Текст книги "Новый Макиавелли"

Автор книги: Джонатан Пауэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)

Франко-германский альянс является двигателем Евросоюза (конечно, когда складывается); если уж лидеры двух стран решили сделать нечто, чинить им препятствия бесполезно. Во всяком случае, такое создается впечатление. А вот Тони попробовал – и получилось. Было это в 2004 году на саммите, посвященном выборам нового президента Еврокомиссии. Ширак и Шрёдер весь 2003 год активно склоняли Тони, да и всю Европу, к кандидатуре Ги Верхофстадта. Сам Ги звонил Тони, просил о поддержке. Каково же было его удивление, когда Тони ответил: нет, мы уже поддерживаем другого кандидата, португальца Антонио Виторино. Тони говорил с Ангелой Меркель, которая тогда была лидером германской оппозиции и главой Европейской народной партии. Меркель утверждала, что не намерена допускать Верхофстадта на этот пост. День спустя позвонил премьер-министр Дании, либерал Андерс Фог Расмуссен, с аналогичной просьбой – перекрыть дорогу Верхофстадту. Нашими усилиями постепенно складывалось несогласное меньшинство государств второго эшелона; все вместе мы противостояли французам и немцам. Наличие столь сплоченной оппозиции заставило Шрёдера позвонить Тони и спросить, не устроит ли его кандидатура Жан-Клода Юнкера, премьер-министра Люксембурга, раз Верхофстадт не нравится. Мы занервничали. Вспомнился Джон Мэйджор, не давший ходу бельгийскому премьеру, толковому человеку, но, увы, федералу, и оставшийся с люксембуржцем Жаком Сантером в качестве президента Еврокомиссии, тоже федералом, но уже не столь толковым.

В июне мы прибыли в Брюссель на саммит; обстановка накалялась. Властолюбие Шрёдера достигло апогея. Они с Шираком решили проталкивать своего кандидата, несмотря на оппозицию. За обедом Жозе Мануэл Баррозу и Костас Симитис, португальский и греческий премьеры, поддержали Тони, когда он вслух стал порицать настойчивость Ширака и Шрёдера. После обеда мы собрали лидеров-правоцентристов в кабинете Берлускони. Среди них были лидеры Эстонии, Мальты, Испании, Португалии, Словакии, Австрии и Греции. Ни дать ни взять тайный сход сектантов. Надо чем-то крыть, решили мы; огляделись в поисках потенциального кандидата. Пожалуй, подошел бы австрийский канцлер Шюссель – если бы французы не прокляли его за коалицию с неонацистом Йоргом Хайдером. Так что мы остановились на Баррозу; он-то и стал кандидатом от анти-франко-германского блока. Наши опасения, как бы Шрёдер с Шираком не задвинули Баррозу и не потребовали назвать третьего кандидата, не подтвердились. Шрёдер и Ширак, оказывается, думали, что мы коварно пропихнем Криса Паттена. Да и вообще успели выдохнуться. Короче, Шрёдер и Ширак сдались. Король оказался голый. Ни германский, ни французский лидер с тех пор так и не смогли восстановить свой европейский политический вес.

Высший пилотаж – будучи в кресле председателя, достигнуть консенсуса и в то же время защитить какой-нибудь на тот момент животрепещущий интерес своей страны. Именно это требовалось от Тони в 2005 году. На берлинском саммите 1999 года, когда Тони и Гордон работали вместе, мы отстояли британскую скидку на взнос в евроказну. Шрёдеру это не понравилось, но он счел себя обязанным Тони, потому и позволил не менять цифру. В 2005 году все было иначе. Имело место расширение ЕС, и новые члены полагали, что Великобритания должна платить, раз уж она так ратует за вступление в Евросоюз стран Центральной и Восточной Европы. Ширак же со Шрёдером, в свете отрицательных результатов референдума по Европейской конституции во Франции, а также поражения социал-демократов на выборах в крупнейшей земле Германии, Северный Рейн-Вестфалия, хотели обсуждать совсем другие вопросы. Уменьшение пресловутой скидки на взнос в евроказну обоим представлялось идеальным поводом для крестового похода против Британии; под этим знаменем Ширак и Шрёдер рассчитывали объединить остальных членов ЕС.

