Текст книги "Флэш без козырей"

Автор книги: Джордж Фрейзер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)

– Вы слишком долго работали над вашим биллем против рабства, – рассмеялся Чартерфилд, – и сгущаете краски.

– Ну да, сэр, по всей видимости, это так, – ответил Линкольн, – я хотел бы получать по десять долларов всякий раз, когда я выигрываю дело в суде, ни минуты не сомневаясь в честности и правоте моего клиента, и всеми силами приближая принятие нужного ему вердикта, а к завершению процесса еще и не чувствовать усталости от этого достойного клиента. Я не хотел бы выносить все это за пределы сей комнаты, джентльмены, но поверьте, бывают минуты, когда, прости меня, Господи, я чувствую себя немного усталым от всех этих негров.

– Вас мучает совесть, – заметил кто-то.

– Черт возьми, людей, которые считают, что меня мучает совесть, хватает с избытком, – проворчал Линкольн, – они думают, что я не могу договориться с собственной совестью, вот и пытаются встревать между мной и ней. Однажды я уже был достаточно глуп, чтобы рассказать одному джентльмену и еще одному очень и очень достойному человеку то, что говорю вам сегодня: негры, которые привлекают наше особое внимание и которым мы оказываем наше особое сочувствие, тем не менее являются досаднейшим недоразумением. Я говорил и говорю, что они – клин, который будет раскалывать наше общество долгие годы, и что они могут привести к возникновению катастрофы национальных масштабов, причем сами по себе не будут в этом виноваты. Полагаю, я закончил тогда пожеланием, чтобы все негры отправились обратно в Африку. Мой собеседник был шокирован. «Странные речи, – сказал он, – для главного вдохновителя билля против рабства». – «Я создаю законопроект по очистке сточных канав, – ответил я, – они тоже – досадное недоразумение». Бездумная ремарка и, без сомнения, сомнительная аналогия – и мне пришлось расплачиваться за это. «Боже праведный, – воскликнул мой собеседник, – вы же не хотите на самом деле сравнить человеческие души с нечистотами?!» – «Не все», – ответил я, но не стал продолжать, поскольку он бросился вон в гневе, поняв меня абсолютно превратно.

– В этом его трудно упрекнуть, – улыбаясь, заметил кто-то.

– Нет, – покачал головой Линкольн, – это был человек принципов и чести. Единственной его ошибкой была неспособность понять, что и я обладаю обоими этими качествами, но, в отличие от него, не приобрел их в готовом виде в университете Цинциннати и к тому же не позволяю притупить мое ощущение реальности. А эта реальность состоит в том, что вопрос рабства слишком серьезен, и я боюсь, что эмоции при его решении победят здравый смысл. Пока же я молю Господа, чтобы я ошибался, и продолжаю бороться с рабством своим собственным способом, который представляется мне ничуть не менее ценным для общества, чем полемическая журналистика или так называемая «Подземка». [61]61
  «Подземка» («Подземная Железная дорога») – подпольная организация, действовавшая в США в 1830–1860 гг., которая занималась нелегальной переправкой негров-рабов в свободные северные штаты и Канаду.


[Закрыть]

После этого разговор переключился на золотую лихорадку в Калифорнии, о которой я впервые услышал еще в Роатане и которая охватила всех. Первые слухи говорили о необычайных богатствах, которые можно было получить; затем начали шептаться, что первые сообщения были в значительной мере преувеличены, а теперь уже утверждали, что вначале сообщения были абсолютно правдивыми, а последующий шумок разочарования – насквозь фальшивым. Тысячи людей все же продолжали двигаться на запад, отваживаясь плыть по морю вокруг мыса Горн или стойко перенося голод, капризы погоды и угрозу нападения дикарей-индейцев в путешествии по суше. Большинство из присутствовавших на этом обеде согласились, что в реках Тихоокеанского побережья, очевидно, может быть какое-то количество золота, однако сомневались, чтобы многим из энтузиастов, бросившихся на его поиски, удастся найти столько, сколько им хотелось бы.

– Ты – циник, Авраам, – сказал один из присутствующих. – Что мудрецы из Теннесси скажут о Новом Эльдорадо?

