355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Джошуа Феррис » Безымянное » Текст книги (страница 12)
Безымянное
  • Текст добавлен: 24 сентября 2016, 04:36

Текст книги "Безымянное"


Автор книги: Джошуа Феррис



сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Он ощущал тепло ее рук, но сидел, словно оцепенев. Теперь он никак не сможет вернуться в неведение. Второй победил. Остаток дня коту под хвост, только прозябать в ожидании очередного похода, а когда поход закончится, мучительных поисков крыши над головой. Мрачные прогнозы прервал неожиданный стук в окно. Сперва он ее не узнал. Она стояла в простом красном сарафане и кожаных балетках. Однотонный, без рисунка, сарафан ниспадал свободно, болтаясь на постройневшей фигуре. Длинные подстриженные каскадом волосы вернулись к естественному каштановому оттенку, как в далеком детстве. Она очень сильно изменилась, но он сумел ее узнать. Она стояла совсем близко, только руку протяни. Она помахала ему. Он посмотрел на нее, на свою дочь, машущую ему из-за стекла, и – не думая о том, испугается ли она его уродливой клешни, помахал в ответ.

Будь что будет

Ремиссия так больше и не наступила, хождения не прекращались. Изменился характер этих походов и его отношение к ним – изменились со временем, после всего пережитого и множества мытарств. Он перестал считать хождение одержимостью, злой волей, овладевающей его телом и выгоняющей в глухомань (потому что для человека, привыкшего к теплым комнатам и кабинетам, школьным классам, ресторанам, судам и отелям, все остальное – сплошная глухомань). Суровый и тернистый путь вел через горы и долы, холод и жару, буераки, рытвины и бурелом, колючую проволоку на столбах, порывы горячего ветра от пролетающих рядом фур, нужду и беспомощность.

Он достал лекарства из подписанных полиэтиленовых мешочков – непревзойденная тара для транспортировки и хранения. Ссыпал таблетки небольшой горкой на полу палатки. Налил воды в жестяную крышку термоса и запил лекарства. Затем убрал мешочки обратно в рюкзак и поднялся на корточки. Сдул надувной матрас, скатал его и спальник, приторочил к рюкзаку. Сложил палатку, запихнул во вздувшийся буграми виниловый голубой чехол и пристегнул на самый верх рюкзака, чтобы на ходу она оказывалась где-то за макушкой. Загрузил несколько оставленных у костра вещей, кострище залил водой из ручья. И зашагал прочь под полной луной, прихваченной крепчающим морозцем. Нужно куда-то деть избыток энергии до начала нового похода.

Удаляясь от ручья, он прошел около мили до банкомата. Снятых наличных на ближайшее время хватит. Потом пересек улицу и заказал яичницу с кофе. Прихватил газету с соседнего стола, но ничего интересного для себя не обнаружил. Ветер, навалившись на большое витринное окно, просочился через дешевый стеклопакет внутрь. Повеяло холодом. Прохожая на тротуаре остановилась, не в силах преодолеть сопротивление ветра, и ее спутник, идущий чуть впереди, со смехом протянул ей руку. Принесли заказ. Пока Тим ел свой поздний завтрак, хлынул ливень. Вскоре, облачившись в прозрачный дождевик, Тим уже шагал навстречу ветру в направлении прибрежных источников.

Раньше он мог улечься где попало, рискуя пострадать от обморожений и солнечных ударов, недовольства облеченных властью, посягательств пауков, клещей, змей и злонамеренных соплеменников.

Пристроившись однажды ночью на ночлег у обочины, он проснулся в патрульной машине, из которой – по совокупности отягощенных неуважением к властям разглагольствований о Боге и последней битве – угодил прямиком в психбольницу на изоляционный режим. На этот раз ему назначили еще более ударный коктейль из нейролептиков и заставили принимать ежедневно до самой выписки. К тому времени у него включился инстинкт самосохранения, и необходимость обезопасить себя снова вышла на первый план. Тогда-то он и купил палатку, спальник и новый рюкзак.

Он взял за правило не засиживаться подолгу на одной стоянке. Он не мог позволить себе наблюдать, как течет время, как шелестят листья на ветру, как меняется рисунок облаков в небесной выси. Бездумное созерцание – путь к беде.

