Текст книги "Флэш без козырей"

Автор книги: Джордж Фрейзер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)

В одного из посетителей мне даже пришлось швырнуть ботинком. Это был мальчик, как я подозреваю, сын хозяев дома, который прокрался в комнату, когда я был один, и спросил: «Мистер, а это правда, что вас подстрелили в задницу? А можно мне посмотреть?» К сожалению, я промахнулся.

Еще одной неприятностью стало то, что Касси уезжала уже этим вечером. Это была не самая лучшая из моих женщин, слишком сильная у нее была воля и слишком высоки запросы, но я просто ненавижу терять хорошую любовницу, особенно если только вошел во вкус. Однако наши друзья сказали, что ей небезопасно будет оставаться столь близко от Огайо, и человек из «Подземки» взялся доставить ее до Канады. Мы даже не смогли попрощаться как следует, потому что когда она пришла сказать мне «до свидания», эта уродливая миссис Пэйн была здесь же, чтобы соблюсти приличия, а сама Касси выглядела необычно сдержанно в бесформенном скучном коричневом платье и плоской шляпке. Я понял, что она так и не сообразила, что я изо всех сил пытался избавиться от нее еще на том берегу Огайо, так как очень горячо поблагодарила меня за помощь, в то время как миссис Пэйн стояла рядом, сунув руки в муфту и одобрительно кивала.

– Кассиопея уже почти совсем оправилась после своих тяжелых испытаний, – проговорила она, – и теперь вся в радостном ожидании того мига, когда, наконец, достигнет Канады. Наши друзья проследят за тем, чтобы она добралась туда под надежной защитой и сопровождением, соответствующим ее положению. Не сомневаюсь, что эта девушка оправдает все надежды своих благодетелей и в особенности ваши, мистер Комбер.

Лицо Касси было неподвижно, словно маска, но я заметил, как ее глаза под шляпкой блеснули.

– О, я в этом не сомневаюсь, – важно ответил я, – Кассиопея – очень послушная девочка, не так ли, дорогая моя? Я нежно пожал ее руку. – Вот так, просто будь хорошей девочкой и делай все, что тебе скажут миссис Пэйн и ее добрые друзья. Молись каждый вечер перед сном и не забывай о своем… гм… положении.

– Пора, – промолвила миссис Пэйн, – думаю, ты можешь поцеловать руку твоего избавителя, дитя мое.

Я бы не удивился, если бы Касси захохотала в ответ на эти слова, но она сделала нечто, поразившее миссис Пэйн гораздо больше. Она наклонилась и впилась мне в губы длинным, страстным поцелуем. Старая леди взвизгнула и с трудом оттащила свою юную компаньонку.

– Что за вольности! – воскликнула она, – Ах, эти простодушные создания! Дитя мое, впредь никогда…

– Прощай, – сказала Касси, и это было последнее, что я от нее услышал, в том числе и о судьбе двух тысяч долларов, которые к тому времени у нас оставались. Клянусь жизнью, я никак не мог вспомнить, где были эти деньги, когда мы сошли с парохода в Фишерс-Лэндинг, но точно знаю, что у меня их не было, что было крайне не предусмотрительно с моей стороны. Впрочем, я не сомневаюсь, что она нашла им хорошее применение, да и в конце концов именно за нее они и были заплачены.

В любом случае, деньги в тот момент интересовали меня менее всего. Несмотря на все неожиданные события, которые могли случиться в ближайшие несколько недель, я ожидал, что Американская республика некоторое время будет оплачивать мое содержание. Ночью мне снились кошмары, в которых я вдруг обнаруживал себя в местечке вроде зала лондонского суда Олд-Бейли, только с большими окнами цветного стекла. Судья в алой мантии восседал в своем кресле, Спринг с приятелями, закованные в цепи, косились со скамьи подсудимых, и раздавался громоподобный голос: «Вызовите Бичемпа Комбера из Королевского флота». Тут я увидел самого себя, направляющегося к свидетельскому месту, в сопровождении Линкольна и маршала Соединенных Штатов, а затем вдруг раздался рев Спринга: «Это же не Комбер – Комбер мертв! Это печально известный Флэши, monstrum horrendum, [81]81
  Мерзкое чудовище (лат.).


