Текст книги "Флэш без козырей"

Автор книги: Джордж Фрейзер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)

К моему удивлению, она уже не фыркала на меня, хотя и не принимала с распростертыми объятиями. Мы обсуждали состояние дел на плантации, которые я использовал как повод для визита, и когда я становился понастойчивее, она охотно отдавалась мне, но всегда без улыбки, молча, с одной только ожесточенной холодной страстью, что особенно меня уязвляло. Как я вспоминаю сейчас, это было чертовски странно: если я пытался после этого завести с Аннет какой-то легкий разговор, она сидела отрешенная, насупившаяся и едва удостаивала меня словом. И, заметьте, теперь уж на ней вообще ничего не было одето, даже ее сапожек – уж я-то об этом позаботился.

Наконец, я отказался от попыток понять ее – отчасти заинтригованный, отчасти раздраженный. Мой опыт общения с женщинами, осмелюсь предположить, был весьма обширен и разнообразен. Были такие, что дрались за то, чтобы я им достался, а за некоторыми приходилось гнаться – всех возрастов, сложения и цветов кожи. Я занимался любовью в кроватях и на сеновалах, в чаще леса и купе вагонов, во дворцах и в конюшнях, даже в санях (это было в России, в лютый мороз), в ванных и на бильярдных столах, в погребах, армейских лагерях, на скаку – в крытых фургонах и даже в библиотеке Колледжа Тела Господня в Кембридже, что, похоже, является своего рода рекордом. Иногда я сожалел, что летательные аппараты были изобретены лишь на склоне моей жизни, но сегодня прогресс движется столь быстро, что за всем не угонишься.

Так или иначе, из всей этой толпы женщин я смог припомнить только троих, которые не хотели мило вести себя после этого, если, конечно, на что-либо другое оставалось время. Первой была Нариман, мой афганский цветок лотоса, но она была, так сказать, вынуждена полюбить меня и к тому же хотела меня убить. Второй была королева Ранавалуна, но, кроме того, что она была немного сумасшедшей, ей еще нужно было заниматься государственными делами, что также могло послужить некоторым извинением. Аннет Мандевиль стала третьей, и я полагаю, что ею не владело ни сумасшествие, ни жажда убийства. Но кто знает? Сомневаюсь, чтобы она в любом случае могла быть интересным собеседником, – несмотря на свое высокое происхождение, она не получила хорошего образования.

Впрочем, она была достаточно алчной, чтобы доставлять себе наслаждение, и когда стало ясно, что поездка Мандевиля в Хелину может затянуться, я посещал ее в каждый из трех оставшихся дней. Безусловно, это было глупо, потому что повышало шансы на разоблачение, но когда я высказал свои сомнения вслух, отметив, что ни один из негров, надеюсь, все же не догадывается о цели моих визитов в дом, Аннет неприятно рассмеялась и сказала:

– Да какая разница, пусть хоть вся плантация говорит об этом! Ни одно из этих черных животных не посмеет издать и звука – они знают, что с ними за это будет.

Зная мадам Аннет, я не хотел даже думать о том, что это могло бы быть, но поскольку она чувствовала себя столь беззаботно, я не видел причин и самому беспокоиться, так что беззаботность моя все росла. У меня вошло в привычку открывать одно из окон в спальне так, чтобы мы могли слышать, если кто-нибудь будет приближаться к дому со стороны дороги. Но на третий день я забыл это сделать, и мы не услышали стука копыт по мягкой траве.

К тому времени мы только что прискакали к финишу. Аннет лицом вниз лежала на кровати, как всегда, молчаливая и сосредоточенная, а я пытался вызвать в ней хоть какие-нибудь теплые чувства, заведя веселый рассказ и легонько похлопывая ее по бедрам. Неожиданно она напряглась под моей рукой, и в то же мгновение в коридоре перед нашей комнатой раздались шаги и послышался голос Мандевиля: «Энни! Хэлло! Энни, голуба моя, вот я и дома! Я привез…» – тут двери распахнулись, и он застыл на пороге, а его широкая улыбка сменилась гримасой ужаса. Я смотрел на Мандевиля поверх крупа распластавшейся Аннет, раскрыв рот от удивления и вмиг окаменев от страха.

– Боже мой! – ахнул Джонни. – Негодяй!