Однажды он вышел из своего бивака в лощине, перевалил через поросший соснами хребет, спустился к подножию холмов и проснулся за домом-прицепом в оборудованном кемпинге. Разбудил его ночной дождь, льющий прямо на обращенное к небу лицо. Перед глазами встал образ лощины – она стремительно увеличивалась, заполняя собой весь мир, а палатка сжималась в крошечную точку. Брошенные против воли скудные пожитки сразу обрели неимоверную ценность. Разлука с ними рвала сердце, но Тим понятия не имел, как теперь их отыскать.

Он плутал по лощине два дня – на третий начала сказываться отмена лекарств, оставшихся в палатке вместе с другими вещами. В голове гудело, дыхание перехватывало. Дойдя по главной дороге до города, он побродил по магазину мужской одежды, уныло перебирая галстуки на стойках. В итоге купил двубортный костюм и отдал на подшивку в преддверии важной встречи. Вернувшись в заповедник, он все глубже увязал в беспамятстве. Снова начал разговаривать сам с собой. Клял второго, молил Господа послать свое воинство и разгромить вражеские колесницы на переднем крае битвы, грозящей ему хаосом и гибелью. На скользкой от дождя тропке он все-таки потерял равновесие, и переход закончился на скамье для пикника, где его, промокшего насквозь и истекающего кровью, нашел парковый рейнджер.

– Мы вас искали.

– Да?

– Я от ангельских легионеров армии Господней, и горны уже трубят наступление. Давайте я вам помогу.

Опираясь на плечо рейнджера, Тим добрался до базы, где ему отдали все до единой вещи с его нелегальной стоянки – и палатку, и спальник, и рюкзак. Он принял лекарство и уснул на раскладушке в дальнем углу базы, а когда проснулся, посуровевший рейнджер оштрафовал его за отсутствие разрешения на посещение районов ограниченного доступа и за разбивку лагеря в неположенном месте, ни словом больше не обмолвившись о войске Господнем.

С тех пор он ставил палатку сразу после окончания перехода, засыпал в ней, а после пробуждения снова все скатывал. Все свое носи с собой, иначе рискуешь расстаться с самым ценным навсегда.

В небе, словно черный призрак, промчалась на околозвуковой скорости стая стелс-истребителей. Шагая мимо мескитовых посадок и типовой застройки, он вышел к салону «Веризон», где купил самый дешевый мобильный и положил денег на счет.

Он звонил ей по крайней мере раз в месяц, иногда два, чтобы она знала, где он, что с ним все в порядке, он жив. Она тоже звонила, но чаще всего нарывалась на разряженный телефон.

– Мы отъехали на двадцать миль от «Ваффл Хауса», и только тогда я осознала нашу страшную ошибку, – объяснила Джейн. – Я попросила Фрица повернуть назад, но ты к тому времени уже ушел. С чего мы взяли, будто ты лучше нас знаешь, что для тебя хорошо? Будто ты в принципе способен о себе позаботиться? Нужно было вытаскивать тебя оттуда силой. Любой бы догадался, что тебе нужна помощь. Не знаю, чем мы думали, когда тебя там оставляли, – наверное, нам казалось, что мы имеем дело с прежним Тимом. Но до меня только через двадцать миль дошло, что прежнего Тима больше нет и что мы бросили на произвол судьбы беспомощного ребенка. Фриц полетел домой, а я осталась, взяла напрокат машину и долго еще колесила по округе.

Он молчал.

– У меня уже вошло в привычку высматривать тебя из окна, куда бы я ни ехала. Даже сейчас, даже зная, что ты худо-бедно справляешься один, что ты принимаешь лекарства, я все равно высматриваю тебя, садясь в машину. И, наверное, так будет всегда. Я по-прежнему надеюсь отыскать тебя и уговорить вернуться домой. Я уже приспособилась жить без тебя, но не могу отучиться шарить взглядом по обочинам в надежде, что ты найдешься, я тебя заберу и мы начнем сначала. Как думаешь, есть какой-то неучтенный нами способ начать сначала?

Он молчал.