[Закрыть]пришел, чтобы показать вашим милостям, какой он отъявленный лжец!» Затем замешательство – и вот меня тянут на скамью подсудимых, а судья провозглашает, что мне воздастся вдвое больше, чем остальным, и после признания моей вины мне прострелят вторую половинку задницы и лишь после этого повесят. Тут раздаются одобрительные крики, а я умоляю их поверить, что был введен в заблуждение, и что все это случилось из-за игры в «двадцать одно» с Д’Израэли, а мне отвечают, что это еще хуже, и тут все лица и голоса вдруг пропадают, и я просыпаюсь, обливаясь потом, а моя проклятая рана просто разрывается от боли.

Как вы еще увидите, в конце концов все оказалось не так уж скверно. Вы замечали, что все вещи никогда не бывают настолько плохими или хорошими, как нам это представляется, или по крайней мере все происходит совсем не таким образом, как мы предполагаем. Так случилось и на этот раз, когда мой огузок, наконец, зажил настолько, что я был готов к путешествию, а судья Пэйн привел маршала и при щедрых рукоплесканиях, поцелуях в щечку, криках «Да здравствует» и «Ура!», я снова двинулся в путь, чтобы продолжить свои труды во славу Божию, как назвал это Пэйн.

Я не буду надоедать вам описанием путешествия, которое происходило в карете и по железной дороге через Колумбус, Питтсбург и Балтимор, а оттуда уже на пакетботе к югу, в Новый Орлеан. Достаточно будет отметить, что маршал, весьма достойный малый по имени Котрелл, трясся надо мной, как наседка над цыпленком, и относился ко мне весьма дружелюбно и очень заботливо, причем ни одного официального извещения о нашем путешествии так и не было опубликовано до самого прибытия в Новый Орлеан.

Здесь я был отдан на попечение капитана первого ранга флота Соединенных Штатов Бэйли, весьма громогласного джентльмена, который сердечно пожал мне руку и сказал, что все очень рады меня видеть – эгей! – и что за суматоха поднялась, когда капитан Фэйрбразер потерял меня, клянусь громом! Да, но вот я, наконец, снова здесь, живой и здоровый, так что все хорошо, что хорошо кончается.

– Имейте в виду, Комбер, я пока не буду задавать вам слишком много вопросов, – торжественно сказал он. – Я – моряк, как и вы, и исполняю свой долг. События последних месяцев для меня тайна за семью печатями, сэр. Поговаривают даже о каких-то невероятных штуках, вроде какой-то «Подземки», но все это к делу не относится. Все, что я знаю, передо мной собрат-офицер на службе дружественного правительства, который готов выступить свидетелем обвинения от лица Соединенных Штатов против работорговцев. Отличная работа! – Он даже хлопнул в ладоши. – Все остальное – не мое дело, сэр. Абсолютно не мое дело. Если кто-то и сотрудничает с «Подземкой», которая является нелегальной организацией, это не наше дело, не так ли? Это должно беспокоить Вашингтон и губернаторов штатов. – Бэйли снова перешел на официальный тон. – Видите ли, мистер Комбер, наша страна самым причудливым образом разделена: одни за рабство, другие – против. Пока, как вам известно, правительство официально признает его, но множество очень важных людей, причем некоторые из них входят в состав правительства, против этого. Мы попадаем в странную ситуацию, когда правительственные чиновники, которые сами ненавидят рабство, вынуждены, поддерживая закон, бороться против всяких «подземок». Таким образом, частенько многим из них приходится следовать примеру вашего замечательного лорда Нельсона и смотреть на многие вещи слепым глазом. [82]82
  Во время битвы при Копенгагене в 1800 году Горацио Нельсон, командуя авангардом британской эскадры, демонстративно приложив подзорную трубу к слепому глазу, «не заметил» сигнала об отступлении, переданного ему командующим английской эскадрой адмиралом Паркером, и продолжил атаку. Датчане были вынуждены капитулировать.


[Закрыть]Например, на такие, которые имели место между вашим… э-э… расставанием с капитаном Фэйрбразером и до сего момента, сэр. – Он нахмурился, пристально глядя на меня. – Я достаточно ясно выражаюсь, сэр?

