую фигню сразу на карандаш! У меня висела карта, утыканная цветными кнопками – вот досюда ты прошел в понедельник, вот досюда в среду… Я слушала твои вопли, пережидала вспышки ярости и отчаяния…

– Можно мне слово вымолвить?

– И после всего этого, после всего, что я вытерпела и вынесла, ты не готов сделать крошечный – один-единственный – шаг?

– Неужели ты не понимаешь? Если мы опять вытянем пустышку, мне останется только наложить на себя руки.

– Ты же сказал, что никогда…

– Но меня потянет.

– Значит, все? Категорический отказ?

– Я обещал подумать.

– А у меня права голоса нет? После всего этого ты лишаешь меня слова?

– Я должен решить сам.

– Только не воображай, будто я не понимаю, в чем загвоздка, – предупредила Джейн. – Тебе придется надевать шлем на работу, вот что тебя останавливает.

Она включила заднюю передачу – и тут же резко ударила по тормозам, чуть не задавив идущих через парковку женщину с девочкой.

Домой катили в молчании, не останавливаясь на ужин. На подъездной дорожке в лобовое стекло ударили лучи фар Беккиного «Вольво». Джейн и Бекка разъехались к заснеженным обочинам и опустили окна.

– Ты куда?

– Никуда.

– Куда ты собралась, Ребекка?

Бекка нетерпеливо глянула на темную улицу. Тим перегнулся через Джейн, чтобы лучше видеть дочь.

– У меня концерт.

– Какой может быть концерт в учебный день?

– Учебный день? Я что, в началке?

– Где этот концерт?

Отстегнув ремень безопасности, Бекка нырнула на заднее сиденье, где лежал гитарный кофр, и сунула в окно флаер. Джейн прочитала. Потом, не глядя на Тима, передала флаер ему.

– Так это не «открытый микрофон»?

– Там ведь все написано, мам.

Тим изучал флаер.

– Тут твоя фамилия, – удивленно проговорил он в окно.

– Это здесь, у нас, – продолжала Бекка. – В Нью-Йорк ехать не надо.

– Почему же ты нас пораньше не предупредила?

– Потому что не хотела вас звать. И потом, вы бы все равно не пришли. Все, можно уже ехать?

Джейн взяла с нее обещание быть дома к часу, и Бекка покатила к выезду. Джейн загнала машину в гараж и вышла, забрав бутылки с заднего сиденья. Тим сидел неподвижно, изучая флаер.

16

P. X. Хоббс носился ураганом. Выскакивал из машины не дожидаясь, пока шофер откроет перед ним дверь, вихрем подлетал к эскалатору и взмывал в вестибюль. У лифта притопывал, заражая нетерпением стоящих рядом. Первым заходил в лифт и первым выходил, пропустив разве что женщин. Врываясь в стеклянные двери приемной «Тройер и Барр», принимался барабанить пальцами по стойке секретаря, и та, набирая номер, чтобы доложить о прибывшем, умоляла про себя, чтобы соединилось побыстрее. Таким Хоббс был всегда, еще до того, как над ним повис дамоклов меч обвинения в убийстве. В ожидании провожатого он присел на диван, тут же вскочил и подошел к окну. Побренчал мелочью в кармане, уставившись наружу, и, не найдя на чем остановить взгляд, двинулся обратно к секретарю. Приглаживая на ходу убитые краской прилизанные волосы с залысинами, он поинтересовался, сколько ему еще ждать. В приемной он провел уже целых сорок пять секунд. Секретарь схватила трубку и начала набирать номер снова, но тут появился Тим.

– Боже мой, смотрите, кто идет! – воскликнул Хоббс. – Мой знакомый адвокат. Знать бы, как застолбить его за собой…

– Как поживаете, дружище? – спросил Тим.

– Тюрьма светит. Вы, наверное, слышали.

Хоббс протянул руку. Как Тим ни берег обмороженные кисти, отказать клиенту в рукопожатии он не мог и с трудом удержался от вскрика, когда Хоббс надавил посильнее.

– Может, я слишком капризничаю, пользуясь тем, что моя судьба висит на волоске, но неужели так трудно ответить на пару звонков?

– Я действительно не уделял вам должного внимания, Хоббс, – признал Тим, выводя клиента из неброской приемной в сдержанный коридор. – Однако вопреки создавшемуся впечатлению я про вас не забыл и не бросил, хотя сейчас у меня хлопот прибавилось из-за подготовки Джейн к операции.

