Текст книги "Фанатка"

Автор книги: Джонатан Бейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Рейсы отменены из-за тумана

Он не мог спать. Слишком страшно было бы видеть сны. Поэтому он вновь сидел перед монитором, положив руки на клавиатуру. Но на сей раз его палец крепко жал клавишу delete.

Слова, которые он только что набрал, исчезали в обратном порядке: А-Л-Е-Т-О-Х пробел Е-Н пробел М-Е-С-В-О-С пробел А-Л-Е-Ж-Н-А пробел. Палец с силой ударил по клавише последние четыре раза: О-Г-Е-Ч. Хрен тебе, вдохновение, которого Питеру так не хватало.

С тем же успехом можно было обвинять свой компьютер.

Питер с отвращением потряс головой, глядя в пустой белый экран. Осталось лишь название главы. Но с названиями глав у него никогда не было затруднений. Если бы романы можно было создавать из одних заголовков, у Питера уже набралось бы полтора десятка книг. Беда была со строчками, которые шли после, заполняли пространство от одного заголовка до другого.

Он сильно оттолкнулся от стола и далеко отъехал в кресле, чуть ли не до противоположной стены, и остался сидеть сгорбившись, не заботясь ничуть об осанке.

Чего не хватает?

Когда его осеняло при работе над первой книгой, он тут же заносил что-нибудь – мысль, фразу, сравнение, длинную цитату – в записную книжку, с которой не расставался.

Так чего же сейчас не хватает – вдохновения? Или записной книжки?

Питер ничего не записывал для «Прекрасной лжи», все хранил в голове. По крайней мере старался хранить – когда голова была ясной, а не когда в ней сплошной туман. Но в такое время, как сейчас, все рейсы из-за тумана отменялись.

Он не желал признавать, что работа застопорилась. Питер вообще не верил в то, что у настоящего писателя может стопориться работа. По его мнению, это всего лишь отговорка, которой прикрывают либо собственную лень, либо осознание, что ты просто-напросто не писатель.

Быть может, старое вдохновение поможет родиться новому? Питер подъехал в кресле к тайнику, прижал полку шкафа коленом. Раздался щелчок, дверца выдвинулась на несколько дюймов. Тогда Питер нагнулся и отодвинул показавшуюся задвижку.

Сполз наконец с кресла, опустился на одно колено и сунул руку в тайник, чтобы достать старую записную книжку. Она лежит на коробке, где у него хранятся все материалы для «Анжелы по прозвищу Ангел» и черновики романа.

Он ее совсем недавно видел, доставал, перекладывал.

Однако записной книжки на месте не оказалось.

Увидеть двоих

Питер лежал в постели. Он давно уже вырос и думать забыл о кошмарах и чудовищах, которые таятся под кроватью у любого ребенка. Сейчас его не тревожила даже пропавшая записная книжка и застопорившийся роман. Бог с ним со всем: ему просто-напросто хотелось выбросить их из головы и спокойно уснуть.

Он повернулся на бок. Из поля зрения исчез относительно далекий потолок, взгляд сфокусировался на ночном столике рядом с кроватью. Глаза болели. Пожалуй, необходимость надевать очки для чтения не то что не за горами – она уже стоит на пороге. Самый мелкий шрифт в газете или на какой-нибудь упаковке уже вовсе не разобрать, как ни вглядывайся.

На ночном столике Питера лежал браслет Джулианны. Внутри увешанного амулетами кольца стояла крошечная рождественская елка, сделанная вручную из серебра, украшенная малюсенькими изумрудами и рубинами. Она чудесно поместилась внутри браслета, когда Джулианна сняла перед сном свое любимое украшение и положила на столик мужа. В темноте казалось, будто елка пустила корни и прямо так и растет из столика. Рядом с ней, опрокинувшись на бок, как после ужасной аварии, лежала моделька старого английского кабриолета – не то MG, не то «Триумф», не поймешь – такая машинка была миниатюрная.

