Текст книги "Мокруха"

Автор книги: Джон Ширли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)

Они обменялись рукопожатиями, и Прентис ответил:

– Я вырос в Сан-Франциско. Откуда ты узнал, что я там жил?

– Футболка 49-х[14]14
  «Сан-Франциско-49» – команда американской Национальной Футбольной Лиги.


[Закрыть] говорит сама за себя, – с улыбкой пояснил Артрайт, разжимая руку.

– А, ну да. Я и забыл облачиться обратно в костюм Кларка Кента[15]15
  То есть Супермена.


[Закрыть].

Артрайт сделал вид, что фыркает от смеха. Вернувшись к столу свериться с календарём, он добавил, будто сам себе:

– И Эми упоминала.

Прентис уставился на него.

– Эми? Моя жена... бывшая? Эми?

– Гм. Я... – Артрайт глянул на Прентиса ничего не выражающим взглядом. Долю секунды он явно колебался. Артрайт, видимо, не хотел заводить об этом речь. – На вечеринке в Малибу. У Джуди Денвер. Я немного пообщался с Эми. Она была о тебе высокого мнения. И сама была приятная девочка.

Итак, Бадди сообщил Артрайту, что Эми умерла. Если только тот не прослышал об этом где-то ещё.

Неужели он делает Прентису одолжение из-за её смерти?

Господи, подумал он, это что же, я проложил себе дорогу по её трупу?

И Эми встречалась с Артрайтом. Артрайт работает с Джеффом. Мир не просто тесен, он битком набит.

– Да... – выдавил Прентис, – да, приятная девочка.

– Да. Такая трагедия. Слушай, у меня ещё поздний обед...

– Хорошо. Я попрошу Бадди переслать тебе набросок. Надеюсь, понравится.

– Всем, чем могу... Поговорим попозже, Том.

Артрайт принялся отдавать инструкции секретарше, а Прентис поспешил прочь.

Снаружи, после чрезмерно старательного кондиционирования, было просто дьявольски жарко, но он решил немного пройтись и поразмыслить. А что, если контракт с Артрайтом не выгорит? Тогда что? Артрайт обсуждал Джеффа Тейтельбаума. Господи, ну может, Джефф поможет...

Прентис остановился, прищурился на солнце, осмотрел один из фасадов.

Все декорации были ему знакомы, но эта вызвала особенный прилив узнавания. Вероятно, её использовали в Копе по прозвищу Клинок. Джефф тогда прислал Прентису полароидный снимок себя самого на съёмочной площадке Клинка, рядом с одним из этих вот фальшивых домов. Поддельные кирпичи стены на скорую руку расписаны поддельными граффити, но широкоугольная камера «Полароида» обнажила деревянные подпорки по ту сторону фасада, а Джефф на картинке присел на корточки в тени, заглядывая из реального мира в мир оживающих грез. Если быть точным, он глазел на исполнительницу главной женской роли Зену Холдбридж.

Несколькими месяцами раньше Джефф прислал Прентису открытку с Мауи. Джефф был из тех пацанчиков, с которых станется прислать открытку с Гавайев – на песке вытянулись девушки топлесс, а внизу нанесённая принтом подпись: Отличный вид из моего отеля, а? Джефф искренне прикалывался со всей этой кичухи.

Прентис шёл к паркоместу Лу Кенсона, и солнце припекало ему затылок. Добравшись до нужного ряда, он почувствовал, как в голове зарождается сильная, многообещающая боль. Машина, жарившаяся на солнце, представляла собой воняющий винилом адский котёл.

По спине Прентиса снова покатился пот.

– Ну и хрен с ними, с озоновыми дырами-то, – пробормотал Прентис, включая кондиционер.

Удаляясь от студии, Прентис попробовал прийти к каким-нибудь выводам о встрече – и не сумел. Артрайт отнёсся к его идее без фанатизма, но это совсем не значило, что будущего у неё нет. Он даже чуток набрался отваги – ибо, как судачили на вечеринках Гильдии сценаристов, Голливуд из тех мест, где если не сдохнешь, то наберёшься отваги.

Как обычно после переговоров с тузами киноиндустрии, Прентис понятия не имел, на каком он свете.

Центр содержания несовершеннолетних округа Лос-Анджелес

Когда сам себя режешь, приятнее всего. Вот какой вывод сделал Митч этим утром.