– О-хо-хо, – выдохнул сочувственно Хоббс. – А какой именно у нее рак?

– К сожалению, метастазы растут. Дела плохи.

– Сочувствую. А зачем вы ходите с рюкзаком?

– С рюкзаком? Я с ним, наверное, похож на школьника?

– И ботинки на меху. Зачем вам?

– О, это очень смешная история, Хоббс. Обхохочетесь.

Хоббс вдруг встал как вкопанный и отвернулся к стене, подломившись в колене. Тим испугался, что у пожилого клиента начинается сердечный приступ. Но тут Хоббс прикрыл глаза рукой, другой рукой взял его под локоть и заплакал, сразу став похожим на уходящего в отставку Никсона. Мясистый нос зашмыгал.

– Ну за что мне все это? – вопросил он, тяжело сопя. – Я ведь невиновен, видит Господь!

Тим шагнул вперед, загораживая Хоббса от любопытных глаз, и положил руку ему на плечо. Что сказать, он не знал.

– Я невиновен!

Тим не отнимал руки, пока Хоббс не решил, что хватит лить слезы, и не полез за платком.

Они расселись за столом переговоров в конференц-зале. Перед старшим юристом Питером лежал коричневый конверт с примерным портретом человека, приставшего к Тиму на мосту. Крониш, к неудовольствию Тима, тоже настоял на своем присутствии. Заглянула на секунду секретарь, извещая четверых собравшихся о прибытии следователя и помощника окружного прокурора.

– Мы вам сообщим, когда их позвать, – сказал Тим. – Спасибо.

Подождав, пока дверь закроется, Питер вытащил из конверта набросок и положил перед Хоббсом. Тим вместе с судебными портретистами корпел над эскизом битый час и считал, что сходства удалось добиться неплохого.

– Нет, не узнаю, – покачал головой Хоббс, спустя пять секунд.

– Не спешите, присмотритесь получше. Покопайтесь в памяти.

– Это тот самый, который показал вам нож?

Тим кивнул. Хоббс снова уткнулся взглядом в портрет.

– Нет, даже если я просижу над ним до второго пришествия, все равно не узнаю.

– Уверены?

– Да боже мой, уж наверное, мне это нужно больше любого из вас! – воскликнул Хоббс.

Секретарь впустила главного следователя и помощницу окружного прокурора. В нагрудном кармане рубашки у детектива Роя просматривалась пачка сигарет, сетка мелких морщин на лице (словно кто-то сперва смял кожу в комок, а потом расправил) выдавала заядлого курильщика. Кроме табачной вони он излучал высокомерие несговорчивого свидетеля, потешающегося над следствием. Помощница окружного прокурора – невысокая рыхлая женщина – уселась в кресло со словами: «Надеюсь, мы не будем друг друга задерживать».

Тим подтолкнул набросок по столу к детективу Рою. Тот лениво, с полнейшим безразличием, потянул листок к себе и принялся рассматривать, нарушая повисшую в помещении тишину задумчивым прицокиванием. Затем листок перекочевал к помощнице прокурора, которая, прежде чем ознакомиться, сдвинула на лоб очки.

– Значит, он к вам подходит, – уточнил следователь, – сообщает, что ваш клиент невиновен, демонстрирует якобы орудие убийства и уходит восвояси?

– Именно так, – подтвердил Тим.

– Какая-то ерундистика, вам не кажется? – Следователь повернулся к своей спутнице. – Ерундистика, а, Тельма?

– Да, странновато.

– Где, говорите, это было?

– Прямо на выходе из здания. Я как раз закончил работу.

– И когда?

– На прошлой неделе. Во вторник. Нет, в среду.

– Угу, – промычал следователь. – Так-так-так. Полная несуразица. А, Тельма? Несуразица?

– Ваш клиент узнает этого человека? – обратилась к Тиму помощница прокурора.

– При всем моем желании – никак, – развел руками Хоббс.

Тим едва заметно тронул Хоббса за плечо.

– Предоставьте переговоры нам, – шепнул он. – Нет, не узнает. Но это не подтверждает и не опровергает возможной связи того человека с преступлением, в котором обвиняется мой подзащитный.

– А вы не пытались… не знаю, забрать у него нож? Вы говорите, нож был в пакете. Значит, он вам этим ножом не угрожал?

– Да, нож оставался в пакете.

