Текст книги "Руины Камелота (СИ)"

Автор книги: Джордж Норман Липперт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

Иногда она молилась за него. В другой раз она боялась, как будто само упоминание о нем может намекнуть Богу, и тот совершит с ним что-то страшное. В конце концов, ужасные вещи случаются с людьми каждый день, явно с божественного разрешения. Согласно Писанию Бог счел нужным принести в жертву своего собственного сына ради падшего человечества, разве нет? Что может значить для Него один маленький солдат ради благополучия Камелота? Она знала, что ее страх был совсем не благочестивым – епископ Тримейн, несомненно, укорил бы ее за то, что она сомневается в воле Бога Отца, но осознание этого не изменило ее страхи. Магистр Боевых искусств Барт был таким же искренне верующим, как и все, однако, он стал свидетелем гибели своей жены и ребенка, принесенными в жертву чуме несколько лет назад. Если что-нибудь или кого-нибудь можно было винить в смерти Рисс, то это могла быть все та же смертельная чума, которая в конечном итоге привела Барта к его предательству. Или даже Бог, который позволил такому бедствию случиться.

– Пусть он сдержит свое обещание, – молилась она в те жаркие дни, тихо бормоча в своей кровати. Это звучало скорее как угроза, чем просьба. – Он мой. Ты дал его мне. Он обещал, что вернется ко мне. И я ему поверила… Я поверила…

Ответ так и не приходил в эти безветренные, жаркие дни, но она и не ждала его. В глубине своей души она боялась любого возможного ответа. Безмолвие было лучше. Она гладила округлость своего живота и чувствовала, как там растет ребенок. Ребенок Дэррика.

– Мальчик, сдается мне, – сказала Сигрид однажды вечером в розарии замка, где они с Габриэллой гуляли. Розы были маленькими и увядшими. Кучки опавших лепестков устилали дорожку.

– Ты должна выбрать для него имя из королевского рода.

– Я подожду возвращения Дэррика.

– Ребенок родится до того, как вернутся королевские войска, принцесса, – мягко настаивала Сигрид. – Или ты хочешь, чтобы бедный мальчик был безымянным в течение этих дней ожидания?

– Я не дам ему имени без Дэррика, – повторила упрямо Габриэлла. – Может, ребенок даже дождется возвращения отца. Иногда, роды наступают позже, чем говорят лекари.

Сигрид кивнула, соглашаясь.

– Возможно, милая. Но на твоем месте, я бы не стала рассчитывать на такие вещи.

– Ты не на моем месте, Сигрид, – категорично заявила Габриэлла. – Твои детородные дни давно в прошлом. Это моя беременность, и я выбираю ждать.

Она тут же пожалела о своих словах. Она была взволнована и сердита, чувствовала усталость и дискомфорт, но это не давало ей разрешения говорить так резко с женщиной, которая практически воспитала ее.

– Прости меня, Сигрид, – сказала она, останавливаясь и обращаясь к пожилой женщине. – Это было жестоко с моей стороны. Пожалуйста, прости меня.

Сигрид лишь кивнула. Спустя мгновение она улыбнулась, однако, Габриэлле показалось, что в ее улыбке был намек печали. В конце концов, у Сигрид не было собственных детей. И они возобновили свою прогулку.

В тот вечер на эту тему больше не было сказано ни слова.

Летние месяцы быстро сменили друг друга, приближалась осень, живот Габриэллы стал круглым и уже заметно выдавался вперед. Ребенок внутри шевелился иногда, вызывая восторг и нежные чувства у своей матери. Она читала ему сказки, когда он был активнее всего, и поглаживала его сквозь натянутую кожу живота, когда он вел себя спокойно. Она не удивилась, когда стала думать о нем, как о мальчике, основываясь исключительно на уверенности Сигрид.

Сигрид редко ошибалась в таких вещах. Габриэлла уже давно задавалась вопросом, не было ли какой-то слабой частицы ведовства в крови женщины. Такое, конечно же, случалось. Ведьмы и колдуны иногда рождались в немагическом мире. Тоф сам так сказал. Часто такие люди проводили всю свою жизнь, не осознавая своих способностей, испытывая только смутные магические выражения – способность гадать по чайным листьям, или находить воду под бесплодной землей, или предсказывать внезапные бури и весенние паводки. Естественно, такое происходило крайне редко, и выражалось еще более таинственно, но, если у кого и был намек на магический дар, это была Сигрид.

