Текст книги "Сад Финци-Контини"

Автор книги: Джорджо Бассани

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Джорджо Бассани
САД ФИНЦИ-КОНТИНИ

ОБ АВТОРЕ

Ранней осенью 1939 года в поезде, шедшем из Болоньи в Феррару, молодой человек, сидя у окна, не отрываясь, смотрел на тянувшийся за окном сельский пейзаж. В наступавших сумерках он напоминал старинные пейзажи художников болонской школы, которых юноша любил и творчество которых изучал в университете. Постепенно впечатления этого вечера, сонное покачивание поезда, ощущение того, что все это уже когда-то было и повторится множество раз, но уже без него, складывались в образы, образы находили свое поэтическое выражение, рождались стихи. Этот поезд, постоянные поездки в Болонью и обратно, мысли, встречи в пути – все потом войдет в цикл романов и повестей, объединенных автором под названием «Феррарский роман» (1974). «Сад Финци-Контини» – одна из частей этого цикла. В нем рассказчик не раз обращается к этим поездкам и к своим ощущениям, мыслям и чувствам, связанным с тем временем.

Именно Феррара, город, в котором прошли детские и юношеские годы писателя, станет одним из главных персонажей его произведений.

Родился Джорджо Бассани в Болонье 4 марта 1916 года в состоятельной семье, принадлежавшей к еврейской общине. Но местом особенно близким и дорогим, источником вдохновения, к которому он постоянно будет возвращаться, навсегда останется для него Феррара. Даже в зрелые годы, живя и работая в Риме, он будет время от времени приезжать в свой дом на улице Чистерна дель Фолло, чтобы провести хотя бы месяц под защитой древних стен.

И Ферраре он учился, получил аттестат зрелости, окончив классическим лицей, там он познакомился со многими людьми, ставшими его верными друзьями и единомышленниками: Л. Каретти, К. Варезе, братья Десси. Бассани поступил на филологический факультет Болонского университета и в 1939 году защитил дипломную работу о творчестве Томмазео, известного итальянского филолога, историка и прозаика девятнадцатого века. В 1940 году под псевдонимом Джакомо Марки выходит в свет его первая книга «Город на равнине».

Принятые в 1938 году, после окончательного сближения фашистской Италии Муссолини с нацистской Германией Гитлера, фашистские расовые законы закрыли для Бассани путь в науку, вынудили его публиковать свои произведения под псевдонимом. События этих лет наложили неизгладимый отпечаток на все его дальнейшее творчество. Кроме того, они окончательно сформировали политические взгляды Бассани. Он вошел в антифашистские круги и начал активную борьбу с режимом Муссолини. В 1943 году он был арестован и освобожден только после падения фашистского режима в Италии. В 1944–1945 гг. Бассани участвует в движении Сопротивления, интересы которого требуют его переезда в Рим.

После Освобождения он остается в Риме, работает на киностудии как сценарист и даже как актер (он сыграл маленькую роль в фильме «Девушки с площади Испании» режиссера Эммера). Затем возвращается к литературной деятельности. С 1948 года Бассани редактирует журнал «Боттеге оскуре», а с 1953 – «Парагоне». Имя писателя связано и с появлением новой концепции охраны окружающей среды: он был одним из основателей и председателем общества, занимающегося проблемами экологии, «Италия ностра» («Наша Италия») в 1956 году, а с 1980 года – почетным председателем. За эту деятельность он был удостоен звания доктора honoris causa в области естественных паук.

Одной из несомненных заслуг Бассани является то, что он в 1958 году опубликовал роман «Леопард», единственное произведение сицилийского князя Джузеппе Томази ди Лампедуза, написанное им за два года до смерти, в 1955 году. Роман этот имел огромный успех и был переведен на все европейские языки, в том числе и на русский (1961 г.).

Произведения Джорджо Бассани и поэтические, и прозаические – объединены общей направленностью и тематикой. Все они очень четко датированы и соотнесены с совершенно определенной исторической эпохой: конец тридцатых – начало сороковых годов. Писатель, живя в настоящем, оглядывается в прошлое, в те годы, когда быть евреем означало страдать и мучиться. В его книгах чувство одиночества, изолированности, существование вне общества, обусловливается именно историческим периодом, с такой остротой пережитым автором.

