Текст книги "Флэш без козырей"

Автор книги: Джордж Фрейзер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)

VI

Мне не очень нравятся американцы. Они слишком явно демонстрируют свое презрение к англичанам и утверждают, что ничем не уступают нам, но, как я обнаружил, в глубине души с подобострастием относятся к аристократии, так что если вести себя хладнокровно и не слишком высокомерно, то можно произвести на них сильное впечатление. Конечно, я не лорд, но когда захочу, то могу им казаться. Рецепт прост – спокойный, безукоризненно вежливый джентльмен с капелькой нормандской крови – и они становятся совсем ручными, более того, еще и хвастают перед друзьями из Филадельфии своим знакомством с человеком, который вхож к королеве Виктории и при этом остается своим в доску парнем, которого можно запросто хлопнуть по плечу.

Когда янки поднялись на палубу «Бэллиол Колледжа», пышущие злостью и огнем служебного рвения, я подождал, когда нас согнали на бак, и не проронил ни слова до тех пор, пока юный лейтенант, командовавший ими, не приказал загнать нас под палубу. Они начали было запихивать нас в кубрик и при этом не особо церемонились, тогда я уверенно выступил вперед и заявил лейтенанту, очень быстро и твердо, что хочу видеть его капитана по очень важному делу.

Он уткнул в меня свой американский нос и отрезал:

– Черт бы побрал вашу наглость. Вы еще вдоволь наговоритесь в Новом Орлеане, но это вам не поможет. А теперь – марш вниз!

Я холодно взглянул на него.

– Поверьте мне, сэр, – произнес я самым аристократическим из моих голосов, – я говорю это из лучших побуждений. Пожалуйста, не совершайте ошибки. – Тут я небрежно кивнул головой в сторону остальных матросов «Бэллиол Колледжа», которых сгоняли в люк. – Эти люди не должны знать об этом, – сказал я спокойно, – но я – офицер Королевского флота и должен безотлагательно встретиться с вашим командиром.

Лейтенант уставился на меня, но сообразил довольно быстро. Он дождался, пока последний матрос скрылся под палубой, и затем потребовал объяснений. Я сказал ему, что я – лейтенант Комбер из флота Ее Величества и выполняю особое задание Адмиралтейского совета, что, как я заверил его, смогу легко доказать. Он согласился, но пока один из его людей сходил за вещами в мою каюту, я оставался под охраной, а сам лейтенант внимательно наблюдал за мной. Но ему было о чем подумать и кроме этого – Спринг, раненный в спину и потерявший сознание, был снесен вниз, миссис Спринг оставалась под стражей в своей каюте. Кроме того, на палубе валялось еще три тела, включая и Салливана. Луни, который продолжал блажить, загнали под палубу вместе с остальными; повсюду валялись обломки, залитые кровью, а с дюжину плачущих черномазых девчонок жались у борта. Я обратил на них внимание лейтенанта, говоря:

– Позаботьтесь об этих несчастных. Они не должны больше страдать – после того, что им уже пришлось перенести. Бедняжки, сегодня им довелось пройти сквозь настоящий ад.

Я оставил его в растерянности и позволил препроводить себя на борт военного корабля Соединенных Штатов «Корморан» под эскортом «кожаных затылков». [56]56
  Прозвище американских морских пехотинцев.


[Закрыть]Дальше все пошло как по маслу, как я и предполагал. Капитан Абрахам Фэйрбразер, очень живой молодой джентльмен, сначала не поверил ни одному моему слову, но когда я подпорол свой пояс и положил бумаги Комбера прямо перед его выпученными глазами, он не знал, что и делать. Все это произвело чертовски сильное впечатление – мои манеры и официальный тон, так что бедняга заглотил наживку, как голодная рыба. А почему бы и нет? Дело было сделано.