Таким образом, Габриэлла поверила ей, когда та объявила неродившегося ребенка мальчиком. Она даже, несмотря на упорное нежелание делать это, начала рассматривать имена для сына. Но все было напрасно. Существовало слишком мало королевских имен на выбор, и она одно за одним примеряла их к своему ребенку, проверяя, как они подходят ему. Ни одно из них не казалось достаточно правильным в ее воображении, но Габриэлла знала, что она найдет идеальное, когда придет время.

Дэррик поможет ей в этом.

Когда на землю опустилась осень, и королевские войска должны были вот-вот вернуться, как было запланировано, Габриэлла старалась держаться подальше от академического собора. Это было сложно. Она позволяла себе одно посещение в неделю, и всегда притворялась сама перед собой, что приходит туда по какому-то другому делу – чтобы принести послание для профессора Тофа или с целью инспекции новых учеников, но никто не сомневался в реальных причинах ее посещения.

Галерея свеч вечно была наполнена безмятежным деловитым мерцанием тысяч крошечных огоньков. Ее собственная свеча горела ярко, ее пламя поднималось почти в два раза выше остальных свеч, горевших вокруг нее. Конечно, причиной этому был ребенок внутри нее, добавляя свое собственное тепло к пламени ее свечи. Довольно скоро он родится, и его свечение отделится от нее в ожидании того дня, когда он сможет зажечь свою свечу. Это вызывало восторженные чувства видеть собственное пламя, горевшее этим странным двойным светом, но не это было настоящей причиной, по которой она посещала галерею свеч. Окинув взглядом собственную свечу и свечи ее семьи (включая холодную, темную свечу ее давно умершей матери), она шла дальше по проходу, останавливаясь перед нишей семьи Дэррика.

Его свеча стояла там, ярко мерцая каждый раз, когда она приближалась, затаив дыхание. И каждый раз она с облегчением выдыхала, увидев ее. «Конечно, Бри, – казалось, говорил голос Дэррика в ее голове, полный ласковой уверенности. – Как я уже говорил тебе, здесь мое сердце. С тобой и ребенком в твоей утробе…»

За неделю до рождения ребенка, когда летняя жара окончательно оставила землю, и листья, словно обессиленные, опали с деревьев, Габриэлла вышла из Собора через задний вход и оказалась перед кладбищем.

Могила Рисс была ярко залита солнечным светом и устлана листьями, так что свежая грязь была с благодарностью скрыта. Надгробным камнем служил простой обелиск, с высеченным на нем именем и единственной короткой фразой «В возрасте восемнадцати лет».

– Мне так не хватает тебя здесь, Рисс, – тихо сказала Габриэлла. Налетевший порыв ветра поднял опавшие листья и унес ее слова прочь. Она вздохнула.

– Мне так одиноко. Я редко вижу Констанцию теперь, когда школа закончена, и я вышла замуж. К тому же, ты единственная, кто всегда была… была…

Она остановилась, не зная, как закончить предложение. Слова ускользнули от нее. Рисс поняла бы ее, так или иначе, даже без каких-либо объяснений. Возможно, как раз этого Габриэлле не хватало больше всего, этой близкой дружбы, которая, казалось, существовала за пределами слов и разума. Она вспомнила ночь смерти Рисс, вспомнила свою первую мысль, промелькнувшую в голове, что это была Констанция, которая проснулась и обнаружила у себя в спальне скрывающегося Гете. Иногда (хотя она ненавидела себя за это), она хотела, чтобы это оказалось правдой.