В своих литературоведческих статьях он провозгласил идею: «Литература – это сама жизнь». Эта идея стала лозунгом целого поколения писателей, которые доказали, что даже в мире, где царствует идеология и политика, можно сохранять верность литературе и поэзии. В 1989 году, обращаясь к читателям, Бассани пишет: «Поэты всегда говорят о своем внутреннем мире, они исповедуются перед миром устами своих лирических героев… очень важно, чтобы поэтическое произведение вдохновлялось чувством, близким к религиозному…».

Первая книга писателя «Город на равнине» вышла в то время, когда унизительные расистские законы 1938 года резко разделили общество Феррары. Бассани мог ожидать и предвидеть изменение своего положения в обществе, однако когда оно произошло на самом деле, он замкнулся, стал искать спасения во внутренней жизни, обретая покой в некотором промежуточном состоянии между прошлым и настоящим. Поэтому уже в бесстрастной политической хронике, написанной рукой свидетеля, на первый план выступает потребность воспринимать литературу как альтернативу трагичности переживаемого исторического момента и реальной жизни. Автор постоянно тяготеет к поэтическому переосмыслению происходящего. Все события в романах разворачиваются, как спираль, вокруг родного города, Феррары, а отправным моментом становятся два поэтических сборника «Рассказы о бедных влюбленных и другие стихотворения» (1945) и «Те lucis ante» (1946). В дальнейшем он переработает эти сборники, и они выйдут вместе с другими его произведениями в 1983 году под общим названием «В стихах и в прозе», подчеркивающим стремление автора объединить прозу и поэзию. Бассани абсолютно убежден в том, что существует некое единство литературных форм, он безоговорочно верит, что можно создать одно литературное произведение, которое и станет его «поэмой о Ферраре». Известный итальянский критик и историк литературы Карло Бо утверждал, что в творчестве Бассани осуществляется принцип сообщающихся сосудов, или, лучше сказать, сосуществующих решений. К единству прозы и поэзии можно добавить и третью составляющую творчества Бассани: живописность. Реальность, описанная в его произведениях прежде всего отвечает каким-то зрительным требованиям: это образы, прошедшие сквозь фильтр памяти и придающие лирическое звучание событиям, окружающему миру, персонажам, принадлежащим одновременно и прошлому и настоящему. Прошлое, пройдя через сложные лабиринты памяти, не отдаляется, а становится ближе, раз испытанная боль остается навечно.

Благодаря всем этим особенностям творчества Бассани, несмотря на то что по тематике очень близок к неореализму (фашизм, война, Сопротивление), не принадлежит этому направлению. Трагическая судьба еврея, выброшенного на задворки жизни, страдания человека, волей судьбы вовлеченного в круговорот исторических событий, в общество, которое становится ему чуждым и враждебным, рождают своеобразный настрой его произведений. Каждый роман, каждая повесть Бассани представляют собой хронику событий жизни человека, окрашенную не идеологией, а его чувствами и переживаниями, а Феррара является олицетворением истории и жизни всего общества.

Бассани погружается в историческое прошлое и видит, как оно прорастает в настоящее. Любое его произведение превращается в подробную летопись двух реальностей: прошлого и настоящего, и писатель сосуществует в них одновременно, смотрит на себя со стропы, замечает, как время течет в нем и вокруг него. Это и может послужить ключом к пониманию его «Феррарского романа», который писатель создавал на протяжении всей своей творческой жизни. В окончательное издание цикла вошли романы и повести «За городскими стенами», «Золотые очки», «Сад Финци-Контини», «За дверью», «Цапля» и «Запах сена». Они объединены общими героями, но главным действующим лицом остаются рассказчик и его родной город.