Это был не обычный нож, купленный в лавке, а заточка из блестящего металла, оторванного от рамы стального зеркала. Наверное, алюмооловянный сплав или что-нибудь в этом роде. Зеркало было не стеклянное, а металлическое, чтобы его не разбили, но сосед Митча, Лонни, день за днём трудился над рамой, отгибая туда-сюда, и сумел отколупать её по диагонали. Получились два куска металла, заострённые на манер стилетов. Лонни дополнительно заострил их в душевой, о железную трубу, одну заточку оставил себе, а другую дал Митчу для самозащиты. Низ каждой заточки обмотали обрывками полотенец, чтобы хват был крепче.

Митч был в Центре для несовершеннолетних, сидел на полу в комнатёнке, которую делил с Лонни. Ему удалось разжиться ампулкой крэка. Он был в одиночестве: Лонни вытащили во двор на физру. Комната несколько походила на помещения маленького общежития. Стены выкрашены в два тона, оранжево-коричневые у пола, светло-оранжевые выше уровня плеч. Потолочные лампы за предохранительными решётками. Окно забрано толстыми металлическими прутьями. В двери смотровой глазок. Дверь была закрыта. Митч сидел на линолеуме так, чтобы его не могли заметить, просто заглядывая в глазок снаружи. Пускай думают, что он во дворе играет с остальными в баскетбол.

Может быть, стоило пойти в душевую, а то крови будет... Смыть в туалет. Но он не мог больше терпеть. Надо было сделать это прямо сейчас. Он вонзил заточку глубоко в плоть предплечья. Боли не было. Он чувствовал их радость. Сладкое вязкое ощущение – сироп награды. В тазу... копчике... позвоночнике... голове.

Кровь струилась по его руке и стекала на пол. Это не нож, а так, игрушка. Зонд, сенсор, щуп.

Митч Тейтельбаум, семнадцати лет от роду, смахивал на своего старшего брата Джеффа: такой же тощий, с быстрыми карими глазами, вот только нос немного меньше, а щёки не такие пухлые. Митч пробовал отрастить усы и ограничился дюжиной курчавых тёмных волосков.

– Как собачьи усики, – хихикнула Эвридика, и он их сбрил.

Он сбрил их за два дня до встречи с Больше Чем Человеком – но он больше не помнил, сколько с тех пор прошло времени. Шесть недель? Два месяца? Во всяком случае, случилось это на следующий день после того, как он в последний раз увидел Джеффа.

Он давно уже не видел Джеффа. Он не видел ни Эвридики, ни её брата Орфея. Была у той и сестричка поменьше, с очередным мифологическим имечком: Афродита. Уродливей детей ещё поискать надо. Но Эвридика – самая симпатичная из всех встреченных им девушек, и такая секси... Как любил говаривать Джефф, если чёрная вообще может быть секси, то эта – секси белее прочих... У него учащалось дыхание от одного взгляда на неё – как она переступает с ноги на ногу... И – совсем уж невероятно – он, кажется, тоже вызывал в ней чувства. Когда повезёт избавиться от Больше Чем Человека, он собирался вернуться и разыскать её. Она наверняка терпеливо его ждёт.

– У всех бывает первый раз, – откомментировала она.

Мысли его медленно плыли в вязком мозгосиропе, покачивались и вихляли, будто провоскованные кораблики, которые они с Джеффом когда-то любили пускать в сточную канаву, цензурно именуемую Лос-Анджелес-ривер. Мозгосироп не имел отношения к наркотикам. Просто нужно же как-то называть это ощущение. Он пытался описать его Лонни, а тот решил, что Митч о наркоте, потому как слово мозгосироп звучало очень похоже. Но нет: никоим образом. Мозгосироп скорее напоминал радиотрансляцию.

Он высвободился из футболки с эмблемой Iron Maiden и бросил её на пол. Лицо в железной маске, символ металл-группы, покрылось морщинами-складками и жутко заухмылялось. Не отводя от него взгляда, он рассёк грудь слева. Ему почудилось, что губы изображения шевелятся, и маска иронически скосила на него глаз. Он опустил взгляд на грудь и принялся смотреть, как методично режет сам себя ножом. Так же отстранённо и вместе с тем сфокусированно бреются или выдавливают прыщ. Рассекая лезвием заточки белую мягкую кожу, он пожалел, что не накачался: было бы глубже резать.

Глубже... глубже... кожа, мышцы, жировая ткань под грудиной сопротивлялись лезвию. Всё равно что разрезать заклеенный плотным слоем ленты пластиковый пакет – лента тянется, липнет к ножу. Толчок. Усилие.