– Я рада, что ты звонишь. Рада, что у тебя все в порядке. Тебе бы здесь понравилось. Квартирка поменьше нашей, но для меня идеально. Я бы даже, наверное, сменила ее на еще меньшую. Сотни две квадратных футов достаточно. Я, похоже, единственный человек в Нью-Йорке, который мечтает о меньшей жилплощади. У Бекки и то квартира просторнее. Когда меня спрашивают, где я живу, приходится врать, иначе плакала моя риелторская репутация. Иногда я приплетаю наш старый дом – говорю, что живу в пригороде с мужем, они кивают. Ну да, разумеется, где же еще, по их мнению, мне жить?

Бесплатная клиника при университетском городке поражала мерзостью запустения. Тим зашел туда просто продлить рецепты. Соседи по подвальному приемному покою выглядели настоящими зомби в свете флуоресцентных ламп. Наконец его вызвали. Он подождал в смотровой, пока придет фельдшер (никого рангом выше во всем здании не нашлось). Тим вручил ему свою медкарту. Фельдшер поинтересовался, верит ли Тим по-прежнему, что Господь ведет кровопролитную битву на границах разума, отвоевывая территорию для души. Процитировал из карты.

– Насчет Бога я больше не уверен, – ответил Тим.

– Но теория, надо сказать, занятная.

– Это не всегда была теория.

Пристальный неотрывный взгляд действовал на нервы. Обшарпанная клетушка посреди рассадника недофинансированных обшарпанных клетушек наполнилась молчанием.

– Господь никогда не перестанет нуждаться в защитниках, – провозгласил фельдшер.

В словах чувствовался подвох – промахнешься с ответом, пеняй на себя. Фельдшер смотрел не мигая. То ли проверяет на признаки сумасшествия, то ли вербует в свою веру.

– Разумеется, – ответил наконец Тим.

– Нельзя заглушить глас Господень лекарствами.

– Я не буду.

Он получил рецепты и пошел с ними в аптеку.

Он обходил стороной закусочные и отели, не держал и в мыслях расслабиться на часок в баре или боулинге, иначе земные блага, вкушаемые во время передышки, делали его заторможенным и желчным во время перехода. Он продолжал присуждать победы то себе, то альтер эго – в зависимости от того, удавалось ли его разуму, воле, душе (он по-прежнему не знал, как это назвать) побороть низменные телесные инстинкты. «Он» или «оно» – но в любом случае не «я» – все так же урчал животом от голода, хотел пить и жаловался на боль в суставах и мышцах. Тим удовлетворял его потребности, стараясь не разбаловать. Он изо всех сил старался не забыть те времена, когда был не просто совокупностью нужд.

– Я не понимаю, почему не наступает ремиссия. Раньше всегда наступала. По идее и сейчас должна бы. Тогда ты сможешь вернуться домой, и мы наладим жизнь заново.

– Я этого не перенесу.

– Почему?

– Потому что, если наступит ремиссия, значит, потом снова начнется обострение, а я не хочу проходить через это снова.

– Через что?

– Отречение от всего.

– Тебе не придется. Мы справимся.

– Живи своей жизнью, – попросил он.

– Как именно?

– Торгуй недвижимостью. Будь счастлива. Выйди замуж за другого.

В трубке повисла тишина.

– Ушам своим не верю.

– Я далеко. Я живу так, как получается. И ты живи.

Он стоял у большого мультиплекса, изучая афиши и расписание. Что сейчас популярно, он понятия не имел, но по названиям мог отличить политический триллер от романтической комедии и мультипликационной полнометражки. Ему ужасно хотелось в зал. Там тепло и мягкий плюш. Куда приятнее убить два часа на бездумное развлечение, чем зябнуть на скамейке.

Наплевав на предосторожности, он все-таки купил билет. На пятнадцатой минуте фильма ему стало скучно, и он уснул. Проснулся под финальные титры, перешел в другой зал и попал на какой-то интригующий сюжет, которому пропущенная первая половина только добавляла загадочности. Когда сеанс закончился, Тим снова встал в очередь в кассу. Успел отсидеть еще полторы картины, пока ноги не вынесли его из плюшевого забытья на очередной марафон, после уютного ничегонеделанья показавшийся еще тягостнее.

Тим поклялся никогда больше не потакать подобным желаниям. Проснувшись, он свернул лагерь и снова почувствовал равнодушный взгляд вечности, две прожигающие насквозь черные дыры. Вскоре он уже смотрел какой-то матч в спортбаре и напивался в стельку.

