Текст книги "Свиток благоволения"

Автор книги: Джон Тренейл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)

– Я пишу доклады. Анализ различных рынков стран Азии. Устанавливаю контакты. Собираю мозги.

– У тебя это так грустно прозвучало.

– Просто скучно. Вот почему я поехал за тобой в аэропорт. Для разнообразия и чтобы вырваться из офиса.

Диана обратила внимание на свое собственное отражение в оконном стекле. Она подумала, что перед вылетом из Кореи ей следовало бы что-то сделать со своей внешностью. Ей так хотелось обрадовать мать своим приездом, но вытертая джинсовая куртка не слишком соответствовала праздничному настроению. Если бы ей удалось хотя бы выкроить время помыть голову…

Теперь каждая мелочь вокруг говорила о том, что она возвратилась домой. Они ехали уже по берегу залива Независимости.

Среди недели немногие теперь наслаждались душноватым теплом гонконгской весны, но Диана все же заметила пару виндсерферов, скользивших вдали, там, почти у фарватера, возвышаясь над гладкой поверхностью залива, напоминающей своим цветом хлорированную воду в бассейне. Цю переключил скорость, идя на подъем, и Диана мгновенно взяла себя в руки. Словно прочитав ее мысли, он сказал:

– Мне жаль, на самом деле очень жаль… Я про твою мать…

– Спасибо. – Диане стало стыдно за то, что она все время старалась не упоминать о матери в разговоре с Цю. – Как, по-твоему, она себя чувствует?

– Так себе.

– Саймон сказал, что она умирает, – резко выпалила Диана.

Цю высунул язык – классическая китайская гримаса – изобличает огорчение.

– Не говори так, пожалуйста!

– Если это правда, то почему нельзя говорить об этом?..

Они уже подъехали к дому.

Большой белый трехэтажный особняк словно вырастал из склона холма. Отсюда открывался великолепный вид на залив Независимости. Цю припарковал машину у главного входа, и Диана подавила порыв подняться на террасу и взглянуть на море. Она испытывала острое желание оттянуть то, что ей предстояло.

Слуга открыл дверь, улыбаясь и кивая, приветствуя дочь хозяев. Дома пахло домом, как и всегда: жидкость для полировки мебели, запахи кухни, сиреневый освежитель воздуха, и откуда-то из комнат прислуги доносился аромат благовоний, что курились у семейного алтаря. Эти запахи, различаемые каждый в отдельности, были почти осязаемы. Но Диана ощущала и кое-что другое. Ее ноздри уловили отдельный и определенный запах человеческих отношений, которые возникали и росли в этих стенах. Так запахи напоминали ей о прошедших событиях, когда люди, жившие здесь, как-то поступали, принимали решения сделать что-то; слова жильцов произносились с любовью, гневом, со смехом или в горестные минуты… с болью…

Дом и семья. То, от чего она так отчаянно стремилась прочь все эти годы. Пока Диана стояла, оглядываясь вокруг, вновь впитывая знакомые с детства запахи, она впервые за много лет поняла всю тщету этих своих попыток.

Больше всего ее манила та фотография. В дальнем конце холла рядом с лестницей висело на стене большое зеркало в золоченой раме и с тремя створками. Она пошла туда, заметив на ходу, как в темной амальгаме отразилось ее неестественно бледное лицо. Поставив вещи рядом со стоявшим под зеркалом вращающимся столиком черного дерева, инкрустированным перламутром, она взглянула на столешницу, зная, что сейчас увидит на черном дереве полукруг – след от кружки с горячим молоком, которую она оставила на столике в семилетнем возрасте. Она словно вновь услышала гневный голос отца, почти ощутила, как сейчас ее снова шлепнет по попке его твердая ладонь… Но тут она увидела фотографию. Из простой деревянной рамки на нее смотрела Джинни. Снимок был сделан примерно три года назад и запечатлел нерешительно улыбавшуюся китаянку неопределенного возраста, но еще не пожилую; черты лица хорошо очерчены, соразмерны, кожа еще не тронута морщинами; китаянка выглядела очаровательной женщиной в расцвете сил… Или фотограф, или его модель скрыли родинку на лбу у линии начала волос, но Диана знала, что она там, точно так же, как знала, что в то время, когда была сделана эта фотография, волосы матери уже начали терять свой блеск, а на шее стали появляться морщины, и кожа рук становилась дряблой.