– Рисс, – сказала она, поднимая взгляд на пасмурное осеннее небо. – Рисс, все кажется таким пустым без тебя, особенно теперь, когда Дэррик уехал. Что бы ни случилось, ты всегда была веселой. Полной радости. Как будто ты была невосприимчива к любым неприятностям. Сейчас мне бы не помешало этого. Как же я ненавижу то, что тебе пришлось уйти. Я ненавижу… Я ненавижу их за то, что они забрали тебя…

Слезы навернулись на глазах, размывая небо и кладбище вокруг нее. Как всегда Габриэлла пыталась сдержать слезы. Она с досадой стерла их и почувствовала, как знакомая смесь страдания и гнева поднимается внутри нее. Она оглядела кладбище. Хмурая тень пробежала по ее лицу, взгляд заметил что-то, прислоненное к ближайшему дереву: ржавую лопату с деревянной, гладкой от частого использования ручкой. Покачав головой, она отправилась туда, сначала не спеша, а затем переходя на решительный шаг. Габриэлла схватила лопату, проходя мимо дерева, и ускорила шаг, направляясь к задней части кладбища, той ее части, которая находилась за пределами освященной земли собора.

– Ублюдок, – яростно процедила она сквозь зубы, слезы все еще дрожали в ее глазах. – Почему? Как ты мог так поступить?

Девушка достигла ближайшей могилы отступников. Она была еще свежа, частично покрытая кучей опавших листьев. Не было никакого надгробия, никакого способа узнать, была ли это могила Барта или Гете. Но это не имело никакого значения. Габриэлла занесла лопату над головой как топор и опустила его со всей силы, как только могла, ударяя по свежей земле достаточно сильно, так что рукоятка болезненно завибрировала в кулаках.

– Мерзкий ублюдок! – кричала она, давая волю своей ярости. Слезы сбегали по ее щекам, горячие в прохладном ветерке. – Ты отвратительный, ненавистный кусок человеческого дерьма! Ненавижу тебя! Смерть слишком хороша для тебя! Вернись, чтобы я могла убить тебя снова и снова! Ты забрал ее у меня! Она была в сто раз лучше, чем ты, в тысячу раз прекраснее, чем паршивый пес, каким ты был, но ты отнял ее у меня! Ты убил ее, скотина! Ты убил ее!

Она вновь и вновь колотила по могиле, выкрикивая ругательства. Ковер из опавших листьев разлетался под этим натиском. Лопата врезалась в землю, оставляя глубокие как шрамы следы под взмахами Габриэллы. Наконец, когда силы были исчерпаны, и пот лился ручьем, девушка уронила лопату и упала на четвереньки, тяжело дыша с лицом мокрым от слез. Ребенок зашевелился внутри нее, как будто встревоженный вспышкой эмоций и активности.

– Ты забрал ее у меня, – резко выдохнула она. Силы покинули ее, и она присела на корточки, укрыв лицо руками. Она зарыдала, внезапно и глубоко, осознав, что, на самом деле, она говорила не о Рисс. Смерть ее лучшей подруги послужила толчком, открывая более старую, более глубоко погребенную рану.

Слезы разрывали ее тело, и на этот раз она дала им волю. Она беспомощно всхлипывала про себя как ребенок. Наконец, спустя несколько минут она выпрямилась в полный рост. Чувствуя себя опустошенной и вымотанной, она оглянулась назад на кладбище, в сторону больших надгробий, которые выстроились рядами.

– Это была моя мать… – слабым голосом произнесла она, обращаясь уже не к безымянным могилам и шелестящим мертвым листьям, обращаясь таким голосом, что только она и Бог могли слышать. – Это была моя мать… и Ты забрал ее у меня.

Глава 4

Габриэлла всецело верила, что ребенок дождется возвращения своего отца. Не было никаких оснований для этого, кроме глубокой надежды и чувства, что так все и должно быть. К сожалению, как быстро она поняла, жизнь редко соответствует тому, что от нее ожидается.

Она начала чувствовать безошибочные признаки предстоящих родов во время завтрака за неделю до ожидаемого возвращения армии. Схватки были слабыми, но регулярными. Когда Сигрид предложила ей удалиться в специальную комнату, которая была удобно расположена на первом этаже, Габриэлла отказалась.

– Ничего страшного, – объявила она, поднимаясь из своего кресла. – Повитуха говорила, что могут быть ложные признаки того, что ребенок готов появиться на свет. Идем, прогуляемся, как обычно.