Походив довольно долго с разряженным телефоном, он положил еще денег на счет в салоне связи рядом с магазином матрасов. Не дозвонившись до Джейн по сотовому, набрал рабочий, и там ему сообщили, что она несколько месяцев назад перешла в другую фирму.

По номеру, продиктованному на прежней работе, ответил небрежный голос. Джейн в отпуске и вернется лишь через неделю. Может быть, предложить ему другого риелтора?

– Как мило, – ответил он. – А куда она поехала в отпуск?

– Кажется, в Париж, но боюсь соврать, – вздохнул голос. – Может быть, юг Франции?

Он стоял на припорошенном снегом лугу, через который бежал ледяной ручей к рафтинговым центрам и паркингам для трейлеров, далеко от юга Франции, далеко от Парижа. На него пахнуло смертью. Не биологической смертью, дарующей покой, а смертной мукой, терзающей живых, давая взглянуть одним глазком на недоступные для них радости. Эта мука в тысячу раз страшнее любой смерти.

Он убрал телефон в карман и медленно побрел к возвышающимся вдали багряным склонам. В расщелинах на гранитной скале курчавились зеленые перистые побеги. Привалившись спиной к холодному камню, он боролся с подступающими слезами. Она всего лишь возвращается к жизни. Она делает именно то, о чем он сам просил в последнем телефонном разговоре – много месяцев назад. Сам виноват.

Он походил туда-сюда по лугу, ловя сигнал. Бекку его звонок застал в гастрольном автобусе.

– Алло?

– Мама в отпуске?

– Папа?

– Где мама?

– Ты где?

– Какая разница, где я.

– Большая. Может, мне интересно.

– Я в поле. Как еще объяснить?

Бекка помолчала.

– Мама во Франции.

– В отпуске?

– Да.

– Что она там делает?

– Отдыхает.

– А в какой гостинице?

Снова пауза.

– Зачем тебе знать?

– Хочу ей позвонить.

– Зачем?

– Она одна поехала? Или с кем-то?

Бекка не спешила отвечать.

– Бекка?

– С кем-то.

Он купил подержанную машину в местном салоне, увешанном гирляндами флажков. Долгая прогулка почти сразу же увела его от драгоценного приобретения, поэтому после он пожертвовал сном, чтобы вернуться обратно. Тело умоляло об отдыхе, но он отчаянно глушил это тупое нытье, неустанно напоминая себе, сколько еще придется мучиться вот так, погребенным заживо, пока не найдет Джейн.

На прямой переезд до Нью-Йорка сил не осталось – уже через сто миль Тима начало клонить в сон. Дорога резко вильнула в сторону, хотя он держал руль прямо. Протаранив сетчатую ограду, он вылетел на поле и врезался в корову – колеса чиркнули по задним ногам, тушу подбросило в воздух. Она приземлилась на капот, лобовое стекло затянула паутина трещин. Тим ударил по тормозам, скотина брякнулась с капота на землю. Шатаясь, весь в порезах, он вышел из машины. Корова лежала пластом с переломанными ногами и смотрела на него стекленеющим глазом, из которого сочилась кровь. Тим наклонился и прижал тушу обеими ладонями, словно пытаясь удержать остатки жизни, однако влажные ноздри уже перестали трепетать, и вместе с этой коровой умерла последняя надежда добраться до дома.

Под сердитое мычание распуганного стада Тим вытащил рюкзак и бросил машину с распахнутой настежь дверцей. Постепенно растворяясь в мерцающей дали, он вскоре скрылся за поворотом.

Она перезванивала снова и снова. Он не брал трубку, и звонок перекидывался на автоответчик. Он разряжал аккумулятор. Правый глаз перестал видеть из-за конъюнктивита, и фармацевт посоветовал обратиться к офтальмологу, но Тим предпочел продающиеся без рецепта капли, которые медленно, но верно действовали. Проходя мимо банка с электронными часами, он заметил дату и произвел нехитрые подсчеты. Шестнадцать дней назад был его день рождения.

Он подзарядил телефон в туалете информационного туристического центра. Четырнадцать непрочитанных сообщений. Одно поздравительное от Бекки. Остальные от Джейн. Он заранее настраивался не отвечать – не из жестокости, а из чувства самосохранения, но понял, что усидеть на двух стульях не получится.