– И вы… вы просто на него смотрели?

– Вы спрашиваете, почему я не предпринял попытки выхватить у него нож?

– Ну, да. Раз он им не махал.

– Действительно, почему вы бездействовали? – спохватился Хоббс.

Тим хотел снова тронуть его за плечо, однако подзащитный отодвинулся.

– Неужели нельзя было хоть попытаться выдернуть?

– Когда к вам подходит совершенно незнакомый человек с ножом, который может оказаться орудием убийства, – проговорил Тим, обращаясь к следователю, – ваша первая мысль – «не трогать!»

– Говорите за себя, – буркнул Хоббс.

– Логично, – кивнул следователь Тиму.

– Скажите, детектив, в ходе расследования у вас не проходил в качестве подозреваемого или, может, свидетеля, никто похожий?

Детектив Рой с улыбкой посмотрел в упор на Хоббса.

– Подозреваемый у нас пока один-единственный.

Снова повисла тишина.

– А среди свидетелей? Никого похожего не попадалось?

– Чего вы от нас хотите, мистер Фарнсуорт? – спросила помощница прокурора, так и не сдвинувшая очки со лба.

– Выяснить, кто это может быть. У него орудие убийства.

– С его слов.

– Хорошо, с его слов. И тем не менее согласитесь, такое не каждый день случается.

– Это да, это да, – пробормотал следователь. – Несуразица полная.

– Что он заладил одно и то же? – не выдержал Хоббс.

Тиму пришлось снова трогать его за плечо. Следователь и помощница прокурора вполголоса совещались.

– Действительно, почему бы и нет, – произнес наконец следователь, вставая и прихватывая углом губ свежую сигарету, которая запрыгала вверх-вниз в такт его словам. – Терроризм, убийства полицейских, оружие у школьников только успевай отнимать – конечно, у нас времени вагон еще и с этой ерундой разбираться.

Помощница прокурора опустила очки на нос и вместе со следователем покинула переговорную.

Сразу после совещания Тим отлучился в туалет. Вернувшись, он обнаружил в своем кабинете Майка Крониша в компании Хоббса. Там же сидел и Сэм Водица – еще один управляющий партнер, начальник над всеми отделами, занимающий верхнюю ступень невидимой иерархической лестницы. Внешне Водица напоминал пожилого серфера – золотистые волосы, загар и неизменные в любое время года льняные костюмы в полоску сражали всех присяжных наповал. На заключительную речь он выходил так, словно сейчас вытряхнет песок из туфель, а потом позовет всех на праздничный костер, и сердца присяжных сразу таяли.

Крониш вальяжно опирался локтем на книжную полку, а Водица покручивался туда-сюда в кресле Тима. Атмосфера уже успела ощутимо наэлектризоваться, Тим шагнул в плотную многозначительную тишину.

– Ох ты, я занял твое кресло. – Водица встал, жестом приглашая владельца кабинета на законное место.

«Ждешь, что я спасибо скажу?» – мелькнуло у Тима.

Он обошел вокруг стола – Водица, пропуская его, отступил к стене. Поставил рюкзак в угол. Уселся.

– В чем дело? – спросил он, встретившись глазами с Хоббсом. Тот выдержал взгляд, но не ответил.

За него высказался Крониш.

– Хоббс волнуется, что из-за проблем со здоровьем Джейн ты не сможешь работать с полной отдачей.

– Я всем сердцем сочувствую вашему горю, – заявил Хоббс. – Но и вы меня поймите: если мы проиграем, мне крышка. Конфискация имущества и тюрьма – это я еще малой кровью отделаюсь. Так что мне нужно знать, могу ли я рассчитывать на полную вовлеченность с вашей стороны.

Тим посмотрел прямо в глаза Хоббса под набрякшими веками, игнорируя обоих партнеров.

– Никто лучше меня с этим делом не справится.

– Ты пашешь как вол, мы все это знаем, – успокоил Водица. – Хоббс ведь не видит, в отличие от нас, как ты тут просиживаешь ночами. Поэтому и попросил обсудить, чтобы не осталось недомолвок.

– Если бы он видел тебя столько же, сколько мы, у него бы даже сомнений не возникло, – подхватил Крониш. – Так что мы здесь лишь для того, чтобы прояснить это крошечное недопонимание.

– Ему просто нужно почаще слышать от тебя, как продвигаются дела. Каждый день, как было раньше, до рецидива Джейн, – тогда у него никаких вопросов не возникнет.