Ну, что ж, я не раз слышал нечто подобное как до, так и после. Конечно, такое высказывание не добавляет решительности. Но вряд ли среди живых найдется мужчина, который при этом может быстрее меня впрыгнуть в панталоны. Я вскочил с кровати и бросился к окну еще прежде, чем последнее слово сорвалось с губ Мандевиля, и уже почти успел застегнуть пояс, как вспомнил, что до земли мне пришлось бы лететь добрых двадцать футов. Я повернулся, как загнанная в угол крыса, как раз когда муженек Аннет уже догонял меня, размахивая бичом и ревя от гнева. Я увернулся от удара и проскользнул мимо него к дверям, на мгновение замерев на пороге и в панике оглянулся. Взбешенный плантатор летел уже прямо к постели, и с криком «Грязная шлюха!» он снова взмахнул бичом. Однако Аннет, которая успела лишь привстать на колени, коротко бросила:

– Не смей трогать меня! Брось кнут!

И он… сделал это. Он пал на колени перед обнаженной маленькой фигуркой, что-то забормотал, а затем повернулся ко мне, с лицом, налитым кровью. Я бросился бежать, на ходу натягивая бриджи и лихорадочно ища выход, как вдруг на верхней площадке лестницы появилась мужская фигура. Я услышал крик Мандевиля «Хватай его!», хотел проскочить мимо неожиданного препятствия, но не успел. Что-то ударило меня по лбу, отбросив на спину, белый потолок завертелся у меня перед глазами и я провалился в никуда.

Вряд ли я находился без сознания больше, чем несколько минут, но когда пришел в себя, я был связан сыромятными ремнями, кровь заливала мне глаза, а голова раскалывалась от боли. Я лежал на нижней площадке лестницы, а человек, который сбил меня с ног, стоял рядом, пиная меня сапогом по ноге. Вокруг раздавался дикий шум. Мандевиль рвался совершить убийство, а остальные пытались его успокоить. Я повернул голову: два или три человека удерживали его, но когда он заметил, что я пришел в себя, то замахал руками и заревел:

– Ты, чертов ‘блюдок! Ты, вонючий пес! Да я за это всю кровь у тя высосу из сердца! Я тя распну! Пусти меня, ребята, я вырву его грязные потроха!

Они боролись с ним, а один все приговаривал:

– Не пускай его! А ты, Люк, оттаскивай парня! Быстрее! Пока не свершилось непоправимое! Черт, Мандевиль, да постой же ты, наконец!

– Я хочу убить его! Я тольк’ распотрошу его, как свинью! О, парни, пустите меня! Он опозорил меня! Он набросился на мою милую Аннет, на это беззащитное ‘аленькое создание! Пустите меня к нему!

Мужчина, стоящий рядом со мной, крякнул, ухватился за ремень, стягивающий мою грудь, с неожиданной силой приподнял меня, а затем, словно мешок, проволок меня куда-то через холл и резко зашвырнул в одну из комнат. Затем вошел сам, захлопнул дверь и прохрипел:

– Полежи-ка здесь, дружок, и не дергайся, не то тебе же будет хуже.

В руке он держал кнут, и я понял, что им-то он меня и приложил. Это был высокий, здоровый малый, с густыми усами и блестящими серыми глазами, которые сардонически изучали меня, пока он продолжал:

– Лежи спокойно и ничего страшного с тобой не случится. Вижу, ты большой мастер полежать, особенно с кем-нибудь. Боюсь, что Мандевиль такого же мнения. – И он кивнул на дверь, за которой все еще раздавался рев плантатора.

Я постарался собраться с мыслями и мозг подсказал мне, что этот парень не питает ко мне злобы.

– Клянусь спасением, сэр – воскликнул я, – развяжите меня! Я смогу все объяснить, уверяю вас! Поверьте, Мандевиль ошибается…

– Да, сейчас мне кажется, что так оно и есть. Правда, он все еще полагает, что ты «похитил честь у его ‘аленькой лей-ди». Я ее видел, и она меньше всех женщин, которых мне доводилось знать, похожа на маленькую обиженную леди. Расскажи, какая она, когда голая, эта смазливая чертовка? – он рассмеялся, наклоняясь ко мне. – Ну, приятель, как она в постели? Мне всегда было интересно…

– Освободите меня! Уверяю, я смогу все объяснить…

– А сейчас что, не можешь? Лично я в этом сомневаюсь, – он опять прыснул. – А если бы я был Мандевилем, то не стал бы тебя и слушать. Я бы попросту перерезал твою глотку и все. Так-то, сэр. Но лучше заткнуться, кажется, именно это он и сам намеревается сделать.