И все же он выжидал. Сквозь зеленый тент палатки просачивался солнечный свет, и Тим смотрел в потолок, готовясь подниматься и сворачивать лагерь, когда запиликал телефон. Тим не сразу узнал свой голос, который слышал последний раз несколько дней – а может недель – назад. Джейн тараторила быстрее привычного.

– Думаешь, я этого хотела? Я хотела тебя. Сколько раз я тебе звонила после возвращения из Франции? Двадцать? У меня и в мыслях не было тебя мучить. То, что произошло у меня с Майклом, – просто так случилось… Такое случается. Ты знаешь, сколько тебя уже нет? Ты знаешь, как мне одиноко? Так одиноко… Я не хотела. Я звала тебя домой. Ты сам предложил мне выйти за другого. Живи своей жизнью, сказал ты. Ну вот, я так и сделала, попробовала жить своей жизнью. Поехала во Францию с человеком, который мне симпатичен. В чем моя вина? Ты не можешь меня винить, потому что сам так велел. Я ничего плохого не сделала. Тебе всего-то нужно было вернуться домой, Тим. Я тебя звала. Езжай домой. Я и сейчас тебя зову. Это все ничего не значит. Франция ничего не значит. Приятно было на кого-то опереться ненадолго, вот и все. Я совру, если скажу, что не было приятно. Но это не то, что мне нужно. Мне нужен ты. Скажи, что вернешься домой, и я твоя. Я приеду за тобой. Я всегда хотела за тобой приехать. Ты слушаешь?

Он не ответил.

– Скажи что-нибудь. Ты не перезваниваешь, а когда наконец берешь трубку, то молчишь. Скажи хоть слово, пожалуйста. Что ты об этом думаешь?

– Я рад за тебя, бананчик.

Она заплакала в трубку.

– Прости, – всхлипывала она. – Прости меня.

– Я и представить не мог, что когда-нибудь мы будем отдыхать отдельно.

Ее рыдания рвались откуда-то из глубины груди. Он сказал, ей не за что себя винить. Она ничего плохого не сделала. Он сам ей велел.

– Неужели ты не можешь вернуться?

– Не могу.

– Не можешь или не хочешь?

– Не могу, правда, – ответил он.

Связь прервалась. А ведь он лишь потому велел ей тогда жить своей жизнью, что, сроднившись с ее любовью и заботой, и в мыслях не допускал вероятности остаться без них взаправду.

Несколько месяцев спустя она позвонила узнать, согласится ли Тим на официальный развод. Майкл сделал ей предложение.

Тим молчал. Наконец Джейн услышала, что на днях он проходил мимо здания сети бизнес-услуг МВЕ, где, наверное, получится открыть абонентский ящик. Тогда она сможет прислать туда бумаги.

– Ты точно не против?

– Нет, не против.

– Может быть, тогда юрист просто отправит документы по факсу?

– Можно и так.

Несколько дней после каждого перехода Тим возвращался к МВЕ – никакой корреспонденции на его имя не наблюдалось. Он перезвонил Джейн по номеру факса.

– Мне ничего от тебя не нужно, – сообщила она.

Он не понял сперва. Потом до него дошло, что она имеет в виду деньги.

– Бери сколько хочешь. Я подпишу все, что ты пришлешь.

– Мне ничего не нужно, – повторила она.

Он отправился ходить, а когда, отоспавшись, вернулся к МВЕ, обнаружил пришедший факс. Принявшая его сотрудница оказалась по совместительству нотариусом, и они вместе подписали документы. Потом Тим оплатил отправку факса обратно юристу.

Остановившись в глухом проулке, он достал из кармана телефон. Аккумулятор сел, Тим не заряжал его уже давно, месяца два. Он постоял в раздумьях, потом зашвырнул трубку в пустой мусорный контейнер, и она ударилась об стенку с дешевым жестяным звуком. Он пошел дальше, мимо играющих в салки детей. Потом повернул направо, оставив после себя пустое пространство длиной примерно с машину, на котором до конца дня чередовались, пуская солнечных зайчиков, другие автомобили.

Он смотрел на нее из задних рядов. Борода, зимняя шапка и рюкзак – не говоря уже о возрасте – выделяли его из толпы. Его шатало.