Женщина на фотографии отличалась прекрасной фигурой – нефритово-зеленое платье от Кардена превосходно сидело на ней. Ее грудь натягивала ткань платья. В ту пору у женщины было две груди, как и у ее дочери.

Диана поставила фотографию на место и взглянула в зеркало. Поправила волосы, носовым платком стерла с подбородка пятнышко грима и пошла к лестнице, ведущей вверх. Она должна была пройти мимо Цю, что она и сделала, не отрывая глаз от коврового покрытия. Уже у лестницы она остановилась, вернулась и, к его удивлению, положила руку ему на плечо.

– Мне очень жаль, – тихо сказала она. – Я имею в виду Линьчунь.

Прежде чем он успел как-то отреагировать на ее слова, Диана убрала руку и побежала вверх по лестнице. Она заставила себя успокоиться, сделала несколько глубоких вдохов и вошла в спальню к матери – образ с фотографии все еще стоял в ее памяти.

Реальность оказалась совсем другой.

– Сбили! – Голос Сунь Шаньвана прозвучал почти шепотом, настолько старик был взбешен.

– Именно так. Сюда, пожалуйста…

Они быстро шли по коридору, находившемуся глубоко под землей, в Пекинской военной академии, к северу от Летнего дворца. Сунь потряс головой в тщетной попытке прийти в себя. Руководителю Центрального управления разведки Китая исполнился уже семьдесят один год, и он только что провел на работе шестнадцать часов без перерыва, пытаясь держать руку на пульсе Китая, в то время как сам был не уверен, что сердце страны еще бьется. Потом, когда он уже собрался было поехать домой и отдохнуть хотя бы несколько часов, зазвонил телефон, и Ван Гоин, начальник штаба Народно-освободительной армии, одарил его еще несколькими неприятными известиями.

– В эту дверь… – сказал Ван Гоин.

Они оказались в большой аудитории в форме раковины. Единственная лампа, горевшая в помещении, освещала подиум лектора и какого-то человека, который там находился, одетого в военную форму; все остальное было погружено в темноту. Ван застучал каблуками вниз по центральному проходу, Сунь следовал за ним по пятам. Двое мужчин, сидевших в первом ряду, встали при их приближении.

– Инспектор, это Сюн Цилай – политический комиссар. Он из Государственного комитета обороны, отвечает за науку, технологию и промышленность… Министр аэрокосмической промышленности, он занимается спутниками, вы уже знакомы… – Ван Гоин указал на подиум. – А этот офицер – генерал-майор Ло Бин, бывший командир Шеньянского военного округа, сейчас руководит отделом расчетов в оборонной академии. Он эксперт по космическим вопросам. – Ван Гоин умолк и облизнул губы. – Он объяснит нам, как случилось, что кто-то сбил спутник телекоммуникаций «ТЦС-семь» «Форд эйркрафт компани», на котором, возможно, была установлена аппаратура США для слежения и разведки.

В аудитории все замерло – собравшиеся словно перестали дышать. Сунь ощутил приступ головокружения.

Ло Бин положил руки на кафедру.

– В тысяча девятьсот восемьдесят восьмом году, – начал он, – мне было приказано разработать программу по созданию лазерного оружия, которое могло бы служить одновременно наступательным и оборонительным целям.

Усилители легко доносили его тихий голос во все уголки аудитории.

– Мне было сказано, что фактор времени имеет огромное значение и что за три года я должен разработать модель оружия. Это оказалось не так трудно, как предполагалось вначале. Мы получали массу сведений от наших людей в Советском Союзе, которые участвовали в разработке лазерного оружия в Семипалатинске, и многие из заморских китайцев, занятых в американском военно-промышленном комплексе, регулярно поставляли нам сведения о ходе работ в США в этой области.

Сунь обратил внимание на то, как тщательно Ло Бин следит за тем, чтобы докладывать беспристрастно: на лице офицера не было никаких эмоций.

– Мне было сказано, в каком направлении вести работы дальше. Спутники. Новое оружие необходимо разместить в космосе для использования против спутников; мы должны были постоянно помнить об этом.

Сунь помрачнел, заметив, как «я» внезапно превратилось в «мы».

– Мы решили сосредоточить свои усилия на разработке образцов оружия, поражающего по принципу облучения – пучком заряженных частиц. Мы использовали ту информацию, которую предоставляли перебежчики и другие осведомители. О них я уже упоминал. Мы добились значительного продвижения. Фактически мы создали технологию, эквивалентную той, которой располагают две сверхдержавы, Россия и Америка, но никто из них и не подозревал о наших возможностях в этой области.

Сунь, хорошо знакомый со всеми этими фактами, начал терять терпение.

– Мы перейдем наконец к сути дела? – резко спросил он.

– Суть дела очень проста, инспектор: у нас есть достаточные возможности для того, чтобы разобраться в том, что произошло сегодня.

– Дальше.

– Сейчас наши средства вывода объектов на орбиту привлекают внимание многих стран, желающих осуществлять запуск спутников.

– Ракеты-носители «Великий поход»?

– Да, они вполне конкурентоспособны на международном рынке. Определенные клиенты достигли с нами соглашения о том, что оборудование на спутниках будет устанавливаться ими самими, без контроля над выводимыми на орбиту аппаратами с нашей стороны. Иногда… иногда мы подозревали, что на спутники устанавливается аппаратура для ведения разведки, хотя это и не было предусмотрено соответствующими соглашениями. Но, поскольку к нам спутники всегда поступали уже запечатанными, мы не могли знать это наверняка.

– И что?

– У нас есть обоснованная уверенность в том, что на спутник телекоммуникаций, разработанный и созданный в Соединенных Штатах Америки по запросу консорциума нескольких стран Юго-Восточной Азии, без нашего на то согласия, была установлена аппаратура слежения и разведки. Американцы могли испытывать особую заинтересованность в этом, поскольку данный спутник регулярно с определенными интервалами должен был пролетать над территорией Советского Союза.

– Из чего, в свою очередь, вытекает, что часть его орбиты пролегает над Китаем, насколько я понимаю?

– Да.

– Значит, Америка без хлопот пристроила свое оборудование на этот спутник в качестве третьей стороны для того, чтобы шпионить за Советским Союзом и за нами?

– Да.

– Без нашего согласия?

– Да. Политбюро проинформировали об этом в свое время. Очевидно, там решили, что коммерческие выгоды от продажи ракет-носителей перевешивают любые недостатки.

Сунь уставился на него.

– Конечно, они так решили. Политическое решение, которое, в свете вашего рассказа, может подвергнуться пересмотру? Ладно, что же случилось сегодня?

– Сегодня этот спутник был сбит.

– Кем?

– Мы считаем, что это сделал советский спутник-убийца, известный под названием «АСАТ».

– Почему вы обвиняете в этом Советский Союз?

– Потому что наша станция слежения в Лобноре зарегистрировала выброс энергии со стороны «АСАТа» точно в тот момент времени, когда спутник был уничтожен. Кроме того, это не лишено смысла, ибо русские тоже могли узнать, что на этом спутнике установлена аппаратура слежения, и пришли к выводу, что с этим надо что-то делать.

Сунь понял, что проблема представляет собой очень запутанный клубок. Ему все еще необходимо было задать множество вопросов, но прежде он отчаянно нуждался в том, чтобы посидеть и спокойно обдумать все происшедшее. Он посмотрел на собеседников.

– Полагается ли немедленно что-нибудь предпринять?

– Нет. – Это ответил комиссар. – Однако все произошло в неподходящий момент. У нас есть о чем беспокоиться и без того, чтобы мы позволили себе вмешаться в свару сверхдержав.

– Вы недооцениваете ситуацию. Я изучу проблему и сообщу вам. До свидания.

Ван проводил Суня по коридору к лифтам. Пока они ждали лифта, у него было достаточно времени, чтобы как следует рассмотреть своего коллегу. То, что он увидел, не утешало. Инспектор, когда-то высокий и прямой, начинал сутулиться. Сунь, долгое время бывший страстным курильщиком, дышал теперь тяжело, с усилием. Его желтые зубы напоминали клыки, рассаженные во рту кое-как, а десны отошли, обнажив потемневшие основания зубов. Глаза инспектора поблекли и едва видны были за стеклами очков в прямоугольной оправе; зрачки превратились в булавочные головки, а радужка почти выцвела. Он представлял собой реликвию времен «культурной революции», человека, сделавшего неверный шаг в расцвете сил. За это его заставили мыть туалеты и тротуары. Сегодня, подумал Ван, он выглядит сильно утомленным. Сунь прошел мимо большой латунной астролябии, выставленной в вестибюле факультета тактики, даже не взглянув на нее, спустился по лестнице и уселся на заднее сиденье лимузина с красным флагом на капоте. Ван не отставал ни на шаг.

– Домой, – приказал Сунь водителю. Когда машина тронулась, он устало откинулся на мягкую спинку сиденья и сказал: – Расскажи мне о Ло Бине. Хотя кое о чем я и сам могу догадаться.

– Он был вместе с Мао в Юнани.

– Все там были. Немного поподробнее.

– Близкий друг и сторонник Е Цзяньина. Его вышибли вместе со стариком, когда мы в тысяча девятьсот восемьдесят пятом году проводили чистку Главного политического управления.

– И кто додумался поручить ему работу над «Молотом»?

– Подачка. Надо было откупиться от него. Вы уже спрашивали об этом.

– Я спрашиваю о многих вещах и не могу помнить обо всем! Что он за человек?

– Немного суров. Не женат. Проводит все свободное время, рисуя суровые пейзажи в традиционном стиле. По крайней мере, так мне говорили.

– Значит, он аскет и гордится этим, как я понял. – Сунь даже застонал от огорчения. – Черт! Мы все подготовили, а теперь этот… Власть – что кусочек горячей, обжигающей пальцы утки, завернутый в тоненький блинчик. Если ты достаточно быстр и ловок, то ты успеешь проглотить его…

Сунь замолчал, подыскивая нужные слова. Он шевелил губами, напоминая Вану голодного человека, глотающего пищу не пережевывая, может быть, именно тот кусок утки, о котором шла речь, знаменитой «утки по-пекински»…

– А если нет… – Начальник штаба смаковал метафору Суня. – То кусок обожжет ладонь. Что говорят доктора о состоянии здоровья Председателя?

– Что через неделю у нас уже не будет Великого вождя. По крайней мере, того же самого Великого вождя. – Сунь вздохнул. – На тебя, как начальника штаба, ляжет обязанность поддерживать порядок в центре.

– От таких, как Ло Бин, особой помощи ждать нечего.

– Да уж. Как ты думаешь, что же на самом деле произошло?

– Дело рук русских, как он и сказал. Любой другой вариант просто невероятен; с трудом верится в то, что американцы сначала повозились с установкой аппаратуры слежения, а затем сами же сбили этот спутник.

– Ай-я! И в какой неподходящий момент это произошло!

– Хотя меня заинтересовало сообщение Ло Бина о том, что им удалось добиться успехов. Подумайте о плане «Стальной коготь», о возобновлении контроля над Гонконгом. То, что он сказал, фактически означает, что «Стальной коготь» можно реализовать.

– Да, но какой ценой! Если до капиталистов дойдет хотя бы отголосок случившегося, они рванут оттуда, как борзые, прежде чем мы успеем всадить «Стальной коготь» в Гонконг. А со смертью Председателя они именно так и поступят – бросятся наутек!