Ко всем этим древностям Питер добавил одну на свой выбор: книгу в твердой обложке, раскрытую примерно на середине, где на странице рукописным шрифтом были крупно напечатаны слова: «Я тебя люблю». Со своего места, если не поднимать голову с подушки, Питер не мог их прочитать, но он точно знал, что слова там есть, – точно так же, как и браслет, который Джулианна каждый вечер выкладывала на столик Питера перед сном, – и они всегда там будут.

Питер отлично себе представлял действия жены. Вот она сидит на краю постели в своей крошечной белой маечке и стрингах, упершись пальцами ног в пол, а ступни выгнуты, и спина тоже. Джулианна потягивается и затем снимает браслет. Кладет его на столик мужа – не в виде небрежной кучи серебра, но аккуратным кружочком, как в витрине ювелирного магазина, где ее дед впервые увидел этот браслет и купил для своей юной невесты, приехавшей в Америку из другой страны; а потом он дополнительно покупал подвески-амулетики – знаки своей любви. Вот Джулианна откидывается назад, прячет свои длинные восхитительные ноги под одеяло, подкладывает под спину подушку, берет со столика журнал или книгу и ждет, когда Питер придет ложиться.

Однажды он поинтересовался у жены, почему она всегда кладет браслет на его ночной столик, а не на свой.

– Потому что если проснусь среди ночи, – ответила Джулианна, – то сразу увижу вас обоих.

* * *

Возле ее браслета стоял телефон с радиобудильником – вещь, которую Питер хранил еще со студенческих времен. Радиосигнал это устройство принимало отвратительно, сколько Питер ни двигал по шкале ярко-оранжевый ползунок, тщетно пытаясь поймать хоть какую-нибудь станцию, чтобы по утрам его будила музыка или человеческие голоса, а не скверный надоедный писк. Табло электрических часов светилось голубым так ярко, что можно было читать в темноте. Джулианна много раз предлагала заменить малополезную штуковину чем-нибудь более современным, но Питер не соглашался. Он сроднился с нелепой штукой, как со старой любимой рубашкой или джинсами, и сил не хватало ее выбросить.

Ему всегда было нелегко расставаться с вещами.

Пистолет у затылка

Обычно прогулка с Гручо рано поутру проясняла голову. Питер с лабрадором проходились по парку Томкинс-Сквер, затем шли еще куда-нибудь – куда пес вел хозяина. Однако сегодня он отчего-то сразу повернул домой.

Свернув с авеню А на Десятую стрит, Питер заметил Дину аж за целых три дома. Она сидела на ступенях, ведущих к парадной двери: на третьей ступеньке снизу, на дальнем краю лестницы, чтобы никому не мешать. Дина смотрела, как Питер идет по улице, словно ей заранее было известно, с какой стороны он появится. Она улыбнулась, затем поднялась, расправила несуществующие складки на юбчонке, которую и заметишь-то не сразу, – такая она была короткая.

«Почему с Диной так получается?» – подумал Питер, остро жалея о том, что не может спрятаться, или умереть, или в мгновение ока исчезнуть. Если он сам ее создал, отчего ему никак не удается от нее избавиться?

– Привет, – поздоровалась Дина.

Питер кивнул ей в ответ.

– Только не говори, что ты уже прочитала, – сделав над собой усилие, пробормотал он, надеясь, что Дина пришла поговорить о романе.

Вдруг у нее появилась мысль, услышав которую, Питер прямиком кинется к компьютеру и примется работать как одержимый?

Однако Дина огорошила:

– Да я и читать не начинала. Еще не готова. Мне прежде нужно кое-что сделать.

Питер насторожился, напрягся. Испугался так, словно к затылку приставили пистолет. Как будто вооруженный грабитель подловил его на безлюдной улице и требует… даже не денег, а, скажем, бутылку холодной воды – а у Питера, конечно, ее нет, и раздраженный преступник сейчас спустит курок, и никто не спасет, не услышит…

– И что же ты хочешь сделать? – спросил он, совершенно не желая это знать.