Конечно же, мне пришлось рассказать ему ужасную историю, но такого рода вещи никогда не составляли для меня особого труда, и, за исключением того, что сам я не был Комбером, все было почти чистой правдой, – это всегда помогает лгать с большей легкостью. Капитан покачал своей честной, юной головой в изумлении и поклялся, что эта история превосходит все, что ему приходилось слышать когда-либо ранее. Как мне стало ясно, он пылал ненавистью по отношению к работорговцам, и это, естественно, заставило его восхищаться мной. Капитан столь энергично жал мне руку, что казалось, он мне ее оторвет.

– Это честь для меня приветствовать вас на борту, сэр, – с важностью произнес он. – Я и понятия не имел, что такие… такие люди, как вы, сэр, занимаются этим делом. Клянусь Святым Георгом, это замечательно! Поздравляю вас, сэр!

И, вы не поверите – он отдал мне честь!

Ну, вы знаете, что в таких ситуациях я чувствую себя как рыба в воде. Скромный и мужественный – таков Флэши, когда ему делают комплименты, с легким намеком на то, что все мои мысли витают вокруг куда более серьезных материй. Все это было правдой, так как я знал, что пока преодолел только первый рубеж и нужно было действовать крайне осторожно. Но капитан Фэйрбразер был сама предупредительность: чем бы он мог быть мне полезным? Полагаю, я произвел на него впечатление, заявив, что всю работорговлю ожидает смертельный удар, стоит мне только представить свой рапорт британскому и американскому правительствам, так что янки спешил помочь этому.

Вы, должно быть, замечали, что доведись вам лишь однажды преодолеть недоверие со стороны человека, как он начинает верить в самые невероятные ваши выдумки? Так было с Луни, теперь же то же самое случилось и с Фэйрбразером. Он просто превратился в саму доверчивость – мне оставалось только сидеть и не мешать ему. Прежде всего, меня нужно было как можно быстрее доставить в Вашингтон, ибо шишки в правительстве буквально сгорают от желания побыстрее увидеть меня (лично я в этом сомневался, но держал свои сомнения при себе). Сам Фэйрбразер может доставить меня на своем бриге в Балтимор, в то время как призовая команда [57]57
  Призовая команда (партия) – выделенная из экипажа военного корабля группа моряков, размещенная на захваченном.


[Закрыть]со шлюпа отведет «Бэллиол Колледж» в Новый Орлеан – «а там (как мрачно заметил мистер Фэйрбразер) преступники понесут заслуженное наказание за работорговлю, пиратство и покушение на убийство». Конечно же, я смогу выступить в качестве свидетеля, но это может подождать до тех пор, пока в Вашингтоне не ознакомятся с результатами моей миссии. С Вашингтоном, как я предполагал, могли возникнуть проблемы – тамошних скептиков будет не так просто убедить, как капитана Фэйрбразера, который был настоящим северянином – борцом за права негров и априори моим пылким сторонником.

Он был одним из тех порывистых, открытых парней, каждая мысль которого отражалась на его свежем, честном лице. Арнольд бы просто влюбился в него, а молодой Чард был бы счастлив заполучить его к себе в день сражения при Роркс-Дрифт. [58]58
  Роркс-Дрифт – английская миссия в Южной Африке, при которой 22–23 января 1879 г. произошло одно из самых ожесточенных сражений англо-зулусской войны. Английским отрядом, оборонявшим миссию, командовал лейтенант Джон Чард.


[Закрыть]Он был глуп, как летучая мышь, а именно такой человек и был мне сейчас нужен.

Я убедил его, что ни одна живая душа с «Бэллиол Колледжа» не должна знать, кто я на самом деле, и намекнул, что моя опасная секретная миссия еще не закончена и может быть сорвана, если только мое инкогнито будет раскрыто. (И это было правдой.) Он полностью согласился со мной, но заметил, что было бы здорово захватить с собой в Вашингтон несколько освобожденных рабов для вящего эффекта. «Наглядное доказательство, сэр, ваших благородных и героических свершений в великом крестовом походе против этого подлого дела». Я не возражал, так что с полдюжины желтых девчонок и леди Каролина Лэмб были перевезены к нам на борт и размещены где-то во внутренних помещениях брига. Фэйрбразера очень удивило присутствие на борту «Бэллиола» миссис Спринг. Ее поймали в тот момент, когда она выбрасывала бумаги и счета своего мужа из окна каюты, так что большинство важных улик было утрачено (это, я думаю, и без того было ясно). К тому же она – женщина…

– Мой совет – везите ее в Новый Орлеан, – предложил я, – на море еще не видали таких дьявольских созданий, как она и ее супруг-изувер. Кстати, как он себя чувствует?