– Вы в самом деле так считаете?

– Принимая во внимание мощную оппозицию в Народно-освободительной армии, которая готова уничтожить результаты пятнадцати лет реформ? Эти отменят личное пользование земельными участками, аренду, подряд, частное предпринимательство, совместные предприятия и вообще весь «социализм с китайской спецификой»… и будет только хаос, мятежи; все они вцепятся друг другу в глотки… Да, Гоин, я думаю, что богатые бросятся вон из Гонконга. Я считаю, что они собираются бежать прямо сейчас – в течение ближайших нескольких дней, не дожидаясь смерти Председателя. Они соберутся и дадут деру прежде, чем мы отвлечемся от расстрелов наших собственных студентов.

– А что такое со студентами?

– Ты разве еще не знаешь? Прошлой ночью мы на какое-то время потеряли связь с морской базой Сямэнь.

– Что? Я слышал что-то произошло, но что…

– Половина кораблей была на маневрах. Ох уж эти студенты! Они подожгли АТС, и каким-то образом замкнуло и наши линии связи. Мы были вынуждены почти целый час пользоваться переносными радиостанциями! Ты только представь себе! Одна из наших крупнейших действующих баз напротив Тайваня держала связь со штабом через двух человек в наушниках и с рациями за спиной!

– А на что жалуются студенты?

– Мало учебников, скудное питание, нехватка профессиональных преподавателей. Очевидно, за период «мрачного десятилетия» мы потеряли целое поколение учителей. – Помянув период «культурной революции», Сунь заговорил с мрачным сарказмом. – Знаешь, что я больше всего ненавижу в китайской молодежи? Ее равнодушие!

Ван усмехнулся.

– Равнодушие, охватившее десятки городов… Добавим сюда возмущенных крестьян, по существу недовольных тем, что сосед зарабатывает на два юаня больше, поручим разобраться с этим Ло Бину или другим ло бинам, сколько их там в Китайской Народной Республике…

В салоне автомобиля раздался телефонный звонок. Сунь в раздражении цыкнул зубами и потянулся к трубке.

– Да? – Потом он долго молчал и наконец сказал: – Спасибо. Я еду.

Он повесил трубку, опустил перегородку между салоном и водителем и дал ему новые указания.

– Прости, – сказал он, откидываясь назад, – но сейчас совсем не время для сна. Белый дом США заявил протест Кремлю, обвинив русских в уничтожении коммерческого спутника связи. Кремль отрицает свою причастность.

– Дерьмо!

– Президент Соединенных Штатов угрожает отозвать своего посла из Москвы для консультаций. Если он это сделает, русские будут вынуждены ответить тем же. Моим людям в Пентагоне срочно нужны инструкции, и, если честно… – Он вытер очки трясущимися пальцами, – я не знаю, какие инструкции им дать. – Он снова надел очки. – Когда Председатель умрет, в Китае воцарится хаос. Мы должны найти способ спасти Китай. У нас есть неделя, максимум десять дней сроку.

Маленькая, казавшаяся рассерженной птичка с безвкусным синим оперением прыгала по перилам балкона в поисках крошек. Диана узнала синюю сороку с Формозы и удивилась, как это ее занесло так далеко от дома. Она еще долго продолжала наблюдать за птахой, даже после того, как любопытная птица уже потеряла к ней всякий интерес. Сфокусировать взгляд на чем-то постороннем было гораздо легче, чем продолжать улыбаться матери.

Солнце светило ярко, воздух прогрелся примерно до восемнадцати градусов. С того места, где сидела Диана, был виден залив Независимости. Солнце отражалось от его гладкой поверхности, порождая живое сверкание, словно шаловливый ребенок высыпал мириады блестящих иголок. Кровать с матерью выкатили на балкон. Джинни лежала на подушках, подложенных под спину и голову. Цветом ее лицо не отличалось от сиявших белизной простыней. Она дремала – слабое подобие отдыха, – пригревшись на солнце. Внезапно она проснулась и спросила:

– Который теперь час, дорогая?

– Начало одиннадцатого. – Диана заметила, как звонко и приятно прозвучал ее голос.

Хорошо. Так и должно быть.

Существо в кровати, напоминавшее скелет, слегка пошевелилось. Тут же последовал стон, Джинни сжала губы и замотала головой, стараясь сдержать его. Диана заставила себя приблизиться к женщине, которую называла матерью, силясь не обращать внимания на запах антисептиков и другой, еще менее приятный запах, который, казалось, пробивался наперекор всему. Она поднесла горлышко пластиковой бутылки к карминовым губам Джинни и держала его, пока больная пила. Только бы ей снова не стало плохо, взмолилась Диана…

Ее мольбы остались неуслышанными. Диана сделала все, что было нужно, прикрыла тазик тряпкой и поправила подушки, чтобы мать могла откинуться назад, приняв более удобное положение полусидя. Она подумала, что было бы гораздо легче выполнять все эти неприятные обязанности, ухаживая за абсолютно незнакомым человеком.

– Прости, дорогая.

Над простынями виднелась только голова Джинни и узкая полоска белой ночной рубашки – ее ворот доходил больной до самого подбородка.

Диана старалась не смотреть на тело матери, скрытое под простынями. Она знала, что хирурги разрезали ее грудь, взглянули и… отсекли ее. Слишком поздно, таков был вердикт. Если бы мать прошла обследование чуть раньше…

Джинни вся ссохлась. Ее лицо ничем не напоминало ту фотографию внизу. Кожа обвисла складками и сморщилась; женщина превратилась в ужасную дряхлую ведьму. Цвет лица напоминал бильярдный шар из слоновой кости, потускневший от времени.

– Тебе ничего не нужно?

– Нет, спасибо. – Ее голос был очень слаб. – Ты так хорошо выглядишь сегодня, дорогая.

Диана была в батистовом платье со сборками и в белых сандалиях. На полу рядом с креслом лежала соломенная шляпка, украшенная маленькими розочками, – на случай, если станет слишком жарко. Она чувствовала себя в этом наряде не очень удобно, но о том, чтобы надеть джинсы и футболку, она и подумать не могла.

– Мне стоит почаще надевать что-нибудь в таком роде. – Она взглянула на Джинни, чтобы та не подумала, что вызывает отвращение у дочери, и улыбнулась. – Мне очень жаль, что я не всегда одевалась, как положено.

– Не надо… – Джинни сделала на этих словах ударение. Едва слышное, оно все же прозвучало. – Ты всегда была хорошей дочерью.

Диана отвернулась якобы затем, чтобы взглянуть на залив. Это было вроде бы естественное желание, но на самом деле она постаралась скрыть свою боль и растерянность.

– К тебе много людей приходит?

– По вечерам. Когда прохладно. Китайцев не очень много. Они боятся, что я умру в их присутствии, и тогда мой дух овладеет их телами.

Дневная сиделка вышла на балкон и заговорила с Джинни на кантонском диалекте. Ее голос прозвучал как-то хрипло, агрессивно. Диана знала, что этот диалект звучит резко и сиделка тут ни при чем, но все же ощутила тревогу и беспокойство. Когда Джинни ответила ей на том же диалекте, Диана встала и отошла к краю балкона, взявшись руками за перила и повернувшись к ним спиной. Наконец она услышала, как сиделка удалилась в комнату – каблуки ее туфель из крепа глуше застучали по паркету.

– Китайский… дорогая, я хотела тебя кое о чем спросить… язык… почему ты его так не любишь?

Диана пожала плечами.

– Почему не люблю?

– Да, ты его не любишь. – Наступила долгая пауза. Джинни собиралась с силами. Ей хотелось поговорить, поговорить нормально, а не обрывками фраз. – Я часто это замечала. Я никогда не спрашивала тебя об этом. Теперь… спрашиваю.

Диана заглянула внутрь себя и решила, что на этот вопрос она может ответить честно.

– Это было… давно. – Она медленно выговаривала слова. – Я играла с кем-то, не помню уже. В саду. Мы сделали что-то плохое. Я уже не помню что… Ты вышла. Ты была такая сердитая! Ты ругалась на нас. Ты говорила на мандаринском, на кантонском, смешивая слова. Но не на английском. Я была так поражена. Я просто стояла и смотрела на тебя, а ты все ругалась и ругалась. Ты казалась такой…

– Скажи. Пожалуйста, договаривай.

– Такой чужой. Прости меня…

Внезапно Диана забыла о запахе, о костях, которые, казалось, рвут эту кожу изнутри. Она подбежала к кровати, присела и положила голову на покрывало, наслаждаясь ощущением тепла от руки матери на своем затылке. Она чуть не плакала. Она знала, что если она поддастся слабости и заплачет, то не сумеет остановиться.

– Ты наполовину китаянка, – наконец пробормотала Джинни.

– Я знаю. Поэтому мне так неприятно вспоминать об этом. С тех пор китайский стал для меня языком осуждения, порицания. Когда бы я ни слышала этот язык, я каждый раз вздрагивала, как будто слышала свой приговор: это и твой язык, Диана!

Так странно, однако теперь она уже смеялась. Тело Джинни тоже вздрагивало от смеха.

– Это звучит так глупо, – сказала Диана с виноватым видом.

– Немножко. Идя дальше по жизни, так и думай.

– Я никогда не говорила тебе…

– Почему?

– Я боялась, что ты разозлишься.

Джинни слушала, что говорит ее дочь и видела ее улыбку, одновременно делая выводы, которые нельзя произносить вслух. Она знала то, чего еще не ведала Диана: можно выбирать друзей, но семью не выбирают; иногда люди, чья кровь течет в твоих жилах, вообще не имеют с тобой ничего общего…

– Ты никогда не злилась за это на меня, правда?

– Не слишком часто.

– Ты разозлишься, если я тебе кое-что расскажу сейчас?

Джинни попыталась угадать, что стоит за выражением лица Дианы.

– О плохом времени?

– Да. Когда я болела.

– Давай.

– Я не была больна тогда.

– Я и не думала, что ты болеешь.

– У меня не было фолликулярной ангины.

– Не было.

– Ты знала?

– Да.

– А почему ты ничего не говорила?

– А ты почему?

– Я не могла. Я была в госпитале. Это был… аборт. Тот человек, ты знаешь… американец, и у него была жена. В Лондоне.

Диана замолчала, и на балконе установилась неестественная тишина. Синяя сорока с Формозы давно уже улетела. Даже шелест волн о песок пляжа внизу, казалось, приутих.

Джинни положила руку на ее кисть. Диана вздрогнула. Она сглотнула и подняла голову. Джинни улыбалась.

– Это ужасно. Не правда ли? – В голосе Дианы прозвучало ожидание утвердительного ответа на вопрос.

– Да, это, должно быть, было для тебя ужасно.

– Именно так я себя и чувствовала. Мне казалось, что я грязная. Будто я в чем-то выпачкалась, понимаешь?

– Дорогая, прости меня. И за тебя, и… за все.

Диана сжала руку Джинни, не заметив, что от этого прикосновения лицо матери исказила гримаса боли. Но, когда она подняла взгляд, ее охватил ужас: Джинни скрежетала зубами, голова ее моталась из стороны в сторону, спина выгнулась дугой. Диана вскочила на ноги, не зная, что делать.

– Сиделка! – закричала она. – Сиделка!

Женщина выскочила на балкон, мгновенно оценила ситуацию и исчезла. Диане, снедаемой желанием доставить матери хоть какое-то облегчение, показалось, что прошла вечность, прежде чем сиделка вернулась, держа в руках шприц, суливший забытье.

Наблюдая, как матери делают укол, Диана поняла, что не сможет вынести все это одна. Ее отец и брат здесь, в Гонконге. Она нуждается в них.

Диана вошла в спальню и прямиком направилась к телефону.