– Думаю, что да, сэр, – сказал я.

– Д-да, – протянул он, а затем вдруг сказал: – Послушайте, Комбер, только между нами. В определенных кругах Вашингтона я слыхал, что вы занимались похищением рабов. Очень хорошо, просто отлично, я и сам одобряю это; полагаю, что добрая половина нашего правительства будет того же мнения. Но это не может быть одобрено официально – Боже мой, нет! Официально это будет означать для вас арест, и одному только Небу известно, что будет дальше. Но мы не в состоянии так поступить с вами, даже если бы и захотели. Нам нужны ваши показания по этому процессу. По мнению Вашингтона вы – чертовски важный агент, и мы не можем, даже из уважения к закону, позволить себе пойти на международный конфликт с британцами, – он покачал головой. – Я хотел бы, чтоб у вас было все хорошо, молодой человек – клянусь Богом! – тем более что, как рассказал мне один конгрессмен с Севера, вы проделали огромную работу, сэр! – Он, моргая, расплылся в улыбке. – Вот так обстоят дела. Вашингтон любой ценой хочет сохранить ваше имя и… э-э… некоторые ваши прошлые свершения в тайне. Вы только сделаете заявление в суде, наденете шляпу и уедете из здешнего порта первым же пакетботом. Понимаете меня?

Если бы это могло быть так просто, подумал я, но все же сделал последнюю попытку улизнуть.

– Но настолько ли необходимы мои показания, сэр? – спросил я. – Эти люди с «Бэллиол Колледжа» наверняка и так будут осуждены…

– Осуждены? – удивленно переспросил Бэйли. – Ну, пока до этого еще далеко. Вы же знаете процедуру, сэр. Когда захватывают судно работорговцев, прежде всего необходимо доказать, что оно занималось работорговлей. Вам известно, как это делается – по работе ваших же смешанных комиссий в Суринаме, Гаване и в прочих местах, – они заслушивают свидетелей, внимательно взвешивают все обстоятельства и, наконец, провозглашают, что судно действительно перевозило рабов. Вы наверняка и сами видели это множество раз. А затем – после того, как судно конфискуют по приговору суда, – его капитану и команде может быть предъявлено обвинение в работорговле и, в случае если это удастся доказать, их могут повесить, хотя подобное случается крайне редко. Обычно их присуждают к разным срокам тюремного заключения, штрафам и так далее. Но в нашем случае, как вы увидите, все не совсем так.

Я жадно ловил каждое его слово, надеясь и моля Бога, чтобы для меня нашлась хоть какая-то лазейка.

– Здесь, в Новом Орлеане, может быть вынесено судебное решение по судьбе «Бэллиол Колледжа» и в соответствии с ним его капитана и команду могут обвинить в торговле рабами, а также, поскольку Спринг вступил в бой с кораблями флота Соединенных Штатов, еще и за пиратство. Но ни одно из этих обвинений не будет выдвинуто, сэр, до тех самых пор, пока суд не установит, что «Бэллиол Колледж» – действительно рабовладельческое судно. Таким образом, мы следуем примеру смешанных судов в Гаване и других местах. Но здесь в дело вовлечены гораздо более влиятельные люди и интересы, не забудьте, что Новый Орлеан далеко от Вашингтона, и местные воротилы не имеют особых причин быть недовольными работорговцами вроде Спринга. Для того чтобы обеспечить осуждение и конфискацию «Бэллиол Колледжа» как судна работорговцев, все должно быть доказано до последней точки. Теперь вы понимаете, насколько важны ваши показания? – Он хлопнул рукой по столу. – Это не просто уголовное судебное дело, мистер Комбер. Это, сэр, дело политическое!