Роман «Сад Финци-Контини», который мы предлагаем вниманию читателей, интересен и как наиболее яркое воплощение всех мыслей и идей автора, и как лирическое описание развития и роста души молодого человека, открывающего для себя мир, полный боли, непонимания, одиночества. Роман начинается далеко от Феррары, в окрестностях Рима, затем действие переносится на окраину Феррары, туда, где расположено еврейское кладбище. Круг постепенно сужается. Вот мы уже в черте городских стен, в обширном парке, принадлежащем семье Финци-Контини. Вместе с героем мы постепенно продвигаемся все ближе к сердцу парка, к «magna domus» – к большому дому, а затем к святая святых: к комнате Миколь. Но оказывается, что, прикоснувшись к душе любимого человека, ты можешь быть только отброшен назад, и то, что рядом, и есть самое далекое. И вот после бесконечных блужданий по улицам и площадям старой Феррары читатель снова оказывается у ворот еврейского кладбища. Это конец пути. Конец в прямом смысле для героя романа Альберто, нашедшего там упокоение, и для рассказчика, который понял, что значит жить в современном ему мире. Никто из персонажей не желает думать о будущем, как если бы они знали, какой страшный конец их там ждет. Для рассказчика будущее само по себе не имеет значения, ибо то, что он пережил в душе, о чем думал и мечтал, становится таким же реальным, как и то, что случилось в действительности, поэтому он волен творить свое будущее, но абсолютно не властен над прошлым и настоящим Над ними ничто не властно. Даже время. Все, что живет в памяти человека, составляет его собственный реальный мир, из которого он не может выйти, который он не в силах изменить. Единственный герой романа, мечтающий о будущем, Малнате, молодой инженер из Милана, также не увидит предмета своих стремлений и мечтаний: его ждет такой же, как и всех, трагический конец: он погибнет на войне.

Писатель предупреждает нас, что мы совершим путешествие в мир теней, в царство смерти. Предчувствие трагического финала тяготеет над всеми страницами романа. И все же у нас не остается тягостного чувства. Мы погружаемся в мир молодости, влюбленности, дружбы, сочувствуем безнадежно влюбленному герою, мы так же, как и он, стремимся побывать в таинственном, не похожем на другие, доме Финци-Контини. Нам понятно глубокое чувство любви, объединяющее всех членов этой семьи – бабушку, дядей, родителей, детей. Каждый из нас наверняка испытывал нежную любовь, смешанную с досадой и нетерпением, подобную той, которую испытывает герой к своим родителям.

Собственно, в этом и заключается замысел писателя: глядя, как в зеркало, в чужие жизни и судьбы, человек размышляет о своей жизни, задумывается над тем, что значит жить. Сам Бассани и во многом его лирический герой нашли смысл жизни в творчестве: если нельзя изменить окружающую реальность, то можно создать для себя совершенно новый, собственный мир и жить в нем.

И. Соболева

Сад Финци-Контини

Посвящяется Миколь

Конечно, сердце всегда готово сказать, что будет, тому, кто к нему прислушивается. Но что знает сердце? Только то, что уже было, да и то не все.

А. Мандзони,

«Обрученные», глава 8.

ПРОЛОГ

Я давно уже хотел написать о Финци-Контини – о Миколь и Альберто, о профессоре Эрманно и синьоре Ольге – и обо всех остальных, кто жил или, как я, приходил в дом на проспекте Эрколе I д'Эсте в Ферраре незадолго до того как началась последняя война. Но только год назад, в одно воскресенье апреля 1957 года случилось нечто, послужившее побудительным мотивом, заставившее меня действительно сделать это.

Все произошло во время обычной воскресной прогулки. В компании друзей на двух автомобилях мы отправились сразу после обеда по дороге Аурелия без какой-то определенной цели. В нескольких километрах от Санта Маринелла наше внимание привлекли внезапно возникшие слева башни средневекового замка. Мы свернули на проселочную дорогу и в конце концов вышли прогуляться на безлюдный песчаный берег, который простирался у подножия замка. Правда, замок этот вблизи оказался совсем не таким средневековым, как мы ожидали, увидев с шоссе, против солнца, его темный силуэт на фоне ослепительной и безбрежной голубизны Тирренского моря. На нас обрушились порывы ветра, песок запорошил глаза. В замок нас не пустили, потому что у нас не было письменного разрешения от администрации Бог весть какого римского кредитного учреждения. В общем мы были крайне недовольны и раздражены тем, что по собственной воле уехали из Рима в такой день, который сейчас, на морском берегу, казался почти таким же суровым, как зимой.