Когда смех стих, Линкольн покачал головой:

– Если в Теннесси действительно есть мудрецы, то они не скажут ничего. Но вот что они сделают – если, конечно, они настоящие мудрецы, – так это скупят все гвозди, все заклепки, все топорища и лопаты, которые только смогут найти, сложат их в фургоны вместе с бочками со всем спиртным, которое туда влезет, перевезут все это в Индепенденс или в Канзас, а там перепродадут все это удачливым эмигрантам – в десять раз дороже. Вот что значит по-настоящему заработать золота на золотой лихорадке.

– А вы, разумеется, составите им компанию? – воскликнул почтенный сенатор. – Почему бы не сколотить состояние на лопатах и топорищах?

– Я отвечу вам, сэр, – заговорил Линкольн, и все прислушались, едва сдерживая улыбку, – я как раз сделал заказ на топорища – по центу за тысячу штук. Но к тому же я еще и политик, и еще немного адвокат. Торговля деревяшками – не мой стиль; мой товар на рынке – слово изреченное. Поверьте, слова оптом обходятся гораздо дешевле топорищ, но если вы правильно разместите их на рынке, то сможете заработать гораздо больше, чем тысячу процентов прибыли. Если сомневаетесь, спросите президента Полка. [62]62
  Джеймс Нокс Полк (1795–1849), президент США в 1845–1849 гг.; один из самых деятельных президентов XIX века.


[Закрыть]

Все дружно загоготали в ответ, а затем все мы встали, чтобы присоединиться к леди и принять участие в незамысловатом развлечении, которое, как я вскоре понял, мало чем отличается от нашего английского варьете. Здесь было пение и чтение поэзии сэра Вальтера Скотта, во время которого Линкольн очень любезно отвел меня в сторонку, к нише окна, и начал задавать разные вопросы о моем африканском путешествии. Он очень внимательно выслушивал мои ответы, а затем неожиданно сказал:

– Вот что я у вас хотел узнать – вы можете просветить меня. Эта фраза попалась мне когда-то давно в одном из английских романов. Вы – флотский офицер, так объясните мне, что это значит: верповать судно? [63]63
  Верповать – перемещать корабль, подтягивая при помощи специального якоря-верпа, доставляемого на шлюпке. Как правило, этот маневр использовался парусными судами во время штиля.


[Закрыть]

На мгновение все внутри у меня похолодело, но думаю, я не подал и вида. Именно этого я и боялся: вопрос на морскую тему, на который я, предполагаемый лейтенант флота, должен был отвечать запросто.

– Ну-у, – протянул я, – давайте посмотрим… верповать… По правде говоря, мистер Линкольн, это трудно объяснить в двух словах сухопутному человеку, понимаете? Это, видите ли, предполагает… довольно сложные маневры…

– Конечно, – кивнул он, – полагаю, что так. Но в общих чертах – хотя бы на пальцах. Что это значит?

Я рассмеялся с приятным облегчением:

– Если мы будем на судне, я, конечно же, с легкостью покажу вам. Или, например, на модели корабля…

Он все кивал, улыбаясь мне:

– Конечно-конечно. Никаких проблем. Я просто интересуюсь морем, мистер Комбер, и задаю этот вопрос каждому моряку, который имеет несчастье пришвартоваться ко мне, как вы это называете. – Он рассмеялся. – А вот еще одна штука, я как раз вспомнил. Простите мое любопытство, но что такое длинный сплесень? [64]64
  Длинный сплесень – прием, применяемый в парусном флоте для соединения тросов (концов), суть которого заключалась в переплетении (сплеснении) их волокон на большом участке.


[Закрыть]

Я понял, что он прощупывает меня, несмотря на ласковое, почти сонное выражение своих темных глаз. Его по-деревенски простодушный вид ничуть не обманул меня. Я решил ответить ему тем же, хотя мое сердце забилось в тревоге.

– Это применяется для соединения снастей – брасов, мистер Линкольн, – спокойно ответил я, – и любой, кто интересуется морским делом, мог давным-давно найти этот термин в морском альманахе.