Тони подозревал, что Гордон, который отказывался от рассмотрения любых компромиссов, намерен каждую уступку Тони по скидке на взнос обернуть против него – вот только в Лондон вернемся. Положение было достаточно сложное.

Первую половину 2005 года в ЕС председательствовали люксембуржцы; совместно с французами и немцами они состряпали бюджетное соглашение, под которым подписались остальные страны – члены ЕС. Британия оказалась в изоляции. По крайней мере в одном все сходились – британцам надо отказаться от скидки. Юнкер просил Тони встретиться с ним в Люксембурге – жаждал поставить нас перед fait accompli[204]204
  Свершившийся факт (фр.).


[Закрыть]. Казначейство упорно отмалчивалось; мы немало потрудились, чтобы узнать, чем Британии аукнется предложение Люксембурга. В отчаянии мы похитили эксперта Казначейства, находившегося в Брюсселе с миссией; этот человек отправился с нами в Люксембург с целью объяснить истинный смысл предложения. Как же он был счастлив, когда мы его наконец отпустили. Не беда, что он оказался в Париже без денег и паспорта. Просил бедняга только об одном – не выдавать Казначейству, что он с нами ехал, а то карьере конец.

На саммите Юнкер всячески склонял нас к принятию его предложения. Однако нам повезло: Юнкер ошибся в подсчетах и поспешил с урезанием скидки на британский взнос в евроказну, чем дал нам возможность с легкостью сказать «нет», ибо в таком виде предложение было поистине неприемлемо. Джек Стро, поднаторевший в ведении протоколов, и здесь не оплошал – все сказанное на закрытом заседании было им зафиксировано на бумаге. Каждые двадцать минут записи контрабандой доставлял нам охранник Джека; мы соответственно информировали европейские СМИ о ходе дискуссии – куда как завидное положение по сравнению с другими европейскими правительствами. Мы просто не давали им перехватить инициативу в освещении этого события.

К роли председателя саммита Тони начал приноравливаться в июне; поставил себе цель от начала и до конца контролировать процесс. Уповать на следующий саммит с Тони во главе не приходилось – к тому времени против нас успели бы объединиться все желающие. Гордон отказался предоставить финансовую модель Казначейства для бюджета (что изрядно усложнило нам жизнь), а в ноябре и вовсе пригрозил обнародовать требование пятимиллиардного урезания расходов на сельское хозяйство – чтобы мы уж наверняка не достигли консенсуса. Даже без компьютера мы поняли: чтобы сохранить свою скидку на взнос и свести дебет с кредитом, придется отозвать средства из стран Центральной и Восточной Европы, как это ни неприятно, учитывая, сколько времени мы им помогали. Мы начали со стран Балтии, разумеется, вызвав их недовольство; нас, впрочем, оно не остановило. На очереди стоял Будапешт, где назначила встречу Вышеградская четверка (премьеры Польши, Чехии, Словакии и Венгрии). Местом встречи было дивное здание Венгерского Парламента, построенное в неоготическом стиле. Я ждал под дверью конференц-зала, читал британскую прессу. Тогда-то, в первый и единственный на моей памяти раз, «Дейли мейл» посодействовала защите британских национальных интересов. Я недоумевал над статьей о переговорах Тони насчет скидки (статья пугала заголовком «ПРЕДАТЕЛЬСТВО»), и тут за моим плечом возникла ассистентка премьер-министра Венгрии. Она размножила статью и отнесла на заседание. Остальные премьеры наконец уразумели, чего добивается Тони, и согласились помогать.

К декабрю, непосредственно к саммиту, сложилось впечатление, что до консенсуса рукой подать. Переговоры мы начали с французов и немцев; появилось ощущение дежавю – точь-в-точь саммит 1998 года, когда со скрипом продвигали Дуйзенберга. Теперь, в 2005 году, Ширак заявил о принципиальной позиции Франции: Британия, дескать, как миленькая выплатит все сто процентов. Не важно, чего именно, не важно когда – главное, сто процентов. Меркель проявила практичность и готовность содействовать. Насчет поляков мы только одно знали – теперь, когда у власти близнецы Качиньские, поляки совершенно непредсказуемы. Однако вести переговоры с их молчаливым премьером Казимежем Марцинкевичем оказалось практически невозможно. Марцинкевич говорил загадками, притом очень тихо; вдобавок с лица его не сходила легкая улыбка, этакий намек – дескать, все сказанное надо воспринимать в ироническом ключе. Когда мы озвучивали очередную сумму, Марцинкевич поднимал тему «солидарности». Мне происходящее напоминало пресс-конференцию футболиста Эрика Кантоны – Кантона нес откровенную чушь про чаек, которые летят за трейлером, а впечатление было, что он выдает умнейшие вещи, просто аудитория до них не доросла. Объяснений поведения Марцинкевича существует два – либо посредством хитроумной тактики он провоцировал нас называть все более крупные суммы, либо у него ехала крыша. Точно определить причину мы не сумели – и окрестили Марцинкевича первым постмодернистским премьер-министром.

В конце концов, переговорив со всеми лидерами, мы решили, что имеем около тринадцати миллиардов евро для удовлетворения всех разнообразных требований, и занялись их распределением. Не успели мы озвучить суммы, предназначенные голландцам, финнам, полякам и прочим, как явились наши чиновники, крайне смущенные, и сказали, что ошиблись в подсчетах. Выходило, что мы размахнулись отдать лишние два с четвертью миллиарда евро. Вот было положение так положение! Возобновлять переговоры нельзя – ни одна страна не согласится на сумму меньше только что названной. Некий чиновник предложил взять деньги из неприкосновенных запасов ЕС; Баррозу воспротивился – мол, без согласия Европарламента это неприемлемо. Наконец чиновники догадались сократить дефляторы в бюджетной модели; дебет вновь сошелся с кредитом. Пока чиновники думали эту мысль, мы наблюдали переговоры между Шираком и Меркель. Еще до начала саммита Ширак объявил, что переведет французские рестораны на нулевую ставку НДС. Он всячески давил на Меркель, добивался ее согласия, чтобы завершить бюджетные прения. Меркель являла чудеса корректности и улыбчивости, но осталась непреклонна. «Теперь я погиб, – сказал Ширак, – мне светит общая забастовка владельцев и работников ресторанов».

Мы вернулись за стол переговоров, и к часу ночи бюджет был готов. Тони просил Ширака и Меркель выступить первыми, чтобы остальным труднее было вносить опасные для бюджета возражения. Мы знали: Верхофстадт непременно отомстит – попытается блокировать сделку; однако к тому времени, как до него дошла очередь, было высказано слишком много аргументов «за». Правда, пока выступали другие лидеры, Верхофстадт позволял себе выкрики с места. И все же полного консенсуса мы еще не достигли. Польский премьер хотел последнего штриха. Тони отправил меня к Ангеле Меркель, сидевшей от него довольно далеко; от меня требовалось попросить денег, обещанных землям Восточной Германии, для ублажения поляков. Меркель согласилась, сама подошла к Марцинкевичу и сама озвучила предложение. Таким образом, была поставлена последняя точка над «Ь. Служащие хотели было нести шампанское; я предвосхитил этот жест. Мне казалось, бюджет, принятый с таким скрипом, обмывать не следует.

По словам Джека Стро, сторонник Гордона Дуглас Александер во время саммита ходил за ним, за Джеком, по пятам, записывал все сомнительные Джековы высказывания и отправлял Гордону. Дуглас сказал Джеку, что исход саммита был бы иным, если бы переговоры вел Гордон. Уж Гордон-то уступок не делал бы. Джон Кунлифф, старший чиновник Казначейства, держал Гордона в курсе хода переговоров. Когда переговоры близились к завершению, Гордон потребовал передать мобильник Тони. Джон остановился на пороге переговорной, стал размахивать мобильником, однако Тони намеренно игнорировал его манипуляции. Переговоры продолжались. На следующий день Гордон заявил СМИ, что он лично недоволен результатами саммита. По возвращении в Лондон Тони поинтересовался, что бы на его месте стал делать Гордон. Настаивал бы на куда меньшем бюджете, с потолком в один процент от расходов ЕС, отвечал Гордон. На вопрос, кто бы поддержал эту позицию, Гордон сказал «Министерство финансов Германии». Тогда Тони напомнил, что канцлер Германии сама предложила более высокий предельный уровень, иными словами, от поддержки Министерства финансов толку было бы негусто.

Мудрый премьер всегда осознает, насколько важно в ЕС достичь таких соглашений, чтобы каждый из лидеров чувствовал себя победителем или по крайней мере мог, вернувшись на родину, внятно объяснить причины своих уступок. Правители, в понимании Макиавелли дальновидные, из всех своих деяний афишируют те, что и без того должны были свершить. Премьер-министру приходится снова и снова вести переговоры с другими европейскими лидерами; понятно, что ему нужно расположение этих лидеров в течение всего премьерского срока. Гордон применял тактику бульдозера; на одних отдельно взятых переговорах она могла и сработать. Собственно, так случилось на переговорах о Подоходном налоге (том самом, который был изобретен, чтобы избавить гражданина от налогов, если вклад делается не у него на родине). В остальных случаях тактика бульдозера обошлась нам слишком дорого. Едва мы пришли к власти, на нас посыпались жалобы европейских лидеров: мистер-де Браун груб, напорист, норовит «построить» министров финансов ЕС. Антонио Гутеррес, бывший премьер Португалии, в 2000 году жаловался Тони: дескать, не пойму, почему Гордону мало просто победить – нет, ему надо еще унизить проигравшую сторону. Гордон очень кичился своим успехом – вот и стал применять бульдозерную тактику в дальнейших переговорах. Да еще Тони называл «нулевым переговорщиком». «Будь ты тверд, как я, ты бы им сказал: ничего не получите, и они бы тогда и крохам радовались» – вот какие заявления он себе позволял. Его победа в деле о подоходном налоге вызвала недовольство всей Европы. А чего и ожидать? Известно: встал в позу на одних переговорах – будь готов расплачиваться на переговорах следующих.

Гордон хотел сопровождать Тони на последний его саммит, в июне 2007 года; я счел это неуместным. На саммите мы столкнулись с французским бульдозером нового поколения в лице Саркози. В январе Саркози говорил Тони, что темой летнего саммита намерен сделать европейскую мини-конституцию, чтобы «не висела», и просил Тони помочь уломать Ангелу Меркель. Июньский саммит был посвящен ратификации нового договора. В последнюю минуту Саркози попытался пропихнуть приложение к договору, касающееся ограничения роли соревнования, – счел такую вставку демонстрацией того факта, что англо-саксонская модель себя не оправдала. Питер Сазерленд, бывший комиссионер, позвонил нам и предупредил о замыслах Саркози. Немцы объявили, что согласны на приложение, ибо оно куда лучше предложенной Саркози альтернативы – поставить перед Европейским Центробанком задачу экономического роста наряду с обеспечением валютной стабильности. Мы высказались против. Саркози собрал нас в своем кабинете, Тони усадил напротив себя, а Найджела Шейнуолда и вашего покорного слугу – рядом, по другую сторону стола. Вместо того чтобы обращаться к Тони, Саркози повернулся к нам – и выдал все, что о нас думает. Я, мол, вам помогал с договором, все ваши поправки принял, а вы в одной «уловочке» посодействовать не хотите; не по-товарищески это. В отличие от Ширака, который в гневе был страшен, гнев Саркози как-то не воспринимался всерьез; мы приняли поправку, когда юристы – члены комиссии заверили нас, что погоды она не сделает. Что отнюдь не помешало Саркози по возвращении во Францию трубить о своей победе на каждом углу.

Британский премьер находится в весьма невыгодном положении по сравнению с лидерами других европейских стран. Во время заседаний Европейского совета руки у него связаны, и связывает их не кто иной, как британская пресса. Каждый саммит пресса преподносит так, словно на нем решается судьба державы в целом и премьер-министра в частности; дает понять, что придется оставить премьерское кресло в случае провала по конкретному пункту. Не успеет премьер прибыть на саммит, как британская пресса возвещает изоляцию Британии. Любой результат саммита, кроме полного триумфа, расценивается как унижение страны. Хуже того: британские журналисты посещают все пресс-конференции, а не только те, в которых участвует британский премьер, а потом противопоставляют заявления французов, немцев и даже бельгийцев о достигнутых соглашениях с заявлениями нашего премьера. Больше ни один политический лидер не страдает от подобного неверия в собственные слова о национальных достижениях. Неудивительно: в других странах журналисты, как и положено патриотам, ходят только на пресс-конференции своего лидера и точно передают сказанное лидером от лица нации.

Несмотря на сие прискорбное положение вещей, мы преуспели в восстановлении лидирующей роли Британии в Европе – но, увы, не сумели заставить британцев полюбить Европу. Наша первая ошибка стала и основной, и связана она с евро. Началось все в октябре 1997 года. Гордон позвонил Тони и объявил, что намерен в пыль разнести публикации о якобы существующих между ним, Гордоном, и Тони разногласиях относительно Экономического и валютного союза (ЭВС). С Гордоном уже побеседовал корреспондент «Таймс»; Гордон использовал интервью для стабилизации ситуации. Тони же в тот момент был занят чем-то другим и лишь рассеянно посоветовал Гордону изложить все Алистеру. Я присутствовал при этом разговоре и поспешил предупредить Алистера – мол, остановите Гордона от дальнейших заявлений прессе. Однако Алистер, сам испытывая двойственные чувства к Европе, позвонил корреспонденту «Таймс» Филипу Вебстеру. Сказал, что сейчас проклюнется Гордон с согласованным заявлением по ЭВС. Намерение было – отложить вступление в ЭВС до 1998, максимум – до 1999 года. Однако Чарли Уилан успел от имени Гордона заявить «Таймс», что Британия не вступит в ЭВС при нынешнем Парламенте. Когда мы узнали об этом, что-либо предпринимать было уже поздно. Тони не скрывал гнева на Гордона и Чарли, поклялся изменить их стиль работы. Следующие полмесяца Чарли со страху трясся, как желе. Затем в течение нескольких дней решалось, какова будет официальная позиция правительства. Мне пришлось координировать телефонные переговоры между Тони, заседавшим среди глав Содружества в шотландском Глениглсе, и Гордоном, оставшимся в Лондоне, а еще – навещать Сару в больнице, ибо именно тогда родилась наша старшая дочь. Поскольку Гордон с Чарли уже нас предали, с вступлением в ЭВС мы ничего не могли поделать до следующих выборов. Вообще правителя часто обходят при принятии важных решений – правителю остается пожинать их плоды.

К «делу о статье с участием Гордона» Тони вернулся перед выборами 2001 года. Мы подумывали о референдуме по евро осенью 2002-го или летом 2003 года, однако сомневались, что он возможен при курсе немецкой марки 2,80 по отношению к фунту – слишком высоки были бы тогда наши затраты. Надеялись на изменение валютного курса. Гордон же, как выяснилось, вынашивал иные планы. Узнав, что Джон Керр, непременный секретарь МИДа, ввернул в Королевскую речь пассаж о евро, Гордон рассвирепел и приказал пассаж изъять. В евро он видел политический рычаг; в июне сказал Тони, что согласится на вступление в ЭВС лишь в обмен на уход Тони с лидерского поста.

В период с 2002 по 2003 год мы подверглись целой серии технических проверок по всем пяти тестам, призванным определить необходимость вступления в зону евро. Тестировали нас эксперты из Казначейства, причем с дотошностью лаборантов. Отношение к делу было удручающе серьезное; впрочем, решение Гордона со всей очевидностью имело политические мотивы. 25 июня, когда Тони собрался в аэропорт, чтобы лететь в Канаду, Гордон вручил ему текст речи, которую намеревался выдать нынче же вечером. Я убедил Тони позвонить Гордону уже из машины и предложить поправки; но, как всегда, значение имела не сама речь, а ее подача прессе. Гордон велел Эду Воллсу сообщить Энди Марру, политическому обозревателю Би-би-си, что Британия не пройдет пять тестов и поэтому не присоединится к Еврозоне.

Несмотря на неудачу, Тони не терял надежды вступить в зону евро. Он пытался склонить Гуса О’Доннелла перейти из Казначейства в Номер 10, потом решил, что лучше его не трогать – тогда можно будет отслеживать методы экономического тестирования, проводимого чиновниками Казначейства. В ноябре 2001 года Тони полагал, что Гус выдает желаемое за действительное, иными словами, старается показать, что мы прошли тесты, однако к октябрю 2002-го Гус озвучил следующую мысль: либо мы смиряемся с отказом во вступлении в еврозону, либо меняем канцлера.

На заключительном семинаре, в марте 2003 года, когда позиция Тони была, как никогда, шаткой, Гордон заявил, что четыре теста пройдены, а пятый, «Обменный курс», – нет. Свое решение Гордон хотел обнародовать на принятии бюджета. Тони согласился при условии, что Гордон заявит о нашем намерении на следующий год снова подвергнуться тестированию, однако Гордону казалось надежнее исключить какие бы то ни было обязательства, по крайней мере до выборов. Снова Казначейство попыталось создать ситуацию «свершившегося факта», сообщив Энди Марру, что Британия не вступит в еврозону. У Тони остался последний аргумент. Мы знали, что Кабинет в большинстве своем за евро; Тони решил попытать счастья именно там. Гордон гнул свое: дескать, такие вопросы обсуждаются исключительно экономическим подкомитетом, который он, Гордон, возглавляет. Последовала впечатляющая сцена: Гордон обвинил Тони в «нравственной коррумпированности», но все-таки согласился, что вопрос о евро надо обсудить в двустороннем порядке с членами Кабинета. Казначейство заранее снабдило министров восемнадцатью объемистыми, неудобоваримыми докладами по евро. Дискуссии начались для нас за здравие, подавляющее большинство министров – членов Кабинета – было на нашей стороне, даром что Дэвид Бланкетт, один из наших естественных союзников, высказывался против.

В итоге валютный курс остался прежним, и мы отказались от плана. Джереми Хейвуд изловчился внести некоторые исправления в статьи о пресловутых пяти тестах, таким образом дав понять общественности, что мысль о евро не совсем нами оставлена, Тони же несколько изменил форму Гордонова заявления. Впрочем, битву мы все равно проиграли. Наш консультант по европейским делам, Стивен Уолл, в отчаянии повторял: «Почему мы не противостояли натиску Гордона?» Гордон тем временем нанес последний удар – отказался в официальном заявлении намекнуть на возможность проведения референдума на будущий год, даром что Тони не терял надежды на общий референдум – по европейской конституции и по евро. Теперь об этом можно было забыть до конца премьерского срока. Конечно, в свете нынешнего экономического кризиса многие радуются, что мы не перешли на евро, однако наша верность родной валюте будет слабым утешением, когда разразится кризис английского фунта.

Чтобы добиться успеха с евро, надо было заниматься его внедрением с первых дней у власти. Мы же осенью 1997 года позволили сбить себя с курса. А уж когда мы согласились отложить решение вопроса до конца выборов 2001 года и вдобавок уполномочили Казначейство проводить экономическое тестирование, стало ясно, что успеха нам не добиться. Макиавелли справедливо отмечает: «Нельзя попустительствовать беспорядку ради того, чтобы избежать войны, ибо войны не избежать, а преимущество в войне утратишь»[205]205
  «Государь», гл. III, «О смешанных государствах».


[Закрыть].

При нашей внутренней политике не приходилось сомневаться, что европейская конституция станет нашим ночным кошмаром. Конечно, Европа нуждалась в подгонке своих институтов под увеличившиеся размеры Евросоюза. Однако любая дискуссия о деталях этого процесса изначально предполагала неодобрение британской общественности. Мы не унывали; нашими усилиями Жискар д’Эстен, бывший президент Франции и глава специального Конвента по проекту европейской конституции, стал с пониманием относиться к британским проблемам. В феврале 2002 года мы пригласили Жискара на обед к Тони домой, на Даунинг-стрит, 11. Специально для этого обеда правительственный спецфонд выделил лучшие вина из собственных погребов. Каковые вина возымели ожидаемое действие. Разомлевший после обеда, Жискар похвалил наш кларет и «Шато д’Икем» и посетовал: дескать, в Елисейском дворце своего погребка не держат. Каждый новый президент и вино свое тащит.

Сначала мы хотели обставить внедрение европейской конституции как рядовой договор, но Джек Стро передал мне для Тони личное письмо с предложением провести референдум. Было это 1 апреля 2004 года. Я оставил письмо на столе; через несколько часов, к моему ужасу, оно исчезло. Первая мысль была – письмо похитил кто-нибудь из браунитов и теперь о нем узнает пресса. Поистине я на тот момент страдал паранойей. Взял у Джека новый экземпляр, вручил Тони. Постепенно Тони убеждался: референдум необходим, иначе из-за европейской конституции мы выборы 2005 года проиграем. А ввиду референдума даже евроскептики поддержат лейбористов, уверенные, что всегда смогут проголосовать против конституции.

Вообще-то референдумы – не идеальный способ решать сложные проблемы. Чаще референдум выявляет степень непопулярности правительства, чем степень популярности очередного запланированного нововведения. Если бы нам пришлось проводить референдум по евро или по европейской конституции, вопрос следовало бы формулировать иначе, а именно: оставаться Великобритании в ЕС или выходить из него. Плебисцит только на основные вопросы и отвечает.

В ходе переговоров нам удалось выдвинуть мысль о необходимости внести в конституционное соглашение пункт о президенте Совета. Мы преследовали цель укрепить Евросоюз на внутриправительственном уровне за счет уровня наднационального. По учению федералистов, Комиссия суть ядро нового европейского правительства, а Совет – предтеча сената; отсюда у стран вроде Британии или Франции уверенность, будто в Комиссии служат госчиновники от Евросоюза, а Совет – он само правительство и есть; не зря же он представляет демократические чаяния европейцев. Мы хотели, чтобы лидер Совета назначался на пятилетний срок, чтобы у него было преимущество в определении планов Евросоюза и полномочия контролировать амбиции Комиссии. Куда как лучше, по сравнению с нынешней президентской текучкой, когда лидеры сменяются каждые полгода. Я несколько лет талдычил о необходимости иметь президента Совета, и в декабре 2001 года Тони наконец проникся этой идеей. Правда, большинство федеральных правительств упирались на протяжении всего переговорного процесса. Для немцев, например, должность президента Совета противоречит евротеологии, а более слабые страны просто сочли нашу инициативу ловким ходом в пользу сильных членов ЕС, которые смогут посредством президента Совета управлять ими к своей выгоде.

Тони ясно дал понять, что не стремится ни к одной из высших должностей в ЕС, чтобы потом, после референдума (если референдум вообще состоится), никто не говорил о его личной заинтересованности в результатах такового. Правда, Тони довольно долго тешился вполне реальной перспективой получить должность в ЕС; ничего не имел против кресла председателя Еврокомиссии. Вопрос о том, чтобы избрать Тони председателем Совета, первым публично поднял Саркози. Случилось это во время его встречи с Тони в январе 2007 года; Саркози обещал похлопотать, и действительно хлопотал, но, увы, ничего не добился.