– Он в коме, – ответил Фэйрбразер. – Кто-то из его же собственных пиратов выстрелил ему в спину, сэр. Вот что они за твари! Осмелюсь предположить, он все-таки выживет, но это не имеет особого значения, так как палач в Новом Орлеане наверняка вздернет его на виселице.

О, это удовольствие праведников, когда оно проистекает от благочестивой жестокости, я по сравнению с ними – невинное дитя. Его следующее замечание также меня не удивило:

– Но полагаю, мистер Комбер – простите, что осмеливаюсь давать вам совет в этом деле, – вы, очевидно, хотели бы первым делом уединиться, чтобы вознести свою благодарность всемилостивому нашему Отцу Небесному за свое счастливое избавление от всех опасностей и горестных испытаний, сквозь которые вам довелось пройти. Прошу извинить меня, сэр.

Первым делом мне хотелось бы получить порядочную порцию бренди и плотно поесть, но я ответил капитану с понимающей улыбкой.

– Должен прямо сказать вам, сэр, что в своем сердце я навсегда сохраню благодарность вам – и не только за себя лично, но и за всех тех несчастных, которым ваша доблестная атака принесла свободу и избавление. Действительно, – грустно заметил я, – на протяжении последних нескольких месяцев я почти непрестанно молился об этом.

Капитан вновь порывисто пожал мне руку и, по-моему, даже прослезился, но, затем – хвала Всевышнему! – наконец вспомнил, что у меня есть еще и желудок, и приказал принести мне еды и что-нибудь из спиртного, а сам вышел, сказав, что ему нужно заняться какими-то делами – «сплеснить нактоуз» [59]59
  Флэшмен действительно слабо разбирается в морском деле. «Сплеснить» употребляется в смысле «соединить», «сплести» (например, трос, фал и другие снасти). Нактоуз – приспособление, в котором на судне устанавливается магнитный компас.


[Закрыть]или еще что-то в том же духе, я так и не понял, что именно.

Ну, ладно, подумал я, все пока идет хорошо, но слишком долго так продолжаться не может. Чем скорее мне удастся улизнуть куда подальше, тем лучше, ведь пока команда «Бэллиол Колледжа» будет жива и к тому же в непосредственной близости, всегда сохранится риск, что меня кто-нибудь выдаст. Мне не хотелось также попасть в поле зрения британского посольства в Вашингтоне, поскольку там могли узнать меня или, хуже того, кто-нибудь знал в лицо Комбера. Но пока наш бриг шел к северо-востоку, а «Бэллиол Колледж» под охраной шлюпа следовал на север, в Новый Орлеан, для старины Гарри все складывалось отлично, рассуждал я. Но поскольку я изображал военного моряка, а Фэйрбразер и его офицеры действительно ими были, мне нужно было следить за своим языком.

Пока это мне удавалось – я изображал сдержанного бритта и при малейшей возможности переводил разговор на Индию, о которой они мало что знали. Конечно, мне приходилось говорить и о работорговле, и однажды я чуть не начал было описывать нашу встречу с британским шлюпом у побережья Дагомеи, но вовремя сдержался. Наверное, мне пришлось бы легче, если бы я имел дело с британскими моряками, но американские «синие куртки» чер…ски серьезные парни и интересуются всякими идиотскими линями и блоками гораздо больше, чем более интересными темами вроде выпивки, женщин и наличных. Но я был очень благочестив и педантичен во время наших бесед, и полагаю, они уважали меня за это.