Уже десять дней он торчал здесь почти как привязанный. Если удалялся на двенадцать-пятнадцать миль, душил в себе желание повалиться спать и поворачивал обратно. Изнуренный недосыпом организм стал сговорчивее, начал подчиняться. Но без сна приходилось туго, поэтому двенадцать миль обратной дороги дались с трудом. Он вымотался, проголодался и едва стоял на ногах.

На ней были камуфляжные штаны и джинсовая куртка поверх линялой футболки с надписью «Божественное озеро Тахо». Сосредоточенно и сердито она терзала микрофонную стойку. Прыгала вокруг с типичным бунтарским видом, словно эта мрачная голубоватая сцена – ее клетка, и она бьется о прутья с криком, требуя выпустить ее на волю. Она скинула джинсовую куртку и осталась в мокрой под мышками футболке. Все сброшенные когда-то килограммы, судя по всему, вернулись сторицей.

Тим подобрался туда, где толпа была пореже, привалился виском к стене и задремал стоя под грохочущую над ухом музыку.

К его удивлению, она бросилась ему на шею, когда закончился концерт – и разревелась. А он еще опасался, что от него воняет.

– Прости, что так долго не появлялся.

– Ты такой худой, – всхлипнула она, отлепляясь от него и тут же хватая за руки, словно боясь, что он ускользнет.

Они сидели в закутке у дальней стены греческой закусочной. Из-за периодических перебоев напряжения тускнела позолота и меркла витрина с выпечкой. Все то и дело посматривали на потолок.

– Тебя отпустило? – понадеялась Бекка.

Тим ответил, что нет.

– Тогда как ты смог прийти на концерт?

– Кружил, не отходя от городка, с тех пор как ты прислала даты выступления. Поворачивал и шел назад.

– Без сна?

– Да, это усложняет дело.

– Когда же ты спишь?

– Когда подбираюсь поближе.

– А во время передышки что делаешь?

– Подбираюсь ближе.

– А потом тебя снова уводит?

Он кивнул.

– Изматывает, наверное?

Он пожал плечами.

– Зато день не зря прожит.

Неустанная борьба, попытки переломить чужую волю, возвращение к нужной точке, стремление держаться в заданных территориальных рамках – у бесцельного брожения появлялся смысл, задача, пусть даже такая пустяковая, как побывать на концерте или забрать бумаги из абонентского ящика. Он завел себе абонентские ящики по всей стране.

– Да, кстати.

Он расстегнул рюкзак и вытащил полиэтиленовый пакет для заморозки. Оттуда появились два компакт-диска, заказанные по Интернету, – и уже перекачанные на айпод, которым он тоже похвастался Бекке.

– А еще у меня есть концертная футболка и постер с твоего выступления в Сан-Франциско.

Бекка была удивлена и тронута.

– Ты замечательный отец!

– Обычный фанат, – не согласился он.

– Я думала, тебе только Дэвид Боуи нравится.

– Это взаперти, – ответил он, вспоминая долгие месяцы в больничной кровати и ту музыку, с которой его знакомила Бекка. – А здесь я слушаю все.

Он уложил диски обратно в пакет и убрал в рюкзак. Свет снова погас и больше не включался. Люди встревоженно зашептались, превратившись в едва различимые силуэты, которые неуверенно ворочались в полумраке, словно боялись сами и шагу ступить.

Подошла официантка.

– Простите, ваш заказ не прошел.

– Ничего страшного, – махнула рукой Бекка. – Ты как, живой? – спросила она Тима.

– Да, нормально.

– Налейте тогда еще кофе, пожалуйста.

Что если, думал он в темноте, в тот раз ему просто померещился и сарафан, и худоба? Сарафан – точно не ее стиль, и худышкой ее не назовешь.

– Когда мы последний раз виделись? – спросил он.

– Не помню.

– Ты приезжала тогда с мамой и Фрицем.

Бекка медленно покачала головой в темноте.

– Нет, меня с ними не было.

– Отлично выглядишь, – похвалил он.

– Еще больше разрослась.

Он ответил не сразу.

– Тебя это по-прежнему беспокоит?

Бекка надула щеки и вытаращила глаза, а потом расплылась в смиренной улыбке.