Наконец нож рассёк грудину, лезвие показалось с другой стороны под соском, брызнул фонтанчик крови.

Только в этот момент он ощутил небольшую боль.

Блядь, что я с собой делаю? Как я сюда попал?

Тут мозгосироп снова облёк его мысли, боль исчезла, и он расслабился.

Вытащив заточку из груди, он продырявил ею джинсы и погрузил глубоко в бедро.

Он был не под наркотиками.

Он не рехнулся.

Он не чувствовал никакой боли.

Калвер-сити, Лос-Анджелес

– Я не видел Митча, гм, недель шесть или семь, – сказал Джефф, набив полный рот «доритос»[16]16
  Разновидность чипсов.


[Закрыть].

Том Прентис и Джефф Тейтельбаум смотрели, как «Сан-Диего Падрес» учиняют «Доджерс» преизрядную порку. Для просмотра они расположились на софе-футон в двухуровневой квартире Джеффа, рядом с открытыми дверьми французского балкона. В комнате, однако, висел плотный сигарный дым: пока Прентис отлучался помыть руки и привести себя в порядок, Джефф курил сигары одну за другой. Джефф вообще любил курить с друзьями сигары: он заявлял, что это «гейский стиль». Шуточка в стиле Джеффа.

Из бассейна жилого комплекса доносились весёлые крики и визг плескавшихся. Чуть тянуло хлоркой. Жилой комплекс малоквартирных домов охранялся «по первому классу». Помимо охраны и телекамер на въезде, элитный статус подчёркивали такие детали, как спа, спортзал, сауна и бильярдная.

Гостиная у Джеффа оказалась в целом довольно аскетичная, не считая принта Нормана Рокуэлла с изображением розовощёкого улыбчивого пацана, гордо тянущего из озерца здоровенную рыбу на удочке. Джефф вырезал из глянцевых журналов маленькие фото голых девушек и приклеил их над рыбиной, так что те оказались у мальчонки на крючке.

По телевизору показали парочку бейсболистов и Фила Коллинза – те пили «Будвайзер». Потом трансляция матча возобновилась. Фернандо бросил с холма питчера, но рука у него сегодня была какая-то расхоложённая. Мартинес взметнул биту – чвя-я-я-як! – и в восьмой раз прочертил линию мимо третьей базы. А всего-то начало четвёртого иннинга! Проклятые «Падрес», похоже, уверенно ведут игру. Прентис старался сосредоточиться на спортивной программе и пиве «Текате» – это помогало ему отвлечься от мыслей в башке. Все мысли были только об Эми, и голове не снести их двоих.

Про Митча он, однако, слушать не хотел. Младший брат Джеффа – гораздо моложе того, неизменно ершистый. Родители Джеффа развелись, когда Митчу исполнился только год, и Джефф остался у папочки, сотрудника Национальной стрелковой ассоциации, лоббиста отмены ограничений на продажу оружия, а Митч – у матери, которую Джефф определял как «истеричку и содержанку». Прентис ни разу не слышал от Джеффа о ней ни единого доброго слова. Возможно, Джефф по-прежнему на неё злился, что оставила его. Джефф и Митч не виделись годами, поскольку родители их ненавидели друг друга, и мать всячески ограничивала права посещения. А потом – два года назад – Митч постучался к Джеффу в дверь, сбежав от очередного маминого бойфренда. Последнего Митч охарактеризовал кратко: «Это полная жопа».

Так и вышло, что Митч и Джефф стали жить вместе, и Джефф за два года успел вытащить брата из немалого числа передряг, в основном связанных с наркотой. Судя по доходившим до них вестям, мать их погибла: кажется, села за руль в подпитии. А потом – бинго – Митч пропал. Джефф неустанно названивал в Нью-Йорк и трепал Прентису нервы рассказами о поисках мальчишки. Прентису не хотелось, чтоб ему сейчас опять все уши прожужжали Митчем, в особенности когда он, Прентис, старательно пробует сосредоточиться на бейсболе. Уловить его неуклюжее величие и суматошный дзен.

Получалось не очень. Он не мог сосредоточиться на игре. Его мысли возвращались к первой встрече с Эми.

Опыт той встречи в общем суммировал опыт всех отношений с нею.