Минут двадцать мы походили взад и вперед по пляжу. Единственным веселым человеком в нашей компании была девятилетняя девочка, дочь молодой пары, в машине которой я приехал. Возбужденная ветром, морем, сумасшедшими вихрями песка Джанна дала волю своей жизнерадостной и экспансивной натуре. Она сняла туфли и чулки, несмотря на то что мама пыталась ей это запретить. Она выбегала навстречу волнам, которые обрушивались на берег, и замочила ноги до колен. В общем она развлекалась вовсю, так что через несколько минут, когда мы вернулись к машинам, я увидел в ее живых черных глазах, сияющих на разгоряченном нежном личике, откровенное сожаление.

Вернувшись на Аурелию, мы через пять минут доехали до развилки Черветери. Поскольку было решено сразу возвращаться в Рим, я не сомневался, что мы поедем прямо. Но в этот момент наша машина притормозила, и отец Джанны высунул руку в окошко. Он подал знак другой машине, которая шла за нами метрах в тридцати, что собирается повернуть налево. Он передумал возвращаться в Рим.

И так мы оказались на неширокой асфальтированной дороге, которая ведет сначала к маленькому селению, почти сплошь состоящему из новых домов, потом серпантином карабкается на холмы и доходит до знаменитого этрусского некрополя. Никто ничего не спрашивал. Молчал и я.

За селением дорога шла немного в гору, и машина слегка замедлила ход. Мы проезжали совсем близко от монтероцци – зарослей, которыми покрыто все до Тарквинии и дальше; со стороны холмов их больше, чем у моря, они покрывают всю территорию Лация к северу от Рима, всю эту территорию, которая по сути не что иное, как огромное кладбище. Здесь трава зеленее, гуще, темнее, чем на участке между дорогой Аурелия и Тирренским морем: это признак того, что вечный сирокко, дующий с моря, по дороге сюда теряет свое соленое дыхание, а влага недалеких гор уже оказывает свое благотворное влияние на растительность.

– Куда мы едем? – спросила Джанна.

Муж и жена сидели на переднем сиденье, а девочка была между ними. Отец оторвал руку от руля и положил ее на темные кудри дочери.

– Мы едем посмотреть на гробницы, которым четыре или пять тысяч лет, – ответил он тоном человека, который рассказывает сказку и при этом безудержно перевирает цифры. – Этрусские гробницы.

– Как печально! – вздохнула Джанна, откидываясь на сиденье.

– Почему печально? Тебе ведь рассказывали в школе, кто такие этруски?

– В учебнике истории этруски в самом начале, вместе с египтянами и евреями. Но послушай, папа, как, по-твоему, кто древнее – этруски или евреи?

Папа рассмеялся.

– Спроси вот у этого господина! – сказал он, показывая на меня большим пальцем через плечо.

Джанна обернулась. Ее лицо наполовину закрывала спинка сиденья, она бросила на меня быстрый, недоверчивый и сердитый взгляд. Я думал, что она повторит вопрос. Но нет, она сразу отвернулась и стала смотреть прямо перед собой.

Впереди но дороге, нее еще идущей немного вверх, навстречу нам шли небольшие группы местных жителей, юношей и девушек. Это была обычная воскресная прогулка. Девушки шли, взявшись под руки, образовав целые цепочки, которые иногда доходили до середины дороги. Оказываясь рядом, мы видели, что они разглядывают нас через стекла смеющимися глазами, в которых любопытство смешивается со странной гордостью, с плохо скрываемым презрением.

– Папа, – снова спросила Джанна, почему древние могилы не такие печальные как те, которые поновее?

Компания, более многочисленная, чем другие, заняла почти всю проезжую часть. Молодежь пела и совсем не думала уступать нам дорогу, поэтому машина почти остановилась. Отец секунду помолчал.

– Понятно, – ответил он. – Те, кто умер недавно, нам ближе, поэтому мы любим их больше. Этруски, видишь ли, умерли слишком давно, – он снова как будто рассказывал сказку, – это как если бы они никогда не жили, как будто они всегдабыли мертвыми.

Снова молчание, на этот раз более длительное. Наконец (мы были уже совсем близко от площадки перед входом в некрополь, на которой стояли автомобили и старые кабриолеты) настал черед Джанны преподать нам урок.

– Ну вот, сейчас, когда ты так говоришь, – тихо сказала она, – я подумала, что этруски тоже жили, и я люблю их так же, как и всех остальных.

