Текст книги "12 Жизнеописаний"

Автор книги: Джорджо Вазари

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 31 страниц)

ЖИЗНЬ ФИЛИППО БРУНОЛЕСКИ, СКУЛЬПТОРА И АРХИТЕКТОРА ФЛОРЕНТИЙСКОГО

Перевод и примечания А. Габричевского

Многие, кому природа дала малый рост и невзрачную наружность, обладают духом, исполненным такого величия, и сердцем, исполненным столь безмерного дерзания, что они в жизни никогда не находят себе успокоения, если не берутся за вещи трудные и почти что невозможные и не доводят их до конца на диво тем, кто их созерцает.

О как бы недостойны и низменны ни были те вещи, которые вручает им случай, они сообщают им и достоинство и величие. Поэтому отнюдь не следует морщить нос при встрече с особами, не обладающими на вид непосредственным изяществом и красотою, каковой природа должна была бы, при появлении их на свет наделять тех, кому дала какое-либо дарование: и нет же сомнения в том, что под комьями земли кроются золотоносные жилы. И нередко в людях тщедушнейшего склада рождается такая необъятность духа такая прямота сердца, что, поскольку с этим сочетается и благородство, от них нельзя ожидать ничего, кроме величайших чудес; ибо они тщатся украсить телесное уродство доблестью своего дарования. Это явственно видно на примере Филиппо ди сер Брунеллески ¹, который был роста тщедушного не менее, чем Форезе да Раббатта ²и Джотто, но который обладал гением столь возвышенным, что поистине можно утверждать, что он был ниспослан нам небом, чтобы придать новую форму зодчеству, сбившемуся с пути уже в течение нескольких столетий. В течение этого времени люди тратили на зодчество без толку многие сокровища, возводя строения беспорядочные, плохие по замыслу, жалкие по рисунку, полные самых причудливых измышлений, красующиеся весьма невзрачно и еще хуже того орнаментованные. И вот, после того как земля в течение стольких лет не имела ни одного человека с великим духом и божественным разумом, небу было угодно, чтобы Филиппо оставил после себя миру самое большое, самое высокое и самое прекрасное строение из всех созданных не только в наше время, но и в древности, доказав этим, что гений тосканских художников хотя и был потерян, но все же не погиб. К тому же небо украсило его высшими добродетелями, из которых он обладал даром дружбы настолько, что никогда не было никого более нежного и любвеобильного, чем он. В суждении он был беспристрастен и там, где видел ценность чужих заслуг, не считался со своей пользой и с выгодой своих друзей. Он знал самого себя, многих наделил от избытка своего таланта и всегда помогал ближнему в нужде. Он заявил себя беспощадным врагом порока и другом тех, кто подвизался в добродетелях. Никогда попусту он не тратил времени, будучи всегда занят либо для себя, либо помогая другим в их работах, посещая друзей во время своих прогулок и постоянно оказывая им поддержку.