Смотрите, – он снова перешел на официальный тон, – этот человек, Спринг, он не обычный мерзавец. Знаете, что было, когда люди Фэйрбразера привезли его? Этот малый был ранен – и говорю вам, сэр, его тут же взяли на поруки до суда, вы бы и чихнуть не успели! А сколько вокруг него вертелось врачей и адвокатов – я и не знал, что их столько в этом городе! Спросите меня, почему? Потому что за этой проклятой работорговлей стоят большие деньги, власть и политическое влияние, вот почему! А само судно – как вы думаете, сколько сотен тысяч долларов в него вложено, и не только долларов, а еще фунтов стерлингов, песо и франков? Никаких судовых бумаг пока не удалось найти, потому что жена этого чертового Спринга все выкинула за борт, вот что случилось. Но адвокат Спринга представил документы, будто судно зарегистрировано в Мексике, в Веракрусе, а его владелец – какой-то проклятый даго, с именем длиной с вашу ногу – Мендоса-и-Каскара или что-то в этом же духе. Мексика, спаси нас, Господь! Это как раз та страна, с которой нам менее всего нужны осложнения – и они это знают! И еще они могут доказать, что судно является собственностью Мексики, при том, что оно построено в Балтиморе, а шкипер на нем – англичанин.

Я мало что понял из всего этого, но кое-что для меня прояснилось.

– Но если судно в момент захвата перевозило рабов и имело на борту соответствующее для этого оборудование…

– Цепи, кандалы – все это не имеет значения договор об оборудовании для перевозки рабов в Новом Орлеане не действует, сэр. Может быть, в комиссиях смешанных судов, сэр, но не здесь. Рабы, сэр, вот доказательство!

– Так значит…

– Вот именно. На этом мы их и сможем прижать. На борту были рабы и, несмотря на все деньги и усилия, которые стоят за Спрингом, я не вижу, как бы он смог из этого выпутаться. Имейте в виду, сэр, что ложь, уловки и всякие штучки, на которые пускаются работорговцы во время процесса – это нечто! Вы должны увидеть их своими глазами, а то не поверите. Меня не удивит, если Спринг вдруг заявит, что все это – его сыновья и дочери, а в цепи он их заковал, потому что они слишком испорченные создания. Я слыхал еще и не такие дикие отговорки, причем здесь же, в Новом Орлеане. Если бы Богу было угодно, – добавил Бэйли, – чтобы у Фэйрбразера хватило здравого смысла отвести это судно в Гавану, с ним бы там живо разобрались и нам не пришлось бы со всем этим возиться. Но с вашими свидетельствами, мистер Комбер, я не вижу, как мы можем проиграть. О, они сражаются как львы! Они наняли Андерсона, у которого ум столь острый, сколько и язык. Он умеет выжимать нужные показания или просто подкупает свидетелей. Он может использовать любой трюк и, помяните мои слова, еще и судью перетянет на свою сторону. Но когда появитесь вы, сэр – где они тогда окажутся?

Где должны были оказаться они, меня, сказать по правде, не слишком интересовало, гораздо важнее было то, где мог оказаться Флэши. Я судорожно сглотнул и спросил:

– Знают ли… э-э… знают ли они о том, что я буду давать показания?

– Пока еще нет, – ответил он мне, радостно улыбаясь. – Предварительное расследование еще не суд, и нам не приходится слишком уж часто общаться со второй стороной, однако могу вам сказать, что даже сейчас вокруг всего этого идут разные политические маневры: предложения о мировом соглашении и Бог знает что еще, просто поразительно! Кто бы ни стоял за Спрингом, эти люди имеют вес. Они хотят снять обвинения и с него, и с судна, возможно, просто побаиваются, что капитан может рассказать, если его поставят перед судом. О, да, это чертовски грязный бизнес, мистер Комбер, и вся эта грязь вместе с коррупцией не заканчиваются палубой работорговца, можете мне поверить. Нет, пока они ничего о вас не знают, но я не удивлюсь, если уже скоро им какая-нибудь пташка обо всем этом нащебечет. К счастью, ждать остается недолго, заседание суда назначено на послезавтра, но без вас нам придется предстать перед ним без нашего лучшего свидетеля.

«Хорошая мысль, – подумал я, – за пару дней я смог бы затеряться где-нибудь на севере, а они могут начинать и заканчивать процесс без меня». Лучше уж мне избежать присутствия на нем и связанного с этим неизбежного разоблачения. Пока я не видел, как смогу это сделать, – разве что мне вновь представится шанс убежать, однако Бэйли, при всем своем дружелюбии, вел себя со мной не менее бдительно, чем маршал. Даже в местном управлении Флота за мной по пятам ходил один треклятый коротышка-снотти, [83]83
  Снотти – на флотском сленге так называют мичманов.