Он издал короткий смешок:

– Простите. Конечно же, это было не праздное любопытство, я просто проверял одну свою маленькую теорию.

– Что это за теория, сэр? – спросил я и мои колени задрожали.

– О, всего лишь о том, что вы, мистер Комбер, если это действительно ваше имя, не такой уж морской офицер, каким хотите казаться. Но не беспокойтесь, меня это совсем не касается. Это все мое проклятое юридическое образование – оно превратило меня из достаточно безобидного малого в назойливого приставалу. Очевидно, я слишком много времени провел в зале суда, ища правду и слишком редко находя ее. Может быть, я и чересчур подозрителен, мистер Комбер, но признайте, что меня мог не на шутку заинтересовать английский военный моряк, который не посыпает еду щедрой порцией соли, не постукивает – хотя бы инстинктивно – ломтиком хлеба по столу, прежде чем откусить кусочек, [65]65
  Намек на привычку моряков выгонять таким образом червей из корабельных сухарей.


[Закрыть]и который не колеблясь подскакивает, как чертик из табакерки, когда пьют за здоровье Ее Величества. Даже секундное промедление при этом показалось бы естественным для джентльмена, который привык пить этот тост сидя. [66]66
  В отличие от армии в английском флоте тост за королеву пили не вставая.


[Закрыть]– Он ухмыльнулся, склонив голову. – Но все это слишком тривиально и само по себе ничего не значит – до тех пор, пока плохо воспитанный назойливый приставала вроде меня вдруг обнаруживает вдобавок, что этот самый военный моряк не знает, что такое верпование или длинный сплесень. Но и после этого я все еще могу ошибаться, как со мной часто бывает.

– Сэр, – воскликнул я, стараясь, чтобы мой голос звучал угрожающе, в то время как мои ноги уже готовы были в ужасе сорваться с места, – я не понимаю вас. Я – британский офицер и, надеюсь, джентльмен…

– О, я в этом и не сомневаюсь, – махнул рукой Линкольн, – но даже это не является решающим доказательством, что вы не мошенник. Видите ли, мистер Комбер, я в этом не уверен. Я только подозреваю, что вы – обманщик, но, клянусь жизнью, не могу этого доказать. – Он почесал ухо и улыбнулся на манер горгульи. – В любом случае это – не мое дело. Полагаю, дело в том, что я и сам немного жулик, а потому ощущаю по отношению к другим обманщикам что-то вроде сочувствия. Как бы там ни было, я не настолько глуп, чтобы рассказывать о своих смехотворных наблюдениях и подозрениях кому-либо еще. Просто мне показалось, что вам любопытно было узнать про соль, хлеб и все остальное, – кивнул мне этот удивительный парень, – ну что, пойдемте слушать «Последнего менестреля»? [67]67
  «Песнь последнего менестреля» (1805) – поэма Вальтера Скотта.


[Закрыть]

К этому моменту я уже поймал себя на том, что всерьез размышляю: бежать ли мне через дверь или просто выпрыгнуть в окно, и была минута, когда второй путь казался мне гораздо предпочтительнее, но затем я несколько успокоился. Молодым людям нелишне будет запомнить, что весь секрет благородного искусства выживания одиночки состоит в том, чтобы точно знать, когда именно стоит бросаться наутек. Я размышлял над этим в тот самый момент, когда Линкольн глядел на меня со своей сардонической усмешкой, и решил, что лучше сидеть тихо, чем суетиться. Он понял, что я – самозванец, но не смог бы этого доказать и по каким-то непонятным личным причинам решил свести все к шутке. Так что я одарил его своей самой вежливой улыбкой и произнес:

– Признаюсь, сэр, что я и понятия не имею, про что это вы говорите. В любом случае, нам стоит присоединиться к остальному обществу.

Я думал, что это собьет Линкольна с толку, но он больше ничего не сказал, и мы вернулись обратно в комнату. Я держался с бодрым видом, но все еще опасался разоблачения, так что остаток вечера провел в постоянном страхе. Припоминаю, как меня заставили петь партию баса в хоровом исполнении песни – похоже, это было «Вот бравый моряк, но на берег он сходит так редко», что, без сомнения, вызвало у мистера Линкольна ироничную улыбку. Кроме этого я запомнил очень немногое, в том числе и то, что, когда все разошлись, Фэйрбразер отвез меня на квартиру в департамент Военно-морского флота, где я и провел бессонную ночь, размышляя, как бы мне выбраться из этой западни.

Они все же отошлют меня в Новый Орлеан, если, конечно, Линкольн – эта наглая деревенщина – оставит свои подозрения при себе, что представляется весьма вероятным. Главное, чтобы мне удалось исчезнуть по-французски [68]68
  То есть ни с кем не прощаясь, незаметно. Соответствует более известному в континентальной Европе выражению «исчезнуть по-английски».


[Закрыть]до того, как возникнет малейший риск вновь столкнуться с командой «Бэллиол Колледжа» на суде. Из Вашингтона не убежишь, значит, остаются Балтимор и Новый Орлеан. Я предпочел бы первый, но из этого ничего не вышло, поскольку когда на следующее утро департамент Военно-морского флота наконец закончил разбираться со мной, то мы с Фэйрбразером отправились прямо на его бриг, где мне сразу же пришлось подняться на борт. Мы отплыли уже через пару часов, так что ничего не оставалось, кроме как примириться с неизбежностью и строить планы побега уже из Луизианы. Я не знал, что буду делать после того, как мне удастся улизнуть, но если моя природная сообразительность не поможет мне вернуться целым и невредимым на родную английскую землю-то значит я не тот находчивый человек, каким себя представлял. После того как раньше мне удалось счастливо избежать всех ужасов афганской кампании и германской революции, со всеми их перерезанными глотками и кровопролитием, исчезновение из Соединенных Штатов представлялось просто приятной прогулкой, несмотря на обвинения в работорговле и присвоении чужого имени, а также все ловушки, которые Фэйрбразер и его начальники наверняка на меня расставят. Я полагал, что смогу все хорошо устроить, если как следует рассчитаю каждый шаг – о, этот оптимизм юности! Если бы я только знал, что ожидает меня по дороге домой, в Англию, я сдался бы им тут же – здесь и сейчас, рассказал бы Фэйрбразеру всю правду и был бы готов предстать на суде по обвинению в работорговле. Но, слава богу, я был лишен дара ясновидения.

VIII

Чем больше мы приближались к Новому Орлеану, тем худшими представлялись мои перспективы тихонько смыться, и к тому времени, как мы бросили якорь на большой излучине Миссисипи, неподалеку от дамбы с Домом Таможни, я был порядочно озабочен. Не имея никакого груза для передачи на берег, кроме меня, бриг стоял далеко от берега, почти на середине реки, так что о том, чтобы незаметно проскользнуть по трапу на пирс, нечего было и думать. Мы подошли к рейду ночью, наблюдая всю панораму мерцающих огней, раскинувшихся по обоим берегам, с Алжирским кварталом с левого борта и Французским – с правого, но на меня все это не произвело особого впечатления. Утром Фэйрбразер намеревался лично сопровождать меня, так что моей единственной надеждой оставалось улизнуть после того, как мы сойдем на берег.

У меня уже появилась хорошая идея о том, что мне делать, когда я окажусь на свободе, так что я занялся приготовлениями. Прежде всего, я перебрал свои вещи, которые не одевал с тех самых пор, как ступил на палубу «Бэллиол Колледжа», – они так и валялись в моем чемодане. Там был отличный сюртук от Грегга с Бонд-стрит из тонкого сукна цвета сливы, сейчас изрядно помятый. Я одолжил утюг у стюарда, вежливо отклонив его предложение помощи, и, поработав в одиночестве в своей каюте, через некоторое время привел его в порядок. У меня было две пары приличных брюк, отличные ботинки от Тодда, классный серый с вышивкой жилет, несколько еще весьма сносных рубашек и прекрасный шейный платок из черного китайского шелка. Таков был мой гардероб; по крайней мере, сюртук и шейный платок вполне подходили для дела, которое я задумал.

Остальные мои ценности состояли из булавки с рубином и старомодной цепочки из золота и серебра с брелоками, которая принадлежала моему деду Пэджету. Эти побрякушки могли потянуть на порядочную сумму, но я думал, что до этого не дойдет, так как я предполагал найти им более полезное применение. Что до остального, то я располагал одиннадцатью золотыми соверенами, которых должно было мне хватить по крайней мере на первое время.

Покончив с этими приготовлениями, я бережно запаковал все в свой чемодан и на следующее утро, когда Фэйрбразер повез меня на берег, захватил его с собой. Поскольку мне предстояло остаться в городе и быть представленным соответствующим властям, то было естественным, что мой чемодан также оказался в шлюпке вместе со мной.

Четверо гребцов повезли нас в Алжирский квартал, Фэйрбразер потел в полной парадной форме, и чем больше приближался берег, тем бодрее становился я. Дамба и набережная положительно кишели людьми, лес мачт торчал над берегом, маленькие лодки сновали туда и сюда, полуголые негры суетились на пирсах, перетаскивая груз на берег, народ сновал во всех направлениях, маленькие негритята визжа носились между кнехтами, сквозь весь этот шум доносились голоса судовых офицеров и грузовладельцев – оживленная беспорядочная толпа из тысяч занятых людей, то есть именно то, что мне и было нужно.

При необходимости я был готов к потасовке, но это не понадобилось. Когда меня высадили на дамбу, а один из моряков подал мой чемодан, Фэйрбразер остановился на минуту, чтобы отдать приказ старшине шлюпки. Я подхватил свой багаж, сделал три шага и в тот же миг потерялся в потоке людей, который быстро понес меня по набережной. Я даже не расслышал криков из шлюпки; через две минуты я уже карабкался через штабели груза и кучи хлопка и, когда я наконец обернулся, то не увидел и следа Фэйрбразера или его людей. Они, без сомнения, будут долго вертеть головами, проклиная мою беспечность, а затем бросятся на поиски, но пройдет по меньшей мере час или около того, прежде чем они начнут подозревать, что мое исчезновение не было случайным. Тогда уже игра пойдет всерьез.

Конечно, я тщательно обдумал возможность сразу пробраться на борт отходящего судна, но все же решил от нее отказаться. Когда Фэйрбразер и его флотские друзья обнаружат, что я смылся, то поднимут большой шум и первым делом начнут искать меня именно на отходящих судах. Я не был уверен, что мне удастся найти судно, которое успеет уйти достаточно далеко, прежде чем это случится, к тому же у меня было недостаточно денег для оплаты за проезд. Так что я решил пока залечь на дно в Новом Орлеане, до тех пор пока не станет ясно, что делать дальше, и осторожненько выбрать, из какого порта мне лучше отправиться домой.

После того как я оставил с четверть мили между собой и местом, где причалила шлюпка, я подошел к краю пирса, выбрал самую симпатичную из сотен лодок, стоящих у берега и попросил ее хозяина перевезти меня на северный берег. Это был огромный ухмыляющийся негр с медными кольцами в ушах, говоривший на адской смеси французского и английского языков. Уже через некоторое время он высадил меня на пристани, с которой можно было подняться во Вьё-Карре – старинный французский квартал, который был самым сердцем Нового Орлеана. Я расплатился с гребцом английскими шиллингами, но ему, похоже, это было безразлично: жители Нового Орлеана любят золотые и серебряные монеты, но им абсолютно все равно, головы чьих королей их украшают.

Нет второго города, подобного Новому Орлеану («Авлин» – как его зовут местные жители, а приезжие называют его «Навлин»). Я полюбил его с первого взгляда, и думаю, что, не считая Лондона, в котором я живу, и Калькутты, волшебство которой не берусь описать, я до сих пор вспоминаю о нем с большим удовольствием, чем о каком-либо другом месте на земле. Он был очень оживленный, наполненный многоязычным говором, руганью, музыкой, вином и весельем; нигде глаза не блестели так ярко, голоса не звучали таким счастьем, цвета не были такими яркими, пища – столь богатой на вкус, а сам воздух – напоен восторгом. Если где и мог быть настоящий рай для мошенников вроде меня, он должен был быть построен по образцу Вьё-Карре, с его улыбающимися женщинами, платьями, расшитыми брильянтами, и атмосферой легкой доступности. Архитектура также была прелестной – плавные линии грациозных домов и, что самое главное, достаточно уютных тенистых местечек, где можно было удобно расположиться и минуту-другую полюбоваться на хорошеньких девушек с кожей цвета слоновой кости, прелести которых словно сами выглядывали из их великолепных платьев. В самом деле, этот город временами напоминал настоящий тропический Париж, только без этих чертовых лягушатников. Впрочем, Новому Орлеану удалось цивилизовать даже французов.