Говорят, что во Флоренции был человек самой доброй славы, весьма похвальных нравов и деятельный в своих делах, по имени сер Брунеллески ди Липпо Лапи. Был у него дед, которого звали Камбио, который был человеком ученым и сыном очень знаменитого в то время врача, по имени маэстро Вентура Бакерини. и когда сер Брунеллески взял себе в жены девицу, в высшей степени благовоспитанную, из благородного семейства Спини, он как часть приданого получил дом, в котором и он и его дети жили до самой своей смерти и который расположен против церкви Сан Микеле Бертельди ³, сбоку, в закоулке, пройдя площадь дельи Али ⁴. Между тем, в то время как он подвизался таким образом, и поживал в свое удовольствие, у него в 1377 году родился сын, которого он в память своего уже покойного отца назвал Филиппо и по случаю рождения, которого он задал пир, какой только мог. А затем он с величайшею тщательностью обучил его с детства основам словесности, в каковой мальчик обнаружил такое дарование и столь возвышенный ум, что нередко переставал о них думать, словно не стремился постигнуть в этой области большего совершенства, а устремлялся мыслями к вещам более полезным. Сер Брунеллески, который хотел, чтобы Филиппо, как и отец сделался нотариусом или, как прадед, – врачом, испытал от этого величайшее огорчение. Однако, видя, сын постоянно занимается искусными выдумками ручными изделиями, он заставил его выучиться считать и писать, а затем приписал его к ювелирному цеху, с тем чтобы он учился рисовать у одного из его друзей ⁵. Что и произошло к великому удовлетворению Филиппо который, начав учиться и упражняться в этом искусстве, через немного лет уже оправлял драгоценные камни лучше, чем старые мастера этого дела. Он работал чернью и исполнял крупные работы из золота и серебра, как, например, некоторые фигуры из серебра вроде двух полуфигур пророков, находящихся на передней стороне алтаря св. Иакова в Пистойе ⁶, которые считались прекраснейшими вещами и которые он исполнил для церковного попечительства ⁷этого города, а также барельефные работы, в которых он показал такое знание ремесла, что волей-неволей талант его должен был выйти за границы этого искусства. Поэтому, завязав сношения с некоторыми опытными людьми, он стал вникать при помощи воображения в природу времени и движения тяжестей и колес, размышляя о том, как их можно вращать и почему они приводятся в движение. И дошел до того, что собственными руками построил несколько отличнейших и прекраснейших часов. Однако он этим не довольствовался, ибо в душе его проснулось величайшее стремление к ваянию; а все это случилось после того, как в дни юности Донателло, который почитался сильным в этом искусстве и от которого ожидали очень многого, Филиппо стал постоянно с ним общаться и оба они из-за взаимных доблестей питали друг к другу такую любовь, что один, казалось, не мог жить без другого. Филиппо, который был в высшей степени одарен разнообразными способностями, отдавался многим ремеслам. Ему, например, было достаточно немного поупражняться, как уже в среде сведущих людей его стали считать прекраснейшим зодчим. Он это и показал во многих работах, которые исполнял при подновлении домов, как, например, на углу улицы Чаи, по направлению к Старому рынку, дома своего родственника Аполлонио Лапи, над которым он много старался, пока тот его строил ⁸. То же самое он сделал при перестройке башни и дома делла Петрайа в Кастелло ⁹. Во дворце, занимаемом синьорией, он наметил и разбил все те комнаты, где помещается контора служащих ломбарда, а также исполнил там и двери и окна в манере, заимствованной у древних, которой в то время не очень пользовались, так как зодчество в Тоскане было чрезвычайно грубым ¹⁰. Когда же затем во Флоренции нужно было сделать для братьев Св. Духа статую кающейся Магдалины из липового дерева на предмет помещения ее в одной из капелл, Филиппо, который исполнил много маленьких скульптурных вещиц и хотел показать, что может достигнуть успеха и в больших вещах, взялся за выполнение означенной фигуры, которая, будучи закончена и поставлена на свое место, почиталась прекраснейшей вещью; впоследствии, при пожаре этого храма в 1471 году, она сгорела вместе со многими другими примечательными вещами. Он много занимался перспективой, применявшейся в то время весьма плохо вследствие многих ошибок, которые в ней делали. Он много потерял на нее времени, пока сам не нашел способа, благодаря которому она могла сделаться правильной и совершенной, именно путем начертания плана и профиля, а также путем пересечения ¹¹, – вещь поистине в высшей степени остроумная и полезная для искусства рисования. Он настолько этим увлекся, что своею рукою изобразил площадь Сан-Джованни с чередованием инкрустаций черного и белого мрамора на стенах церкви, которые сокращались с особым изяществом; подобным же образом он сделал здание Милосердия, с лавками вафельщиков и аркой Пекори, а с другой стороны колонну св. Зиновия. Работа эта, снискавшая похвалы художников и людей, понимавших в этом искусстве, настолько его ободрила, что прошло немного времени, как он уже принялся за другую и изобразил дворец, площадь и лоджию синьории вместе с крышей пизанцев ¹²и всеми постройками, которые видны кругом; работы эти явились поводом к тому, что проявился интерес к перспективе в других художниках, которые с тех пор занимались ею с великим прилежанием ¹³. В особенности же он преподал ее Мазаччо, художнику в то время молодому и большому его другу, который сделал честь его урокам своими работами, как видно, например, по строениям, изображенным на его картинах ¹⁴. Не преминул он научить и тех, кто работал в инкрустации, то есть в искусстве набора цветных сортов дерева; он настолько их воодушевил, что ему следует приписать хорошие приемы и много полезных вещей, достигнутых в этом мастерстве, а также много отличных произведений, которые в то время и на ряд лет ¹⁵потом приносили Флоренции славу и пользу.