– Извиниться, – удивила его Дина.

Какая великая сила таится в раскаянии, в простых словах: «Извините меня». С их помощью люди покупают свободу – главным образом от самих себя, сбрасывая бремя вины.

Питер не успел что-либо ответить: входная дверь отворилась, и показалось знакомое лицо. Жизнерадостности в нем не читалось, дружелюбия тоже, и не скажешь, что его обладательница рада видеть Питера. Просто знакомое лицо, ибо миссис Вотерс жила тут еще до того, как Питер сюда переехал. Она жила в этом доме еще до его рождения; быть может, даже до рождения его отца. И являлась столь же неотъемлемой принадлежностью дома, как водопровод и электричество, первым его седым волоском.

– Здравствуйте, миссис Вотерс, – очень вежливо поздоровался Питер, постаравшись скрыть досаду от того, что его видят вместе с Диной, – как поживаете?

Она бросила на него сердитый взгляд – как будто он сумасшедший, или словно он грязен и давно не мылся, или будто она прочла в его глазах, как сильно он провинился перед женой. Какое право он имеет называть ее вслух по имени?

Тяжело шагая по ступеням, цепляясь за перила, чтобы не упасть, миссис Вотерс прошла мимо со всей поспешностью, на какую была способна, и заковыляла прочь, прихрамывая на левую ногу и сильно раскачиваясь. Ее белые ортопедические туфли шаркали по тротуару, как мокрые губки.

Питер выждал, пока миссис Вотерс отойдет подальше – она целую вечность удалялась старческими мелкими шажками, – и наконец спросил:

– За что ты хочешь извиниться?

Дина ответила не сразу – сначала пристально вгляделась в его лицо и лишь затем пояснила:

– За то, что слишком напористо тебе навязывалась.

– Да, это было неправильно.

Эти слова Питер твердил себе с той минуты, когда захлопнул дверь гостиницы в Мэдисоне. Да только чувство вины не исчезало. Оно было крепко-накрепко приварено к нему – и никуда не могло уже деться.

– Я теперь понимаю. Но, – Дина повела плечами и понизила голос, отчего стала похожа на пятнадцатилетнюю Анжелу, которая о чем-то сговаривается с подружкой, – давай притворимся, будто ничего этого не было.

– Ты неуемна, Дина.

– Никаких сожалений, ты помнишь? Если видишь то, что тебе нравится, бери.

– Ты желаешь поступать как Анжела?

– Это книга, по которой я живу, – заявила Дина.

– Мысль пугающая, но… – Питер покачал головой, размышляя: неужели оно все так просто закончится? Впрочем, разве у него есть выбор? – Извинение принято.

– Отлично, – Дина просияла. – И знай, пожалуйста, что если однажды ты передумаешь…

– Насчет чего бы это? – перебил он, не желая понимать ее слова, всерьез обиженный ее настойчивостью.

Она отлично знала, что он понял.

– Так, ерунда, не обращай внимания. Мне нужно прочитать твою книгу.

– А мне нужно закончить правку.

Дина привстала на цыпочки и поцеловала его в щеку – довольно-таки долгим поцелуем.

Питер надеялся, что она таким образом попрощалась.

Поймав его взгляд, Дина залилась краской.

– Черт! – прошептала она, отстранилась – словно вырвалась из объятий, хотя Питер и не думал ее обнимать, – и поспешила прочь. – Я позвоню, когда закончу, – крикнула она, обернувшись на ходу. – Скажу, на верном ли ты пути.

Питер прощально махнул рукой и остался стоять, глядя ей вслед. В мозгу билась одна-единственная мысль: «Как жаль, что она уже уходит».

Что сыплют в воду

Джулианна спешила на работу, тащила за собой дочку. «По крайней мере хоть сегодня Кимберли без „сыра“ на голове», – мысленно отметил Питер, прихлебывая из кружки кофе.

– Пока, папа, – звонко попрощалась Кимберли.

– До встречи, Тыковка, – отозвался он.

Джулианна крепко поцеловала мужа в губы, сжав его лицо обеими руками.

– Кое-кому не мешает побриться, – заметила она. Прошло уже несколько дней, как Питер возвратился из Мэдисона. Однако он работал – а во время работы все прочее отступало на второй план. Жизнь останавливалась. Если бы не Джулианна, он, вероятно, даже душ бы не принимал и питался бы кое-как. Пил бы кофе да стучал на клавиатуре, а к ночи глотал бы сильное снотворное, чтобы погасить действие кофеина.

– Давай так договоримся, – произнес он полушутливо, – я побреюсь, если и ты побреешься.

Джулианна удивилась, затем на ее лице расцвела соблазнительная улыбка, когда она прикинула, что это воистину взаимовыгодное предложение.

– По рукам! – сказала она, вновь поцеловав мужа, и прошептала: – И что такое сыплют в воду в Мэдисоне?

– Там есть фабрика по производству «Виагры», – отшутился Питер. – Отходы сбрасывают в месте городского водозабора.

– Все, мы побежали, – сказала Джулианна, беря Кимберли за руку.

* * *

Сначала – горячая вода. Чтобы размягчить щетину, чтобы не так было больно, когда скребешь бритвой по коже. Не мазохист же Питер, в самом деле. Как ни старался, он не сумел освоиться с электробритвой. Что бы там ни твердила реклама, а бритье электрической жужжалкой – не настоящее бритье. Бритвенный станок – вот то, что надо, если хочешь получить настоящее ощущение.

Питер выдавил на ладонь здоровенный шмат геля для бритья, который тут же начал светлеть и делаться менее прозрачным – еще и на лицо не успели его нанести. Не без удовольствия вдыхая сильный запах ментола, Питер принялся круговыми движениями растирать гель по щекам, подбородку, по верхней губе, по шее, строго соблюдая раз и навсегда установленный порядок действий.

Затем он подержал тройное лезвие под струей горячей воды – из крана хлестал почти кипяток, обвариться можно, если сунешь руку. Даже зеркало запотело от возмущения. Теоретически, сильно нагретое лезвие должно растворять щетину, резать ее, как горячий нож – масло.

В теории – да.

Бритвенный станок начал путешествие у правого уха – вверх, против направления роста волосков. Затем вниз, вбок, чуть вперед, к носу. Точь-в-точь поездка по проселочной дороге среди холмов. Причем за каждым поворотом ожидает какая-нибудь неприятность – олень ли выбежит на дорогу, дождь ли вдарит, а то вдруг вывернет грузовик – да прямиком на тебя…

Когда брил подбородок, Питер порезался. Кровь смешалась с пеной, от чего цвет ее стал гораздо светлее обычного, но даже в запотевшем зеркале было видно розовое пятно.

Внезапно задрожали руки. Стало больно дышать. Питер выронил бритву, она ударилась о кафель на полу, насадка с лезвием отвалилась. Он схватился за края раковины, словно мир вокруг складывался и рушился на него, как будто пол под ногами уже проседал, и Питер отчаянно напрягал мускулы, чтобы удержать это все, не дать развалиться на части.

Вот что значило – вспомнить.

Рауль

Здесь повсюду был стойкий запах мусора и блевотины. Возможно, Питеру следовало задуматься о том, что это – предупреждение.

Он вышел на охоту за информацией. Занялся исследованием для будущего романа, как он называл это дело. Но сейчас вдруг задался вопросом: быть может, он все равно собирал бы сведения, независимо от книги, даже если бы не собирался ее писать? Вкус чуждого ему мира, который в ходе «исследования» открывался по-настоящему, а не намеками в Интернете, оказался неодолимо влекущим. Стоило начать, и Питер уже не мог совладать с любопытством.

