Текст книги "Далекое будущее Вселенной Эсхатология в космической перспективе"
Автор книги: Джордж Эллис
Жанры:
Религиоведение
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 34 страниц)
Верующие, по крайней мере мало–мальски респектабельные верующие, больше не ждут ни конца света, ни Страшного суда в буквальном смысле, и цитата из Браунинга вызывает у них лишь краткую невольную дрожь. Те, кто утверждает, что конец в самом деле близок, как правило, не занимают кафедр в известных и уважаемых церквях (по крайней мере, мне не случалось слышать проповедей такого сорта, хотя для наших предков это было обычное дело). Проповедники могут упоминать о личной смертности, но не о конце света. Те же, кто говорит об этом, в стиле взятой мною для примера выдержки со случайного веб–сайта, легко идентифицируются как чудаки или шарлатаны, не имеющие понятия ни об истории, ни об истинной религии:
Второе пришествие, возвращение Христа в Иерусалим и конец мира (конец света), о котором говорил Мессия Христос, произойдет не позднее 2007 года. Теперь мы знаем, что ближневосточный конфликт вокруг Иерусалима и Храмовой горы найдет свое полное и окончательное разрешение 15 сентября 2000 года. Меморандум, подписанный Израилем и ООП в Эль–Шарме 5 сентября 1999 года, назначает на эту дату окончательное и постоянное определение статуса Иерусалима, по–видимому вместе с Храмовой горой и Золотым куполом. Об этом соглашении говорится в главе 9 Книги Даниила, которую цитирует Христос в главе 24 Евангелия от Матфея. С этого договора начнется семилетний обратный отсчет к концу света (но не «концу мира»), к которому приведет постройка Третьего Храма на горе Мориа и предшествующая ей «мерзость запустения», описанная Христом. В конце этого семилетнего периода произойдет битва Армагеддона. Однако переговоры в Эль–Шарме могут и не привести к заключению договора, предсказанного Даниилом и Господом нашим. Необходимо следить за развитием событий и помнить о том, что говорится в Писании о Третьем Храме. Такие события, как войны, терроризм, землетрясения и т. п., могут стать катализаторами восстановления Храма.
Иисус призывал нас «бодрствовать», ожидая Его пришествия: именно в этом состоит цель нашего сайта, созданного в сентябре
1999 года. Кроме того, мы будем тщательно и логически исследовать тексты Писания, относящиеся к этому великому событию! Бог сказал, что Храм Его будет построен в течение этих семи лет, и что это станет НЕСОМНЕННЫМ знамением Его пришествия. Предсказанное пророками воссоединение еврейского народа в возрожденном Израиле в 1948 году и возвращение евреям власти над Иерусалимом в 1967 году – явные знаки того, что мы живем в последнем поколении (40–70 лет), которое, как предсказано Христом, увидит пришествие Его. Кроме того, это поколение увидит антихриста, мерзость запустения и великие бедствия – все признаки конца света, указанные в библейском пророчестве [sic!] [47]47
http://www.geocities.com/secondcoming1/– посещаемость сайта со времени его создания, согласно статистике, составила более 35 000 человек.
[Закрыть].
Без сомнения, мудро поступают те, кто пропускает подобные попытки расшифровки библейских пророчеств мимо ушей. Однако стоит отметить, что существуют вполне натуралистическиеаргументы против оптимистических ожиданий, что жизнь будет идти, как идет, без помех и резких перемен. Стоит также заметить, что парадокс Беббиджа (простая компьютерная программа может внезапно сгенерировать совершенно неожиданные результаты, показывающие, что произошло нечто совсем иное, чем мы предполагали) разрушает любую наивную веру в рациональное постоянство мира [48]48
Chambers [11]; см. Clark [17].
[Закрыть]. Но сейчас меня интересует катастрофа не столько по Беббиджу, сколько по Картеру.
Отрицание всех предупреждений о близком конце выглядит вполне рациональным. В конце концов, все мы (более того, наш род, наш вид, наш мир) выжили и дожили до сего дня, невзирая на войны, чуму, голод, метеоритные дожди и массовое загрязнение. Теперь любая катастрофа может быть только локальной: нас слишком много, и мы слишком хорошо экипированы технологически, чтобы исчезнуть с лица земли. Разумеется, вполне разумно отвечать на пророчества о неминуемой кончине мира с изрядной долей скепсиса. Одна такая скептически настроенная дама, услышав, что «ничего не усвоила» из восторженного пессимизма некоей новостной рассылки (посвященной возможному исходу «проблемы двухтысячного года»), ответила на это так:
Читая эту рассылку, я выяснила, что мне необходимо запасти 300 фунтов зерна, 60 фунтов бобов, 60 фунтов сахара или меда, пять фунтов соли и 20 фунтов жира или масла на первый год, а также по галлону воды на человека в день; кроме того, нужно закупить свечи, топливо, медицинские препараты, генератор электричества, овощные и фруктовые консервы, семена огородных и садовых растений, одеяла, спальные мешки, различные инструменты, очень много батареек и еще больше ружей и патронов, чтобы защищать свои припасы от отчаявшейся и оголодавшей толпы, которая бросится прочь из горящих городов в поисках пищи; и что не следует переводить деньги в золото, поскольку при чрезвычайном положении правительство первым делом начнет изымать золото у населения. Кроме того, следует покупать любые книги, в которых описывается, как добывать и делать разные необходимые после падения цивилизации вещи. И еще – заниматься физкультурой, чтобы стать здоровой и сильной и быть в состоянии вынести все, с чем столкнут меня природа и человечество. Все эти советы, не считая ружей (там, где я живу, огнестрельное оружие запрещено), не так уж плохи.
Несмотря на печальные постинги о том, что большинство населения земли – четыре пятых, по оценкам некоторых авторов, обречены на смерть, в пророчествах этих «кассандр» чувствуется некое удовлетворение. Они образуют замкнутую группу, которая выживет, потому что они умнее и круче всех остальных. Компьютерные гуру так же зависят от чужих финансовых и политических решений, как и все мы (журнал Wired писал недавно о нескольких программистах, которые запаслись консервами и отправились в леса). И даже те, кто решительно отказывается обзаводиться компьютером, все равно зависят от доступности электричества, пищи, телекоммуникаций и, самое главное, чистой воды. Единственные в США, на кого не повлияет грядущее бедствие, это, пожалуй, эмиши.
В этой рассылке вы можете увидеть в действии то, что один скептик по другому поводу назвал «эффектом храповика».
Любые сообщения (например, о том, что официальную государственную оценку стоимости исправления системы следует увеличить вдвое), изображающие проблему-2000 как катастрофу, тщательно копируются и принимаются с полным доверием. Любые новости, из которых следует, что катастрофы можно избежать, отвергаются как ложь, глупость или попытка спрятать голову в песок. Если выйти за пределы рассылки – один мой знакомый компьютерщик говорит, что оценивает вероятность катастрофы примерно в 5 процентов; но этого для него оказалось достаточно, чтобы опустошить местный супермаркет и наполнить загородный дом припасами просто на всякий случай.
В течение столетий, разумеется, пророчества о Судном дне раздавались не раз. Джеймс Рэнди в «Маске Нострадамуса» приводит список исторических дат, на которые назначался конец света: 1524 год, когда Лондон должен был исчезнуть в волнах страшного наводнения; 1719 год, когда математик Яков Бернулли ожидал гибели земли от столкновения с кометой; 1947 год, когда, по словам «величайшего пророка Америки» Джона Беллоу Ньюбру (произнесенным в 1889 году), должны были погибнуть все правительства и крупные монополии. А после этого началась холодная война – и убеждение, что «они» могут взорвать мир, сделалось вполне рациональным [49]49
Grossman [21]. Проблема-2000, разумеется, цивилизацию не погубила, как не удалось это сделать и другим сюжетам мрачных пророчеств.
[Закрыть].
Как видим, перед нами сильное индуктивное свидетельство о том, что подобные пророчества, как правило, не исполняются, а заодно и любопытное сообщение о том, как готовятся к концу света наши современники! Однако Брендону Картеру удалось показать, что это соображение никак не должно вселять в нас уверенность: именно то, что столь многие из нас сумели выжить и прожить так долго, заставляет подозревать, что наше время подходит к концу [24]. Да и «Кассандра» известна тем, что ее мрачные пророчества, которым никто не верил, в конце концов сбывались.
Легко поверить, что наше нынешнее существование (несмотря на все многочисленные случаи, которые могли прервать нить нашей жизни, жизни нашего рода, вида или всего мира) – свидетельство того, что Бог или боги к нам добры. Однако, что достаточно очевидно, если существует множество возможных (или даже реальных) миров, в которых жизнь, разум или цивилизованное общество не выжили, не стоит удивляться, что разумные и цивилизованные существа видят вокруг себя мир–исключение. Каждый из нас, читающих эту статью, пока жив, хотя, оглядываясь назад, может вспомнить много случаев, когда его жизни угрожала опасность. Но не следует же из этого, что мы бессмертны. Даже если говорить о культуре или виде, нет оснований полагать, что нам повезет больше, чем другим культурам и другим видам:
Дворцы, города и страны
Для Времени – что трава,
Гибнущая непрестанно
И распустившись едва…
Выросший этим летом
Цветок – не ведает он,
Градом каким или ветром
Будет завтра сражен;
Но в незнании гордом
Семь дней своей жизни мнит,
Что в спокойствии твердом
Вечность ему предстоит [50]50
Kipling [23], р. 479. Я не придерживаюсь ложной аналогии, уподобляющей виды и культуры живым существам, из коей следует, что они неизбежно дряхлеют и умирают. Речь идет лишь о том, что такое с ними случается.
[Закрыть].
Наше выживание (и как индивидуумов, и еще более как культуры и вида) в прошлом не дает нам никаких оснований надеяться на подобное же выживание в будущем, скорее наоборот. Однако мы преисполнены почти абсолютного доверия, которое влияет и на тех, кто ожидает конца. Фанаты «проблемы-2000», описанные мною выше, едины с самыми здравомыслящими скептиками в убеждении, что человечество, в особенности обычные американцы, будучи «наиболее приспособленными», выживут. А ведь причин для такого убеждения очень мало. Современная эволюционная теория не дает нам оснований полагать, что многоклеточные организмы, или цивилизованные существа, или вообще какие‑либо конкретные виды будут существовать всегда. Весьма велика вероятность, что мы – единственные разумныесущества во вселенной; если, разумеется, не брать в расчет разум как атрибут Божества. В безбожной же вселенной нет никаких оснований предполагать ни появления интеллекта, ни, если уж он появился, его выживания: слишком длинен и сложен эволюционный путь, и слишком многочисленны подстерегающие на пути опасности [51]51
См. [14]. Даже эукариотические и многоклеточные организмы развиваются так долго, что логично предположить, что большинство биосфер состоит исключительно из бактерий! Некоторые фантасты пытались вообразить себе бактериальные цивилизации [4, 10]; но, если таковые и существуют, едва ли стоит надеяться, что мы когда‑либо сможем понять их или вступить с ними в общение.
[Закрыть]. То, что мы – единственные (или почти единственные) разумные существа во вселенной, объясняет отсутствие всяких свидетельств существования внеземных цивилизаций. Для возникновения цивилизации (заметим, случайного) требуется слишком долгий период; и, даже если она все‑таки возникнет, еще больший срок потребуется ей для колонизации иных планет – и все это время она будет подвергаться постоянному риску. Чем невероятнее само наше появление, тем больше вероятность, что мы находимся в самом конце периода, в котором существование для нас оказалось возможным [2].
Итак, если мы – единственные, сможем ли мы стать первыми? Предположим, история будет развиваться так: нашему виду удаетсяколонизировать Солнечную систему, ближайшие звезды, а может быть (как предполагают иные фантасты), распространиться и на всю вселенную. В этом случае необходимо признать, что сейчас мы находимся на очень ранней стадии развития. Почти все люди, которым суждено появиться на свет, будут жить позже нас. Есть ли у нас основания полагать, что это так? Очевидно, нет. Вообразим себе собрание больших комнат, в каждой из которых находятся последовательно пять, пятьдесят, пятьсот, пять тысяч человек, и так далее. Предположим, что все обитатели этих комнат, включая и нас, размещены по комнатам с завязанными глазами. Рационально будет предположить, что мы находимся в самой большой комнате: если самая большая вмещает в себя 50 миллиардов человек – скорее всего, мы в ней. Если же, сняв повязку, мы обнаруживаем вокруг себя лишь пятьсот человек – стоит заподозрить, что эта комната и естьсамая большая. Если следовать нашему изначальному предположению (и, думается, наш взгляд следует назвать типичным), получается, что мы, скорее всего, находимся вовсе нена атипично ранней стадии развития. Похоже, ни у кого не будет возможности в самом деле увидеть, как «в сиянии Большого взрыва человечество волнами распространяется по вселенной» [52]52
Baxter [3]. Этот роман, самый симпатичный и запоминающийся персонаж в котором – генетически измененное существо и где принимается как само собой разумеющееся, что все мы боимся и ненавидим все, что не можем контролировать, возможно, не слишком точно отражает человеческую психологию, однако является серьезной попыткой понять, что может означать для нас и наших проектов глубокое время.
[Закрыть]. Едва ли мы или даже вид гоминидов, который придет вслед за нами, просуществуем даже два миллиарда лет фантастической истории Степлдона. Гораздо более вероятно, что мы живем в самом многолюдном человеческом поколении или очень близко к нему: когда окажется, что сейчас в мире живет больше людей, чем жило когда‑либо в прошлом, – а этот момент недалек – у нас будут все причины ожидать неминуемой «катастрофы Картера».
Против этого аргумента существует множество «самоочевидных» (но, по–видимому, ошибочных) возражений. Единственные значительные возражения исходят от тех, кто отрицает, что нынешняя численность человечества имеет какое‑либо отношение к количеству будущих поколений, и от тех, кто полагает, что количество поколений в самом деле может быть бесконечным.Если никаких других поколений человечества, кроме тех, что уже были, не существует, очевидно, что каждый из нас жил (или живет) в самом многолюдном поколении на тот момент; но кто сказал, что не придет следующее поколение, еще больше? В то же время оно может и не прийти: если будущее нашего вида открыто – нет причин считать, что мы близки к концу, но в то же время, исходя из тех же посылок, нет причин считать, что мы от него далеки. Если ничто в нашем будущем не предопределено – не предопределено и выживание. Кроме того, если «комнат» бесконечноемножество – нет ничего невозможного в том, чтобы оказаться в «ранней» комнате. Но, хотя Аристотель и полагал число человеческих поколений бесконечным (поскольку не признавал начала вещей), по–видимому, он все‑таки ошибался. Кажется более разумным полагать, что поколений все‑таки конечное число – и в этом случае, возможно, нам не стоит беспокоиться о глубоком времени: наше, человеческое время достаточно мелко.
Фантасты не раз писали о катастрофах. В сороковых–пятидесятых годах пальму первенства держало ядерное и биологическое оружие. Возможно, эти фантазии послужили нам предупреждениями, оставив своих авторов в таком же расстройстве, как несчастного Иону [53]53
Ион 3:10–41: «И увидел Бог дела их, что они обратились от злого пути своего, и пожалел Бог о бедствии, о котором сказал, что наведет на них, и не навел. Иона сильно огорчился этим и был раздражен».
[Закрыть]. С тех пор мода в области катастроф менялась многократно: экологические бедствия, метеоритные дожди, восстание машин, вторжение «чужих» – использовалось все это, часто с сознательным или подсознательным желанием автора насолить неприятным ему людям! Мысль о том, что время человечества кратко, не всегда нежеланна: едва мы исчезнем, земля вернется к «нормальности» – нормальности, в которой ни одно разумное существо не будет претендовать на временной контекст шире текущего момента. О таком «очищенном» мире фантазировал Лоуренс. И даже Симона Вейль выражала мысль, что мы загрязняем пейзаж уже тем, что на него смотрим [13]. Возможно, погибнет не только разум, но и все сущее —
Некоторые видят в этом метафору ничем не загрязненного и не возмущенного бытия – конец всех треволнений или, может быть, победу их собственного взгляда на мир. Если цивилизация, человечество, сам мир должны погибнуть, это произойдет, по мнению авторов, от того, что мы слишком далеко отступили от «природы» (так же наивные интеллектуалы в свое время приветствовали Мировую войну). Другие, поначалу придя в уныние, могут утешать себя мыслью, что всем нам предстоит умереть как индивидам: так какая разница, погибнем ли мы поодиночке или вместе? «Счастье десяти миллионов человек не больше в миллион раз, чем счастье десяти» [55]55
[22], р. 307.
[Закрыть]. Единственный ответ на это, возможно, тот, что геноцид мы все же считаем более страшнымпреступлением, чем убийство; конец мира положит конец и всем нашим мечтам, всем обычным мотивам творчества или причинам для бережного отношения друг к другу, всей нашей любви. Мысль о всеобщем уничтожении сделает драгоценной каждую секунду, но такими «совершенными секундами» станут лишь те, в которые мы сумеем забыть о грядущей гибели [56]56
На это можно ответить, что, поскольку время нереально, мы на самом деле ничего не теряем: каждый миг нашего существования вечен. Но утешения в этом немного: «Пока мы воспринимали прошлое как бездну небытия, величайшая боль, несчастье, унижение, пав в эту бездну, переставали существовать; мы могли больше о них не думать и полностью сосредотачиваться лишь на том, чтобы избежать повторения этих ужасов в будущем. Но теперь вместе с радостями прошлого нас вечно преследуют и прошлые скорби» ([29]; см. также с. 305 и следующую страницу «Последних людей», где обсуждается стоическое представление о времени как замкнутом круге).
[Закрыть].
Но, быть может, на катастрофу можно взглянуть и иначе. Возможно, она произойдет одновременно с наступлением сингулярности – в тот момент, когда развитие компьютеризации, нано–технологий или коммуникационной сети произведет внезапный отрыв от всего нашего прошлого и ознаменует конец эпохи, в которой существовали отдельные индивиды нашей породы [35]. Так называемая сингулярность означает столь резкий разрыв с прошлым, что никакие рациональные предположения здесь становятся невозможны. Мы стоим на пороге эпохи, совсем не похожей на все иные, прошедшие века. Мощь наших компьютеров удваивается каждые 18 месяцев [57]57
«В 1965 году Гордон Мур, один из основателей компании Intel, заметил, что число транзисторов на квадратный дюйм в интегральных схемах удваивается каждый год со времени изобретения интегральных схем. Мур предсказал, что эта тенденция сохранится на протяжении всего обозримого будущего. В последующие годы темп несколько замедлился, однако плотность данных удваивалась приблизительно каждые 18 месяцев: именно так звучит нынешняя формулировка закона Мура, одобренная самим Муром. Большинство экспертов, включая самого Мура, полагают, что действие закона Мура продлится еще по меньшей мере два десятилетия»: http://webopedia.internet.com/TERM/M/Moores/Law.html.
[Закрыть]. Реальное существование молекулярных и атомных механизмов – нанотехнологии – возможно, ближе, чем мы можем вообразить. В наше время люди повсюду имеют доступ к информации, знаниям, энергии и механической помощи, которые когда‑то были доступны только сказочным богачам. Даже если настоящая «общая теория всего» в принципе невозможна, мы, по–видимому, располагаем некоторыми очень мощными теориями, касающимися всего на свете – от гравитации до человеческого генома. Очень скоро каждому человеку придется принимать решения, влияющие на нас всех, и где гарантия, что никто из нас не примет самых ужасных решений? Быть «как боги» станет нашим долгом.Конец времени (или времен) лежит в открытии вечности: мы не сможем населять вечность в тех же формах, какими обладаем сейчас. «Все изменимся, вдруг, во мгновение ока, при последней трубе» (1 Кор 15:51–52).
В научной фантастике, как правило, этот «конец» предстает в материалистических или атеистических терминах, причем подчеркивается чужеродная натура существ, более подходящих для существования в вечности. Однако выход из нашего хрустального дворца был давным–давно предсказан в религиозной литературе.
11.3. Явление ОмегиДля нас тут конец истории, и мы можем только сказать, что с тех пор они жили счастливо, и для них это было началом настоящей истории. Вся их жизнь в нашем мире и все приключения в Нарнии были только обложкой и титульным листом: теперь наконец они открыли первую главу в Великой истории, которую не читал никто в мире: истории, которая длится вечно и в которой каждая глава лучше, чем предыдущая [26] [58]58
В пер. Ольги Бухиной. – Прим. пер.
[Закрыть].
Рассмотрим идеюнового, невиданного мира, как она предстает в философской фантастике. Говоря о «сингулярности», авторы, несомненно, стремятся подчеркнуть, что мы ни в малейшей степени не представляем, да и не можем представлять того, какая жизнь ждет нас за этим пределом, хотя апофатическое богословие никогда никого не удерживало от попыток вообразить себе невообразимое и получить от этого пользу и удовольствие! Даже если перемена не столь близка, как я предположил, рано или поздно она произойдет или, быть может, уже произошла. Даже если появление разумной жизни и вправду невероятно, все же каком‑то отдаленном месте и времени она могла появиться в первый раз – и одним из ее плодов оказались мы.
Предположим, что существует (или будет существовать) чаемый синтез мощи и разума, воображаемая точка Омега. Возможно при этом, что какие‑то интеллектуальные существа нашего типа смогут считать себя последними в своем роде, хотя в каком‑то смысле они будут лишь ранними и незаконченными версиями более совершенного типа. Знаменитый роман Артура Кларка «Конец детства» (1954) может быть истолкован очень по–разному – и в прошлом я осуждал его любопытную идею о том, что в основе «религии» лежит надежда на слияние со Сверхразумом [59]59
См. [12], р. 177.
[Закрыть]. Но давайте рассмотрим его в контексте той ветви философской фантастики, где рассматривается буквальный конец, уничтожение человечества как вида или же его преображение. Происходит катастрофа Картера (хотя и не всегда так, как мы ожидали): мы гибнем, но остается нечто воскрешающее наши цели и воспоминания к жизни вечной.
Предположим, что этот Омега, или Сверхразум, реален. Если он возник, очевидно, уничтожить его будет так же трудно, как саму жизнь, и весьма вероятно, что он займет все времена и все пространства. Ведь даже мы, смертные индивидуумы, прекрасно зная, что наша жизнь имеет конец, можем вообразить себе, какими путями она могла бы продолжаться. Остается вопрос: что за продолжение предлагает нам Омега? что он собой представляет? кто он такой? Сверхразум Кларка, как я уже намекал, не вызывает ни религиозного, ни этического благоговения. В его книге восхищения заслуживают скорее Повелители, призванные подготовить путь для поглощения Сверхразумом нашего вида, но мечтающие бороться с его влиянием, и позднейшие фантасты, как Джек Уильямсон, уже открыто изображают Сверхразум в облике Паразита [15]. Космический разум в «Вечности» Грега Бира оказывается скорее потомком величайшего и свирепейшего врага человечества – и никаким «гуманным» целям он уж точно не служит. В воображаемом будущем Грегори Бенфорда люди и им подобные существуют, словно крысы и тараканы, в торжествующей культуре киплинговских машин, которые «не созданы, чтобы понять обман, [и] не ведают любви, сочувствия, прощенья» [60]60
Kipling [23], р. 676.
[Закрыть]. Писатели часто придают мифологические очертания идее возможной «войны в небесах» – конфликту между совершенно различными персонажами, каждый из которых стремится стать значением, кульминацией и заключительным синтезом всего, что было и есть на свете.
Легко понять, что ни один такой Омега не может быть Богом, даже если в конце концов оказывается, что существа, подобные нам, могут симпатизировать его личности и разделять его цели. Бог – это по определению то, выше чего ничего и вообразить невозможно, необходимый стандарт всех ценностей, необходимо присутствующий в бытии. Существо, даже очень могущественное, которое может обладать тем или иным характером, может возникнуть в одной истории и не возникнуть в другой – это, безусловно, не то, что теисты подразумевают под «Богом». Космический дух Степлдона (сам созданный даже не Восемнадцатым Видом человечества, но созданиями совершенно иного типа) оказывается безнадежно далеко от вожделенного «Творца звезд», но и сам этот Творец отнюдь не Бог.
Питер Гамильтон в своей недавней «Трилогии ночи и рассвета» наслаждается изобретением абсолютно натуралистической версии знакомых мифов; заключение этой книги подрывает всякую надежду на то, что существует Некто обладающий властью и авторитетом и требующий от нас повиновения. Также и Бакстер исследует возможность, в которой у его Конечного Духа имеются все причины отчаиваться и, следовательно, не быть Богом. На той же ноте усталого разочарования оканчивается откровенно атеистическая «Диаспора» Грега Игана: «все это вместе» не стоит ни познания, ни наслаждения. Однако меня здесь интересует не философское богословие и не спор между «натурализмом» и «супернатурализмом», а влияние и важность глубокого времени и то, что мы можем о нем сказать. Если катастрофа Картера напоминает нам о скором суде, то история Омеги – о собирании всех верных по ту сторону катастрофы. В этих историях выражается надежда (равно как и страх) на то, что наши жизни, потерянные нами, все же будут оправданы. Мы внесем в конечный синтез что‑то свое, и этот синтез «вернется» в наши жизни, чтобы заимствовать из них свои первые шаги. Однако над всеми этими вымышленными омегами нависает катастрофа: при всей их мощи и разумности их также ожидает конец, если, конечно, им не удастся убежать от времени.
Омега – не Бог, так же как не является Богом бог из Мильтонова «Потерянного рая», но истории об этих образах, которые мы пишем, пересказываем и читаем, могут нас многому научить. Говоря об Омеге, научные фантасты и другие футурологи часто приходят к заключению, что наша задача – просто существовать и не прекращать научного поиска. Как угроза Судного дня побуждает некоторых собирать тяжелую артиллерию и практиковаться в «искусстве выживания», так же и из обетования Омеги некоторые делают лишь тот вывод, что необходимо любой ценой поддерживать технологию. Лучше потерять целый мир, например, из‑за изменений климата и эрозии почвы, чем утратить будущее, сократив расходы на развитие технологий. В обоих импликациях заметно неправомерное самодовольство: в первом – потому что за данность принимается определенный политический стереотип; во втором – потому что мы забываем, что Омега станет наследником всехформ жизни, не только нашей. Или хуже того – если он будет наследником лишь однойформы жизни, скорее всего, это будет не наша форма. Хоть какой‑то шанс на участие в Омеге появится у нас, лишь если мы будем одними из неисчислимого множества. Конечно, для многих это прозвучит как большое разочарование: «Но ведь это буду уже не я!» или: «Это будут уже не люди!»Другие же лишь выразят удивление от того, что кто‑то способен сокрушаться по такому поводу – и это, на мой взгляд, более рациональный подход.
Холдейн в своей статье о «Страшном суде» делает, на мой взгляд, ложное противопоставление:
Человеческий мирок обречен на гибель. Уже сейчас человеческий ум предвидит его конец. Если человечество сумеет расширить горизонт своей воли, как уже расширило горизонт своего интеллекта – оно избежит гибели. Если нет – неминуемо придет суд и человек и все его дела погибнут навеки. Либо раса людей докажет, что ее предназначение – вечность и бесконечность и что ценностью индивидуума в сравнении с этим предназначением можно пренебречь, либо придет время,
Когда припортовые рынки замрут,
В вечном воскресном дне обретя покой;
Когда даже влюбленные мир свой найдут,
А земля останется потухшей звездой [61]61
Haldane [22], с. 312 (пер. ред.), цитирует Джеймса Элроя Флекера, «The Golden Road to Samarkand», в Collected Poems(Martin Seeker, London, 1916), 145 (те же строки использованы Артуром Кларком в заключении «Прелюдии к пространству»).
[Закрыть].
Подробный ответ Холдейну занял бы отдельную статью. Хотя я согласен с ним в том, что «ценное духовное упражнение – пытаться хотя бы изредка представить себе, какие возможности готовит для нас будущее» [62]62
[22], р. 310.
[Закрыть], ни его метафизика, ни этика, ни футурология меня не привлекают. В особенности не согласен я с тем, что у нас якобы есть лишь один выбор: либо думать только о настоящем, либо строить коммунистическую утопию, дабы заселить своим потомством звезды [63]63
Предприятие, высмеянное еще у К. с. Льюиса в романе «За пределы безмолвной планеты» [25], с. 164: «"Люди будут просто улетать из каждого [мира] до того, как он умрет, – все дальше и дальше, понимаете?" – „А что будет, когда умрут все миры?“»
[Закрыть]. Приносить настоящее в жертву будущему – самоубийство. Кроме того, одно лишь материальное и временное будущее нас не удовлетворит.
Итак, мораль в том, что все эпохи исчерпываются и спешат к концу, если только не понимать Омегу как метафору чего‑то большего, чем очередная эпоха. И вот еще одна история, над которой стоит поразмыслить: если Омега реален – почему бы ему нас не воскресить? И, если он это сделает, почему бы, по крайней мере для начала, – не предоставить нам контекст, в котором мы сможем не просто существовать, но и жить привычной для нас жизнью? И откуда нам знать, что это уже не произошло? Что, если это не далекий воображаемый проект (как предполагает Фрэнк Типлер [33]), а ситуация, в которой мы живем? Откуда нам знать, кто мы «в действительности»: те существа, от которых происходит Омега, или те, кого он возродил и кому отвел маленький уголок своего существа, чтобы чему‑то их научить? [65]65
См. [36], с. 214: «Мир, в котором обитаем мы с тобой – не более, чем иллюзия, поддерживаемая машиной в конце времен».
[Закрыть]И есть ли разница, если Омега способен «вернуться» к собственному началу, между оригиналами и копиями?
В таком случае (спасибо за эту мысль доктору Барри Дейнтону, моему ливерпульскому коллеге) и аргумент Картера для нас не так страшен: да, мы находимся в величайшем из всех возможных собраний смертных индивидуумов (то есть среди всех, кто когда‑либо жил на свете), на время поселенные в контекст, где у каждого из нас сохраняется чувство своей индивидуальности, до тех пор, пока мы не научимся – или что‑то в нас не научится – существовать иначе. Какие еще чудесные сценарии приготовил для нас Омега – покажет время. Каким окажется (точнее, уже оказался) он сам, зависит от того, что сможет вообразить себе все «сообщество верных». Мы сразу – и его плод, и одни из его далеких предков.
Когда рассказчик у Степлдона возвращается из своих блужданий на краю времени и останавливается на вершине холма, с которой открывается вид на его дом, сердце его переполняет обновленное чувство «мерцающего атома нашей общности»: отношений с женой [66]66
[30], с. 333.
[Закрыть]. «Необъятность, – продолжает Степлдон, – сама по себе не хороша и не плоха… Но она косвенно важна, поскольку помогает обогащать и развивать ум» [67]67
Там же, с. 335.
[Закрыть]. Новое поглощение чисто личными делами – это засыпание, и преображениеличности может быть способом проснуться. Мое предположение немного отличается от степлдоновского: необъятность, или попытка представить себе необъятность, пробуждает нас и заставляет узнать то Бесконечное, что окружает нас и нам противостоит.
По вдохновенному рассказу Джона Кроули, тот миг, когда Джордано Бруно вполне понял, что солнце не вращается вокруг земли, стал его освобождением из хрустальных сфер, окружающих все человеческие души. Вместо того чтобы мысленно рваться к небесам, он понял, что сама земля плывет в небесах, что он уже сбежал. «Ты можешь сделать себя равным звездам, если поймешь, что твоя мать–Земля – тоже звезда: ты поднимешься сквозь сферы, не покидая землю, но плывя на ней и зная, что она плывет». [20] Мы избегаем катастрофы Картера, зная, что мы в Омеге – и катастрофа уже произошла. Глубокое время окружает нас, и, быть может, это соответствует дерзкому требованию Блейка куда больше, чем здравомыслящий презентизм, увы, слишком многих современных мыслителей.