Сигрид согласилась, но не сводила глаз с Габриэллы. Едва они ступили на крытый мост, который вел в розарий, когда девушку настиг первый сильный приступ боли. Габриэлла согнулась пополам и вцепилась в перила моста, прижимая руку к животу.

– Принцесса, – сказала Сигрид, схватив ее за локоть, – настало время.

– Нет, еще не время, – слабо противилась Габриэлла, все еще согнувшись. – Не может этого быть.

– Конечно, может. Охрана! Помогите ее высочеству вернуться обратно в замок. Быстро.

Габриэлла чувствовала, как ее практически несут, поддерживая с одной стороны Сигрид, с другой стороны Трейнором, гвардейцем, который сопровождал ее с тех пор, как она была ребенком. Его короткая борода ощетинилась, когда он нахмурился, исполненный благородной цели.

– Можно подумать, Трейнор, – заметила Габриэлла между схватками, – что собирается рожать ваша собственная дочь.

Трейнор взглянул на нее, пока они направлялись в замок, его лицо выражало озабоченность и удивление.

– Вы принцесса, Ваше Высочество, – ответил он серьезно. – Вы дочь всего Королевства.

Комната, в которую ее отвели, была просторной спальней рядом с прихожей. Несмотря на утреннее тепло в камине горел огонь. Повитуха, женщина по имени Элианор, уже была там наготове, ее руки были оголены до плеч и тщательно вымыты. Она встретила Габриэллу в дверях, по-видимому, уже зная о ее состоянии.

– Ты свободен, – сказала она Трейнору. – Вели Дафне принести нам кувшин с водой из кухни. Сигрид, поставишь его на огонь, когда его принесут.

Осторожно Элианор подвела Габриэллу к кровати, которая была роскошно заправлена лучшим постельным бельем и заботливо расставленной стопкой пуховых подушек.

– Забирайся наверх, – велела она Габриэлле, помогая ей подняться на деревянные ступеньки рядом с кроватью, словно она была маленькой девочкой. – Устраивайся прямо здесь на кровати, вот так, милая. Сколько времени между схватками? – последнее относилось к Сигрид.

– Двадцать вдохов. Возможно, немного больше, – ответила Сигрид, засучивая свои рукава. – Учащаются каждый раз.

Обе женщины деловито засновали около кровати, поправляя покрывало и подушки и устраивая Габриэллу в правильное положение.

– Слишком рано, – качала головой Габриэлла. – Не может быть, чтобы он родился так скоро.

– Это решение принимают только Бог и твой ребенок, милая, – ответила Элианор. – Все, что мы можем сделать, это подыграть им. Готова?

Габриэлла нахмурилась. Ее лицо уже блестело от жары в помещении и напряжения, вызванного схватками.

– Готова для чего?

– Как это для чего? Тужиться, моя милая. Время родов почти пришло. Ребенок скоро войдет в этот мир.

Габриэлла снова покачала головой и открыла рот, чтобы возразить, но новый приступ боли охватил ее, напрягая живот и вынуждая ее согнуться подбородком к коленям.

– А-а-а! – простонала она беспомощно. – Больно!

– Конечно, больно, принцесса, – улыбнулась Сигрид, внезапно оказываясь рядом с ней и беря ее за руку. – Ничего хорошего не приходит без боли. Но ты сможешь выдержать ее. Это то, что делает нас матерями.

Габриэлла кивнула, понимая, что нет никакого способа остановить то, что происходит. Схватки стали быстрее и сильнее.

– Тужься, принцесса! Тужься! – скомандовала Элианор, готовясь принять ребенка, когда он появится.

Габриэлла начала тужиться. Пот выступил на лбу и потек в глаза. Боль была чудовищная, смягченная лишь осознанием того, что все скоро закончится, в ближайшие несколько минут, так или иначе.

– Что-то не так, – мягко сказала Сигрид, почти про себя. Она отпустила руку Габриэллы, и девушка шлепнулась обратно на подушки, тяжело дыша в передышке между схватками. Сигрид приблизилась к Элианор.

– В чем дело? – спросила она тихим голосом.

Элианор коснулась живота Габриэллы, ощупывая его ладонями.