Политика континентальной Европы существенно отличается от британской политики. Тони неоднократно поддерживал на выборах коллег-социалистов из европейских стран, однако методы ведения этих выборных кампаний никогда не совпадали с методами, привычными для британцев. Например, в мае 1998 года Тони ездил в Вену, чтобы поддержать Виктора Клима. Австрийские СМИ проявили к визиту большой интерес, но сама по себе кампания свелась к сдержанной и прямой дискуссии в маленьком венском кафе. Что за контраст с нашими пикировками или американским пафосным надувательством! Позднее Тони выступал за Вима Кока, голландского премьера от лейбористов. Снова мы ожидали напряженной предвыборной гонки, а Тони всего-навсего произнес коротенькую речь в роттердамском закрытом клубе. Вообще в континентальной Европе к оратору требования куда ниже, чем в Британии; по этой причине британским политикам нелегко всерьез воспринимать своих континентальных коллег. Консервативная Европейская народная партия, а также Партия европейских социалистов кажутся нам не стоящими внимания, однако для многих европейских лидеров они – важные союзники, когда речь идет о той или иной сделке.

У британских лидеров в Европарламенте имеются, так сказать, естественные преимущества. Воспитанные по «вестминстерской системе», британцы отлично ведут дебаты и не лезут за словом в карман. Степенные континентальные европейцы так не умеют. Разница между британским и европейским парламентским стилем сравнима с разницей между рэгби и американским футболом. Рэгби требует мгновенной реакции; американский футбол дает игроку время на размышления и изобилует спланированными эпизодами. Выступление Тони в 2005 году с президентской речью в Европарламенте проходило в атмосфере враждебности. Британия тогда была в опале, во-первых, из-за вето на сделку по бюджету, предпринятую при европрезиденстве Люксембурга (Юнкер, этот поднадоевший Парламенту фаворит, как раз толкнул успешную речь). Второй причиной была скидка Британии на взносы в евроказну и упрямство Тони. Европарламентарии сидели надутые; напряжение возросло, когда Тони открыл рот. Секунду казалось даже, что сейчас нашего премьера будут освистывать. Однако Тони выдал речь в стиле, принятом в Палате общин, то есть укомплектованную самоиронией и поименным упоминанием лидеров парламентских групп, – и сумел расположить к себе аудиторию. Он остался в зале до конца дебатов, делал пометки, а затем снова встал и принялся цитировать только что прозвучавшие речи, дозированно льстить и отвечать на вопросы. Европарламентариям это понравилось. Вывод: британские премьеры должны полнее пользоваться преимуществом, которое дает им «вестминстерский опыт».

Еврофилы нередко критиковали Тони за недостаточность усилий по популяризации Европы. Они были несправедливы. Действительно, в Британии евроскептицизм широко распространен – зато неглубок. Британцев можно заставить полюбить Европу, вот только одной официальной директивы для этого мало. Профсоюзный лидер Дэвид Тримбл в своей речи по поводу получения Нобелевской премии назвал Северную Ирландию «холодным домом» для католиков; домом с толстыми стенами и надежной кровлей, но с неприветливыми хозяевами. То же можно сказать о Европе для британцев. Отчасти виною – наша историческая обособленность, отчасти – тот факт, что мы до сих пор оглядываемся на остальной мир, а лучше бы обозрели ближний план – континентальную Европу. Британский евроскептицизм во многом обусловлен нашим восприятием Европы как некоего стихийного бедствия, в то время как следовало бы считать ее явлением, поддающимся контролю с нашей стороны. Британцы чувствуют себя беспомощными; им кажется, что Европой правят французы и немцы. А вот если бы Британия побыла лидером Евросоюза достаточно долгое время, если бы сумела избавить британцев от впечатления «холодного дома», которое производит на них Европа, мы бы, пожалуй, чувствовали себя увереннее – как французы и немцы.