Тем не менее, как я понял, человеческое не было чуждым даже для такого достойного толкователя Библии, как Фэйрбразер. На второй день я совершил великое дело – навестил освобожденных рабынь, проявив о них отцовскую заботу. Я бы, конечно, предпочел позаботиться о них более по-мужски, но под пристальным взглядом этих проклятых янки не посмел даже никого ущипнуть за попку. Леди Каролина Лэмб также была здесь и преданно смотрела на меня, но я лишь потрепал ее по голове и посоветовал быть хорошей девочкой. Что она при этом себе вообразила, я могу только догадываться, но вечером, когда я уже собирался устраиваться в каюте, отведенной мне на корме, в дверь постучали. Это был Фэйрбразер, пребывающий в некоторой растерянности.

– Мистер Комбер, – сказал он, – одна из этих черных женщин в моей каюте!

– Неужели? – воскликнул я, изображая искреннее удивление.

– Б-же мой, мистер Комбер! – возопил он. – Она сейчас и… абсолютно голая!

Теперь я понял. Вспомнив о своем обучении на «Бэллиол Колледже», леди Каролина Лэмб отправилась на корму и попала в каюту Фэйрбразера, которая находилась в том самом месте, что и моя на работорговце. А наш капитан, будучи слишком нежно воспитанным дураком, теперь оказался в пикантной ситуации. Он, наверное, в жизни своей еще не видел голую женщину.

– Что же мне делать? – причитал он. – Что ей нужно? Я попытался с ней заговорить – она такая большая и вся абсолютно черная, но она почти не понимает по-английски и все еще там. Она стоит на коленях у моей койки, сэр!

– Вы пробовали молиться вместе с ней? – поинтересовался я.

– Он выпучил на меня глаза:

– Молиться? Ну, я… я не знаю. Она выглядит так, как будто… – он замолк и густо покраснел. – Б-же мой! Вы полагаете, что капитан работорговца использовал ее… как женщину?

Человеческие существа не перестают меня удивлять. Он был здоровым парнем, в возрасте, который позволял ему голосовать и быть избранным, командовать сотней и боевым кораблем, которым он вертел, как хотел, не хуже молодого Нельсона. Не сомневаюсь, что наш капитан был отважен, как бык, – и вот сейчас дрожал, как веер в руках девушки на первом балу, только из-за того, что миловидная шлюшка нагрянула к нему в каюту. Конечно, это все плоды воспитания, принятого в Новой Англии; даже юные годы, проведенные на флотской службе, не вытравили из Фэйрбразера всех этих проповедей.

– Вы полагаете, что она была… развращена? – пробормотал он сдавленным голосом.

– Боюсь, что более чем вероятно, капитан Фэйрбразер, – вздохнул я, – глубина порочности этих работорговцев неизмерима. Эту несчастную молодую женщину могли также принуждать к сожительству.

Он оцепенел.

– Чудовищно… ужасно. Но что мне теперь делать?

– Я, право, затрудняюсь с советом, – кротко заметил я. – Я впервые сталкиваюсь с подобной ситуацией. Может, вы прикажете ей уйти в отведенное ей помещение?

– Да-да, конечно, я должен это сделать, – он помялся, потирая подбородок. – Страшно подумать, что такое юное создание уже столь испорчено… в этом смысле.

– Мы должны сделать для них все, что можно, – сказал я.

– Конечно, конечно, – он нервно кашлянул, – я должен извиниться, мистер Комбер, за то, что побеспокоил вас… Я был поражен и… немного растерялся… да. Как бы там ни было, я поступлю согласно вашему совету. Еще раз извините меня, сэр. Благодарю вас… э-э, спокойной ночи.

Он доблестно улизнул в свою каюту, сей славный, благочестивый парень, и я напрасно ждал еще некоторое время, что дверь его каюты снова откроется. Правда, я этого и не предполагал. На следующий день капитан избегал смотреть мне в глаза и краснел всякий раз, как только разговор заходил о рабах. Возможно, он так краснеет и до сих пор, но я сомневаюсь, чтобы муки его совести были столь сильны, чтобы заставить его пожалеть об утрате своей невинности.