– У меня свое хождение по кругу. Что ж делать – ненавидеть себя до гробовой доски?

– Я всегда считал тебя самой красивой девочкой на свете.

– Ты необъективен.

– Я рад, что ты себя не возненавидела.

– Ужиться с собой – та еще засада, – пожала плечами Бекка.

На парковке она предложила его подвезти, но ему никуда не нужно было. Узнав, что иногда он ночует в мотелях или в приютах Ассоциации молодых христиан, Бекка стала уговаривать его отправиться туда и сегодня, но он объяснил, что к нормальной кровати и телевизору слишком быстро привыкаешь, и тогда тяжелее даются стоянки в палатке. Лучше цивильным ночлегом не злоупотреблять. И на машинах он больше не ездок.

– В каком смысле, не ездок?

– Отпадают как класс. Если мне куда-то нужно, добираюсь пешком.

– Отпадают? – Бекка погремела огромной связкой ключей, переваривая услышанное. – Но хотя бы посидеть со мной минутку на пассажирском сиденье ты можешь? Мне нужно тебе кое-что сказать.

Джейн болеет. Бекка долго взвешивала все «за» и «против», прежде чем сообщить. Она прекрасно представляла себе папины трудности и не хотела взваливать на него чувство вины за то, над чем он не властен.

– Серьезно болеет?

– Рак.

– Это еще что?

– Ты не знаешь, что такое рак?

– Знаю, конечно. Просто упустил из вида.

– Что упустил?

Он помолчал.

– А этот что говорит?

– Кто этот?

– За которого она вышла замуж.

– Майкл? Она не выходила за Майкла.

– Нет? – Тим опешил. – Почему?

– Не знаю точно, пап. Она с ним порвала.

Порвала? И давно? Он совсем упустил ее из вида.

Тим смотрел в окно на парковку – легкомысленный асфальтовый пятачок, перевалочный пункт на пути в благословенные края либо отправная площадка для тех, кого тянет в дорогу. Но к нему не относится ни то ни другое. Вскоре он вылезет из машины и никуда не поедет. Бекка укатит, а на него навалится тоска пустого вечера. И он ничем не может помочь ни себе, ни ей, никому из них.

Он повернулся к дочери.

– Я ничего не могу сделать.

– Я не прошу тебя ничего делать. Просто решила, ты должен знать.

– Нет, – покачал он головой. – Не должен.

В городке, где на каждом шагу попадались сберегательные банки и расписанные ковбойскими сюжетами стены, он купил себе мокка фраппучино. Со стаканом в руке он плелся между рядами одноэтажных домов, среди которых то и дело встречались выставленные на продажу. Неожиданно сбоку мелькнула распахнутая калитка. Табличка «продается» терялась на заросшем газоне, а на крыльце дома лежал заляпанный матрас.

Вытянувшись на матрасе, Тим допил кофе, наблюдая за черной белкой с ободранным хвостом, бодро скачущей по деревьям. На крыльце дома напротив показался человек с тростью. Усевшись на скамью, человек повернулся налево, потом направо, потом снова налево, поставив трость между ног и обхватив ладонями латунный набалдашник. Затем встал и с решимостью того, чья жизнь свелась к одному-единственному делу, начал сгонять метлой оставшуюся после дождя лужу. Потом снова уселся обозревать окрестности. Наконец ушел обратно в дом.

Тим поднялся с матраса и покинул заброшенный двор. Он снова брел по улице, разглядывая картины на стенах – в основном коровьи стада и лошадиные табуны, и только одна с индейцами. Зайдя в магазин туристических товаров, он купил еще пару ботинок, светоотражающую ленту на липучке, новую палатку, непромокаемые брюки и дождевик, питательные батончики, дополнительную термоводолазку и пуловер, а еще компас. Обновил содержимое рюкзака.

Не скатываться до банальной совокупности потребностей. Не спать. Это усложняет дело, но помогает потратить избыток энергии и прожить день не зря. Он любит ее. Он всегда ее любил. Вернуться к ней, пока она еще жива, – больше от него ничего не требуется.