– Возможно, ребенок идет ножками вперед, – быстро ответила она. – Но скорее всего, пуповина обвилась вокруг ребенка.

– Что не так? – выдохнула Габриэлла, едва расслышав, о чем говорят. – Что происходит с моим ребенком?

– Тише, дитя, – успокаивала ее Элианор. – Не нужно волноваться.

С этими словами она надавила сбоку вздутого живота Габриэллы, используя обе руки, как будто пытаясь сдвинуть ребенка внутри с помощью грубой силы. Габриэлла испустила тревожный крик.

– Он шевелится! – в страхе воскликнула она. – Вы заставляете его шевелиться! Что произошло?

Элианор покачала головой. С нее тоже пот лился ручьем. Волосы выбились из-под ее чепчика и прилипли ко лбу.

Габриэлла снова подалась вперед, когда другой приступ боли охватил ее.

– Теперь тужься, дочка, – прохрипела Элианор. – Тужься так сильно, как только можешь.

Весь мир стал серым перед глазами Габриэллы, когда она напрягла каждую мышцу своего тела. Она сжала одновременно и глаза, и зубы. Напряжение, охватившее ее живот, казалось, длилось целую вечность, а затем, в конце концов, оно исчезло.

– Ребенок готов родиться, – сказала Элианор, стирая рукой пот со лба. – Но что-то держит его. Мы не можем ничего сделать сейчас, остается только молиться и надеяться.

– Ты можешь молиться, – ответила Сигрид, двигаясь к окну. Быстрым движением она распахнула шторы, впуская легкий ветерок и утренний солнечный свет. – Дафна, открой те шкафы у двери. И ящики гардероба тоже.

Дафна двигалась быстро, явно радуясь что-то делать.

– Что мы ищем, госпожа?

– Мы ничего не ищем, – терпеливо ответила Сигрид. – Просто открой их. Открой все, что сможешь найти. Трейнор!

Дверь тут же со скрипом приоткрылась.

– Да, Сигрид? – послышался голос снаружи.

– Пошли кого-нибудь из охраны во внутренний двор. Прикажи ему выпустить в воздух стрелу с красным оперением.

К его чести Трейнор не стал ставить под сомнение этот приказ.

– Только одну стрелу?

– Да. Просто убедись, чтобы он случайно не подстрелил никого из конюхов. Мы же не хотим прервать одну жизнь в надежде начать другую.

Дверь тяжело закрылась. Спустя какое-то время все услышали приглушенный голос Трейнора, отдавший приказ.

– Ну, – сказала Сигрид, возвращаясь к Габриэлле, – теперь мы сделали все, что могли. Символы в нужном порядке. Молитвы произнесены. Остальное, принцесса, зависит от тебя. Постарайся родить сына, чтобы он мог поприветствовать твоего мужа после возвращения из похода.

Габриэлла слабо кивнула. Минута спокойствия прошла. И внутри нее начала разворачиваться следующая схватка, распространяя свои щупальца вокруг ее живота и выкручивая позвоночник. Она стала тужиться изо всех сил.

– Он выходит! – закричала Сигрид, сжимая руку Габриэллы. – Не останавливайся! Ребенок выходит!

Габриэлла почувствовала это. Она издала низкий стон напряжения и боли. Элианор тут же среагировала. Наконец, после того что, казалось, длилось несколько часов, нахлынул поток блаженного облегчения, расслабления, которое было почти райским. А потом из жаркой тишины раздался крошечный крик.

– Это действительно мальчик, – объявила Элианор, ее лицо светилось от облегчения. Она быстро и аккуратно обтерла ребенка с помощью Дафны и завернула его в свежее белье.

Слабая и измученная Габриэлла протянула руки, трясясь от затраченной энергии.

– Дай его мне, – потребовала она.

Элианор положила ребенка в руки матери. Он покричал еще мгновение, моргая словно в страхе перед внезапно открывшимся огромным миром. Габриэлла беспомощно улыбнулась ему, когда бережно приняла на руки.

– Он прекрасен, – объявила Сигрид, аккуратно положив свою руку на лоб мальчика. – Молодец, Габриэлла. Вы оба молодцы.

Элианор промокнула лоб салфеткой и счастливо вздохнула:

– Как вы его назовете, Ваше Высочество?

Габриэлла задумчиво взглянула на повитуху, а затем на сына. Он перестал плакать, как только его щека прижалась к ее груди, как будто он слушал. Конечно, он слушал. Он слышал, как бьется ее сердце в течение последних девяти месяцев. Это был самый утешительный в мире звук для него.

– Я не знаю, – сказала она и устало рассмеялась. – Я еще не решила. Это должна решать не одна только мать. Его отец поможет.

Сигрид приняла это терпеливо.

– Так как мы будем называть его до тех пор?

Габриэлла улыбнулась своему ребенку.

– Зовите его тем, кто он есть, – ответила она. – Зовите его… Маленький принц.

– Тем самым, – произнес епископ Тримейн позже тем вечером, его голос эхом раздавался в просторах академического собора, – мы благодарим Тебя, наш Небесный Отец, за дар этой новой жизни. Даже посреди наших земных страданий Ты предоставил нам доказательство Твоего обещания вечной жизни через возрождение.

Габриэлла с любовью держала ребенка на руках, стоя перед епископом. Маленький принц спал, с серьезным видом поджав губки бантиком. Она обернулась и улыбнулась своему отцу, который сидел на троне в первом ряду. Он кивнул ей с сияющими глазами, видимо, сгорая от нетерпения снова подержать внука, как только церемония будет закончена. Позади него собралась довольно удивительная толпа людей, образуя весьма вдохновляющую смесь знатных людей и крестьян. Они улыбались в полумраке, освещенном только розовым светом заката, слегка окрашенным цветными витражами.

– У меня возникают некоторые сомнения по поводу этой церемонии крещения, – иронично заметил Тримейн, меняя тон голоса, – поскольку обряд крещения, как правило, требует дать имя.

В толпе раздался дружеский смех. Тримейн снисходительно улыбнулся Габриэлле, а затем слегка коснулся ножек ребенка.

– Но Бог наш Отец не нуждается в том, чтобы мы говорили Ему имя молодого принца. Как гласит писание, наш Господь уже благословил это дитя еще в то время, когда он был в утробе своей матери. Его имя известно обитателям небес, равно как и число его дней и течение всей его жизни.

Габриэлла нежно обняла ребенка, испытывая восторг от теплоты этого маленького комочка и медленного, размеренного движения его груди. Кто-то засопел позади нее. Она не была уверена, но подумала, что это профессор Тоф.

– Итак, мы крестим этого молодого принца именем, которое его родители вскоре выберут для него, – продолжал Тримейн. – Именем, которое Бог Всемогущий уже записал на его крохотном бьющемся сердечке. Пусть жизнь его будет долгой, принесет много плодов, и пусть он превзойдет нас всех мудростью, статью и благородством. Аминь.

Толпа ответила в унисон, повторяя последнее слово епископа.

Передние двери собора распахнулись, впуская вечерний ветерок и догорающий свет заката. Снаружи, колокола башни начали звонить, отчетливо разносясь в чистом воздухе. Шум разбудил ребенка, который пошевелился, вытянул маленькие кулачки и начал плакать.

– Позволь мне, дочь, – сказал король, приближаясь к ней, когда толпа стала расходиться. – Кажется, только вчера я успокаивал твой младенческий плач. Давай посмотрим, помню ли я до сих пор как это делается.

Габриэлла неохотно подала сына своему отцу, а затем улыбнулась при виде их обоих. Вокруг слышалась болтовня, смех, шарканье ног, пока толпа продвигалась к широко открытым дверям. Надо всем этим, колокола продолжали звонить, с энтузиазмом управляемые парой молодых прислужников.

– Маленький принц, – сказал король, щекоча мальчика под подбородком. Ребенок с важным видом посмотрел на него и выдул пузырь между губами. – Придумай ему имя в ближайшее время, Габриэлла, чтобы кличка не прилипла к нему на всю жизнь.

– Мы придумаем, отец, – пообещала она, сопровождая его в сумерках к дверям. Внезапно ей пришла в голову одна мысль, и она коснулась его локтя. – Подожди меня снаружи. Я оставила свой плащ у алтаря.