Мы быстро пришли в Балтимор, еще один порт на другом конце негостеприимного Чесапикского залива, и отсюда, после того как Фэйрбразер обо всем доложил своему коммодору, особо подчеркнув важность моей миссии, нас отвезли на поезде в Вашингтон, до которого было порядка сорока миль. До сих пор меня принимали очень хорошо, но все же я искал возможность побыстрее смыться, хотя абсолютно не представлял себе, что я буду делать потом, в этой странной стране, без каких-либо средств к существованию и поддержки. Я понимал, что чем дольше я буду играть избранную роль, тем больше вероятность того, что меня разоблачат, но что было делать? Фэйрбразер, получивший от своего коммодора отпуск, чтобы лично сопровождать меня в столицу, пристал ко мне как пиявка – похоже, он был не против разделить со мной славу. Так что мне оставалось лишь ожидать дальнейшего развития событий. В самом худшем случае, размышлял я, мне удастся что-нибудь придумать, а пока будем смотреть прямо в лицо грядущему, с бравым и невозмутимым видом.

Вашингтон – странное местечко. Видите ли, джонатаны [60]60
  Прозвище американцев.


[Закрыть]планировали его с видами на будущее, надеясь превратить свою столицу в прекраснейший город мира, но даже тогда, в 1848-м, на каждом шагу были видны следы обширного строительства, так что в лесах стоял едва не весь центр города, а обочины подходящих к нему дорог, с закисшей грязью после осенних дождей, были усеяны отличными, хоть и недостроенными домами. Я видел этот город и позже, во время Гражданской войны, но так никогда и не смог его полюбить – летом тут можно изойти потом не хуже чем в Калькутте или Мадрасе, и при этом люди одеваются так, будто находятся в Нью-Йорке или Лондоне. В здешнем воздухе постоянно витала лихорадка, и я всегда удивлялся, почему только Джордж Вашингтон вообще выбрал это место? Но таковы же и все богатые англичане из колоний – никогда хорошенько не подумают, чтобы другому человеку было удобно.

Однако грязь там, духота или нет, но, как мне стало понятно, тамошние власти были чер…ски сообразительными. Фэйрбразер доставил меня в министерство военно-морского флота, где адмирал с седыми бакенбардами выслушал мою историю, разражаясь про…ятьями на каждом повороте сюжета. Затем меня привели в отдел, очень напоминавший Торговый совет, где несколько гражданских с каменными лицами взяли меня в оборот, так что пришлось рассказывать все сначала. Сперва казалось, что они вообще не знают, что со мной делать или как именно им следует поступить, но, наконец, один из них, маленький толстенький человечек по имени Моултри, прямо спросил меня, какой вклад я могу внести в борьбу с работорговлей помимо свидетельств против команды «Бэллиол Колледжа». Другими словами, что такого примечательного было в моей скромной персоне, что из-за меня вообще побеспокоили Вашингтон? Где же эти важные сообщения, о которых столько говорил капитан Фэйрбразер?

Поскольку судьбоносных рапортов не существовало, их нужно было создать. Я объяснил, что мною собрано огромное количество подробностей не только о самих работорговцах, но и о тех, кто стоит за их спиной в Америке и Англии, снабжает их деньгами и судами, а также проводит их проклятые сделки под прикрытием легальной коммерции. Все это, продолжал я, может быть изложено мною на бумаге, как только к тому представится возможность, в соответствии с документами, которые мне удалось достать, а пока я могу дать ценные устные свидетельские показания. Я представил один рапорт по данным надежного агента в Уида и еще один – по сообщениям другого моего агента в Роатане, но вот имена своих агентов я могу сообщить только моему начальству в Лондоне. Третий рапорт я напишу в самом скором времени, как только закончу с другими делами – тут следовала грустная улыбка и намек на то, что в последнее время я был жутко занят.

– Да-да, сэр, – ответил он, – все это превосходно в своем роде. Благоразумная скромность, с которой вы упоминаете об источниках ваших предыдущих сообщений, весьма похвальна. Но из сказанного вами следует, что вы располагаете информацией, чрезвычайно ценной для правительства Соединенных Штатов, информацией, которую министры Ее Величества обязательно передадут нам. Вы говорите, что знаете имена американцев, которые стоят за работорговлей, или тех, кто по крайней мере вовлечен в этот бизнес и получает деньги от подобных операций. Теперь, сэр, мы подошли к самому главному – мы должны узнать имена этих людей. Кто они?