Я попытался подняться на колени, а шум в холле все нарастал, похоже было на то, что друзьям Мандевиля все еще приходилось силой сдерживать его. Мне удалось встать на колени и я, постанывая, просил Люка развязать меня, но он лишь покачал головой, а когда я стал настаивать, то одним ударом опрокинул меня на спину.

– Говорил я тебе лежи смирно? Я и так много уже сделал, спрятав тебя, – он снова засмеялся, и я неожиданно понял, что это его хорошее настроение вызвано вовсе не симпатией ко мне, – здоровяк просто развлекался.

После этого я уже не осмеливался пошевелиться и лежал, дрожа от страха. Казалось, прошла целая вечность, когда, наконец, отворилась дверь и вошли все остальные. Мандевиль шел впереди, взъерошенный и пыхтящий от гнева, но, судя по всему, к тому времени он уже несколько пришел в себя. Но это было слабым утешением – я еще никогда раньше не видел, чтобы на меня смотрели с такой яростью.

– Эй, ты! – его голос напоминал рев дикого животного. – Я убью тя, слышь? Убью! Потому что ты грязный подонок. Да, сэ’, я намерен полюбоваться на вашу ссс-мерть – за все ваши деяния! – В уголках его рта собралась пена, он был в бешенстве. – Но прежде чем я это сделаю, ты кой-что расскажешь этим джент-менам, ты покаешься в том, что пытался изнасиловать мою жену! Ведь все так и было, а? Ты пробрался сюда, неожиданно набросился на нее и попытался обесчестить! – он с минуту молчал, переводя дыхание, лицо его посинело. – Ну, г’ри – так все и было!

Я испуганно молчал, глядя на Мандевиля, и, клянусь жизнью, просто не мог ничего сказать. Но вдруг он вновь вышел из себя, напрыгнул на меня, начал царапать и пинать ногами. Приятели оттащили его, и Люк вмешался:

– Да ни к черту это никому не нужно, Джон! Держите, его, ребята! Неужели ты думаешь, что добьешься от него правды? Мы и так знаем, что он хотел обесчестить твою любимую жену – не правда, ли, парни? Думаю, этого всем достаточно.

Люк знал, что это – ложь и остальные, похоже, тоже, но все они хором подтвердили его предположение, и это вроде бы немного успокоило Мандевиля, по крайней мере до той степени, что теперь он думал только о том, как разделаться со мной.

– Я сожгу тя живьем! – рычал он. – Нет, лучше я прибью тя гвоздями к дереву и прикажу своим ниггерам отрезать твои причиндалы. Да, именно так я и сделаю! Я…

– Хватит, остановись, – попытался успокоить его Люк, – это все просто дикие выдумки. Ты не можешь его убить.

– Почему это не могу? После всего, что он натворил?

– Потому что есть закон, который запрещает убивать человека, даже если он насильничающая мерзкая вонючка…

– Я не делал этого! – завопил я. – Клянусь вам, я этого не делал!

– А ты заткнись! – посоветовал Люк. – Дело в том, Джон Мандевиль, что если этот негодяй и заслуживает смерти, то я не вижу другого способа для тебя убить его, кроме как драться с ним на поединке.

– Поединок! – задохнулся Мандевиль. – Да будь я проклят, если пойду на эт’! Он не заслуживает ничего, кроме казни!

– Говорю же тебе, что это невозможно. Даже если ты вздернешь его или перережешь ему глотку, или пристрелишь его, ты уверен, что дело не вылезет наружу?

– Но кто об этом расскажет, Люк Джонсон? Здесь тольк’ свои…

– А негры? У них хороший слух и длинные языки. Нет, сэр, если ты не хочешь с ним драться – в чем я не могу тебя упрекнуть, ибо он не заслуживает благородного обращения, – тогда давайте подумаем, каким способом мы можем воздать ему по заслугам.

Пока они обсуждали это, я с ужасом прислушивался к спору, каким способом лучше меня прикончить, – в том, что они именно это собирались сделать, я не сомневался. Я пытался вмешаться, умоляя о милосердии, но Мандевиль ударил меня по лицу, а Люк сунул мне в рот кляп, после чего они вернулись к своей ужасной дискуссии. Это было страшно, но я все же слушал, пока один из них не предложил всей компании немного отойти, и они заговорили вполголоса. Из всего последующего разговора до меня донеслось лишь: «Алабама», «Томбигби-Ривер», «самое для него место» и «нет, думаю никакого риска – кто ж узнает?» – а потом они рассмеялись, и Мандевиль подошел ко мне.

– Ну что, м’стер Арнольд, – начал он с милой улыбкой гиены, – у меня для вас хорошие вести. Да, сэ’, оч’ хорошие. Мы не собираемся вас убивать – как вам это нравится? Нет, сэ’, мы считаем, что вы недостойны этого. Вы – низкий негодяй, который воспользовался гостеприимством человека, чтобы попытаться ‘бесчестить его. Мы придумали более достойное для вас наказание, чем просто ссс-мерть. Хотите услышать, что именно?

Я хотел было зажать уши, но это было невозможно. Мандевиль ухмыльнулся и продолжал:

– Одному из моих друзей пришла в голову отличная идея. Его кузен – плантатор в Алабаме, не так далеко отсюда. Мой друг как раз едет в те края и любезно согласился взять тя с собой на тамошнюю плантацию. Тут никто не узнает, куда ты исчез, а там – никто и не спросит, откуд’ ты взялся. А знаешь, что с тобой будет после того, как ты туда добересь-ся? – он вдруг плюнул мне прямо в лицо. – Тя высекут и отправят в поле вместе с ниггерами собирать сахарный тростник! Ты и так уже загорел как мму-лат, а после того, как хорошенько прожаришься, поработав на солнцепеке, и совсем станешь похожим на ниггера. Ты будешь рабом, Арнольд, понял м’ня? Ты не умрешь, но будешь жаждать ссс-мерти. Там тя никто не найдет, уж больно уединенное это место, а если даже кто и заедет в те края – ну что ж, тя просто примут за помешанного мму-лата. Здесь тя никто не знает, и никто об те не спро-осит. И нет те спасения! Еще ни один ниггер не убегал с той плантации, ее хорошо охраняют болота и собаки. Так что будь спокоен за свою ж-жизнь. Понравится те такая жизнь, а, раб Арнольд? – он потверже уперся в землю и вдруг пнул меня со всей силы: – Получай, гнусное отродье! Не лучше ль, чтоб тя просто убили – легко и быстро, а?!

Я не верил своим ушам – должно быть, я сплю, и все это – лишь ужасный сон. Я корчился от боли и пыжился вытолкнуть кляп, пытаясь молить взглядом о милосердии, но все было бесполезно. Они лишь рассмеялись, глядя на мои усилия, а потом стянули мне ноги веревками и засунули в пыльный шкаф. Прежде чем закрыть дверцы, Люк наклонился ко мне, вновь одарил меня своей дружеской улыбкой и мягко сказал:

– Полагаю, ты славно провел время с этой девчонкой, дружище. Ну, как она, ничего? От всей души надеюсь, что да, потому что это последняя белая женщина в твоей жизни, грязный техасский ублюдок!

Я никак не мог поверить в то, что услышал, – и до сих пор нахожу это невероятным. Белые люди, цивилизованные белые люди, решились приговорить другого белого человека к тому, чтобы его увезли на мерзкую далекую плантацию, битком набитую неграми, и плетьми заставляли работать, как скотину, – но это ведь не могло быть правдой? Все, что я сделал, – это переспал с женой Мандевиля. Ну ладно, если бы я поймал мужчину, который сделал бы то же самое с Элспет, я бы, возможно, хотел бы убить его, так что вполне понимаю желание Мандевиля сделать то же самое, но как он мог обречь меня на этот ад среди чернокожих невольников? Это, должно быть такая шутка, грубая отвратительная шутка… Нет, это не может быть, правдой, просто не может!

Но так было. Не знаю, сколько я проторчал в том шкафу, но было уже темно, когда дверцы открыли и меня выволокли наружу. Они принесли мой сюртук, замотали им мою голову, а затем я ощутил холод кандалов, которыми сковали мои лодыжки. Я было попытался застонать сквозь кляп, но они грубо поволокли меня куда-то, весело хохоча и болтая, и вскоре зашвырнули на дно какой-то скрипучей телеги. Я слышал, как Люк сказал: «Хорошенько присматривай за этим ценным товаром, Том Литтл». Раздался смех, и мы затряслись куда-то во тьме.

Я извивался в своих путах, почти обезумев от всего случившегося, как вдруг сюртук стянули с моего лица и в сумраке, царящем внутри фургона, женский голос проговорил:

– Лежи смирно. Не нужно сопротивляться. Бесполезно. Поверь мне – я пыталась. Все зря. Ты должен ждать, ждать и надеяться.

Она выдернула кляп, но во рту у меня слишком пересохло, чтобы я мог говорить. Затем она положила руку мне на голову, погладила, в темноте ее голос перешел на шепот:

– Успокойся, смирись. Жди и надейся. Тише. Жди и надейся.

XI

Ее звали Касси, и думаю, что если бы не она, я сошел бы с ума в первую же ночь, в том невольничьем фургоне. Тьма, жуткая скотская вонь небольшого замкнутого пространства, в котором мы находились, и, более всего, ужас перед тем, что ждало в будущем, превратили меня в полную развалину. И пока я лежал, стоная и бормоча, она поддерживала мне голову и все говорила мягким грудным голосом, как негры, чуть нараспев, на ново-орлеанском подобии французского, напоминавшем про Аннет. Она просила меня успокоиться и не тратить силы на дурацкое трепыхание. Все верно, но именно это дурацкое трепыхание и было способом хоть как-то излить переполнявшие меня чувства. Тем не менее она все говорила, и, наконец, ей, должно быть, удалось даже усыпить меня, поскольку, когда я снова открыл глаза, повозка остановилась, и слабый солнечный свет начинал проникать сквозь щели в бортах и прорехи в крыше, несколько осветив внутренность фургона.

Первое, что я сделал, это на карачках поползал вокруг. Похоже, что нас засунули в какой-то барабан. До потолка было не более четырех футов. Я обследовал стены. Они оказались прочными. Выход, естественно, была заперт изнутри. Сбежать можно было и не надеяться. Ноги у меня были скованы – женщине удалось развязать ремень, стягивающий мне грудь, но даже если бы мне удалось выбраться наружу, что я мог бы поделать против двух вооруженных людей? Несомненно, они направлялись в Алабаму дальними дорогами и обходными путями, не оставляющими надежд на помощь, но даже если бы благодаря какому-то чуду мне удалось ускользнуть, они бы бросились в погоню и без труда поймали меня, скованного и обессиленного.

Ужас вновь охватил меня, так что я лежал и стонал. Надежды не было, но вновь раздался женский голос, словно подтверждая мои опасения:

– Скоро тебе не будет так страшно, – сказала она, – ничего не случится.

Я повернулся, чтобы посмотреть на нее, и на секунду дикая мысль пронзила меня – а что, если она тоже белая и, как и я, стала жертвой дьявольского заговора? На первый взгляд она была не более похожа на черных, чем я сам. Такое лицо можно увидеть на древнеегипетских барельефах – с резко скошенным лбом и подбородком, тонким носом, широкими, полными губами и огромными миндалевидными дьявольски красивыми глазами, которые пронзительно и жутко смотрелись на этом чувственном лице. Она была необычайно высокой, но все ее черты были прекрасными и хрупкими – от высоких скул и тонких черных волос, гладко уложенных на голове, до маленьких изящных лодыжек, закованных в невольничьи кандалы. Даже цвет ее кожи был нежен – подобный очень светлому меду, и я понял, что она обладала лишь ничтожной примесью негритянской крови, – так называемая светлая мулатка-мастифино. [XVII*] Она напоминала мне сиамскую кошку – грациозную, гибкую и, возможно, гораздо более сильную, чем она выглядела. Мои мысли все никак не могли сосредоточиться на нужном направлении, я был в таком отчаянии от своего бедственного положения, что снова начал стонать и сыпать проклятьями. Очевидно, у меня вырвалось что-то насчет побега, так как она вдруг сказала:

– Зачем тратить слова попусту? Неужели ты до сих пор так и не понял – отсюда нет спасения. Не сейчас – никогда.

– Боже мой, – воскликнул я, – выход должен быть! Вы даже не представляете, что они хотят со мной сделать. Мне предстоит стать рабом на плантации – на всю жизнь!

– И что же в этом такого? – с горечью спросила она. – Тебе еще повезло, что ты не был им раньше. Кем ты был – домашним рабом?

– Я не чертов раб! – заорал я. – Я белый человек!

Она пристально вгляделась в меня сквозь полумрак.

– Да ладно тебе. Обычно мы перестаем верить в эти сказки с десятилетнего возраста.

– Говорю тебе, это правда! Я – англичанин! Разве ты не видишь?

Женщина придвинулась ближе, вглядываясь в мое лицо.

– Дай мне руку, – наконец, сказала она.

Я позволил ей внимательно рассмотреть мои ногти; наконец она отпустила мою руку и отодвинулась, вновь уставившись на меня своими миндалевидными глазами.

– Тогда что же ты тут делаешь, скажи на милость?

И я рассказал ей почти всю историю, опустив лишь самые пикантные моменты. Мандевиль безосновательно подозревал меня, сказал я ей. Пока я рассказывал, она сидела недвижно, словно каменное изваяние, а затем проговорила:

– Вот теперь хоть один из вас почувствует, что значит быть рабом. – Она отодвинулась подальше в угол. – Теперь ты поймешь, к какой мерзкой расе принадлежишь.

– Но, Господи милосердный! – воскликнул я. – Я должен, должен вырваться отсюда…

– Но как? – ее губы искривились в улыбке. – Знаешь, сколько раз я пыталась бежать? Трижды! И каждый раз они ловили меня и пригоняли обратно. Спастись! Ха! Ты говоришь, как дурак!

– Но… но… прошлой ночью в темноте ты говорила что-то про то, чтобы ждать и надеяться.

– Это для того, чтобы тебя успокоить. Я думала, что ты… что ты один из нас. – Она горько рассмеялась. – Да, теперь ты действительно один из нас, и я говорю тебе, что надежды нет. Куда ты можешь сбежать здесь, в этой дикой стране? Этой стране свободы! С ее охотниками за беглыми неграми, собаками, застенками и законами, которые говорят, что мы ничем не лучше скота в хлеву! – Ее глаза разгорелись от жгучей ненависти. – Попробуй-ка убеги! Увидишь, что у тебя из этого выйдет!

– Но охотники за неграми не посмеют тронуть меня! Стоит мне только выбраться из этой проклятой повозки! Смотри, – продолжал я отчаянно, – возможно, шанс появится, когда они откроют двери, чтобы накормить нас…

– Как же мало ты знаешь о рабстве, – усмехнулась она, – они не откроют двери до тех самых пор, пока мы не приедем на плантацию Форстера или куда там еще тебя везут. Кормить нас? Они будут кормить нас, как собак в клетке, – и мулатка указала на маленькое отверстие в дверцах, которое я раньше не заметил. – Все остальное ты можешь делать прямо здесь, в своем стойле – почему бы и нет? Ты – только животное! Знаешь, как римляне называли рабов? Говорящие животные! О, да, я многое узнала о рабстве в том прекрасном доме, где появилась на свет! Появилась на свет, чтобы стать игрушкой любого грязного негодяя, любого нищего, любого мерзкого подонка – только потому, что он – белый! – Она снова пристально посмотрела на меня и плечи ее задрожали. – Но что толку говорить? Ты же не знаешь, что это значит. Но ты познаешь все это! Познаешь!

Можете себе представить, как это подняло мне настроение. Злоба и горечь в словах этой женщины вышибли из меня остатки духа. Я сидел потерянный и молчаливый, до тех пор пока снаружи не послышались голоса Тома Литтла и его спутника. Крышка на отверстии в дверях приоткрылась и в него просунули оловянную миску и бутылку воды. В одно мгновение я оказался у дверей, крича, умоляя и предлагая деньги, но все это вызвало лишь взрывы смеха.

– Слышал, что он сказал? Вот так храбрец, не правда ли? А ты что скажешь, Касс? Может, тоже пообещаешь тысячу долларов за то, что мы тебя отпустим? Нет? Ну не стыдно ли? Нет, сэр, я сожалею, но мы с Джорджем не нуждаемся в ваших деньгах. И в любом случае я не уверен, что вам можно верить на слово. Ха-ха!

И этот жестокий грубиян захлопнул люк и отошел, посмеиваясь.

За все это время Касс не проронила ни слова, а после того, как мы попытались поесть немного тех жутких помоев, которыми нас угостили, и промочили глотки водой из бутылки, она снова забилась в свой угол, свесив голову на грудь и глядя прямо перед собой. Повозка снова двинулась, и остаток дня мы медленно ехали по чертовски плохой дороге, а внутри фургона стало настолько жарко и душно, что я был уверен – мы скоро задохнемся. Раз или два я пробовал заговорить с Литтлом, умоляя его, но в ответ получал лишь насмешки и брань, так что в конце концов бросил эти попытки. Все это время Касси сидела молча, лишь время от времени поворачивая голову, чтобы взглянуть на меня, но никак не реагируя на мои вопли и вопросы. Я обозвал ее черномазой шлюхой, но она сделал вид, что не слышит этого.

Ближе к заходу солнца повозка остановилась, и Касс вроде бы немного ожила. Она выглянула в щель в стенке фургона и повернулась ко мне, жестами показывая, чтобы я говорил шепотом.

– Слушай, – сказала она, – ты хочешь спастись?

Я не верил своим ушам.

– Бежать? Да я…

– Тише, во имя всего святого! Слушай же. Если я расскажу тебе, что нужно делать, обещаешь выполнить мою просьбу?

– Все что угодно! Боже мой – все что захочешь!

Большие темные миндалины ее глаз уставились на меня.

– Не торопись – я знаю, что я говорю. Поклянешься ли ты всем, что для тебя свято, что, если я помогу тебе бежать, ты никогда не оставишь меня, что ты поможешь вернуть свободу и мне?

Мне приходилось обещать гораздо большее и за меньшие вещи. С возрождающейся надеждой я прошептал:

– Я клянусь – обещаю сделать все. Я никогда не покину тебя, клянусь!

Касси посмотрела на меня, а затем обернулась к двери.

– Скоро они вновь принесут нам еду. Когда они откроют люк, ты будешь заниматься со мной любовью – ты понял?

Я не мог понять, в чем дело, но все же кивнул, дрожа от возбуждения. Она продолжала шепотом:

– Когда они это заметят, постарайся во что бы то ни стало разозлить их. Можешь ругаться или издеваться над ними – делай, что хочешь! Предоставь остальное мне. Ничего больше не предпринимай, пока я тебе не скажу.

– А что собираешься делать ты? Чем я могу…

– Тихо! – она придвинулась ближе. – Кажется, они идут. Теперь – за дело, они должны увидеть нас.

И как только у задней части фургона раздали шаги, она соскользнула на пол, задрала на себе платье и потянула меня на себя. Дрожа – и поначалу не из-за обычного возбуждения, – я прильнул к ее податливому телу, нашел губами ее рот и впился в него, как сумасшедший. Эх, вспоминая сейчас об этом, приходится лишь сожалеть об упущенной возможности. Я услышал, как открылся люк, и в это мгновение Касси вскрикнула и забилась в изображаемом экстазе, постанывая и царапая меня ногтями. У люка послышалась возня, а затем раздался крик: «Том! Том! Иди сюда быстрее! Этот проклятый техасец седлает нашу девчонку!»

Снова возня и раздался голос Литтла:

– Черт вас побери, что вы там делает? А ну, слазь с нее сию же минуту! Слазь с нее, слышь, а не то влеплю тебе заряд дроби прямо в задницу!

Я издевательски заревел, послышался грохот открываемого запора, дверцы распахнулись, и в сгущающихся сумерках Литтл заглянул внутрь. Он ткнул в меня своим ружьем. Посчитав, что уже достаточно разозлил его, я откатился в сторонку, а Касси вызывающе чуть приподнялась на локте.

– Черт тебя подери! – орал Том. – Тебе все еще мало?

Я молча стоял, пока он ругался, а его напарник, вытаращив глаза, смотрел на нас из-за его плеча. Наконец, Касс пожала плечами и, продолжая демонстрировать свои красивые ноги, заметила:

– Почему вы не оставите нас в покое? Что в этом плохого?

Маленькие свиные глазки Литтла впились в нее. Он облизнул губы, все еще держа меня на мушке.

– Что плохого? – его голос вдруг стал сиплым. – Ты девчонка старого Форстера, не так ли? Думаешь, ты можешь кувыркаться, с кем только захочешь? Нет уж, моя милая – по крайней мере, пока я рядом. Ты, грязная негритянская подстилка!

Она вновь пожала плечами и проговорила голосом, совсем непохожим на свой обычный:

– Если масса так говорит, то Касси не будет. Этот парень все равно слабоват для меня, я привыкла к настоящим мужчинам.

Маленькие глазки открылись пошире:

– Это правда? – Его вялый, заросший бородой рот расплылся в ухмылке. – Ну, что ж, об этом стоит подумать. Не предполагал, что ты, Касси, так любишь это дело – с твоим-то воспитанием и замашками леди. – Видно было, что он напряженно кое о чем думает, и нетрудно было догадаться, о чем именно. – А ну – вылазь из повозки, слышишь? А ты, – Литтл обернулся ко мне, – веди себя смирно, если не хочешь получить пулю в брюхо. Идем, девочка, вытаскивай свой задик из фургона, да поживей!

Касси легко скользнула к дверцам и спрыгнула на землю. Я стоял на месте, а сердце бешено стучало у меня в груди. Том убрал ствол, а его приятель захлопнул дверь и закрыл ее на засов, оставив меня в полной темноте. Но я вполне четко слышал их голоса.

– Ну же, Касс, – говорил Литтл, – вот мы и вместе, так что давай-ка поживей. Давай, ложись, слышишь?

Последовала пауза и – снова этот непривычный голос Касси:

– Масса будет добрым для Касси? Касси – хорошая девочка, пожалуйста, масса, очень прошу вас.

– Клянусь, Богом, конечно! Слушай, Джордж, иди-ка сюда. Держи вот пушку и пока глотай слюнки! Клянусь Богом, эта красотка будет моей – прямо здесь и сейчас! Чего ты ждешь, Джордж? Давай, иди отсюда!

– А что же, я ее так и не попробую? Мне на нее только смотреть, что ли?

– Смотреть? Что ты такое говоришь! Что я – бесстыжий ниггер, чтобы позволять кому-то глазеть, как я катаюсь на моей кобылке? Ты получишь свое, когда я закончу. Ладно, оставь мне пушку – буду держать ее под рукой, на тот случай если леди захочет выкинуть какой-нибудь фокус, но ты ведь не захочешь, дорогая?

Я услышал нерешительные шаги уходящего Джорджа, и затем наступила тишина. Я прислушался, но так ничего и не смог услышать сквозь стенку повозки. Прошла минута, и затем раздался сдавленный хрип, а за ним тонкий высокий звук – нечто среднее между всхлипом и завыванием, от которого у меня волосы стали дыбом. Мгновением позже Касси встревоженно вскрикнула:

– Масса Джордж! Идите скорее! Чтой-то случилось с массой Томом – он себя ранил! Идите сюда!

– Что такое? – голос Джорджа послышался из некоторого отдаления и вслед за ним раздался звук быстрых шагов. – Что ты говоришь? Том, что случилось? Ты в порядке, Том? Что…

Неожиданно у задней стенки фургона громыхнул выстрел; раздался крик и жуткий стон, а затем снова наступила тишина. Лязгнул засов, дверцы распахнулись, и в них появилась Касси. Даже в полутьме я заметил, что она полностью обнажена, а ружье все еще было у нее в руках.

– Быстрее, – крикнула она, – выбирайся! Они оба мертвы!

Я выкарабкался, гремя кандалами. Джордж лежал, распростершись прямо у моих ног, а вся верхняя половина его лица превратилась в жуткое месиво – Касси выстрелила в него в упор. Я огляделся по сторонам и заметил Литтла, корчившегося на коленях у разведенного костра. Когда я подошел ближе, он упал навзничь, с предсмертным всхлипом, и я увидел рукоятку ножа, торчащего посреди багрового пятна, расплывающегося по его рубашке. С минуту он подергался, булькнул что-то и, наконец, замер.