Однажды мессер Паоло даль Поцца Тосканелли ¹⁶, возвращаясь после занятий и собираясь поужинать в саду с некоторыми из своих друзей, пригласил и Филиппо. Последний, слушая, как он рассуждает о математических искусствах, настолько с ним подружился, что выучился у него геометрии. И хотя Филиппо не был человеком книжным, благодаря опыту, которым наделила его природа, он давал такие правильные объяснения, что нередко ставил того в тупик. Продолжая в том же духе, он занимался Священным писанием, неустанно принимая участие в спорах и проповедях ученых особ; и это благодаря его удивительной памяти настолько пошло ему на пользу, что вышеназванный мессер Паоло, восхваляя его, говорил, что ему кажется, когда он слушает рассуждения Филиппо, будто это новый святой Павел. Кроме того, он в то время усердно изучал творения Данте, которые были им верно поняты в отношении расположения описанных мест и их размеров ¹⁷; и, нередко ссылаясь на них в сравнениях, он ими пользовался в своих беседах. А мысли его только и были непрестанно заняты тем, что он сооружал и измышлял замысловатые и трудные вещи. И никогда не встречался он с умом, более его удовлетворяющим, чем Донато, с которым он по-домашнему вел непринужденные разговоры, и оба черпали радость друг от друга и вместе обсуждали трудности своего ремесла.

Между тем Донато в то время как раз закончил деревянное распятие, которое впоследствии поместили в церковь Санта Кроче ¹⁸во Флоренции под картиной, написанной Таддео Гадди, и пожелал узнать мнение Филиппо; однако он в этом раскаялся, так как Филиппо ответил ему, что он посадил на крест мужика. Тот ответил: «Возьми кусок дерева и сам попробуй» (откуда и пошло это выражение), как об этом пространно повествуется в «Жизнеописании» Донато. Посему Филиппо, который хотя и имел повод для гнева, но никогда не гневался на что-либо ему сказанное, молчал течение многих месяцев, пока не закончил деревянное распятие того же размера, но столь высокого качества и исполненного с таким искусством, рисунком и старанием, что, когда он послал Донато вперед к себе домой, как бы обманным образом (ибо тот не знал, что Филиппо сделал такую вещь), у Донато выскользнул из рук фартук, который был полон яиц и всякой снеди для совместного завтрака, пока он смотрел на распятие вне себя от удивления и от вида тех остроумных и искусных приемов, которыми Филиппо воспользовался для передачи ног, торса и рук. Фигура была скомпонована и сложена с такой цельностью, что Доне только признал себя побежденным, но и превозносил ее как чудо. Вещь эта находится ныне в Сан-Мариа Новелла, между капеллой Строцци и капеллой Барди да Вернио, безмерно прославляемая и в наше время ¹⁹. Когда же этим самым обнаружилась доблесть обоих поистине отличных мастеров, мясной и полотняный цехи заказали им для своих ниш вокруг Ор Санмикеле две мраморные фигуры ²⁰, но Филиппо, взялся сам для себя за другую работу, предоставил их но, и Донато один довел их до завершения. Вслед им, в 1401 году, имея в виду ту высоту, которой достигла скульптура, был поставлен на обсуждение вопрос о новых двух бронзовых дверях для храма и баптистерия Сан Джованни, так как с самой смерти Андреа Пизано ²¹не находились мастера, которые сумели за это взяться. Посему, оповестив об этом замысле всех находившихся в то время в Тоскане скульпторов, за ними послали и назначили им содержание и год времени на исполнение каждому по одной сцене; в числе были призваны Филиппо и Донато, которые, каждый порознь, должны были сделать одну сцену в соревновании с Лоренцо Гиберти, а также Якопо делла Фонте, Симоне да Колле, Франческо ди Вальдамбрина Никколо д'Ареццо ²². Сцены эти, законченные в том же году и выставленные для сравнения, оказались все весьма прекрасными и отличными друг от друга: одна была хорошо нарисована