Первым делом я нашел парикмахера и попросил его избавить меня от прекрасной черной бороды, которой я обзавелся за последние два-три месяца. Конечно же, я сохранил бакенбарды – куда же деваться Флэши без этих приманок для шлюх? – но волосы мне подстригли покороче, в соответствии с ролью, которую я намеревался сыграть. Затем я зашел к хорошему портному и выложил большую часть своей наличности за новую рубашку в мелкую складку – в южном стиле, трость с серебряным набалдашником и белый цилиндр с изящно изогнутыми полями.

Наконец, в одной из боковых улочек я нашел мастерскую печатника, рассказал ему какую-то историю и заказал кучу визиток на имя графа Руди фон Штарнберга, который и стал моим новым воплощением. Мне стало теплее от мысли, как бы Руди порадовался, узнай он об этом, хоть он и кровожадный убл – ок. Печатник, горевший рвением услужить столь достойному джентльмену, тут же изготовил мне с полдюжины карточек на первое время, и я, пообещав прислать за остальными завтра, откланялся. Конечно же, я не собирался их коллекционировать, и, скорее всего, они все еще дожидаются меня в Новом Орлеане. Я испытал большое удовольствие, представив, что если Руди когда-нибудь решится посетить Америку, то его могут заставить за них расплатиться.

Теперь я готов был предстать перед лицом Соединенных Штатов во всей своей красе и славе – безукоризненно одетым австрийским аристократом, говорящим по-французски и по-английски с легким венским акцентом, который разительно отличался от некоего исчезнувшего английского мошенника, именующего себя Комбером – бородача в морском мундире. Да, у меня было маловато наличных, и я не знал, где устроюсь на ночлег, но вы ни за что не догадались бы об этом, глядя на изысканного джентльмена, который легкой походкой шагал по Вьё-Карре, останавливаясь время от времени, чтобы освежиться стаканчиком вина или воды в одном из ближайших кафе, бросая при этом пристальные взгляды вокруг поверх развернутой газеты. Я провел пару часов, знакомясь с этим районом, отлично пообедал в креольском ресторанчике, поварам которого хватило здравого смысла не добавлять неописуемое количество чеснока в каждое блюдо, и принялся за дело.

Первое, что я предпринял, чтобы уладить вопрос с ночлегом, это проверил действие теории, о которой мне несколько лет назад рассказал старина Авитабиле, итальянский солдат удачи, который был губернатором Пешавара. «Если вдруг окажешься один-одинешенек в чужом городе, малыш, то сразу ищи бордель, а там – топ-топ ножками прямехонько к мадам, понял? Да что я вам буду говорить, сэр? Ваши широкие плечи и черные усы, точь-в-точь как у меня, они и послужат вам паролем. Дальше – болтайте, обвораживайте, наплетите каких угодно небылиц, но затащите мадам в кровать. А затем – трах-тарарах – и она уже готова приютить вас хоть на неделю, не то что на ночь! Учтите, ваш старый Авитабиле пространствовал от Лиссабона до Парижа, и думаете, он хоть раз – хоть разочек – платил за ночлег? Да ни в жизнь! Черт подери, да разве пристало джентльмену останавливаться в отелях?»

Ну что ж, если у него это получалось, то выйдет и у меня. К вечеру я нашел вполне приличный бордельчик. В Орлеане это – просто детская забава. Если во Вьё-Карре и существуют еще какие-то заведения, кроме публичных домов, то их очень немного. Все, что мне оставалось сделать, это выбрать из них местечко с наиболее чуткой мадам и отдохнуть в нем несколько дней.

Все это заняло у меня весь вечер, причем четыре первых попытки оказались неудачными. В каждом случае я выбирал дом поприличнее, посылал свою визитку владелице через негра-портье, а затем лично представал перед этими алчными гарпиями. Наготове у меня была выдуманная история и даже сейчас могу сказать, что она была весьма неплохой. Я представлялся австрийским джентльменом, который ищет свою сестру, сбежавшую с ветреным англичанином и брошенную им во время путешествия по Соединенным Штатам. С тех пор наша семья ничего не слыхала про нее, кроме неясных слухов про то, что она нашла себе место в одном из… гм, в одном из заведений, подобном тому, которое содержит уважаемая мадам. Мы были вне себя от горя и ужаса, и вот я, ее брат, наконец-то здесь, с трагической миссией найти заблудшее создание, помочь ей вернуться и припасть к груди ее отчаявшихся, но решительно настроенных родителей. Ее зовут Шарлотта, она едва достигла восемнадцати лет, блондинка исключительной красоты… Не могла бы мадам оказать мне помощь в ее поисках? С деньгами, конечно же, проблем не будет, если только мне удастся спасти мою единокровную сестру из ужасной пропасти, в которую она рухнула.

Все это, конечно, было лишь представлением, чтобы позволить мне получше разглядеть мадам и понять, стоит ли игра свеч. Первые четыре не подошли – длинноносые, косоглазые старые развалины, с которыми я бы не рискнул погарцевать в кроватке даже за все мое жалованье. Но все они проглатывали историю, не поморщившись, – еще бы, ведь она лилась из уст шестифутового Гарри, с курчавыми бакенбардами и меланхоличным взглядом карих глаз, не говоря уже о его безукоризненном костюме и шарме представителя легкой кавалерии. Трое из них даже попробовали было расспрашивать свой персонал, но безуспешно; четвертая, боюсь, не совсем правильно меня поняла – она заявила, что никогда не слыхала о моей сестре, но пообещала доставить мне ее всего за семьдесят пять долларов. Я поблагодарил ее так же, как и всех остальных, вежливо пожелал спокойной ночи и откланялся.

Зато на пятый раз мне досталось настоящее сокровище. Это было милое заведение, все в плюше и зеркалах, с негритянским ансамблем, который наяривал дикую музыку. В главном зале с видом настоящих герцогинь восседали гибкие создания всех цветов кожи – от кремового до иссиня-черного, в прелестных халатиках, с такими вырезами, что их груди были совсем на виду. Было приятно видеть, что и на окраинах Нового Орлеана процветают внебрачные связи.

Но глазеть по сторонам мне было некогда. Мое дело касалось исключительно мадам, и как только я поднялся наверх, в ее личные апартаменты, то понял, что я наконец-то дома. Ей было под пятьдесят, статная миловидная матрона, которая в прошлом должна была быть редкой красавицей и все еще была симпатичной. Мадам была склонна к полноте, но очаровательно выглядела в своем зеленом вельветовом платье, которое, казалось, готово было лопнуть по швам. Она была размалевана, напудрена и обвешана драгоценностями не хуже Майского дерева, со страусиным пером в огненно-рыжих волосах и большим веером из павлиньих перьев, который она использовала, чтобы обратить еще большее внимание на свой аппетитный бюст и все еще прекрасные плечи. В игривом блеске ее глаз было нечто такое, что я сразу понял: дальше мне искать не придется. Вот та, которой Флэши понравится – ошибки быть не может. Тот факт, что мадам была слегка под хмельком, мог в этом деле только помочь – на ходу она раскачивала бедрами несколько больше, чем можно было ожидать даже от отставной проститутки.

Она была сама вежливость и, к моему удивлению, когда она пригласила меня присесть и рассказать о своем деле, голос ее был сладок как мед.

– Я польщена, что столь благородный джентльмен оказал нам честь, посетив наше маленькое заведение, – начала она, слащаво улыбаясь и тепло пожимая мне руку, – надеюсь, я могу вам чем-то помочь?

Ну, подумал я, если мне не удастся такую завалить в койку, то я, верно, совсем разучился обращаться с женщинами.