Он пустился в путь после следующего же хождения. Вяло перебирал ногами, пока стрелка компаса не указала на восток. Перешел, следуя ее указаниям, дорогу, срезал через поле кормовой травы до ручья и пошел по берегу вверх. Вода пенилась и бурлила. Сон одолевал. Тим напоминал себе солдата в окопах, решающего, стоит ли бороться за такую жизнь или лучше сразу под пули. Но это ведь только первый день. Нельзя сдаться в первый же день. Попавшийся на пути водоем он обходил медленнее тени, скользящей по комнате вслед за солнцем. Лесистый хребет на горизонте чернел на фоне неба, словно спящий динозавр.

Добравшись до смотровой площадки у панорамной дороги, он повалился на колени в щебенку на обочине. Вставай, приказал он себе. Не засыпай. У барьера толпились туристы, любуясь живописной долиной, которая плавно изгибалась зеленым желобом, стиснутым монолитными коричневыми стенами каньона. Можно свернуться клубком на чьем-нибудь заднем сиденье или в осиновой роще, вытянувшейся над расщелиной за рядком припаркованных машин, или в номере «Ла Кинта Инн» чуть дальше по дороге. Но Тим встал и продолжил путь по шуршащему гравию.

Неслыханная роскошь – дерево. Тим привалился к стволу и заснул. Он предполагал всего лишь вздремнуть чуток, но стоило открыть глаза, и сон сморил его снова. Одинокое дерево посреди поля. Он просыпался и засыпал, просыпался и засыпал, каждый раз подумывая устроиться на земле между узловатых корней. Но упорно продолжал спать сидя, потому что лечь было бы равносильно тому, чтобы сдаться.

Его занесло далеко в безводную глушь. В небе легкими мазками и росчерками белели перистые бездождевые облака. Грунтовая дорога, петляющая по склону, вывела его к ранчо, притулившемуся между поросшими полынью холмами. Он постучал в дверь. Сиплым от пыли голосом, не сразу вспомнив, как называется то, что ему нужно, он попросил у открывшей ему настороженной женщины: «Воды!» Женщина исчезла в доме, потом вернулась. Он ухватил стакан своим скудным набором пальцев и хлебнул залпом – но тут же выплюнул. Остальным его стошнило.

– Нужно потихоньку, – сказала женщина.

Он шел по двухполосному серпантину с погнутыми ограждениями. Темнота стояла кромешная, лучи фар плясали над асфальтированными витками, словно жалкая пародия на северное сияние. Переставляя ноги в полусне, Тим сместился с обочины на дорогу – прямо под дальний свет нагонявшей сзади машины. Водитель вильнул на встречку, где из-за поворота ярдах в двадцати как раз выскочил пикап. Чудом избежав лобового столкновения, грузовик с визгом затормозил у самого барьера, в каком-то шаге от обрыва. Тим проснулся от ударившего по ушам возмущенного гудка и качнулся обратно на обочину. Водитель осторожно объехал его, не забыв продемонстрировать средний палец в пассажирское окно, выразив все свое негодование по поводу подобной тупой безответственности. Потом уехал и грузовик, и Тим снова остался на серпантине один.

Под косым дождем мимо пронеслась вереница велосипедистов, обдав духом сплоченности и взаимовыручки. От пойманных обрывков разговоров защемило на сердце. Над головой загоготала стая белых, словно кегли, гусей.

Он уселся в дальнем углу бара с недопитой кружкой пива, вполглаза посматривая футбольный матч на висящем напротив экране. Заснул прямо там, за столом. Бармен разбудил его перед закрытием. Тогда он вышел на улицу и зашагал дальше.

«Пожалуйста, не говори ей, что я приду, – написал он Бекке на следующий день с компьютера в городской библиотеке. – Я очень сомневаюсь, что получится».

В нарушение собственных правил он переночевал в гостиничном номере. Снаружи его встретил побелевший мир, где редкие машины осторожно скользили по обледеневшему асфальту. Вокруг творилась снежная вакханалия. Перед глазами рябило от колючих хлопьев, которые проникали даже под самую плотную зимнюю экипировку. Он не прошел и двух миль на восток, когда ноги отказались слушаться и зашагали в противоположном направлении. Проснулся он охваченный жгучим желанием немедленно наверстать упущенное время и принялся сворачивать палатку. Пригревало солнце, снег растаял, увлажнив землю, словно хороший ручей. Через полдня пути перед ним показался тот же самый мотель, где он ночевал сутки назад. У него опустились руки.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю