Текст книги "Флэш без козырей"

Автор книги: Джордж Фрейзер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)

– Закон запрещает насильственное вторжение в чужой дом.

– Действительно, так и есть! – воскликнул судья. – Убирайтесь отсюда, сэр, сию же минуту и забирайте с собой ваших бандитов!

Бак мрачно поглядел на него:

– Я не применяю силы. Я преследую беглую рабыню, как мне это предписано законом. Если кто-то встает у меня на пути, укрывая беглых рабов, то это преступление! Я знаю законы, мистер, и поэтому говорю вам – выставите их за двери или не мешайте нам сделать это. Потому что если они не выйдут из дома, то мы войдем в дом!

При этих словах судья Пэйн подался назад, остальные также отступили, а несколько женщин даже укрылись в гостиной, но только не уродливая толстушка, обнявшая Касси за плечи.

– Вы больше не сделаете ни шагу! – закричала она. – Натан, не пускай их! И волос с головы бедняжки не упадет в этом доме! Назад, ты, грубиян!

– Но, моя дорогая! – взволнованно воскликнул Пэйн. – Если то, что он говорит – правда, то, боюсь, у нас нет выбора…

– Кто сказал, что это правда? Успокойся, дитя мое, они тебя не тронут.

– Послушайте, мисси, – Бак важно выступил вперед, опустил ружье и теперь нависал над ней своей громоздкой, почти квадратной тушей, а его приятели толпились у него за спиной. – Лучше прислушайтесь к тому, что сказал этот старик. Закон – на нашей стороне. – Он взглянул на Линкольна, который, не шевелясь, стоял прямо у него на пути: – Ну-ка, отойди.

Линкольн по-прежнему даже не пошевелился. Он стоял в свободной позе, а его речь была все такой же медленной и спокойной.

– Что касается закона, – заметил Линкольн, – вы говорите, что это – беглая рабыня, а этот человек украл ее. Но мы не знаем, правда ли это, не так ли? Вполне возможно, они расскажут совсем другую историю. Я и сам немного разбираюсь в законах, дружище, и могу предположить, что если вы имеете какие-либо права на этих двоих, то должны представить их в соответствующей форме, то есть через суд. Причем через суд в Огайо, – подчеркнул он. – И, как юрист, я бы посоветовал вам не отягчать ваше дело, вламываясь в чужой дом с оружием в руках. Или, к примеру, пачкая этой леди ковер. Если у вас есть какие-либо требования, то предъявите их в соответствующем месте, – он немного помолчал. – А пока спокойной ночи, сэр.

Это было сказано так спокойно и с такой уверенностью, что я чуть не застонал от облегчения, слушая его, но, как оказалось, я плохо знал рабовладельцев. Бак лишь хмыкнул и ухмыльнулся прямо ему в лицо.

– О, да, знаю я эти суды! Приходилось мне бывать в этих ваших судах!

– Полагаю, что так, – небрежно обронил Линкольн.

– А! Так вы, должно быть, один из этих проклятых законников, не так ли? Ладно, тогда я вам кое-что скажу, мистер – я знаю про эти чертовы суды достаточно, чтобы сказать: все их решения для меня гроша ломаного не стоят! Я – здесь и эти проклятые беглецы – тоже. И если я заберу их отсюда тихо и спокойно, то нам не понадобится беспокоить судью и присяжных. Как по мне, так я вполне ясно ответил на все вопросы, что мне здесь задавали, и меня не собьешь с толку всеми вашими хитрыми речами. Этот парень и черномазая девчонка уйдут со мной!

И он шевельнул стволом своей винтовки.

– То есть вы собираетесь захватить их силой, – спокойно уточнил Линкольн, – это так?

– Могу поклясться, что так! Полагаю, никакие суды мне при этом не понадобятся! Мы сами осуществим правосудие, понятно?

Я задрожал, слушая эти слова. «Боже, – подумал я, – нам конец – сила на его стороне. Если он захочет войти и вытащить нас отсюда, закон его оправдает. Конечно же, потом пойдут протесты и поднимется небольшой местный шум, но что это даст нам, если они снова переправят нас на южный берег реки?» Касси застонала, а я в отчаянии бессильно повис, цепляясь за перила. Но Линкольн лишь рассмеялся, качая головой:

– Значит, таково ваше решение, мистер…?

– Я – Бак Робинсон…

– Бак, этого вполне достаточно. Так, значит, таков твой стиль, Бак? Грубая сила, а потом можно говорить, что угодно. Ну что ж, полагаю в этом есть своя логика, но знаешь ли, Бак – мне это не нравится. Там, откуда я приехал, так дела не делаются.

– Да мне наплевать, как делаются такие вещи там, откуда вы приехали, мистер Умник. – Бак пренебрежительно сплюнул. – Дайте мне пройти!

– Так, – сказал Линкольн, по-прежнему не сходя с места, – ну что ж, я изложил свою точку зрения вполне ясно, и ты ответил, что обо всем этом думаешь, по-своему превосходно. И поскольку ты не слушаешь приводимых аргументов и полагаешься на право силы что ж, тогда мне придется оперировать твоими методами, не правда ли? Итак…

– Закройте пасть и отойдите, мистер! – зарычал Бак. – Я вас честно предупреждал!

– А теперь я предупреждаю тебя, Бак! – голос Линкольна вдруг стал неожиданно резким. – О, я думаю, что знаю тебя! Ты считаешь себя эдаким жестким парнем из Кентукки с дубленой кожей, в жилах которого течет кровь змеи, с повадками медведя-гризли, которому сам черт не брат? Ты убил больше негров, чем дизентерия, и даже твоя бабушка даст сто очков вперед любому белому мужчине из штата Теннесси? Ты громко говоришь и громко топаешь, делаешь все, что захочешь, и если какой-нибудь «проклятый законник» в приличном костюме встает у тебя на пути, ты можешь просто раздавить его, а? Ведь он не человек дела, не так ли? Не то, что ты, Бак – особенно, если у тебя за спиной целая банда! Да, сэр, конечно же, ты – человек дела!

Бак вытаращился на него, открыв от изумления рот и покраснев от гнева, но Линкольн продолжал все тем же твердым голосом.

– Так вот, Бак, и я также – человек дела. Более того – к сведению всех большеротых пожирателей бекона вроде тебя, перед тобой не кто-то там, а кто-то-тамер из Индианы, которому приходилось одним плевком сбивать с ног малых и посильнее тебя. [ХL*] Если сомневаешься в этом, давай, начинай! Тебе нужны эти люди, и ты собираешься их забрать? – Он жестом указал на Касси. – Ну, что ж, Бак, попытайся. Только попробуй!

Весь мир убедился в том, что Авраам Линкольн – великий оратор. Это случилось после его знаменитой речи в Геттисберге. [79]79
  19 ноября 1863 года в Геттисберге по поводу открытия большого солдатского кладбища Линкольн произнес свою самую знаменитую речь, текст которой был позднее высечен на пьедестале его памятника.


[Закрыть]Ну а я-то понял это гораздо раньше, когда он бросал одно слово за другим прямо в физиономию пышущему яростью бородатому негодяю с винтовкой. Я не мог видеть лица Линкольна, но я никогда не забуду его высокую нескладную фигуры в скверно подогнанном сюртуке, которая не размахивала руками, почем зря расточая эмоции, а наоборот, непоколебимой крутой скалой возвышалась посреди холла. Одному Богу известно, какие нервы нужно иметь, чтобы говорить вот так перед лицом шестерых вооруженных мужчин. Но когда я вспоминаю о том дне, то снова слышу жесткий, размеренный и скрипучий голос Линкольна, буквально ощущаю ту силу, что, должно быть, излучали его глаза, и не перестаю удивляться, как вообще у Бака хватило выдержки устоять перед Эйбом. Однако он выдержал всего примерно с полминуты, переводя взгляд с Касси на Линкольна и обратно. Дважды Бак пытался заговорить и дважды смолкал. Этот смелый и грубый парень с ружьем в руках был бы мне даже симпатичен, находись он на более безопасном расстоянии. Поскольку я сам задира и трус, то могу сказать, что Бак в конце концов поступил так, как и я бы сделал на его месте. Он жег Линкольна взглядом и тяжело дышал, но это уже был предел его возможностей. А затем сквозь приоткрытые двери послышался шум приближающихся голосов и стук торопливых шагов большого количества людей.

– Сомневаюсь, что это прибыли ополченцы из Кентукки, – усмехнулся Линкольн. – Тебе бы лучше убраться отсюда, Бак.

Тот замер, все еще колеблясь, затем с проклятием резко повернулся и двинулся к дверям. Там он вновь обернулся к нам, потемнев от ярости, и погрозил пальцем.

– Я еще вернусь! – прорычал он. – Не сомневайтесь, мистер, я вернусь, и со мной вернется Закон! Тогда мы еще посмотрим, черт побери! Я найду на вас управу!

Шаги охотников за рабами прогрохотали вниз по ступенькам, сопровождаемые проклятиями Бака и его друзей. Когда же двери закрылись, а выкрики, наконец, затихли, Линкольн повернулся и посмотрел на меня. Он был спокоен, лишь на лбу у него выступили маленькие капельки пота.

– Древние в своей мудрости глубоко изучили законы риторики, – проговорил он, – но я сомневаюсь, что им когда-нибудь приходилось встречаться с такими, как Бак Робинсон. Хотя, возможно, и приходилось. – Его губы растянулись в усмешке. – Он здоровый парень, и даже в чем-то симпатичный. Но полагаю, что даже сам Цицерон с большим удовольствием придушил бы его где-нибудь в тихом уголке. Возможно, даже с большим удовольствием, чем меня самого.

Линкольн одернул сюртук и похрустел пальцами.

– И что же теперь, мистер Комбер…?

XIII

Я много раз получал раны, и все они были чертовски болезненными, но даю вам слово, что пуля в задницу – это худшая из всех. К тому времени как местные косорукие мясники, которых лишь по недоразумению называли хирургами, наконец, вытащили пулю из моей филейной части, я совершенно ослаб. Восстановлению моих сил тем более не способствовало известие о том, что судья Пэйн и Линкольн пришли к выводу, что нас с Касси следует без промедления увезти из этого дома, на случай того, если Бак со своими приятелями надумают вернуться, прихватив с собой офицера полиции и стражников. При помощи двух человек, которые по мере сил пытались облегчить моему израненному заду это вынужденное путешествие, я смог проковылять еще с полмили и найти пристанище в доме, принадлежащем ярым аболиционистам, где и повалился на кровать лицом вниз.

Конечно, в ответ на вопросы, которыми меня засыпали, стоило лишь Баку убраться восвояси, я описал все наши приключения лишь в самых общих чертах. Судье не было особого дела ни до чего, за исключением событий последних нескольких часов, и он разразился фонтаном комплиментов в адрес моей решительности и выдержки, в то время как его супруга – та самая маленькая уродина – вместе с другими женщинами возилась с Касси, называя ее «бедняжечкой» и смазывая разными снадобьями ее порезы и синяки. Как я и предполагал, все они были отъявленные противники рабства, и можете мне поверить – пока чертов доктор ковырялся в моем многострадальном седалище, эти женщины на первом этаже хором распевали псалмы, вроде: «Теперь Израиль истину глаголет» под аккомпанемент фисгармонии. Таким образом они пытались отпраздновать наше, как его окрестил судья Пэйн, «счастливое избавление». При этом остальные присутствующие провозглашали «аминь!» и всячески выражали свою ненависть и презрение по отношению к этим негодяям-работорговцам, которые охотятся за несчастными невинными девочками с ружьями и собаками. Эти курицы наперебой кудахтали о «нашей бедняжечке, такой слабой и изможденной», а также об ее «несчастном истерзанном бедном теле». Видели бы вы, как эта красотка размахивает окровавленным ножом или раздевается перед толпой покупателей! – думал я. На мою же долю осталась лишь скромная толика благословений да соболезнований по поводу пострадавшей ягодицы, предательскую дырку в коей судья Пэйн гордо назвал «почетной раной, полученной в борьбе за свободу».

Линкольн стоял поодаль, молча наблюдая всю эту картину из-под своих кустистых бровей.

Но когда они перевели нас в другой дом и я, наконец, относительно удобно устроился в кровати, он вошел и очень вежливо попросил наших хозяев на минутку оставить нас наедине.

– Боюсь, что почтенным жителям Портсмута этим вечером придется обойтись без меня, – заметил он, – они могут посчитать мое присутствие в одном из общественных мест несколько неудобным. Ну, вообще-то одной удачной речи в день вполне достаточно.

Когда нас оставили вдвоем, Линкольн присел у моей постели, держа свой цилиндр на коленях.

– Ну а теперь, сэр, – сказал он, повернув ко мне свою величественную голову, – могу ли услышать из ваших уст некоторые детали? В последний раз в Вашингтоне я расстался с весьма респектабельным офицером флота, а этой ночью встретился с раненым беглецом, спасшимся из лап охотников за беглыми рабами, переправившись по льду через Огайо. Как вы понимаете, это – не простое любопытство. Я еще и один из законодателей этой страны [XLI*], один из тех, кто создает и защищает ее законы, некоторые из которых я сегодня решительно нарушил ради вас. Полагаю, я заслуживаю кое-каких уточнений. Прошу вас, начинайте, мистер Комбер!

Я так и сделал. Впрочем, лгать Линкольну не было особого смысла: у меня не хватило времени как следует подготовиться к этому разговору, а он видел все насквозь. Так что, начиная с Нового Орлеана, я рассказал ему всю правду – про Крикса, мою поездку с Рэндольфом, про все, что случилось на пароходе и потом у Мандевилей, невольничий фургон и Касси, Мемфис и наше последнее бегство. Конечно же, я сохранил в тайне некоторые пикантные детали и варварский поступок Мандевиля объяснил тем, что Омохундро случайно заехал с другими охотниками в Грейстоунз и опознал меня. Вот как они у себя на Юге поступают с теми, кто участвует в работе «Подземки». Линкольн внимательно слушал, не отводя своих пронзительных глаз от моего лица. После того как я закончил, он некоторое время просидел молча, над чем-то размышляя, а затем произнес:

– Ну, хорошо, – и после продолжительной паузы, – но это только история. – Снова пауза и: – Да, это всего лишь рассказ. – Он кашлянул: – Мне не приходилось слышать ничего столь же трогательного с тех пор, как я последний раз побывал в Либерал-клубе. Вы больше совсем ничего не хотите к этому добавить? Никаких деталей, которые вы, возможно, могли – гм – случайно упустить?

– Это все, сэр, – удивленно пробормотал я.

– Понимаю, понимаю. Я просто подумал было – ну, например, нечто вроде бегства на воздушном шаре из Арканзаса или, быть может, стычка с пиратами и аллигаторами в болотах Луизианы, знаете, как оно бывает…

Я возмутился – неужели он не верит мне?

– О, напротив, я не усомнился ни на минуту – в большей или меньшей степени, конечно. Нет, я верю вам, сэр, мое удивление лишь искренняя дань восхищения, которое я питаю к вам. В Америке, как и во многих других уголках мира, трудно поверить лишь полной правде. Меня поразило не то, что вы мне рассказали, а скорее то, о чем предпочли умолчать. Как бы там ни было, я не буду на вас давить, не хочу сбивать вас с пути истинного…

– Если вы сомневаетесь в моих словах, – сухо заметил я, – то можете расспросить эту девушку, Касси.

– Я уже это сделал, и ее рассказ подтверждает большую часть вашей истории. Замечательная женщина, должен вам сказать, у нее сильный характер. – Он вновь задумчиво похрустел пальцами: – И к тому же очень, очень красива. Вы заметили? Полагаю, сама царица Савская не могла бы выглядеть лучше – «черная, но миловидная», не так ли? Кроме того, могу добавить, что то, что вы рассказали о Рэндольфе, вполне совпадает с тем, что газеты писали о его бегстве с парохода…

– Его бегстве?

– О, да, конечно. Он вновь объявился недели две назад где-то в Вермонте и, полагаю, что сейчас уже в Канаде. Либеральные газетенки полны описанием его подвигов, – Линкольн улыбнулся, – я не думаю, что вы виноваты в отсутствии столь же полного описания вашего участия в этой эскападе. Там больше ни про кого нет ни полслова – все только о Джордже Рэндольфе. Но это вполне соответствует всему тому, что я о нем слышал. Он, должно быть, необычайный человек. Правда, он мог бы быть благодарным и вам – по крайней мере до определенной степени.

– Я в этом сомневаюсь, – буркнул я.

– Так ли это? Ну да ладно, полагаю, вы уже заметили, что хотя благодарность почти ничего не стоит, люди не торопятся выражать ее. Более того, иногда они даже готовы платить большие деньги только за то, чтобы этого не делать. Странно, конечно, зато так по-человечески. – Он помолчал с минуту: – Вы по-прежнему уверены, что вам больше нечего сообщить мне, мистер Комбер?

– Но о чем же, сэр? – пылко спросил я. – Я не могу вспомнить ничего такого…

– Ну, в этом я сомневаюсь, – усмехнулся он, – кое о чем, вы не забываете никогда. Но, знаете ли, о чем я думаю, мистер Комбер? Говоря прямо, как мужчина мужчине? Я вот смотрю на вас, дивный образчик молодого британца, с правильной речью, с великолепной осанкой и прекрасными бакенбардами – и все вспоминаю историю об одном благородном джентльмене с Юга, которую мне рассказали в Иллинойсе. Быть может, и вы слыхали ее?

Я ответил, что нет.

– Так вот что рассказывают об этом благородном джентльмене с Юга – он, дескать, такой честный, что не украдет даже реки у Миссисипи. Нет, не обижайтесь. Я уже говорил в Вашингтоне – я знаю о вас не более того, что мне позволяет знать мой опыт общения с людьми, который говорит мне, что вы – обманщик. Но опять-таки я не знаю этого наверняка! Вся проблема с людьми, такими, как вы и, возможно, как я, состоит в том, что никто никогда не выведет нас полностью на чистую воду. В этом и наше бремя – мы не несем соответствующей кары за наши проступки, что со временем все более затрудняет нам путь к избавлению от пороков. – Он споткнулся о складки ковра. – В любом случае, я – адвокат, а не судья! Не думаю также, что действительно хотел бы знать о вас абсолютно все. Мне достаточно, что сегодня вы переправили эту девушку через реку Огайо. Не знаю, почему и для чего или вследствие какого странного стечения обстоятельств. Мне достаточно того, что она здесь и ее больше не закуют в цепи.

Что ж, если это волновало его больше всего – я был только «за». Правда, его слова о том, что он подозревает во мне жулика, не могли меня не беспокоить. Похоже, было самое время попробовать немного его умаслить.

– Сэр, – торжественно провозгласил я, – все мои усилия, направленные на спасение этой несчастной девушки, все трудности побега, все отчаянные планы, к которым я был вынужден прибегнуть, рана, полученная при ее защите. Я сказал рана? Скорее, царапина. Все это не имело бы цены, если бы в трудную минуту не послужило на благо нашего общего великого дела. Все это, сэр, было деяниями, достойными настоящего христианского героя, и, если позволите, величия нашего духа.

Линкольн стоял, чуть склонив голову на бок и пристально глядя на меня.

– Наверное, я лишился рассудка, – наконец, сказал он, – представьте себе, я почти поверил в это, всего лишь на мгновение, – он издал неуверенный смешок, – и хотя сейчас все уже прошло, но я действительно поверил. Представляете, что я позволил себе сделать? Вы, сэр, на верном пути к тому, чтобы стать самым известным негрокрадом, о котором я когда-либо слышал. Арнольд Фицрой Прескотт, или как еще его там зовут, единственный в своем роде. Он также имеет отношение к двум убийствам, как это принято называть, хотя лично я сказал бы, что это самооборона, вполне оправданная с точки зрения морали. Но вот суд южан вряд ли согласится с этим. В глазах правосудия, вы, мистер Комбер – закоренелый преступник. А я, молодой конгрессмен от штата Иллинойс, столп общества, облеченный доверием законодатель и бывший член комиссии Соединенных Штатов, богобоязненный и уважаемый гражданин – обо всем этом написано в моем предвыборном бюллетене, и люди верят, а значит, все это должно быть правдой. В минуту душевной слабости, вызванной сочувствием к страданиям этой бедной девушки Кассии, я позволил себе, сэр, помогать вам и защищать вас. Бог знает, какое наказание предусмотрено в штате Огайо за укрывательство беглых рабов и помощь их похитителям, а также за оказание сопротивления охотникам за рабами и попыткам возмущения общественного спокойствия с применением силы, – но каковы бы все они ни были, могу вам сказать, я не тороплюсь ответить за это.

Он грустно покачал головой и начал беспокойно расхаживать по комнате, цепляясь за шторы и время от времени натыкаясь на мебель.

– Не подумайте, я не сожалею об этом. Я бы сделал это снова и снова, несмотря на закон! Хорошенькая штука для адвоката, а? Но есть нечто сильнее закона – и это связано с совестью, а совесть твердит, что со злом вроде рабства нужно бороться до тех пор, пока этот дракон не будет убит. Полагаю, что я не останусь в стороне от этой борьбы, – он остановился, нахмурившись. – А еще – если и есть нечто, раздражающее меня по-настоящему, так это здоровенный петушок с холмов Кентукки, с разинутым клювом, огромным брюхом, свисающим через пояс его штанов, и выражением «Только тронь меня и посмотришь, что будет» в глазах. Да, сэр, именно такие вот широкоплечие смельчаки вроде нашего приятеля Бака Робинсона возбуждают во мне все мои худшие качества. Полагаю, мы больше о нем не услышим, но если даже и придется, то судья Пэйн – достаточно влиятельный человек, а миссис Пэйн не менее влиятельная женщина, правда в несколько иных кругах. Надеюсь, к тому времени наш достойный судья уже настолько придет в себя, что сможет выбраться из-под одеяла и вновь принять вид, приличествующий его высокому достоинству. Так что, полагаю, лично мне опасаться особенно нечего. В любом случае, я смогу за себя постоять и бессонница из-за этого мне не грозит. Но вам, мистер Комбер, лучше бы оказаться как можно дальше от этого места и чем быстрее, тем лучше.

Вот теперь Линкольн говорил действительно важные вещи. Я аж закрутился от нетерпения сообщить ему о моем горячем согласии, так что моя рана отозвалась пронзительной болью.

– Действительно, сэр, – ответил я, – чем скорее достигну Англии…

– Я пока не думал о том, чтобы вы оказались так далеко. Понимаю, что вам не терпится добраться домой – из-за этого, судя по вашим словам, вы и улизнули из Нового Орлеана. Жаль, что вы позволили себе… гм… задержаться по дороге. Но поскольку уж все так вышло и повлекло нарушение федеральных законов, то дело несколько усложняется. Как по мне, так можете ехать домой хоть завтра, но сделать это будет непросто. Вот путь, который я вижу: вы нужны моей стране и моему правительству. Они все еще ожидают вас в Новом Орлеане, чтобы получить ваши свидетельства против команды этого судна – «Бэллиол Колледжа», кажется? Насколько я понимаю, ваши показания могут отправить этих джентльменов туда, где им и надлежит быть…

– Но, мистер Линкольн, против них достаточно свидетельств и без меня, – вскричал я, снова обливаясь холодным потом.

– Возможно, но небольшой излишек доказательств также не повредит, если они будут направлены против них. В конце концов, именно для этого вы и плыли вместе с ними, скрывались и рисковали как тайный агент, не так ли? – он усмехнулся, глядя на меня сверху вниз. – Чтобы занести их имена в черный список, чтобы нанести очередной удар работорговле, а?

– О, конечно же, можете быть уверены в этом, но… э-э…

– Возможно, теперь вы не захотите вернуться в Новый Орлеан, поскольку полагаете, что это может быть небезопасно для вас после… недавних событий?

– Точно! Вы абсолютно правы, сэр…

– Не беспокойтесь об этом, – сказал он, – никто не собирается связывать достопочтенного лейтенанта Королевского флота Комбера со всеми этими происшествиями в верхнем течении Миссисипи и на Огайо. Это все проделки некоего негодяя по имени Арнольд Фиц-Прескотт или Прескотт Фиц-Арнольд или как там его еще зовут. И если кто-либо попытается установить эту связь, то смею заверить: у нас хватит влияния, чтобы защитить вас от каких бы то ни было неприятностей, в федеральном правительстве найдется немало влиятельных персон, способных позаботиться об этом. В том случае, конечно, если вы выполните свой долг перед этим самым правительством, а заодно и перед своим собственным.

Клянусь Святым Георгом, положение становилось отчаянным. Мне нужно было как-нибудь отговорить его от этого, не возбуждая подозрений, больших, чем он и без того против меня имел.

– Даже если оно и так, мистер Линкольн, уверен, что будет лучше, если смогу проследовать прямо в Англию. Судебный процесс против «Бэллиол Колледжа» наверняка может успешно пройти и без моей помощи.

– Конечно, но осмелюсь заметить, что это теперь не главное. Понимаете, возникла деликатная ситуация. Смотрите: этой ночью я встал на вашу сторону и на сторону этой девушки. Я помог вам обоим нарушить законы моей страны и нарушил их сам – в том исключительном случае, который, как я полагаю, послужит истинным интересам моей страны.

Даже если что-то из этого и выйдет на свет, а я молю Господа нашего, чтобы ничего подобного не случилось, в нашем федеральном правительстве найдется достаточно чувств, направленных против рабства, чтобы прикрыть глаза на это дело и больше о нем не говорить.

Но они и не подумают закрыть на это глаза, если я, конгрессмен, помогу свидетелю важного процесса избежать выполнения своего долга. Вот почему я просто вынужден отправить вас обратно в Новый Орлеан. Поверьте, вам там нечего будет бояться: вы только скажете свое свидетельское слово и сразу же двинетесь домой, настолько быстро, насколько мое влияние и влияние моих благодарных друзей позволят вам это сделать.

«Ага, и дождаться, чтобы эти мерзавцы с „Бэллиол Колледжа“ опознали меня как Флэшмена, их приятеля-работорговца», подумал я. Посмотрим, кто после этого захочет за меня заступиться. Я предпринял последнюю попытку.

– Мистер Линкольн, – сказал я, – поверьте, ничто не доставило бы мне большего удовольствия, чем выполнить вашу просьбу…

– Отлично, – улыбнулся он, – потому что именно это вам и придется сделать. – Он насмешливо взглянул на меня. – Почему же вы так неохотно относитесь к моему предложению вернуться в Новый Орлеан? Мне начинает казаться, что вас там ожидает одураченный муж одной из ваших дам или нечто в том же духе. Если это так, то пошлите его к черту. Осмелюсь предположить, раньше вам уже приходилось делать это.

Был только один человек во всей Америке, которого мне сейчас искренне хотелось послать ко всем чертям. Меня бросало то в жар, то в холод, и я беспомощно лежал, закусив губу. Мне чертовски не везло на собеседников – действительно, многим ли удавалось подобрать достаточно сильные аргументы в дискуссиях с такими выдающимися людьми, как Линкольн и Бисмарк? Но он крепко прижал меня, и мне больше нечего было сказать. Да и что я, ко всем чертям, еще мог придумать, когда на меня так смотрели его черные насмешливые глаза?

– Но я сомневаюсь, что эта проблема столь же проста, как встреча с мужем-рогоносцем, – продолжал Линкольн, – однако вы не посчитали нужным поделиться этим со мной, а я решил не давить на вас. Я так много сделал для вас, для спасения Рэндольфа и Касси, а вы, в свою очередь, весьма обяжете меня своим возвращением в Новый Орлеан. – Он стоял у кровати, и хитрая улыбка блуждала на его губах. – Ну же, мистер Комбер, в конце концов это не так уж и много – и не забудьте, что все это ради дела, столь дорогого вашему сердцу.

На это мне нечего было возразить, и я постарался скрыть отчаяние, звучавшее в моем голосе, когда, наконец, согласился.