[Закрыть]а когда на следующий день меня привезли в дом, где должна была заседать судебная комиссия и познакомили с советником, представляющим интересы флота Соединенных Штатов, этот недомерок вместе с унтер-офицером стерегли меня с обеих сторон.

Советник был величественным мужчиной из Вашингтона, с внушительным аристократическим носом и серебристыми волосами, ниспадающими до самых плеч. Его звали Клизероу, и говоря со мной, он обращался к пустому пространству примерно в ярде над моей головой. Послушать его, так все дело должно было занять максимум каких-нибудь пару часов, после чего он сможет вернуться в Вашингтон и употребить свои способности на что-нибудь более стоящее. Он оживился только на несколько мгновений, когда говорил о моей роли в процессе – «решающее сотрудничество», – вот какое выражение он для этого употребил, – после чего препоручил меня заботам своего помощника, тихого смуглого коротышки по имени Данн, который без лишних слов увлек меня в боковую комнату, приказав моему эскорту подождать, так как он хочет переговорить со мной конфиденциально.

Все, что последовало за этим, невероятно, хотя и чистейшая правда, и вы должны мне поверить. Если это расходится с вашим мнением о том, как работает Закон в цивилизованном мире, то я уж ничего не смогу с этим поделать, ничто из моего опыта не заставит меня поверить, что подобные же вещи не случаются в Англии или Франции, причем даже в наши дни. Вот что произошло дальше.

Данн проговорил со мной около пяти минут, все о деле и предстоящем слушании, но как-то уж очень неопределенно, а затем извинился, что вынужден меня на минутку покинуть. Он вышел, оставляя меня в одиночестве, а вместо него в комнату вошел необыкновенно толстый круглолицый человек в очках – ни дать ни взять отец Тук из шайки Робин Гуда. Только в высоком воротничке. Он тщательно притворил за собой двери, широко улыбнулся мне и произнес:

– Мистер Комбер? Рад видеть вас, сэр! Меня зовут Андерсон. Марцелл Андерсон, сэр, весь к вашим услугам. Возможно, вы слыхали обо мне, я представляю защиту на процессе, где вы являетесь главным свидетелем обвинения.

У меня отвисла челюсть, и, должно быть, я невольно оглянулся на двери, через которые вошел в эту комнатушку из кабинета Клизероу, поскольку это вызвало у толстяка улыбку. Он опустился на стул, заметив:

– Не беспокойтесь, сэр! Я задержу вас не более чем на мгновение. Многоуважаемый Клизероу и ваш – ха-ха – сторожевой пес Бэйли, без сомнения, нашли бы и такой срок слишком продолжительным, но на мистера Данна можно положиться, сэр, мы с ним вполне понимаем друг друга. – И он весело взглянул на меня поверх своих очков – мистер Пиквик, да и только!

– А теперь очень коротко, мистер – э-э – Комбер. Когда мы узнали, что вы собираетесь дать показания, мой клиент, капитан Спринг, был просто заинтригован. Представляете, сэр, он даже сомневался в вашем существовании! Осмелюсь предположить, что вы понимаете почему. Я предпринял быстрый поиск, получил описание вашей внешности, и когда оно было передано моему клиенту – о, сэр, – его вдруг озарило. Более того, он был словно громом поражен, и, полагаю, мне нет необходимости приводить слова, которые он при этом употребил. Тем не менее он вполне понял вашу – ха-ха – позицию и шаги, предпринятые вами после того, как «Бэллиол Колледж» был арестован несколько месяцев тому назад.

Он снял очки и принялся протирать их, добродушно взирая на меня.

– Ловко, сэр, очень ловко, если вы позволите мне так об этом сказать. Тем не менее дело было сделано. Теперь же капитан Спринг озабочен тем, что он называет – и, с моей точки зрения, вполне оправданно – недостаточной лояльностью с вашей стороны. Именно так, сэр, и сперва он намеревался изобличить вас, как только вы принесете присягу в качестве свидетеля. Однако мне пришло в голову, за это мне и платят, что для моего клиента даже выгодно было бы иметь лейтенанта, – тут толстяк сделал многозначительную паузу, – Бичемпа Миллуорда Комбера в качестве свидетеля со стороны истца. Если его показания будут – ну, скажем так, – недостаточно убедительными, то это принесет моему подзащитному больше пользы, чем вреда. Вы меня понимаете, сэр?