Тим даже не взглянул на коллег, все это время не сводя глаз с Хоббса.

– Я добьюсь оправдательного приговора, – заявил он в наступившей тишине.

Хоббс посмотрел еще более несчастным взглядом, чем во время недавнего срыва в коридоре. Вывернув шею, оглянулся на Крониша, а потом на Водицу.

– Вы тут между собой как-нибудь сами разберитесь. – Он встал и принялся застегивать пиджак. – Но только разберитесь, ради бога, и побыстрее, потому что я не хочу гнить в тюрьме за то, чего не делал.

Тим поднялся.

– Я вас провожу.

– Нет уж, сидите, – велел Хоббс. – И не вставайте, пока не разберетесь. Здесь я и без провожатых справлюсь.

– Двадцать миллионов долларов, – произнес Водица, когда Хоббс удалился. – Мне лично плевать, сгниет он в тюрьме или будет до конца жизни греть пузо в Майями, но упустить двадцать миллионов в год, которые он нам приносит, – ни за что.

– А кто, спрашивается, нам его привел? – вскинулся Тим. – Чей это, черт подери, клиент? Вы же двое вламываетесь…

– Он сам нас позвал.

– …и устраиваете мне допрос! Нотации читаете!

– А где тебя носило, Тим? – воскликнул Крониш. – Мы тут выпутываемся как можем, зубы заговариваем. Где ты пропадал?

– То есть мне разок уже и отгул нельзя взять?

– Если бы только разок…

– Ежу понятно, что в разгар подобного процесса ни о каких отгулах и речи быть не может! – заявил Водица. – Что вообще происходит?

– Она умирает! – закричал Тим. – Умирает, понимаете вы, господа хорошие?

Оба тут же умолкли.

Водица, поднаторевший в резких разворотах, вздохнул с точно рассчитанной дозой сочувствия и тревоги.

– Да, дела плохи.

– Может, тебя тогда отстранить? – предложил Крониш. – Возьмешь отпуск?

– Майк примет дело, – подхватил Водица. – Питер его быстро введет в курс. У Майка Хоббс будет в надежных руках.

– Она не разрешает мне идти в отпуск, – сказал Тим. – Ей важно, чтобы все оставалось по-прежнему, иначе она почувствует, что болезнь побеждает. Так она говорит.

Крониш с Водицей переглянулись.

– Идите к черту оба! – воскликнул Тим. – Дело веду я.

Он вернулся в туалет. Заперся в кабинке, повесил рюкзак на металлический крюк и уселся на стульчак. Развязав шнурки негнущимися непослушными пальцами, он, как и четверть часа назад, стянул с каждой ноги по паре носков.

Та же картина. Левый мизинец совершенно мумифицировался. Тим внутренне содрогался при мысли, что теперь этот палец можно абсолютно безболезненно отхватить ножницами.

Несколько часов спустя он отвалился сам. Тим почувствовал, как он перекатывается в носке. Закрыв дверь в кабинет, он снял ботинок и вытащил похожий на изюмину-переросток предмет. Завернул его в чистый листок бумаги и выкинул в мусорную корзину.

17

Раньше это называли душой. Неделимая, цельная, противопоставленная плоти.

Он думал, у него она есть. Душа, дух, природа, натура. Он думал, что разум и чувства тому порукой.

Если настроение, выражение лица, сосание под ложечкой от голода, пристрастие к тому или иному цвету – все человеческое и сиюминутное – идет не от души, не от сердца, а от вспыхивающих синапсов, от электрических сигналов, от мозгового вещества, которое можно пощупать и просканировать, все его представления о себе летят прахом. Неужели душа – это просто-напросто более утонченное тело?

Он отказывался в это верить.

Вечером Тим заглянул на пост охраны. Фрэнк Нововян сидел, откинувшись на спинку стула, скрестив руки на груди поверх тужурки с галстуком. Глаза-черносливины взирали свысока на неспешный круговорот входящих и выходящих в вестибюле. Тим облокотился на мраморную стойку.

– Откуда ты узнал о моих хождениях, Фрэнк?

Фрэнк расплел руки и упер их в бока. Он медлил с ответом, явно пытаясь выгадать время.

– Вы, значит, не помните ту девчушку, мистер Фарнсуорт?

– Какую девчушку?