– Тогда все решено, – довольно сказал он, – вы снова можете двинуться на юг, но по более безопасному пути – через восточные штаты. Я поговорю с судьей Пэйном и, надеюсь, он намекнет губернатору Беббу. Мы сделаем так, что маршал Соединенных Штатов [80]80
  Маршал – судебный чиновник в США, выполняющий роль помощника шерифа.


[Закрыть]будет сопровождать вас. Таким образом вы будете в полной безопасности и избежите риска вновь потеряться. – Он просто издевался надо мной, этот долговязый мужлан – могу поклясться, что он наслаждался этой ситуацией: – Неприятности просто липнут к вам, так что вы вряд ли благополучно доберетесь в одиночку.

Линкольн поговорил со мной еще немного, затем взял свою шляпу, пожал мне руку и двинулся к дверям.

– Удачи вам в Новом Орлеане, мистер Комбер, или как там вас на самом деле зовут. На тот невероятный случай, если мы когда-нибудь еще встретимся с вами, попробуйте-ка разобраться и объяснить мне, что значит верповать судно, а? – Он натянул перчатки. – И Господь благословит вас за все, что вы сделали для этой девушки.

Было некоторым утешением думать, что мне удалось хоть немного, но все-таки обмануть Линкольна, – он предположил, что во мне есть хоть искра порядочности. Так что я уже совсем было собрался ответить ему несколькими фразами о невинной душе, освобожденной из оков, но Линкольн прервал меня нетерпеливым жестом и взялся за дверную ручку.

– Приберегите все это для ангелов на небесах, – сказал он, – у меня такое чувство, что нечто подобное вам там понадобится.

С этим он вышел, и я больше не встречался с ним до той роковой ночи пятнадцать лет спустя, когда, уже будучи президентом Соединенных Штатов, он подкупил меня и втянул в дело, чуть не похоронившее мою военную репутацию (значившую в то время уже немало) и заставил рисковать своей шеей (значившей для меня неизмеримо больше) – и все ради того только, чтобы избавить Америку (не значившую ничего, во всяком случае для меня) от опасности. Но это – уже совсем другая история.

Ту ночь в Портсмуте после отъезда Линкольна я провел в яростном оцепенении. После всех усилий, потраченных на борьбу и бегство, несмотря на всю мою изобретательность, меня теперь снова отвезут в Новый Орлеан – прямо в тюремную камеру, если не куда-либо похуже. Бегать с кое-как заштопанным мягким местом я пока не мог, а приставленный маршал следил, чтобы я в целости и сохранности попал прямо в когти американского флота. Клянусь Святым Георгом, я был отчаянно зол и готов свернуть Линкольну его длинную шею. Подумать только, после всего того, что я сделал для столь обожаемого им аболиционизма, хотя и помимо моей воли и совсем из иных побуждений, ему бы следовало отпустить меня на все четыре стороны, да еще выдать фунт-другой на новые башмаки. Но все политики одинаковы, и никому из них никогда нельзя верить, потому что все они не только мошенники, но еще и более непостоянны, чем женщины. Эгоистичные животные – и все тут.

Но, по крайней мере, я все еще был жив и просто переполнен дерзостью и греховными желаниями, в то время как мог запросто умереть или стонать в цепях где-нибудь на плантации в Алабаме, а может быть, гнить на дне Миссисипи или Огайо. А в будущем, каким бы ужасным оно ни представлялось, мне оставалось только ждать и внимательно смотреть по сторонам, чтобы не упустить свой шанс, если он, конечно, представится.

На следующий день мне даже разрешили вставать с постели, и я чинно сидел на краешке стула, свесив раненую ягодицу. На меня приходили посмотреть самые разные люди – все как один аболиционисты. Мужчины жаждали пожать герою руку, а пожилые леди – даже поцеловать его изборожденное нелегкими думами чело. Все они приходили украдкой, ибо как и население всех городков в округе, жители Портсмута делились на аболиционистов и сторонников рабства, так что место моего нахождения было известно лишь горстке избранных. Они приносили мне имбирные пряники и наилучшие пожелания, а один гость даже назвал меня святым. При других обстоятельствах все это меня бы только забавляло, но теперь надо мной нависала мрачная перспектива возвращения в Новый Орлеан.