Текст книги "Новый Макиавелли"

Автор книги: Джонатан Пауэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 27 страниц)

Мы начали было межпартийное проевропейское движение; толку из этого не вышло. В 1998 году Майкл Хезелтайн, Кен Кларк и Пэдди Эшдаун вместе с целым рядом ведущих бизнесменов запустили программу «Британия в Европе». Проевропейски настроенные консерваторы пытались обвинить Тони и Гордона в провале программы – дескать, недостаточно смелости явлено; но они сами тогда уже относились к вымирающим видам и политического прикрытия обеспечить не сумели. Надежда постепенно таяла. В 2003 году Кен Кларк сказал Тони, что, по мнению его сторонников, он стал бы лидером консерваторов, если бы оставил свои проевропейские взгляды; Кен не был к этому готов. Хезелтайн не снижал активности – например, в 2004 году защищал европейскую конституцию, между тем как Кен Кларк и его сторонники красноречиво отмалчивались. Я убедил Тони позвонить Кену. Тони позвонил – и Кен перечислил ему целый ряд уважительных причин, на любой вкус. Истинной же причиной мы сочли остатки лояльности к Майклу Говарду, с которым Кен учился в университете.

К чему мы не были готовы, так это к необходимости выбирать между Европой и США. По традиции, британский премьер должен пойти по одному из двух путей; Эдвард Хит был проевропейцем и антиамериканцем; Маргарет Тэтчер – наоборот. На самом деле ситуация давно является источником головной боли для британских премьеров. Тони как-то назвал Британию этаким мостом между Европой и Америкой; метафору не высмеивал только ленивый, а зря – она достаточно ярко характеризует положение британских лидеров. Мы хотели использовать свои отношения с Европой и Штатами для укрепления отношений между Европой и Штатами. В сентябре 2002 года Шрёдер попросил помочь ему с Бушем – и соответствующая попытка была нами предпринята. Аналогичным образом Ангела Меркель после победы на выборах в 2005 году ждала от нас содействия своим усилиям восстановить американо-германские отношения. Тони убедил Буша встретиться с Ангелой. Меркель предложила Бушу регулярно устраивать с ней видеоконференции вроде тех, что Буш устраивал с Тони. Правда, Буш не внял. И наоборот, мы пытались добиться от Буша шагов в сторону урегулирования отношений с европейцами после вторжения в Ирак. В сороковых годах XX века лорд Исмей определил цель НАТО следующим образом: «Держать русских подальше, американцев – поближе, а немцев – пониже». После войны в Ираке Генри Киссинджер перефразировал знаменитое высказывание лорда Исмея: «Французов наказать, немцев проигнорировать, русских перестрелять». То был его совет Бушу. Мы сочли такой подход ошибочным и уговорили Буша первым протянуть Европе руку; правда, убедиться в пользе нашего совета Буш так и не смог, ибо популярность его упала ниже плинтуса, никто в Европе не хотел с ним дружить.

С мостом все в порядке, пока два берега, им соединяемые, не начнут отдаляться. Латать дыры – занятие неприятное и неблагодарное; мы это поняли в ходе Иракской войны. К идее разделения Европы на Новую и Старую мы отношения не имели; зато это разделение показало, до какой степени жителям стран Центральной и Восточной Европы надоели французы и немцы. Впрочем, разделение на Новую и Старую Европу, равно как и разделение по принципу «Франция, Германия и Россия – против остальных» – ошибочно. Макиавелли на эту тему замечает: «Сомневаюсь, чтобы расколы когда-либо кончались добром; более того, если подойдет неприятель, поражение неминуемо»[206]206
  «Государь», гл. XX, «О том, полезны ли крепости, и многое другое, что постоянно применяют государи».


[Закрыть].

Соглашаясь выбирать между Штатами и Европой, британский премьер-министр делает ужасную ошибку. Британия рулит во многом потому, что знает, на какой рычаг и в какой момент нужно нажать; мы лидируем в Европе; в то же время к нам прислушиваются в США. Отказ от отношений с одной из сторон, а то и с обеими, обернется для Британии катастрофой. Стало быть, наша миссия – восстановить единство города, который подвергся расколу.

Глава одиннадцатая. «Верный друг и непримиримый враг»

Война и мир

Макиавелли убежден в следующем:

«Государя уважают также, когда он открыто заявляет себя врагом или другом, то есть когда он без колебаний выступает за одного против другого – это всегда лучше, чем стоять в стороне. Ибо когда двое сильных правителей вступают в схватку, то они могут быть таковы, что возможный победитель либо опасен для тебя, либо нет. В обоих случаях выгоднее открыто и решительно вступить в войну. Ибо в первом случае, не вступив в войну, ты станешь добычей победителя, к радости и удовлетворению побежденного, сам же ни у кого не сможешь получить защиты; победитель отвергнет союзника, бросившего его в несчастье, а побежденный не захочет принять к себе того, кто не пожелал с оружием в руках разделить его участь»[207]207
  «Государь», гл. XXI, «Как надлежит поступать государю, чтобы его почитали».


[Закрыть].

Именно этим принципом Тони Блэр руководствовался в построении отношений как с правительством Клинтона, так и с правительством Буша. Именно поэтому британские СМИ прицепили ему кличку «пудель Буша». Подобно Макиавелли, Тони не видел веских причин занимать двойственную позицию, освоенную Гарольдом Уилсоном или, к примеру, Тедом Хитом, бывшими у власти одновременно с успешными американскими правительствами. Имеет смысл дистанцироваться от действий американской администрации, если не считаешь эти действия правильными; имеет смысл и обнародовать свое искреннее «за». Не имеют смысла только метания между двух огней. По мнению Тони, Британии следовало делать ставку на Соединенные Штаты, ибо Штаты являются сверхдержавой, от них зависит безопасность во всем мире. Вот Тони и стремился «обнять их крепче»[208]208
  Автор цитирует название книги Питера Ридделла «Обними их крепче: Блэр, Клинтон, Буш и “особые отношения”» (2004).


[Закрыть]. По Макиавелли, попытка услужить и нашим и вашим всегда оборачивается презрением и тех, и других. Нелогично быть членом Европейского Союза, но стоять в стороне и жаловаться на отсутствие политического веса. Так же и в отношениях с президентом США. Хочешь, чтобы он к тебе прислушивался, – убеди его в своей преданности. Когда Тони пришел к власти, он и не думал воевать; однако при нем Британия участвовала в пяти войнах. Такого ни при одном британском премьере в обозримом прошлом не бывало. Поэтому полезно проследить причины феномена.

Свежеизбранный премьер, как правило, не имеет намерения тратить время на внешнюю политику. Его цель – решить животрепещущие внутренние проблемы; именно они привели его в политику и в премьерское кресло. И однако все премьеры, подобно всем президентам США, как-то незаметно втягиваются во внешнюю политику, причем обычно – уже на первом сроке. Более того – постепенно они увлекаются внешней политикой, а политика внутренняя отходит на второй план. Неудивительно: ведь внешние проблемы, как бы ни были сложны, все-таки поддаются решению сравнительно быстро. Это вам не систему соцобеспечения реформировать и не с бюджетным дефицитом бороться. Дипломатические связи развиваются изрядными скачками – социальная реформа еле ползет, как какой-нибудь ледник. Вдобавок внешняя политика оставляет место для маневра при принятии решений – чего не скажешь о политике внутренней, по крайней мере о большей части ее областей.

Тони, пока не стал премьером, не слишком много путешествовал и маловато знал о происходящем в других странах. На считанных официальных встречах с иностранными лидерами, что имели место в нашу бытность в оппозиции, мы в подробности не углублялись; один раз Тони даже изрядно опростоволосился, заявив российскому премьеру Черномырдину, что «жаждет посетить его дивную страну». Однако, едва заняв премьерское кресло, Тони стал проявлять интерес к другим странам и формулировать собственные цели в их отношении. Почти сразу, в июне 1997 года, он был приглашен на саммит Большой семерки в Денвере[209]209
  На самом деле в 1997 году в Денвере встречались лидеры Большой восьмерки. Автор говорит о Большой семерке потому, что Россия тогда не участвовала в краткой встрече семерки, посвященной финансовым проблемам.


[Закрыть]. Мы арендовали для этой цели «конкорд» у «Бритиш эйрвейз»; пресса, конечно, летела с нами. Прочие лидеры радушно встретили Тони, внимательно выслушали все, что он имел сообщить. К микрофону он вышел под одобрительный гул. В перерыве мы с Тони и Алистером вздумали размяться в ближайшем парке. То был период переговоров относительно передачи Гонконга под юрисдикцию КНР; Тони вдруг, без вступления, заявил, что Британия – страна слишком маленькая для ведущей роли в современном мире, а значит, нечего территориями разбрасываться. Ни пяди больше! Мы с Алистером так и прыснули и сразу окрестили подход политикой «более обширной Британии». На самом деле Тони просто выразил желание вернуть Британии политический вес. Дуглас Херд и другие члены предыдущего правительства неоднократно говорили, что Британия «выступает не в своей весовой категории, а в более тяжелой», даром что мы «стояли с краю» в Европе и практически не влияли на администрацию Клинтона. Не в последнюю очередь причиной были попытки консерваторов поддержать усилия Буша в выборной кампании 1992 года посредством дискредитации Клинтона, в частности, припомнили шалости Клинтона во время учебы в Оксфорде. Когда премьерское кресло занял Тони, мы вновь стали котироваться в Европе и в Штатах.

Внешняя политика в обязательном порядке делится на «открытую» и «закрытую». По одну сторону «разделительной полосы» находятся интернационалисты, полагающие, что их страна должна участвовать во всех мировых процессах, распахивать двери свободной торговле и иммигрантам и совать нос в дела других стран. По другую сторону – поборники протекционизма, изоляционизма и нативизма. Фундаментальный раскол усугубляется «боковыми трещинами» – например, расколом между поборниками реальной политики и идеалистами. Киссинджер, без сомнения, является ангелом-хранителем поборников реальной политики, уверенных, что национальные интересы лучше всего защищать посредством заключения союзов даже с теми странами, режимы которых не одобряешь; национальные ценности тут ни при чем. Вторая группа, идеалисты, наоборот, готова сражаться за национальные ценности. Во время войны в Испании против режима Франко добровольцы вступали в Интернациональную бригаду, ведомые именно этим чувством.

Тони определенно принадлежал к лагерю интернационалистов и идеалистов. В первые два года у власти он окончательно определился со взглядами и полностью осветил их в Чикагской речи в апреле 1999 года.

Основной посыл Чикагской речи был следующий: нельзя и дальше игнорировать события в других странах. В наших же интересах – вмешиваться, едва заметив, что тот или иной правитель угнетает свой народ. Да мы просто обязаны это делать! В 1648 году Вестфальский мир положил конец Тридцатилетней войне между католиками и протестантами, которые в ходе навязывания друг другу своих убеждений опустошили континентальную Европу.

В итоге европейские правители смирились с необходимостью толерантного отношения к происходящему на чужой территории и отказались от поиска предлогов для вмешательства в чужие дела. Консенсуса хватило на три с половиной столетия; он также пригодился для оправдания невмешательства Запада в ход «холодной войны» и нашего провала с помощью венграм в восстании 1956-го или чехам – в Пражскую весну 1968 года.

Однако «холодная война» позади; теперь игнорировать действия, которые отдельные правители производят со своими подданными, нет никакого резона – еще и потому, что действия эти могут аукнуться и нам. Мы сквозь пальцы смотрели на этническую чистку, устроенную Милошевичем в Боснии; чистка вылилась в волну беженцев и всплеск преступности в Европе. Мы не вмешивались, когда талибы орудовали в Афганистане, что повлекло превращение страны в стартовую площадку для террористов. Предшествовавшее нам консервативное правительство заодно с остальными членами мирового сообщества покрыло себя вечным позором, никак не отреагировав на геноцид в Руанде и этнические чистки в Боснии.

Я просил Лоуренса Фридмена, профессора, военного эксперта лондонского Королевского колледжа, написать несколько пассажей для Чикагской речи Тони. Фридмен выдал пять ключевых пунктов для определения необходимости силового вмешательства. Практически в первозданном виде эта пятерка попала в окончательный вариант речи. Вот эти пункты: 1. Мы точно уверены, что ситуация именно такова, какой кажется? 2. Мы точно исчерпали все до одной дипломатические меры? 3. Способны ли мы провести военные операции, соразмерные конфликту? 4. Готовы ли мы к продолжению конфликта? 5. Затрагивает ли конфликт наши собственные национальные интересы? На мой взгляд, эта пятерка и до сих пор актуальна. Западному обществу сравнительно легко принять принципы интервенционизма. Проблемы начинаются, когда надо определиться относительно времени и места его применения. Формирование Совета Безопасности ООН сделало невозможным достижение консенсуса с диктаторами по поводу военной активности. В случае с Косово, как и в случае с Ираком, с самого начала было ясно, что против военного вмешательства найдется минимум один аргумент. В Чикагской речи Тони упирал на необходимость реформировать ООН, с тем чтобы она стала гибче в вопросах интервенции. Генеральный секретарь позднее набросал план, на много лет вперед определяющий ситуации, в которых можно воспользоваться правом на вмешательство; в 2004 году появились более детальные предложения. Впрочем, ни одно не было принято государствами – членами ООН. Постоянные члены Совета Безопасности (Постоянная Пятерка) не желали отказываться от своих уже имеющихся прав, в особенности – от права накладывать вето. В результате ООН до сих пор не может осадить ни один диктаторский режим – от Бирмы до Зимбабве.

Во время Чикагской речи я сидел рядом с убеленным сединами американским бизнесменом. Еще прежде чем Тони заговорил, мой сосед поинтересовался, будет ли речь нести политическую нагрузку. Ответом на мое «непременно» стал скептический взгляд. В конце речи американец вскочил на ноги, бешено захлопал и закричал: «В президенты баллотируйся! В президенты!» Что интересно, протесты последовали из американских академических кругов, точнее, из Стэнфордского университета; оппонент полагал, что ошибочно проливать американскую кровь и тратить американские деньги за океаном, да еще ради каких-то там идеалов. Вскоре выяснилось имя оппонента – Кондолиза Райс; правда, события 11 сентября изменили ее точку зрения. После теракта администрация Буша, прежде склонная к изоляционизму, восприняла новую доктрину «упреждающий удар», по которой сама себе позволяла военные действия с целью предотвращения терактов, с принятием соответствующего решения в одностороннем порядке.

Подходы неоконсерваторов и либеральных интервенционистов частично совпали в случаях с Афганистаном и Ираком, даром что точки отсчета у нас с ними разные. Мы, либеральные интервенционисты, считаем, что нехороших правителей, убивающих своих подданных и представляющих угрозу для соседних государств, следует ликвидировать, во-первых, потому, что они поступают неправильно и международное сообщество просто обязано положить конец их бесчинствам, а во-вторых, потому, что продолжительное попустительство в конце концов повредит нам самим. А неоконсерваторы верят, что в случае нужды сработает новая доктрина силовой защиты американских интересов и ценностей, сиречь упреждающие военные действия, решение начать которые принимается в одностороннем порядке.

Лично для меня черту в данном вопросе подвел разговор с главой администрации иракского премьер-министра, состоявшийся в 2006 году в Багдаде. Мой собеседник, шиит, рассказывал о своем селении на юге страны, приглашал в гости. Заметил, что не понимает, почему западные газеты пишут, будто бы до вторжения жизнь простых иракцев была лучше. При Саддаме людей «исчезали», подвергали пыткам, цензура свирепствовала; короче, все жили в постоянном страхе. Так по какому праву западная пресса заявляет, что Ирак не надо было освобождать? Конечно, нельзя игнорировать страшную цену вторжения в Ирак в 2003 году; конечно, погибло много людей – но либеральные интервенционисты всегда руководствуются стремлением положить конец нарушению прав человека и террору.

Чикагскую речь Тони произнес в контексте Косовского конфликта, однако Косово было не первым нашим военным опытом – Косову предшествовал Ирак, столкновение с которым началось после того, как Саддам Хусейн выдворил спецкомиссию ООН по надзору за ликвидацией оружия массового поражения.

10 ноября 1998 года в кабинете Тони раздался телефонный звонок. Звонил Билл Клинтон, хотел назвать дату начала бомбежек Ирака. Наша «горячая линия», по обыкновению, барахлила; пришлось перезванивать с другого телефона. Четыре дня спустя поступил звонок от Сэнди Бергера, консультанта по национальной безопасности. Сэнди сообщил, что, хотя «Боинги В-52» уже взлетели, атака отменена. От Саддама получено письмо, намекающее на возможность возвращения в Ирак спецкомиссии ООН. Отмена атаки, когда самолеты уже в воздухе, не относится к числу самых удачных решений, ибо существенно затрудняет возобновление атаки. На следующий день я был свидетелем телефонного разговора Тони с президентом Клинтоном, вице-президентом Гором, министром обороны Биллом Коэном и Сэнди Бергером; Тони возражал всем четверым. Получилось настоящее трансатлантическое совещание Национального совета безопасности. В середине декабря Сэнди опять позвонил – сказать, что атака возобновлена. Она началась вечером 16 декабря; я узнал о ней из радионовостей, когда ехал в аэропорт Белфаста после переговоров по урегулированию ситуации в Северной Ирландии. СМИ критически отзывались о бомбежках – неэффективные, мол; жизнь в Багдаде идет своим чередом. Учитывая, что мы метили в военные объекты, критика показалась мне несколько неуместной.

Дискуссия с Клинтоном на тему «что делать с неповиновением Саддама» началась в январе. Мы боялись, как бы из-за конфликта от нас не отвернулись французы и немцы; я предвидел, что нас еще и пуделями обзовут. По мнению циников, Клинтон вообще начал военную операцию с целью отвлечь внимание от скандала с Левинеки. Ширак заявил, что не потерпит вторжения на иракскую землю, в каком бы виде оно ни произошло. Тони же почел за лучшее держать сторону администрации США, намеренной вынудить Саддама к возвращению в Ирак спецкомиссии, даром что Совет Безопасности ООН соответствующих резолюций не давал. Бомбежки, впрочем, ожидаемого эффекта не возымели; пришлось вернуться к проблеме позднее.

Решение по Косову далось легче, хотя и тут мы не получили резолюции Совета Безопасности ООН на силовое вмешательство. Просто нельзя было допустить, чтобы Милошевич и дальше безнаказанно проводил этнические чистки в Боснии. Сначала мы применяли только авиацию. И у нас были проблемы – наши бомбардировщики не приспособлены для операций в условиях облачности, наши крылатые ракеты застревали в горах, вместо того чтобы поражать цель. Глава Совета обороны Чарльз Гатри бушевал: как же, его предшественники, давно отставники, взялись публично его критиковать. Уж он-то, Гатри, выйдя в отставку, ни за что не превратится в «штабную крысу». Налеты в чистом виде неплохи; один вопрос возникает: что делать, когда все видимые цели поразишь? Ибо цели неминуемо смещаются к линии фронта, и бомбы рано или поздно начинают поражать гражданские объекты. Как говорил Тони в тот период, жертвы оказываются по другую сторону. Впрочем, как ни выразись, а удерживать территорию посредством одних воздушных атак не получится, тем более что «другая сторона» может эти атаки «пересидеть», что, собственно, Саддам и сделал.

На встрече в Белом доме в апреле 1999 года Тони предложил ввести в Косово наземные войска. Клинтон дал Сэнди Бергеру возможность высказаться «против»; все аргументы выслушал. Однако от атак авиации толку не было, это все видели. А уж когда НАТО по ошибке разбомбил колонну албанских беженцев и Китайское посольство, ситуация стала для нас просто опасной из-за общественного осуждения кампании в целом. Тони полагал, что мы в некотором смысле зависли над пропастью, и сук, нас удерживающий, может в любую секунду быть срублен. В Белом доме обнаружились разногласия. Хилари Клинтон, госсекретарь Мадлен Олбрайт и председатель

Объединенного комитета начальников штабов генерал Шелтон выступали за введение войск, а Берген и Совет национальной безопасности – против. Этих последних терзал призрак Вьетнамской войны, а заодно и сомалийского фиаско, увековеченного в «Падении “Черного ястреба”»[210]210
  Фильм о сражении в Могадишо, снятый по одноименной книге Марка Боудена. Позднее была создана компьютерная игра с тем же названием.


[Закрыть].

Проигнорировав тяжкий исторический опыт, Клинтон принял смелое решение – ввести войска 24 мая 1999 года; нам казалось, к зиме кампания будет завершена – времени более чем достаточно. Ширак заявил, что для ведения операции потребуется 500 000 солдат; еще нас предупреждали о выносливости и стойкости сербов. Обычная картина: перед вооруженным вторжением вам трубят о том, что армия противника, будь то Республиканская гвардия Ирака или Сербская армия, сплошь состоит из великанов в десять футов ростом, но вскоре выясняется, что противник бегает лучше, чем воюет. Правда, этого не скажешь о персонажах вроде талибов. Тони к тому времени успел посетить лагерь беженцев в Македонии, где имел разговор со стариком-косоваром. Старик поведал, что сербские солдаты, придя в его селение, отделили женщин от мужчин. Молодые женщины были увезены и изнасилованы; молодые мужчины также были увезены, и больше их никто не видел. Сам он был избит до разрыва селезенки. Вместе с женой косовар тайно пересек македонскую границу и вот торчит здесь, в лагере беженцев. Этот разговор укрепил Тони в мысли продолжать военные действия в Косово. Вскоре после его визита Гаагский трибунал назвал Милошевича военным преступником. Вроде повод для ликования; однако возникла обычная в таких случаях проблема – лидер, получивший официальное обвинение, как правило, намерен биться до последнего. Такому сделку не предложишь, не убедишь купить свободу в обмен на капитуляцию. Результатом может стать конфликт – затяжной, кровавый и постоянно усугубляющийся. В случае с Милошевичем, к счастью, обошлось без такого конфликта – сербы сами свергли своего правителя, падение которого все равно было неизбежно.

В «тумане войны» я впервые заблудился, когда по Си-эн-эн передали, что Милошевич наконец капитулирует. Было это в конце мая. Для прояснения ситуации я позвонил в МИД, где мне, вполне в духе сериала «Да, господин министр», объявили, что, поскольку я контактирую с Си-эн-эн, то мне и известно побольше, чем МИДу. Уже после капитуляции Милошевича имела место другая драма. 12 июня Джон Соере, тогда – личный секретарь по внешней политике, ворвался на совещание в секретариат Кабинета и выпалил: русские направляются из Боснии в косовский аэропорт Приштина, а командующий объединенными силами НАТО Уэсли Кларк только что по телефону сказал, что шесть российских военных самолетов требуют у Венгрии воздушного коридора. Непонятно было, кто именно из Москвы это затеял. Клинтон стал звонить Ельцину – тот продемонстрировал весьма слабую связь с реальной действительностью, в частности, предложил встретиться с Клинтоном на подводной лодке. Чарльз Гатри и министр обороны Джордж Робертсон явились из Минобороны в Номер 10 и сообщили, что Уэс Кларк приказал генералу Майку Джексону, командовавшему британской группировкой в Приштине, захватить аэропорт и в случае необходимости открыть огонь по российским войскам. Майк, впрочем, не желал развязывать Третью мировую войну – он пригрозил отставкой. Выяснилось, что российские самолеты еще не взлетали, а российские войска по дороге из Боснии остановились в Белграде. Оказывается, русские просто хотели заявить о своем влиянии и способности к быстрому реагированию. Когда они добрались наконец до Приштины, мы не стали предпринимать никаких действий.

Макиавелли отнюдь не утверждает, будто армию не следует использовать, он только считает, что прибегать к ее помощи надо как к последнему средству, когда прочие – исчерпаны. Войны – скверная штука при любом раскладе, но иногда (очень редко) лучше вступить в войну, чем мириться с ситуацией. Именно руководствуясь этим соображением, Британия по сей день содержит армию, подготовленную к настоящим боям. Армия нужна нам не для того, чтобы вести войну самим – это нам не под силу, – но потому, что мы полагаем важной свою способность участвовать в войнах на стороне наших союзников, когда под удар поставлены наши интересы. В XIX главе «Государя» Макиавелли пишет: «С внешней опасностью можно справиться при помощи хорошего войска и хороших союзников; причем тот, кто имеет хорошее войско, найдет и хороших союзников». Вот почему мы так далеко зашли в защите оборонного бюджета, подвергавшегося постоянному урезанию со стороны Гордона Брауна. Жаль, что так и не смогли добиться его роста в соответствии с потребностями Министерства обороны и, уж конечно, не приблизили оборонный бюджет к бюджету Департамента международного развития.

Решение вступить в войну всегда тяжело для политика. Военные – другое дело; этих хлебом не корми – дай куда-нибудь вторгнуться. В случае с Ираком, в 2002 году, глава генштаба утверждал, будто дивизии жаждут наземных боевых действий, а если свести их роль в войне к вспомогательным действиям с моря и воздуха (в то время как американцы и остальные участники пройдут маршем по иракской земле), боевой дух, несомненно, потерпит непоправимый ущерб. Поэтому армия с таким энтузиазмом приняла план захвата Ирака с территории Турции, откуда ближе до Тикрита, родного города Саддама, – хотя Басра представлялась более легкой добычей. Позднее, в Афганской войне, именно военные чины требовали захватить Гильменд после потери Кабула, даром что Тони и тогдашний министр обороны Джон Рейд в один голос высказывались против. И все же такие решения должны приниматься политиками, а не военными; политики и ответственность за них несут.

Чего мы совсем не ожидали, так это выпада генерала Данната (2006) против экспансии британских войск в Ирак. Мы с Тони тогда вели сложные переговоры в Северной Ирландии, в колледже Сент-Эндрюс. А тут Даннат заявляет корреспонденту «Дейли мейл», что британское присутствие в Ираке только усугубило ситуацию, что надо поскорее вывести войска. Тогда-то мы и почувствовали свою полнейшую беспомощность. Дес Браун, преемник Джона Рейда на посту министра обороны, в это время летел в Шотландию. Глава генштаба был в Австралии – и вне зоны доступа. Заместитель главы генштаба читал лекцию – его нельзя было беспокоить. Сам же Даннат не отвечал на наши звонки. Сначала мы хотели его уволить, но быстро сообразили, что эта мера моментально превратит Данната в мученика. Его комментарии, конечно, не помогли нашим войскам в Басре. Лидеры группировки Муктады ас-Садра ликовали – по их мнению, Даннат публично признал эффективность их усилий. Они намеревались удвоить атаки на британские войска. А на нас посыпались выражения недовольства – от генсекретаря НАТО, от американцев, от австралийцев и от прочих участников военной операции в Ираке. Правда, отдельные отзывы в военном чате отличались благожелательностью; но в основном главы генштабов не скрывали негодования в адрес Данната. После переговоров мы организовали для Тони перекус с сандвичами в кабинете Джока Стиррупа в Министерстве обороны. Даннат настоял на встрече с Тони; через несколько минут я окончательно убедился – эта должность не для него. Тони дал понять всем присутствующим, что в обязанности политиков не входит формирование и поддержка на плаву первоклассной армии, если боевые генералы во всеуслышание ругают свою почетную миссию. Впрочем, политикам всегда легче печься о солдатских жизнях, чем генералам. Боюсь только, Тони по сравнению с Даннатом, свято убежденным в своей правоте, выглядел слабаком.

В свете нежданного выпада, предпринятого Даннатом, каждый политический лидер должен бы семь раз отмерить, прежде чем ввязаться в военные действия; конечно, это возможно лишь при наличии отсрочки таковых примерно на год. Наши вооруженные силы больше не способны к регулярным вторжениям на чужие территории, да и преимущества свои растеряли. Мы постепенно начинаем походить на Германию и другие страны континентальной Европы, которые, во избежание греха, не задействуют свои армии в боевых операциях. Усугубление этого сходства неизбежно; однако мы должны прийти к нему в полном сознании, а не ждать, пока нас ткнут в него носом. Очередной шаг к потере контроля над судьбами державы; шаг куда более широкий, нежели частичная передача суверенитета в руки НАТО или ЕС. Мы уже потеряли способность вести основные военные операции. Мы больше не можем формировать отборные дивизии вроде тех, что Британия в 1982 году отправляла на Фолклендские острова. Один генерал, участник вторжения в Сьерра-Леоне 2000 года, озвучил вашему покорному слуге мнение, будто нынешней Британии такая операция не по плечу.

Британские СМИ, похоже, полагают, будто для премьер-министра война – вроде увлекательной прогулки. Как же они далеки от истины. Решение послать британских солдат в бой – пожалуй, одно из самых тяжких для политиков высшего эшелона; оно в прямом смысле тошноту вызывает. Премьер нередко просыпается среди ночи, в холодном поту, и в сотый раз думает, а правильно ли он поступил. Самое скверное, что в таких случаях не с кем разделить ответственность. Нельзя положиться ни на министров, ни на советников; решение о вводе войск целиком зависит от премьера. Перед косовскими событиями Тони говорил с Маргарет Тэтчер по телефону, а несколько дней спустя попросил меня организовать ее визит на

Даунинг-стрит с целью обсудить необходимость вторжения. Госпожа Тэтчер в свое время была в аналогичной ситуации. Я провел ее к Тони, и, пока вел, она заметила: нервная у вас, Джонатан, работа. Тэтчер посоветовала Тони не впутывать комитет.

Больше всего премьер-министр страшится ночных звонков, касающихся военных операций. Помню, как меня вырвал из сна один такой звонок. Мне сообщили о крушении вертолета марки «Чинук» в первый день войны в Ираке. Жертвами стали восемь британских морских пехотинцев и четыре американских солдата. Телефонистка сказала, что на линии – военный офицер, и я сразу напрягся. Хорошего ждать явно не приходилось. Звонивший кратко, без эмоций изложил факты, чем поверг меня в шок. Проснулась Сара, увидела мое перекошенное лицо и закричала: «Господи, что еще стряслось?!» Я быстро передал новость премьеру.

Впрочем, иногда война необходима. После событий 11 сентября стало ясно, что требуются военные действия; нас одно останавливало – до сих пор мы не связывались ни с Афганистаном в целом, ни с талибами в частности. На следующий день после теракта я вышел из Уайтхолла и направился на Трафальгарскую площадь, к книжному магазину сети «Уотерстоун», где скупил всю литературу о движении «Талибан». На тот момент лучшей была книга Ахмеда Рашида «Талибан: история афганских военных диктаторов». Вернувшись на работу, я засел за это произведение и прочел от корки до корки. Тони с Алистером заняли очередь на чтение. Мне казалось, разумно будет послать талибам ультиматум; дать им возможность избежать интервенции при условии, что они развяжутся с АльКаидой. Если же не захотят развязаться – пусть пеняют на себя; у нас появится полное право их разгромить. От ультиматума всегда двойная выгода. Во-первых, он позволяет противной стороне подчиниться, практически не потеряв лица; так было с Саддамом в середине марта 2003 года; Саддам тогда пошел на особые условия Ганса Бликса, чем заслужил выведение войск из страны. Во-вторых, ультиматум обеспечивает casus belli[211]211
  Повод для объявления войны (лат.).


[Закрыть]. Однако если противная сторона отказывается выполнить ваши условия, вы должны быть готовы к безотлагательным действиям. Главное в случае с предъявлением ультиматума – соответствие ваших намерений вашим угрозам. Угрожаете – умейте отвечать за свои слова; не худо бы еще и средствами для приведения угроз в исполнение располагать. Макиавелли по этому поводу замечает: «Угрожать кровопролитьем крайне опасно, в то время как само по себе кровопролитье опасности не сулит, ибо мертвые не мстят»[212]212
  «Рассуждения о первой декаде Тита Ливия».


[Закрыть].