и плохо сработана, как у Донато, другая имела отличнейший рисунок и была тщательно сработана, но без правильного распределения композиции в зависимости от сокращения фигур, как это сделал Якопо делла Кверча, третья была бедна по замыслу и по фигурам, как разрешил свою задачу Франческо ди Вальдамбрина; хуже всех были сцены у Никколо д'Ареццо и Симоне да Колле. Лучше всех была сцена, исполненная Лоренцо ди Чоне Гиберти. Она отличалась рисунком, тщательностью исполнения, замыслом, искусством и прекрасно вылепленными фигурами. Однако немногим ей уступала и сцена Филиппо, в которой он изобразил Авраама, приносящего Исаака в жертву. На ней же – слуга, который в ожидании Авраама, и пока пасется осел, извлекает себе из ноги занозу: фигура, заслуживающая величайших похвал. Итак, после того, как сцены эти были выставлены, Филиппо и Донато, которых удовлетворяла только работа Лоренцо, признали, что он в этом своем произведении превзошел их самих и всех остальных, сделавших другие сцены. И так они разумными доводами убедили консулов передать заказ Лоренцо, доказав, что это пойдет на пользу обществу и частным лицам; и это было поистине добрым делом истинных друзей, доблестью, лишенной зависти, и здравым суждением в познании самих себя. За это они заслужили больше похвал, чем, если бы создали сами совершенное произведение. Счастливые мужи, которые, ублажая друг друга, наслаждались восхвалением чужих трудов. Как несчастливы ныне современники наши, которые, принося вред, этим не удовлетворяются, но надрываются от зависти, точа зубы на ближнего.

Консулы попросили Филиппо, чтобы он взялся за работу вместе с Лоренцо; однако он этого не захотел, предпочитая быть первым в одном только искусстве, чем равным или вторым в этом деле. Поэтому он подарил Козимо Медичи, сделанную им из бронзы сцену, которую тот впоследствии поместил в старую сакристию Сан Лоренцо на лицевой стороне алтаря, где и находится поныне; сцена же, исполненная Донато, была помещена в здании цеха менял ²³. После того как Лоренцо Гиберти получил заказ, Филиппо и Донато сговорились и порешили вместе покинуть Флоренцию и провести несколько лет в Риме, Филиппо – чтобы изучать архитектуру, а Донато – скульптуру ²⁴. Филиппо это сделал, желая превзойти и Лоренцо и Донато в ту меру, в какую архитектура более необходима для человеческих нужд, чем скульптура и живопись. И вот после того, как Филиппо продал маленькое имение, которым он владел в Сеттиньяно, покинув Флоренцию, отправились в Рим. Там, увидав величие зданий и совершенство строения храмов Филиппо обомлел так, что казалось, будто он был себя. И так, предавшись измерению карнизов а то планов этих сооружений, он и Донато, работали без устали, не щадили ни времени, ни издержек. Не оставили они ни одного места ни в Риме, ни в его окрестностях, не обследовав и не измерив всего того, что они могли найти хорошего. А так как Филиппо был свободен от домашних забот, он, отдавши себя на достижение своим изысканиям, не заботился ни о еде, ни о сне единственной целью его была архитектура, которая в то время уже погибла, – я имею в виду хорошие античные ордера, а не немецкую и варварскую архитектуру, которая была очень в ходу в его время. А носил он в себе два величайших замысла: один из них – восстановление хорошей архитектуры, так как он думал, что, вновь обретя ее, он оставит по себе не меньшую память, чем Чимабуэ и Джотто; другой – найти, если это было только возможно, способ возвести купол Санта Мария дель Фьоре во Флоренции. Задача эта была настолько трудна, что после смерти Арнольфо Лапи ²⁵не нашлось никого, кто бы решился возвести его без величайших затрат деревянных лесов. Однако он об этом своем намерении ни разу не поделился ни с Донато, ни с кем бы то ни было, но не проходило дня, чтобы он в Риме не