Осмотр некрополя, как я сейчас вспоминаю, и прошел под знаком необычайной нежности этих слов. Джанна, самая маленькая из нас, заставила нас кое-что понять, она, в определенном смысле, вела нас за руку.

Мы зашли внутрь центральной гробницы, гробницы знатной семьи Матута: это был низкий подземный зал, вмещавший десятка два погребальных лож, каждое из которых занимало собственную нишу, вырубленную в стенах из туфа и украшенную полихромной лепкой, изображавшей милые сердцу верные предметы-спутники повседневной жизни: мотыги, веревки, топоры, ножницы, лопаты, ножи, луки, стрелы и даже охотничьих собак и болотную дичь. И я, забыв свое обычное стремление к филологической точности и тщательности, пытался как можно ярче представить себе, что значили для этрусков Черветери, этрусков, живших уже после римского завоевания, постоянные посещения этого пригородного кладбища.

Я представлял себе, как они приходили, наверное, пешком из ближайшего селения: семьи, группы молодежи, вроде тех, которых мы встретили недавно на дороге, парочки влюбленных или друзья, а может, и в одиночку. Совсем, как в наши дни, когда в селениях итальянской провинции ограда кладбища – это цель ежедневной вечерней прогулки. Они бродили между гробницами конической формы, прочными и массивными, как бункеры, которыми немецкие солдаты усеяли Европу во время последней войны (мало-помалу обитые железом колеса повозок проложили две глубокие колеи в мощеной дороге, которая пересекает кладбище из конца в конец); гробницы эти, конечно, и внутренне напоминали жилища-крепости живых. Мир изменялся, да, в этом люди должны были признаться себе. Он уже не был таким, как когда-то, когда Этрурия со своей конфедерацией свободных аристократических городом государств владела почти всем италийским полуостровом. На сцену вышли новые цивилизации, более грубые и примитивные, но в то же время более сильные и воинственные. Но какое это имело значение!

За оградой кладбища у каждого из них был второй дом, а в нем уже приготовленное ложе, на которое скоро его поместят рядом с праотцами. Там вечность не казалась иллюзией, сказкой, пустым обещанием священнослужителей. Будущее могло как угодно изменять мир. А там, в тесном кругу почивших близких, в сердце этих гробниц, куда вместе с умершими помещали и все то, что делало жизнь такой прекрасной и желанной, в этом уголке мира, таком надежном, защищенном от всех невзгод, по крайней мере там (а мысли умерших, их стремления все еще вились вокруг конических гробниц, заросших дикими травами), там никогда ничего не изменится.

Когда мы собрались уезжать, было уже темно.

От Черветери до Рима недалеко, километров сорок. Однако и близким этот путь не назовешь. Примерно на полпути дорога Аурелия стала заполняться машинами, которые возвращались в Рим из Ладисполя и Фреджене. Мы были вынуждены двигаться почти со скоростью пешехода.

И вот тогда, еще раз, в атмосфере тишины и дремоты, царившей в машине (даже Джанна задремала), вернулся в мыслях к годам своей ранней юности и вспомнил Феррару, еврейское кладбище в конце улицы Монтебелло. Я снова видел просторные лужайки, редкие деревья, плиты и стелы, тесно стоящие вдоль ограды и внутренних стен. И я увидел, как будто наяву, монументальный склеп Финци-Контини: безобразный памятник, по крайней мере я с детства слышал, что так о нем отзывались у нас дома, – но все же величественный и значительный, хотя бы благодаря важному положению, которое занимала семья.

И у меня, сильнее, чем раньше, сжалось сердце при мысли, что в этом склепе, построенном, казалось, чтобы гарантировать вечный покой и первого его обитателя, и всех его потомков, только один из всех Финци-Контини, которых я знал, обрел-таки этот покой. Действительно, там был погребен только Альберто, старший сын, умерший в 1942 году от лимфогранулемы. А Миколь, младшая, и их отец, профессор Эрманно, и мать, синьора Ольга, и синьора Регина, очень старенькая, разбитая параличом мать синьоры Ольги, – все они были вывезены в Германию осенью 1943 года, и кто знает, похоронили ли их вообще где-нибудь.