Фрэнк рассказал. Однажды Тим появился у поста охраны и попросил Фрэнка выйти с ним. В голосе его Фрэнку послышалась паника. Дальнейшие события развивались примерно по тому же сценарию, что и несколько дней назад. Фрэнк догнал Тима на полпути к вращающимся дверям и проследовал за ним на улицу. Стоял жаркий летний день. Обернувшись на ходу, Тим сообщил, что не может сейчас вернуться в кабинет. Фрэнк заключил, что у юриста какая-то срочная встреча, и он хочет что-то передать или поручить, однако из обмена репликами, продолжающегося на ходу, охранник понял – все гораздо сложнее. «Помоги мне остановиться», – прошептал Тим. Вокруг кипела городская жизнь, сигналили машины, доносились обрывки разговоров. Тим велел Фрэнку ухватить его за руки, затормозить как-то. «Простите, мистер Фарнсуорт, – уточнил охранник, стараясь не отставать, – вы не можете остановиться сами?»

Ни тот, ни другой не заметили малышку. Она вырвалась у мамы и, метнувшись прямо под ноги Тиму, полетела на землю. Тим засеменил, чтобы не наступить на ребенка и с трудом удержал равновесие. Все вокруг – и Фрэнк, и мать девочки, и прохожие – застыли на тротуаре. Кто-то изумленно моргал, кто-то кинулся к девчушке, которая уже заходилась ревом. Тим шагал дальше.

– Вы оглянулись на меня в ужасе, – рассказывал Фрэнк. – А я смотрел на вас, не понимая, почему вы не остановитесь. И ведь вы уже объяснили – не могу, но мне и в голову не приходило, что вы это в прямом смысле.

– Я ничего такого не помню.

– А я помню, словно вчера было.

– Но мы никогда об этом не говорили.

Фрэнк покачал головой.

– И ты сразу поверил, что я не в силах остановиться?

– Вы никогда не оставили бы ушибленного ребенка на тротуаре, если бы могли вернуться.

Вопреки одолевающим время от времени сомнениям Тим упорно верил, что болезнь его – физического, а не психического свойства. А оказывается, из памяти стерся эпизод со сбитой девочкой. Значит, из его души – неделимой, цельной – что-то может изгладиться, выпасть, кануть в Лету? Как после этого верить в постоянство того, что называют душой?

Тим поблагодарил Фрэнка и собирался уже уйти, когда вспомнил про одолженную вещь и вытащил из кармана пальто шерстяную шапку.

– Возвращаю. Я перед тобой в неоплатном долгу. Она спасла мне жизнь.

– Всегда пожалуйста, мистер Фарнсуорт.

18

Его разбудил тычок полицейской дубинки. Он приподнялся с дерматинового сиденья и, моргая, уставился на копа, который стоял в оборонительной позе на асфальте и светил фонариком прямо в глаза. Куда его на этот раз занесло? Полицейский попросил выйти из машины, слепящий луч пропал, и сквозь лобовое стекло заструился рассеянный уличный свет, выхватывая из полумрака большой руль. Двери у этого грузовика или фургона не оказалось. Тим выбрался из кабины, шагнув на подножку, и полицейский отодвинулся, сохраняя дистанцию. Еще один рядом держался за кобуру. Все трое стояли между грузовиком, где проснулся Тим, и другим таким же. На борту виднелась надпись «Картофельные чипсы Атс». Тим смутно припомнил, как пробирался в наступающих сумерках на огороженную стоянку.

Коп спросил, что он здесь делает. Тим ответил, что не знает. Чистая правда, но что толку от нее полицейскому?

Тима сорвало в разгар подготовки свидетеля. Проинструктировать Хоббса перед дачей показаний в суде было на этом этапе (до отбора присяжных) делом первостепенной важности. Рискованно, конечно, как же без этого, но Тим хотел, чтобы присяжные выслушали самого обвиняемого. Сколько раз Хоббс твердил, что ему нечего скрывать? Его неподдельная искренность должна подействовать на жюри. Однако для этого требуется как следует его поднатаскать. Работу со свидетелем Тим относил к самым приятным аспектам досудебной подготовки и занимался ей с удовольствием. А потом вышел и пропал.