Король кивнул, едва слушая, пока он счастливо заглядывал в лицо своего внука.

Легкой походкой (намного легче, чем была еще рано утром) Габриэлла зашагала через опустевший собор, приближаясь к алтарю. Ее плащ, казавшийся красным как кровь в полумраке, лежал на алтаре, именно там, где она оставила его. Подхватив плащ, она повернулась к выходу, а затем остановилась.

Последний удар пробил, оставляя только эхо прокатиться по всей долине, лежащей в тишине. Вместе с ним затих, наконец, и гул голосов в соборе. Возле выхода, снаружи стояли Сигрид и Трейнор, спокойно говорившие в медном свете. Габриэлла сделала глубокий вдох и медленно, выдохнула, наслаждаясь на мгновение необычным чувством одиночества.

Она снова повернулась и положила руки на алтарь. Свет, проникающий через центральное витражное окно, окрасил ее черты, когда она подняла глаза на него. Там был изображен король Артур, с благородством опустившийся на колени у ног Иисуса, который стоял в сияющей славе с раскинутыми руками, демонстрируя рубиново-красные раны от гвоздей.

– Благодарю Тебя, Господи, за моего мальчика, – молилась она одними губами. Ее отношения с Богом, о чем свидетельствовала ее вспышка гнева на кладбище всего несколько дней назад, были далеки от совершенства. Он все еще пугал ее почти столько же, сколько и утешал ее. Но на сегодняшний день она была благодарна ему, и она чувствовала, что она должна это выразить. – Спасибо… спасибо Тебе за моего Маленького принца.

В соборе царила полнейшая тишина, нарушаемая только едва различимым мерцанием свечей в боковой галерее.

Габриэлла смотрела на них в течение долгого времени. Медленно задумчивый взгляд коснулся ее лица.

Она оставила свой плащ, осторожно обогнула алтарь, не отрывая глаз от галереи свеч и поднялась на помост. Ее движение было медленным и нерешительным. Постепенно замедляя шаг, Габриэлла остановилась в нескольких футах от одной из ниш. Она смотрела в ее мягко мерцающий свет, нахмурив брови и сморщив лоб в молчаливом недоумении.

Наконец, она пододвинулась ближе, почти как во сне. Она положила руки на перила, которые шли вдоль галереи.

– Нет, – произнесла она тихо, чуть громче шепота.

Перед ней, в окружении танцующих огоньков всех остальных свечей, свеча Дэррика стояла холодная, ее черный выгоревший фитиль был совершенно и окончательно темный.

– Свечи – это всего лишь символы, Габриэлла, – старалась заверить ее Сигрид в ту ночь. – Случайное дуновение ветра может погасить одну из них, или капля воды из щели в крыше собора может случайно потушить ее пламя.

– Я почувствовала это еще до того, как он уехал, Сигрид, – прошептала Габриэлла, опустив сына в колыбельку. – Эта миссия была обречена. Участие Дэррика было ужасной ошибкой. Я должна была приказать ему остаться.

– Ты не смогла бы, даже если бы попыталась, – настойчиво увещевала ее Сигрид, выводя Габриэллу из темной детской и тихо прикрывая дверь. – Ты еще не королева. Полномочия короля превыше всех.

Она повернулась к Габриэлле, и выражение ее лица смягчилось.

– Ты не можешь отказаться от надежды, принцесса. Твой муж вернется вместе с армией и сэром Ульриком. Все мы знаем, что они почти уже здесь, даже в эту самую ночь. Подумай, какой глупой ты себя почувствуешь, когда он снова поприветствует тебя, когда ты убеждена, что его душа уже покинула этот мир!

Пожилая женщина потянулась, чтобы коснуться плеча Габриэллы, но девушка отвернулась и направилась через комнату к окну. Темно-синяя ночь прижималась к стеклу.

– Я боюсь, что ты ошибаешься, Сигрид, и ты сама это знаешь. Его свеча догорела. Так же, как у моей матери.

– Это символы, Габриэлла, – с нажимом повторила Сигрид, все еще стоявшая возле двери детской. – Мы зажигаем их при переходе во взрослую жизнь. Мы гасим их, когда те, которых мы любили, умирают. Магии в них не больше, чем в нас самих, что бы там ни говорил профессор Тоф.