На плече висела курьерская сумка – новехонькая, из буйволовой кожи: такая сумка могла принадлежать только жителю центральных районов города, и вид ее громко заявлял, что Питер больше не работает с девяти до пяти. Он без труда нашел адрес, который дал Джеффри Холливелл. Третья стрит, неподалеку от авеню Д. В Алфабет-Сити далеко на восток не уйдешь.

Он позвонил в квартиру, находившуюся в подвальном этаже, и стал ждать. Казалось, в подобном месте любая форма жизни должна замереть и не двигаться. Питер оглянулся через плечо, проверяя, так ли это.

Из-под козырька надвинутой на лоб бейсболки на него глядел бездомный с совершенно белыми глазами. Медленно проехала низкая, стелющаяся над землей, «Тойота» с затемненными стеклами; в салоне гремела музыка, а снаружи слышался лишь низкий ритм – пухх, пухх, пухх. Прошла компания подростков – самоуверенных, наглых, потных; они захохотали, глядя на Питера, словно он был распоследний дурак.

«Нет, – решил он, услышав, как с той стороны двери один за другим открываются многочисленные замки, – в этом месте двигаются и живут».

* * *

Рауль был огромен. Ростом ниже Питера, он, однако же, возвышался горой. Накачанные мышцы внушительно бугрились под мешковатой спортивной рубашкой и шортами. Создавалось впечатление, что этот громила способен использовать Питера в качестве зубочистки, возникни у него такое желание.

Рауль окинул будущего романиста настороженным взглядом, хмыкнул и широко распахнул дверь, приглашая войти.

– Что-то ты больно бледный с лица, – заявил он, захлопывая за Питером дверь и снова запирая все замки, – как считаешь?

Питер промолчал – вряд ли от него ожидали ответа. Он огляделся: в комнате было на что посмотреть. Приют новейших технологий, собрание вещей, которые еще даже не изобретены. Одну стену занимал телевизор размером с рекламный щит; изображение было настолько четким, что казалось, можно отнять мяч у баскетболистов, которые бегают по площадке. Звук был мощный, мяч с громким треском ударился о деревянный щит; видно было, как по лицу игроков катится пот. Рауль явно не желал просто наблюдать – он предпочитал чувствовать себя участником событий.

– «Прослушка» есть? – раздалось за спиной.

А вот на этот вопрос надо было ответить. Питер обернулся. Очевидно, на лице отразился испуг.

– «Прослушка»? – переспросил он. – Нет.

– Руки вверх, – велел Рауль.

– Простите? – Питер не был уверен, что верно понял, о чем речь.

До сих пор ему ни разу не говорили: «Руки вверх!» Ну, быть может, мать в далеком детстве, когда надевала на него пижаму перед сном. Но в ее словах не было ничего общего с приказом Рауля; лишь позже, когда заносил в свою записную книжку результаты «исследования», Питер осознал их связь.

Достав огромный пистолет – самый громадный, что Питер в своей жизни видел, возможно, самый большой и тяжелый из всех, когда-либо изготовленных в этом мире, или даже вовсе еще не сконструированный, – Рауль подступил к Питеру на длину вытянутой руки и с силой ткнул дуло ему в переносицу:

– Чертовы руки – вверх. Быстро. Некогда мне с тобой вошкаться.

Тон его ясно свидетельствовал, что Рауль очень не любит повторять сказанное.

Питер поднял руки над головой и затаил дыхание, пока Рауль охлопывал его в поисках таинственной «прослушки», с помощью которой его, Рауля, могут обвинить во всех мыслимых преступлениях, включая те, что он не совершал.

– У меня нет… – начал Питер.

– Заткнись, – оборвал Рауль. Затем он удовлетворенно кивнул, убедившись, что у гостя нет диктофона. – Можешь опустить руки.

Питер сделал как было велено.

– А в сумке что?

Питер хотел было ее открыть, но громила проворно ее выхватил:

– Эй-ей-ей, сам погляжу.

Откинув клапан, Рауль выудил из сумки книгу о наркомании, блокнот и стилет, которым Питер обычно вскрывал письма.

Держа стилет в одной руке, а пистолет – в другой, демонстрируя оружие гостю, Рауль от души захохотал.

– Пуля всегда возьмет верх над ножом, – изрек он и захохотал снова. Затем бросил имущество Питера в сумку, а сумку – на пол, к ногам хозяина, окинул его последним цепким взглядом и примирительно пробормотал: – Ладно, парень, расслабься. Я над тобой шучу. – После чего заорал: – Люсинда! Пиво! – И наконец предложил: – Садись.

Черный кожаный диван, на котором примостился Питер, стоил, вероятно, не меньше, чем его рекламируемый в «Нью-Йорк таймс» собрат в доме Холливелла, но качество оправдывало цену. Мягкий, невероятно удобный; сев на него, ты словно погружался обратно в материнскую утробу. Диван обнимал ненавязчиво, нежно, слегка чувственно. Право же, Рауль знал толк в удобстве.

Купаясь в неожиданном удовольствии, Питер поднял взгляд – и увидел Люсинду. Маленькая, почти обнаженная, она была очень юна и красотой убивала наповал. Кожа фарфоровой белизны, каскад темно-каштановых волос, а ее зеленые глазищи следовало бы объявить вне закона.

Вероятно, все это и было незаконным.

Она принесла две запотевшие банки пива и поставила на дубовый кофейный столик, склонившись перед Питером так, что он понял: надо бы отвернуться, однако отвести глаза было выше его сил.

Люсинда поймала его взгляд.

– Не хотите ли еще чего-нибудь? – спросила она тонким, ломким голоском, в котором звучало искреннее любопытство.

Питер все-таки отвернулся, заметив, как следит за его реакцией Рауль. Громила сиял, точно огни Бродвея.

– Катись отсюда, – велел он Люсинде.

Та испарилась.

Взяв со столика банку с пивом, Рауль вручил ее Питеру и вдруг заговорил, словно с лучшим другом:

– Нравится, да? Хочешь попробовать? – Чисто продавец подержанных автомобилей, предлагающий свой товар.

Питер промолчал, поглядел на дверь, за которой исчезла Люсинда. Дело было не в том, что юная красотка ему нравилась или он ее хотел. Ему требовалось не тело, а мысли: причины ее поступков. Он желал знать, почему, как и где Люсинда делала то, что делала. Каким образом она оказалась в этой квартире в подвальном этаже. Как она стала проституткой, а может быть, и наркоманкой вдобавок. Питеру нужно было понять, какие превратности судьбы привели ее на дорогу в ад, а не в парк развлечений, не на танцы в школе, не на обед в День благодарения в кругу семьи.

Внезапно все поменялось.

Вся его задумка – псу под хвост.

В это самое мгновение Питер сообразил, что он здесь сидит именно ради Люсинды. Люсинда – вот то, о чем будет его книга.

Не о Рауле надо писать, нет. Он – всего-навсего сводник, всем известный персонаж. Хоть режь его, он мало что припомнит из того, что привело его к нынешней точке в жизни. Уж кто-кто, а Рауль о таком не задумывается. Он всегда был профессиональным куском дерьма.

А вот Люсинда, напротив, сожалеет о том, что поломала себе жизнь, жалеет о принятых когда-то решениях, из-за которых она сейчас опускается все ниже и ниже.

Питер в этом не сомневался. Настолько был уверен, что готов был голову прозакладывать. Абсолютно убежден… Новый взрыв веселья заставил его опомниться. Он обернулся к Раулю, который, разумеется, истолковал его интерес к Люсинде совершенно по-своему.

– Свежее мясцо отлично скрасит трудный день, – сказал кусок дерьма.