обдумывал все трудности, заключенные в Ротонде, с точки зрения способа возведения купола ²⁶. Он заметил себе и зарисовал все античные своды и постоянно их изучал. А когда они случайно обнаруживали зарытые куски капителей, колонн, карнизов и подножий какого-нибудь здания, они принимались за работу и копали, чтобы добраться до самого, основания. Вследствие чего об этом стали распространяться слухи по Риму, и когда они, одетые кое-как, проходили по улице, им кричали: «кладокопатели», так как народ думал, что это люди, занимающиеся колдовством для нахождения кладов. А поводом к этому было то, что они однажды нашли древний черепок, полный медалей. У Филиппо не хватило денег, и он перебивался, оправляя драгоценные камни дня своих друзей – ювелиров. Между тем как Донато вернулся во Флоренцию, он остался в Риме один и с еще большим прилежанием и рвением, чем прежде, неустанно подвизался в поисках развалин этих строений, пока не зарисовал все виды строений, храмов круглых, четырех– и восьмиугольных, базилик, акведуков ²⁷, бань, арок, цирков, амфитеатров, все виды храмов из кирпича, в которых он изучил перевязи и сцепления, а также кладку сводов; он обследовал все способы связи камней, замковых и консольных, и, наблюдая во всех больших камнях дыру, выдолбленную на середине постели, он установил, что это для железного прибора, который у нас называется «уливелла» и при помощи которого поднимаются камни. Он обновил его так, что им с того времени снова стали пользоваться. Итак, им было установлено различие между ордерами: дорийским, ионийским и коринфским, и эти изыскания его были таковы, что дух его приобрел в иной степени способность видеть в своем воображении Рим таким, каким он был, когда еще не был разрушен.

В 1407 году от климата этого города расстроилось здоровье Филиппо. Поэтому он последовал совету друзей изменить воздух и вернуться во Флоренцию, где во время его отсутствия многое пострадало в городских постройках, для которых он по возвращении дал много рисунков и много советов. В том же году ²⁸попечители Санта Мария дель Фьоре и консулы шерстяного цеха созвали совещание местных архитекторов и инженеров по вопросу о возведении купола; в числе выступил Филиппо и посоветовал приподнять здание под крышей и не следовать рисунку Арнольфо, но сделать фриз вышиной в 15 локтей и проделать большое слуховое окно в середине каждой грани, так как это не только разгрузило бы плечи трибун, но и облегчило бы постройку пола ²⁹. И так были сделаны модели и приступили к их изготовлению ³⁰. Когда спустя несколько месяцев Филиппо уже совсем поправился и однажды утром находился на площади Санта Мария дель Фьоре вместе с Донато и другими художниками, беседа шла о древних произведениях в области скульптуры, и Донато рассказывал, что, возвращаясь из Рима, он выбрал путь через Орвието, чтобы посмотреть на столь прославленный мраморный фасад собора, исполненный разными мастерами и почитавшийся в те времена примечательным творением, и что, проезжая затем через Кортону, он зашел в собор и увидел прекраснейший древний саркофаг, на котором были мраморные изображения ³¹, – вещь в то время редкая, так как не было еще раскопано их такое множество, как в наши дни; и Донато продолжал в том же духе рассказывать приемы, какие мастер тот применил для исполнения этой вещи, и тонкость, которая в ней заключена, наряду с совершенством и добротностью мастерства. Филиппо же загорелся столь пламенным желанием ее увидеть, что прямо, в чем был, в плаще, капюшоне и деревянной обуви, не сказавши, куда идет, ушел от них, увлекаемый в Кортону желанием и любовью, которые он питал к искусству. А когда он увидел саркофаг и он ему понравился, он изобразил его в рисунке пером и вернулся с ним во Флоренцию, так что ни Донато, ни кто другой не заметили его