Я глубоко вздохнул и постарался произвести впечатление человека, терзаемого внутренней борьбой. Мой собеседник и два его коллеги-инквизитора ожидали моего ответа, а секретарь сидел в боевой готовности все записывать.

– Мистер Моултри, – наконец проговорил я, – я не могу вам это сказать. Позвольте объясниться. – Я с торжественным видом переждал взрыв его ответных реплик. – У меня есть много имен, как в моей памяти, так и в моих записях. Мне немногое известно о публичной жизни Соединенных Штатов, сэр, но даже я понял, что некоторые из этих имен – отнюдь не малозначимые. Если я назову их вам сейчас, это будет не что иное, как простой перечень имен. Разве не так? Основная масса улик, которые могли бы, нет, которые обязательно приведут к доказательству их причастности к незаконной перевозке этих несчастных чернокожих, сейчас все еще находится на пути в Англию – по крайней мере я надеюсь на это. Предположим, они будут переданы вам и смогут быть использованы для организации судебных процессов против этих людей. Но если я сообщу вам эти имена сейчас, – я стукнул пальцем по столу, – вы ничего не сможете сделать и вынуждены будете ожидать, пока соберут все необходимые доказательства. И хотя я абсолютно верю в вашу сдержанность, джентльмены – было бы дерзостью сомневаться в этом, – мы-то с вами знаем, как однажды сказанное слово быстро обретает крылья. Преждевременная утечка информации может послужить прямым предостережением, и некоторые из этих птичек могут ускользнуть из сети. И поверьте мне, джентльмены, – я скрипнул зубами и заставил слезы выступить на глазах, – поверьте мне, я не для того прошел сквозь ад рейсов в Дагомею, видел все страдания этих бедных черных созданий в Срединном проливе и рисковал своей жизнью, не для того, чтобы эти палачи избегли заслуженной кары!

Да, это был неплохой спектакль и он несколько сбил их с толку. Моултри выглядел чер…ски озабоченным, а два его сотоварища имели встревоженное выражение лиц, как у людей, которые видят и слышат то, чего не в состоянии понять. Наконец Моултри произнес:

– Да… я понимаю. Несомненно, вы, сэр… имеете в виду последствия всего этого, и важность некоторых из тех, что могут быть привлечены? Вы полагаете, что… когда все станет известным… может произойти э-э… политический скандал?

Я одарил его грустной улыбкой:

– Я могу наглядно показать это, сэр, заверив вас, что среди британцев, которые, как я знаю, замешаны в это дело – и чью вину можно доказать – находятся два пэра нашего королевства и один вельможа, чье имя до последнего времени можно было встретить в перечне министров Ее Величества. Полагаю, сэр, что американские имена включают людей, занимающих сопоставимое положение в обществе. Прибыли от работорговли столь безмерно велики, что могут поколебать самые верхи. Судите сами, стоит ли ожидать скандала.

Он вытаращился на меня:

– Мистер Комбер, то, что вы знаете, делает вас весьма опасным молодым человеком.

– То есть, – продолжил я, проницательно улыбаясь, – вы хотите сказать – молодым человеком, который находится в большой опасности? Но я привык к риску, сэр. Это – моя работа.

К тому времени я и сам так поверил в то, о чем говорил, что уже не удивлялся тому, как они это проглотили. Однако поскольку они все же были янки и не были дураками, то заставили снова рассказать всю историю шаг за шагом – от Ла-Манша до Уида, про деревушку Гезо, наше бегство, плавание на запад и все прочее – в надежде, что я невольно хоть немного проговорюсь, но поскольку я этого не сделал, то они только даром потратили свое время. В конце концов Моултри и его коллеги посовещались, пока я дал немного отдыха своему языку, и торжественно объявили, что обсудят сложившуюся ситуацию с британским послом, а я между тем должен быть готов отправиться в Новый Орлеан, чтобы свидетельствовать на процессе против экипажа «Бэллиол Колледжа».