Габриэлла смотрела через свое собственное отражение в оконном стекле. Ее глаза были опухшими и покрасневшими. Она перевела взгляд на отражение Сигрид позади нее.

– В ту ночь, когда моя мать умерла, – мягко сказала она, – мой отец послал тебя погасить ее свечу. Он сам мне сказал. И ты говорила об этом тоже.

Сигрид кивнула.

– Да. Это был мой долг, не только перед мертвой королевой, но и перед Королевством. Это был первый шаг, чтобы объявить людям о ее убийстве.

Габриэлла повернулась и встретилась взглядом с Сигрид. Сигрид оглянулась на нее, выражение ее лица было напряженным и ожидающим, почти настороженным.

– Скажи мне, Сигрид, – тихо спросила Габриэлла, вглядываясь в лицо своей няни, – ты погасила свечу? Или она уже была холодной, когда ты пришла туда той ночью?

Возникла долгая пауза. Выражение Сигрид не изменилось. Наконец, она вздохнула и медленно ответила:

– Я погасила его. Я зажала пламя двумя пальцами. Я до сих пор помню ее тепло. Я плакала, принцесса, в тот момент, когда от свечи твоей матери в последний раз поднялся дымок и исчез.

Габриэлла продолжала смотреть в лицо Сигрид в поисках какого-нибудь признака лжи. Спустя мгновение она отвернулась к окну. Она сделала глубокий вздох и с усилием выдохнула.

– Милая моя, – сказала Сигрид, приближаясь к ней и взяв ее за плечи. Габриэлла уступила в этот раз и позволила своей старой няне принять ее в материнские объятия. – Не волнуйся. Не бойся. Молись. Если Бог пожелает того, наши близкие вернутся к нам. Мы скоро увидим. Дэррик снова зажжет свою свечу. В конце концов, это может только он, не так ли? Он действительно вернется к нам. Если Господь пожелает…

Габриэлла позволила Сигрид обнять ее, но не было никакого утешения в этом, и она не закрыла глаза. Ее взгляд был направлен в сторону темно-синего оконного стекла, глаза ее были красные, но теперь уже сухие. «Если Господь пожелает этого… вот чего я боюсь, – подумала она, но ничего не сказала. – именно этого я и боюсь…»

Томас и Язим провели ту ночь в тени мертвого замка. Его сломанные башенки и шпили возвышались черной громадой на фоне неба, закрывая луну. Время от времени налетал капризный ветерок, обрушиваясь на огонь и разбрасывая искры по всей поляне, поднимаясь вверх в колючие заросли древнего розария. Тернистые лозы обхватили соседний мост, почти похоронив его под собой, в то время как пышные цветы наполняли воздух тошнотворно сладким запахом.

– Ты веришь в привидения? – спросил Томас, поднимая взгляд на темные руины.

Язим пожал плечами.

– Возможно.

Они сидели в тишине, наблюдая как опускается ночь, слушая шум ветра в зарослях роз. Наконец, Томас снова заговорил.

– Оказалась ли права няня принцессы? Вернулся ли ее муж домой?

Язим покосился на своего спутника.

– А ты как думаешь?

– Не знаю, что и сказать.

Язим медленно кивнул.

– Молодой фельдмаршал вместе с главнокомандующим сэром Ульриком действительно достигли лагеря врага. Они занялись расстановкой войск и составлением плана нападения. Такие дела требуют продумывания почти до мелочей, и они потратили на это много недель. Армия распроложила по всей долине палатки, установила осадные машины таким образом, чтобы они внушали страх и трепет. Для изучения вражеских укреплений были разосланы шпионы. Все детали были тщательно учтены и распланированы. В конце концов, муж принцессы, Дэррик, потерял терпение в связи с тактикой Ульрика. Он почувствовал что-то неправильное, как и предупреждала его принцесса.

– Но вне всякого сомнения, силы короля значительно превосходили силы противника, – вставил Томас. – Те были просто сборище негодяев и крестьян, многие из которых были набраны против их воли. Что они могли сделать против хорошо организованной королевской армии?