отсутствия, думая, что он что-нибудь рисует или изобретает. И, вернувшись во Флоренцию, он показал рисунок гробницы, тщательно им воспроизведенной, чему Донато безмерно дивился, видя, какую любовь Филиппо питает к искусству. После чего он много месяцев оставался во Флоренции, где он втайне изготовлял модели и машины, все – для постройки купола, вместе с тем, однако водился и балагурил с художниками; как раз в это время разыграл он шутку с толстяком и Маттео ³², и для развлечения очень часто ходил к Лоренцо Гиберти, чтобы помочь ему отделать то, или другое в его работе над дверьми баптистерия. Однако, услыхав, что идет речь о подборе строителей для возведения купола, он однажды утром надумал вернуться в Рим, ибо полагал, что с ним будут больше считаться, если станут вызывать его из отлучки, чем, если бы он оставался во Флоренции.

Действительно, пока он был в Риме, вспомнили о его работах и его проницательнейшем уме, обнаруживавшем в его рассуждениях ту твердость и ту смелость, которых были лишены другие мастера, упавшие духом вместе с каменщиками, обессилевшие и уж больше не надеявшиеся найти способ возведения купола и сруба, достаточно крепкого, чтобы выдержать остов и вес столь огромной постройки, – и вот было решено довести это дело до конца и написать Филиппо в Рим с просьбой вернуться во Флоренцию. Филиппо, который только этого и хотел, любезно согласился вернуться ³³. Когда же по приезде его собрались попечители Санта Мария дель Фьоре и консулы шерстяного цеха, они сообщили Филиппо все затруднения, – от малого до великого, – которые чинили мастера, присутствовавшие тут же, вместе с ним, на этом собрании. На что Филиппо произнес следующие слова: «Господа попечители, не подлежит сомнению, что великие дела встречают на своем пути препятствия; в каком другом, но в вашем их больше, чем вы это, быть может, предполагаете, ибо я не знаю, чтобы даже древние когда-либо возводили купол столь дерзновенный, каким будет этот; я же, не раз размышлявший о внутренних и наружных лесах и о том, как можно безопасно на них работать, так ни на, что и не мог решиться, и меня пугает высота постройки не менее, чем ее поперечник; действительно, если бы ее можно было возвести на круге, тогда достаточно было бы применить способ, который употребляли римляне при постройке купола Пантеона в Риме, так называемой Ротонды, но здесь приходится считаться с восемью гранями и вводить каменные связи и зубья, что будет делом весьма трудным ³⁴, Однако, памятуя, что храм этот посвящен Господу и Пречистой Деве, я уповаю на то, что, доколе он строится во славу ей, она не преминет ниспослать премудрость тому, кто ее лишен, и приумножить силу, мудрость и таланты того, кто будет руководителем такого дела. Но что же в таком случае могу я посоветовать вам, не будучи причастным к его исполнению? Сознаюсь, что будь оно поручено мне, у меня хватило бы смелости найти, не колеблясь, способ возвести купол без стольких затруднений. Но я для этого еще ничего не обдумал, а вы хотите, чтобы я вам указал этот способ. Но как только вам, господа, заблагорассудится решить, что купол должен быть возведен, вы будете принуждены не только испробовать меня, ибо одних советов моих, полагаю, недостаточно для такого великого дела, Нопридется вам заплатить и распорядиться, чтобы в течение года в определенный срок собрались во Флоренции зодчие, не только тосканские и итальянские, но и немецкие, и французские, и всех других народ и предложить им эту работу ³⁵с тем, чтобы, после суждения и решения в кругу стольких мастеров, те принялись и передали ее тому, кто вернее всех попадет в цель и будет обладать лучшим способом и рассуждением для выполнения этого дела. Дать вам другой совет или указать вам лучшее решение я не умею. ^{Понравились консулам и попечителям решение совет