Это заняло у меня ровно сорок пять минут – по дедушкиным часам в ее комнате, что, полагаю, является хорошим результатом для первой встречи. Десять минут было посвящено моей бедной воображаемой сестре, о которой моя пухленькая хозяюшка, конечно же, никогда ничего не слышала, однако выразила ей живейшее сочувствие («О, ничтожный мерзавец!» и «Бедная, безутешная мать!»). Еще десять минут прошли за пустой болтовней, после чего она предложила слегка освежиться, и я глотнул весьма приличного мозельского, пока мадам усиленно мне подмигивала, демонстрируя свои привядшие прелести. Спустя полчаса мы уже стали почти родными – я что-то мурлыкал ей на ухо, пощипывая за зад, а она хихикала и называла меня большим проказником. На сороковой минуте я уже расстегивал на спине ее платье – у меня хороший навык в этом деле – еще через мгновение она осталась в одном корсете. Прежде чем мадам успела повернуться, я схватил ее и плюхнулся в кресло, держа хозяйку на коленях. Она лишь раз протестующе пискнула «О Боже!» и откинулась на меня. Черт возьми, весила она порядочно! Я думал, что мои кости затрещат, но все же продолжил атаку. Так мы корчились и подпрыгивали еще несколько минут, пока не свалились вместе со стулом. Помню, часы как раз пробили три четверти, когда мы закончили.

Теперь, как вы понимаете, лед был сломан окончательно, и чтобы немного сократить эту чертову скучную историю, могу заметить, что я провел в заведении миссис Сьюзи Уиллинк не только эту ночь, но и большую часть следующей недели. Как видите, Авитабиле был абсолютно прав: если вы сможете обработать мадам, то дело сделано. Однако должен честно сказать, я сомневаюсь, чтобы многие мадам были столь же доверчивы, что и Сьюзи. Она оказалось одной из тех женщин, которые на самом деле являются гораздо более веселыми, милыми – и испорченными, – чем кажутся с первого взгляда, если им попадается симпатичный и неутомимый мужчина, который сможет ее рассмешить и знает толк в любви. Тогда они все для него сделают. Итак, ничего удивительного, что мадам сразу запала на меня. Конечно же, помогло то, что я оказался англичанином – старая шлюха поняла это с первого взгляда, но, вместо того чтобы разозлиться за то, что я пытался ее обмануть, она только со смехом покачала головой, назвала меня «хорошеньким молодым негодяем» и снова потянула на диван. Мне пришлось признаться ей, что меня зовут Комбер, и я сбежал с американского военного флота – это в некотором роде было правдой, и Сьюзи поверила, что я настоящий дезертир. Но ей было все равно – я был чем-то новеньким, да к тому же здоровым самцом, – и этого ей было достаточно.

Имейте в виду, я честно отработал свое содержание. Мне всегда удавалось удовлетворить любую женщину, но Сьюзи, стоило ей разойтись, начинала напоминать настоящую валькирию. Она предпочитала оседлать меня, пригвоздив всем своим весом, и уж дальше принималась за дело сама; это было ужасно, поскольку эта чертовка могла дразнить и терзать меня по часу кряду, так что я уже готов был просто взорваться. К тому же времени, как она заканчивала, я был уже окончательно вымотан, а мой малыш – абсолютно не способен к дальнейшим подвигам. С другой стороны, она могла и раскиснуть как каша, а после еще и рыдать в три ручья у меня на груди. Сперва я относил это на счет ее пристрастия к портвейну, но оказалось, что она просто была очень сентиментальной и в ее нежной душе жила тяга к приятным молодым людям.

Я нисколько не жаловался, потому что понял: мне необыкновенно повезло вытянуть такой счастливый билет. Я сказал об этом Сьюзи, поскольку, несмотря на то, что в постели мадам оказалась сущей тигрицей, она была очень добра ко мне все время, пока я у нее оставался. Вскоре я узнал, что это вызвано не столько ее страстью к мужчинам вообще – просто Сьюзи оказалась одной из тех женщин с широким сердцем, которые не могут лечь в постель с мужчиной, если хоть капельку не любят его, и хотят заботиться о своем партнере и обладать им всегда.