Я понимал Андерсена прекрасно, но он продолжал, не давая мне вставить ни слова:

– Теперь к делу, сэр. Если обвинения с моего клиента будут сняты, а я считаю своим долгом сказать, что так оно и будет, ибо у нас припасено столько сюрпризов, что Клизероу об этом и мечтать не приходится, то мы не будем заинтересованы в привлечении дополнительного внимания к личности лейтенанта Комбера. Если же обвинения с капитана Спринга не будут сняты, – тут он торжественно покачал головой, – и команда «Бэллиол Колледжа» будет осуждена за участие в работорговле и прочем, то количество осужденных может возрасти на одного человека из числа присутствующих здесь в настоящее время.

Он вскочил на ноги.

– А сейчас, сэр, мистеру Данну, очевидно, уже не терпится снова поговорить с вами. Когда мы вновь встретимся на слушании дела, это будет первая встреча не знакомых друг другу людей. А до тех пор честь имею пожелать вам удачного дня.

– Подождите… подождите во имя Господа! – Я тоже вскочил, а в мыслях у меня было полное смятение. – Сэр… что я должен делать?

– Делать, сэр? – переспросил он, приостановившись в дверях. – Но ведь это не мое дело указывать свидетелю, какие показания он должен давать. Я оставляю это на ваше собственное усмотрение, мистер… э-э… Комбер. – И он снова одарил меня широкой улыбкой: – Ваш слуга, сэр!

С этими словами он исчез, а через пару мгновений вернулся Данн и с весьма сосредоточенным видом принялся описывать мне форму и процедуру предстоящего слушания – все это пролетело у меня мимо ушей. Мне приходилось сталкиваться со многими ужасными дилеммами, но эта превосходила все. Флот Соединенных Штатов ожидает, что в своих показаниях я буду следовать заявлениям, сделанным несколько месяцев назад в Вашингтоне. Но если это случится, то Спринг сдаст меня с потрохами на открытом судебном заседании, и я сам попаду за решетку. Если же нет, если я в очередной раз солгу, то этот чертов Спринг будет держать язык за зубами, но вот флот… Боже мой, что они тогда со мной сделают? Но что они могут со мной сделать? Арестовать меня им наверняка не удастся… но они могут продолжить расследование, назадавать кучу вопросов, и одному Богу известно, что из всего этого выйдет. Все было так сложно, что я совсем потерял возможность здраво рассуждать – похоже, не оставалось ничего лучшего, чем просто плыть по течению и, когда придет время, сделать то, что будет наиболее безопасным. Я подумал, а что если открыться Бэйли, рассказав ему, кто я на самом деле, и признаться в обмане? Но все же не осмелился, таким образом я только бы затянул петлю на своей шее.

У меня не так уж много провалов в памяти, но весь конец того ужасного дня бесследно исчез в одном из них. Я не помню и ночи, которая за ним последовала, но помнится, на следующее утро – того самого дня, когда должно было состояться слушание дела, – меня охватила какая-то странная бесшабашность. Я как бы поднялся над всеми заботами и, причесываясь перед зеркалом, бормотал себе под нос: «Держись, Флэши, мой мальчик, они все-таки тебя еще не прижали. Вспомни темницу Гюль-Шаха, вспомни острие Руди у самой твоей глотки в подвале Йотунберга, вспомни, как головорезы-гази гнались за тобой по дороге на Джагдулук; вспомни невольничий фургон на Миссисипи, вспомни де Готе, буравящего тебя бусинками глаз. И что же, ты все-таки здесь, не так ли? Твоя задница уже зажила настолько, что ты снова сможешь сбежать, если это будет нужно, – так ощетинься мужеством загнанной в угол крысы, держись молодцом и пошли они все к дьяволу! Блефуй, мой мальчик – блефуй, изворачивайся и лги ради сохранности собственной шеи и сохранения чести старой Англии».

С такими-то мыслями в голове и похолодевшими внутренностями я был под эскортом препровожден в зал суда.