Филиппо; но они бы предпочли, если бы он это время приготовил модель и ее обдумал. Однако притворился, что ему до этого нет дела, и даже распростился с ними, говоря, что он получил письма, требовавшие его возвращения в Рим. Наконец консулы, убедившись, что ни ихпросьбы, ни просьбы попечителей недостаточны, чтобы его удержать, стали просить его через посредство многих его друзей, а так как он же не склонялся, то попечители, однажды, утром, именно 26 мая 1417 года, выписали ему в подарок сумму денег, которая значится на его имя в расходной книге попечительства. И все это, чтобы его ублажить 36, Однако он, непреклонный в своем намерении, все-таки уехал из Флоренции и вернулся в Рим, где непрерывно работал над этой задачей, подходя и готовясь к завершению этого дела и полагая, – в чем он, впрочем был уверен, – что никто кроме него не сможет довести его до конца. Совет же – выписать новых архитекторов – был выдвинут им не для чего иного, как для того чтобы они оказались свидетелями его гения или его величия, а отнюдь не потому, что он предполагал, что они получат заказ на постройку купола и возьмут на себя задачу, слишком для них трудную. И так протекло много времени, прежде чем прибыли, каждый из своей страны, те зодчие, которых вызвали издалека через флорентийских купцов, проживавших во Франции, _{Германии, Англии и Испании и имевших поручение не жалеть денег, чтобы добиться от правителей этих стран посылки самых опытных и хороших мастеров, какие только были в тех краях. Когда же наступил 1420 год, во Флоренции наконец собрались все эти зарубежные мастера, а также тосканские и все искусные флорентийские рисовальщики 37. Вернулся из Рима и Филиппо. И так, все собрались в попечительстве Санта Марии дель Фьоре в присутствии консулов и попечителей вместе с выборными представителями из наиболее рассудительных граждан с тем, чтобы, выслушав мнение каждого по этому делу, вынести решение о том, каким способом возвести этот свод. И вот, когда их позвали на собрание, было выслушано мнение всех и проект каждого зодчего, обдуманный им на этот случай. Иудивительно было слышать странные и различные заключения по такому делу, ибо кто говорил, что от уровня земли заложить столбы, на которые опи сьбы арки и которые поддерживали бы тяжесть; другие – что хорошо было бы сделать купол из туфа, чтобы облегчить его вес. Многие же сходились на том, чтобы поставить столб посередине и возвести шатровый свод, как во флорентийском баптистерии Джованни 39. Немало было и таких, которые говорили, что хорошо было бы наполнить его изнутри землей и замешать в нее мелкие монеты, так, чтобы, когда будет закончен, было разрешено каждому, кто хочет, брать этой земли и таким образом народ в один момент растаскал бы ее без всяких расходов. Один Филиппо говорил, что свод может быть возведен без громоздких лесов и без столбов или земли, со значительно меньшей затратой на такое количество арок и, по всей вероятности, даже без всякого сруба, Консулам, попечителям и всем присутствующим гражданам, которые ожидали услышать какой-нибудь стройный проект, показалось, что Филиппо сказал глупость и они подняли его на смех, издеваясь над ним, отвернулись от него и сказали ему, чтобы он говорил о чем нибудь другом и что слова его достойны такого сумасшедшего, как он. На что, чувствуя себя обиженным, Филиппо возразил: «Господа, будьте уверены, что нет возможности возвести этот свод иначе, чем говорю я; и сколько бы вы надо мной ни смеялись, вы убедитесь (если только не пожелаете упорствовать), что другим путем поступать не должно и нельзя. Если же возводить его так, как я это задумал, необходимо, чтобы он круглился по дуге с радиусом, равным трем четвертям поперечника 40, и был двойным, с внутренними и внешними сводами, так чтобы можно было проходить между