Меня такая перспектива вовсе не обрадовала, но опять-таки пока поделать с этим ничего было нельзя. Так что я поклонился и позже в тот же день был приглашен в резиденцию английского посла, старого и сухого, как палка, но с голосом, приятно отличающимся от лающего выговора этих янки. Я опасался, что он сам или кто-нибудь из его людей (один шанс на тысячу, но все же он существовал) были когда-то знакомы с настоящим Комбером, но все прошло гладко. Я рассказал свою историю уже в четвертый раз, а вечером – поскольку посол пригласил меня к себе на обед – снова повторил ее уже перед его гостями. И, готов поклясться, ни разу не сбился, но за столом сидел один человечек с таким же нюхом на лжецов, которым обладаю и я сам. Я так и не смог понять, когда и почему он заподозрил меня, но это все же произошло и доставило мне один из самых неприятных моментов в жизни.

За обедом было около дюжины гостей, и я даже не заметил его поначалу. Пока леди не вышли из комнаты, а Чартерфилд, наш хозяин, попросил меня развлечь джентльменов рассказом о своих приключениях на Невольничьем берегу. Судя по всему, этот человек больше других заинтересовался моей историей. Он был необычайно высок, с на редкость уродливым лицом, глубоко сидящими темными глазами, подбородком, похожим на крышку гроба, и черной прядью волос, словно корова языком лизнула, прилипшей ко лбу.

Говорил с намеренной медлительностью американского провинциала – в столице он был новичком; фактически, он был очень молодым конгрессменом, приглашенным на обед в последний момент, так как в это самое время занимался подготовкой билля против работорговцев и ему было интересно встретиться со мной. Вам, наверное, знакомо его имя – мистер Линкольн. [XXXI*]

Позвольте мне сразу заметить, что, несмотря на все неприятности, которые он причинил мне в разное время, и небольшие отличия, наблюдаемые между нашими характерами, я полюбил Эйба Линкольна с той минуты, как только его увидел. Он сидел, откинувшись на стуле, с легкой улыбкой, таящейся в уголках глаз, и слегка похрустывал пальцами. Даже не моту сказать, чем он мне так понравился; полагаю, что в своем роде он был столь же отъявленным мошенником, как и я, вот только интересы у него были другие, а таланты – неизмеримо большие. Я не считаю его хорошим человеком, но, поскольку об этом судит история, полагаю, что он сделал много хорошего. Но не это питало мое восхищение, как и не то, что он обладал своеобразным сардоническим юмором, столь похожим на мой собственный. Думаю, что я проникся к нему симпатией потому, что, бог весть по какой причине, он и сам симпатизировал мне. А ведь лишь немногие люди, узнавшие меня столь же хорошо, смогли решиться на это.

Помню только несколько его замечаний, брошенных за столом. Один раз, когда я описывал нашу битву с амазонками, кто-то из нашей компании воскликнул:

– Вы считаете, что женщины могут сражаться, пытать и убивать, защищая своих мужчин? Наверное, нет другой страны на свете, где такое возможно.

А Линкольн очень язвительно поинтересовался у него:

– Вам, видимо, нечасто приходилось посещать политические чайные вечера здесь, в Вашингтоне, сэр?

Все рассмеялись, а тот парень ответил, что даже в высшем вашингтонском обществе ему не приходилось видеть чего-либо достойного сравнения с моими описаниями.

– Наберитесь терпения, сэр, – заметил Линкольн, – в конце концов мы пока молодая страна. Без сомнения, со временем мы еще достигнем уровня цивилизации, сравнимого даже с дагомейской.

Я заговорил о Спринге, и Чартерфилд был неприятно удивлен, что человек с такими достоинствами смог превратиться в такого негодяя.