Судя по всему, Питер, а может, и сам Хоббс, уже доложили Кронишу о его внезапном исчезновении. Никаких благовидных предлогов в виде звонка или срочного вызова Тим предъявить не смог – просто схватил рюкзак и был таков. Крониш, скорее всего, уже успел сообщить и выше, то есть Водице. Как теперь объясняться? Это ведь юристы – зубастые, прожженные, на лету секущие любые попытки навешать лапшу на уши. На мнимой болезни Джейн далеко не уедешь.

Впервые со времени последнего обострения Тиму не хотелось возвращаться в офис.

В участке лейтенант извинился за жесткие меры. На стоянке оставляют правительственные грузовики, поэтому полиция бдит, опасаясь терактов.

– Терактов?

– Всякое бывает, – кивнул лейтенант. – Кстати, вы в сомнологическую клинику не пробовали обращаться? Мой зять тоже во сне ходил. Обратился в клинику в Бостоне, так теперь сестра говорит, этого паршивца из кровати тягачом не вытащишь.

– Спасибо за совет. Видимо, придется, – вздохнул Тим.

На выходе из участка он позвонил доктору Багдасаряну и попал на домработницу, но та, услышав, что дело срочное, согласилась разбудить хозяина. Едва в трубке раздался голос врача, Тим без лишних предисловий сообщил, что готов попробовать новый прибор. Терять уже нечего.

– Просто из любопытства… Что вас заставило передумать? – уточнил Багдасарян.

Тим не стал рассказывать ему про уход с подготовки свидетеля и про то, как все сложнее становится придумывать оправдания на работе. Он просто хочет иметь на руках факты. Хочет вернуться в офис с доказательством, что не свихнулся, а болен, и потому заслуживает понимания и даже сочувствия. А еще ради Джейн. Пора признать, что эта напасть свалилась не на него одного. Джейн шла с ним по темному сужающемуся тоннелю рука об руку, неужели справедливо будет оставить ее теперь, когда забрезжил свет?

Он ждал на скамейке, пока за ним приедут. Ждал и ждал, никогда прежде еще не приходилось ждать так долго.

Она притормозила, и Тим забрался на сиденье. По дороге домой рассказал, где проснулся, про грузовики и лейтенанта, посоветовавшего сомнологическую клинику.

– Можно подумать, мы там не бывали.

Джейн не ответила.

– Джейн, ты слушаешь?

– Слушаю.

– Тогда что молчишь?

– Три часа ночи. Я устала.

В прошлое обострение он согласился на наручники не только для того, чтобы избежать арестов на стоянках через три поселка от собственного дома. Он хотел оградить Джейн от тревожных звонков в любое время суток, а также от обязанности ездить за ним, тяготившей – с каждым днем и с каждой неделей – все больше.

– Я позвонил Багдасаряну, – сообщил Тим. Джейн не ответила.

– Хватит с меня пробуждений в грузовиках.

– Да, наверное, хватит.

Остаток пути они провели в молчании.

19

Доктор Багдасарян достал из магазинного пакета импровизированный прибор. Тим повертел его в руках. Обычный велосипедный шлем. Пусть нашпигованный датчиками и изготовленный за большие деньги по спецзаказу, но все равно не верится, что этот тривиальный предмет сможет как-то послужить разгадке тайны. Полный сомнений, Тим водрузил шлем на макушку и застегнул ремешок под подбородком, всем сердцем ощущая безнадежность предприятия. Где-то в мягкой подкладке шлема спрятались датчики; на пояс брюк легко цеплялся беспроводной приемник, регистрирующий деятельность мозга. Дурацкий беспочвенный оптимизм Багдасаряна, который Тим подогрел своей минутной слабостью, воздушные замки и только. Ощущение призрачности только усиливали впивающаяся в подбородок застежка и смех Джейн, не удержавшейся при виде этого комичного зрелища. Он, конечно, все выполнит, будет носить шлем и надеяться на результаты, но это последний отчаянный рывок, последняя попытка выкарабкаться, пока соломинка, за которую он цепляется, не полетела в ревущий поток. От МРТ и прославленных клиник он докатился до кустарных поделок без всяких гарантий и так более чем сомнительного успеха. Ни диагноза, ни назначений – какой, напомните, в этом смысл? Джейн все еще смеялась – беззлобно и ласково, и даже доктор заулыбался, а Тиму, наоборот, хотелось зарыдать от тоски. Этим шлемом он пробивал, словно тараном, врата в жизнь, сотканную из уступок и компромиссов, оставляя позади здоровое, полноценное прошлое, которое дразнило и мучило, как дразнит едва отлетевшую душу бренная земля.