теми и другими. А на углах всех восьми скатов здание должно быть сцеплено зубьями в поперечном направлении и точно так же в продольном направлении опоясано венцом из дубовых балок. К тому же необходимо подумать о свете, о лестницах и о стоках, по которым вода могла бы уходить во время дождя. И никто из вас не подумал, что придется считаться с необходимостью внутренних лесов для исполнения мозаик имножества других труднейших работ. Я же, который уже вижу его построенным, знаю, что нет иного пути и иного способа возвести его, как тот, который я изложил». Чем больше Филиппо, разгоряченный речью, пытался сделать свой замысел доступным, так чтобы они его поняли и ему поверили, тем больше вызывал он в них сомнений, тем меньше они ему верили и почитали его за невежду и болтуна. Поэтому после того, как его несколько раз отпускали, а он не хотел уходить, приказали, наконец, слугам вынести его на руках изсобрания, считая его совсем сумасшедшим. Сей позорный случай был причиной того, что Филиппо впоследствии рассказывал, как он не решался ходить по городу, боясь, как– бы не сказали: «Смотрите, вот этот сумасшедший».}}

Консулы остались в собрании весьма смущенные как слишком трудными проектами первых мастеров, так и последним проектом Филиппо, по их мнению, глупым, так как им казалось, что он запутал свою задачу двумя вещами: во-первых, сделать его двойным, что было бы огромной и бесполезной тяжестью; во-вторых, построить его без лесов. Филиппо же, потративший на работу столько лет, чтобы получить этот заказ, со своей стороны не знал, что делать, и не раз готов был покинуть Флоренцию. Однако, желая победить, должен был вооружиться терпением, так как достаточно видел на своем веку, чтобы знать, что мозги его сограждан не так-то уж прочно умеют удержаться на своем решении. Правда, Филиппо мог бы показать маленькую модель, которую и держал про себя, однако показать ее он не захотел ⁴¹, зная по опыту малую рассудительность консулов, зависть художников и непостоянство граждан, благоволивших один – одному, другой – другому, каждый по своему вкусу. Да я этому не удивляюсь, ибо в этом городе каждый считает себя призванным знать в этом деле столько же, сколько испытанные в нем мастера, в то время как очень мало таких, которые действительно понимают, – да не в обиду им будет это сказано! И вот Филиппо стал добиваться порознь того, чего он не мог сделать на заседании, беседуя то с одним из консулов, то с одним из попечителей, а также со многими из граждан; показывая им части своего проекта, он привел их к тому, что они решили поручить эту работу либо ему, либо одному из иноземных зодчих. Воодушевленные этим консулы, попечители и выборные граждане собрались вместе, и зодчие стали обсуждать этот предмет, однако они все до единого были разбиты и побеждены рассуждениями Филиппо; рассказывают, что тогда-то и произошел спор о яйце, причем следующим образом: они якобы выразили желание, чтобы Филиппо во всех подробностях изложил свое мнение и показал свою модель так же, как они показали свои; но он этого не захотел и вот что предложил иноземцам и отечественным мастерами: тот из них сделает купол, кто сумеет стоймя утвердить яйцо на мраморной доске; этим путем обнаружат силу своего ума. И вот, взяв яйцо, все эти мастера пытались утвердить его стоймя, но никто способа не нашел. Когда же сказали Филиппо, чтобы он это сделал, он изящно взял его в руки и, ударив его задком (о мраморную доску), его поставил. Когда же художники подняли шум, что и они так же сумели бы сделать, Филиппо ответил, смеясь, что они и купол сумели бы поставить, если бы увидали модель и рисунок ⁴². Так и решили поручить ему ведение этого дела ипредложили ему сделать о нем более подробное сообщение консулам и попечителям.

Назад к карточке книги "12 Жизнеописаний"