– Да ладно, – обронил Линкольн, – почему бы и нет? Некоторые из самых больших мерзавцев в истории в свое время получили прекрасное образование. Без него они вполне могли бы остаться честными гражданами. Несколько лет, проведенных в колледже, не превратят дурного человека в ангела – они лишь отлакируют его пороки.

– О, – сказал Чартерфилд, – это может быть правдой, но вы все же должны согласиться, что добродетель чаще ходит рука об руку с образованностью, чем с невежеством. Вы хорошо знаете, что преступные элементы в большинстве своем состоят из тех, кто был лишен благ образования.

– И поскольку они невежественны, то дают себя поймать, – улыбнулся Линкольн, – а ученый плут всегда уйдет незамеченным.

– Как, вы приравниваете учение ко злу? – воскликнул кто-то. – Какого же мнения вы должны быть о наших ведущих блюстителях правосудия и политиках? Неужели и они не добродетельны?

– О, вполне добродетельны, – согласился Линкольн, – другое дело, кем бы они были, если бы получили хорошее образование.

Когда я закончил свой рассказ и выслушал немало поздравлений и выражений восторженного изумления, именно Линкольн отметил, что мне, наверное, трудно было так долго играть свою роль среди работорговцев. Не счел ли я это слишком большим бременем? Я ответил, что да, но, к счастью, я хороший актер.

– Да, вы должны им быть, – заметил он, – а ведь я говорю как политик, который знает, как это трудно – обманывать людей.

– Ну, – сказал я, – мой собственный опыт в этом вопросе подсказывает, что можно постоянно обманывать нескольких людей, или всех – лишь некоторое время, но я полагаю, что очень трудно обманывать всех и всегда.

– Это так, – кивнул он, и широкая улыбка озарила его некрасивое лицо, – да, мистер Комбер, это действительно так.

Из этой застольной беседы я также вынес убеждение, что взгляды мистера Линкольна на рабов и работорговлю, которые могут показаться странными сегодня, в двадцатом веке, несколько отличались от общепринятых. Припоминаю, что как-то он назвал негров «самым досадным недоразумением этого континента, не исключая даже демократов».

– Да полно, – заметил кто-то, – они же в этом не виноваты.

– Если я вдруг заболею ветряной оспой, – возразил Линкольн, – то также буду в этом не виноват, однако, уверяю вас, подхватив эту заразу, я все же стану досадной обузой для моей семьи – несмотря на то, что мои близкие будут любить меня по-прежнему.

– Ну, это уже лучше, – засмеялись остальные, – вы можете считать негров недоразумением и утверждать, что любите их, – это удовлетворит даже самого упрямого аболициониста.

– Думаю, что да, – согласился Линкольн, – как множество других политических утверждений, это будет неправдой. Я с переменным успехом пытаюсь полюбить всех моих бедных соотечественников – и негров в том числе. Но правда состоит в том, что я люблю или ненавижу их не более и не менее, чем другие живые существа. Вот ваш заклятый аболиционист – он видит рабство и чувствует, что должен любить его жертвы, а потому и утверждает, что они обладают качествами, заслуживающими столь необычной любви. На самом деле этих качеств в них не более, чем и во всех остальных людях. Ваши ярые борцы с рабством путают сочувствие с любовью, что приводит их к некоему восхвалению негров, а это при ближайшем рассмотрении ничем не оправдано.

– Несомненно, жертва несчастья, столь горестного, как рабство, заслуживает особого внимания.

– Конечно, – сказал Линкольн, – особого внимания, особого сочувствия – всего того же, что получаю и я, заболев ветряной оспой. Но то, что я болен, не делает меня более достойным или ценным человеком, каковыми некоторые считают жертв рабовладельцев. Говорю вам, сэр, если послушать кое-кого из наших друзей, то можно поверить, что все плантации и лагеря рабов от Флориды до Миссисипи населены сплошь апостолами Господа нашего. Здравый смысл говорит мне, что это – ложь; раб, будучи Божьим созданием и обладая человеческой душой, ничем не лучше любого из нас. Но если я скажу что-либо подобное Кассиусу Клею, он бросится доказывать мне ошибочность моей точки зрения с помощью ножа. [XXXII*]