Нью-йоркское кафе промозглым октябрьским днём. Ланч с Глорией Цикарян, книжной художницей. За стеклом, по которому стекали струйки дождя, проносились кэбы – жёлтые, словно книжки для взрослых. Прентис и Глория попивали латте, взяв по салатику и сырному круасану. Свидание, думал Прентис, для Глории в большей мере, а для меня в меньшей. Глория была, пожалуй, даже красива – но какой-то тоскливой красотой, да и подбородок у неё достаточно безвольный... Глаза крупные, тёмные, того же оттенка, что кудрявые волосы, в беспорядке выбивавшиеся из-под красного беретика. Она одела цыганское платье цвета ржавчины с лифом, но декольте её наводило Прентиса скорей на мысли о подошедшем хлебном тесте.

Глория очень гордилась тем, что показала ему это маленькое кафе в Центральном парке, отделанное в стиле яппи из Санта-Фе. Бистро специализировалось на салатах, или «salades», как значилось в меню. Глория не прекращала трепаться о том, какое хорошее это место, пока Прентис не сказал, делая ей одолжение:

– Да, просто отличное.

Затем Глория ударилась в бесконечные жалобы: то её попросили проиллюстрировать серию научной фантастики, а в этом жанре она ни в зуб ногой, и пришлось поездить по конвентам, «где не протолкнуться от женатых жирдяев в возрасте с самодельными мечами, пояса у них такие широкие, а шляпы прям средневековые», и представляешь, они ещё приударить за ней пытались. То обложки в специализирующемся на дешёвых книжках-пейпербэках издательском доме, где Глория работает, совсем испоганились. Выходя из себя, Глория ёрзала на стуле, говорила сильно в нос и не давала прервать нытьё даже на секунду. Прентису подумалось, что с таким подходом паузы станут самыми ценными моментами их встречи.

А потом в кафешечные двери вломилась Эми с плейером Walkman, в мини-плащике: последний раз Прентис видел такой короткий дождевик в 1968-м. Тонкая, изящная, и во всех повадках сквозил аристократизм, который макияжем было не приглушить. В те дни у неё были волосы цвета кедра, так высоко подколотые, что открывались длинная шея и затылок. В мочки ушей продеты ониксовые серёжки – летучие мыши.

Эми остановилась сразу за дверью, бросая окрест короткие взгляды, спрятала Walkman в карман плащика, закрыла зонтик и выставила на всеобщее обозрение длинные ноги в тёмно-розовых колготках.

Завидев Эми, Глория на миг оцепенела и непроизвольно одарила её взглядом, способным убить на месте. Эми тоже её увидела и прямой наводкой устремилась к столу. Глория с тихим отчаянием вздохнула.

– Глори-и-и! – весело прощебетала Эми. – Я так и знала, что ты забьёшься от дождя в жуткое местечко, где хавчик дороже двух баксов не подают. Глория, у меня прекрасные новости!

– Это, – безнадёжно сказала Прентису Глория, – Эми Айзенберг, мы вместе угол снимаем.

– Господи! Ну ты и тянула меня представить. Слушай, а он большо-о-ой! Я не думала, что тебе нравятся большие. То есть большие мужчины, ну ты понимаешь, у них все органы достаточно...

– Эми, ты... – начала заикаться Глория, – ты... тебе что-то нужно? Мы собирались...

– Мне нужна твоя записная книжка, солнышко. Я запамятовала номер Полли Гебхарт. Потеряла.

Щебеча, Эми оглядывала Прентиса с ног до головы. Он ответил ей по возможности нейтральной усмешкой. Она раскрыла мокрый зонтик и опёрла о его стул, струйки потекли ему на брюки.

Глория вытащила записную книжку, открыла и досадливо упрекнула подругу:

– Эми, ну почему бы тебе самой не обзавестись записной книжкой? Надо же как-то организовать себя...

Эми взяла у неё блокнотик.

– Да я как раз собираюсь, мне сейчас придётся, что я хотела сказать: есть продюсер, который меня хочет, в смысле, как актрису, ну вы поняли... – Прентис впоследствии понял, что эта вот манера нет-нет, а ввернуть сексуальные намёки у неё сознательная. – И он мне отзвонился, это для шоу, недалеко от Бродвея, настоящий хэппенинг, куда мечтает попасть пол-Голливуда...

Она резко развернулась к Прентису и застыла, словно громом поражённая. Смотрела она на Прентиса, но говорила с Глорией.

– Эй, а это тот самый сценарист, о котором ты мне?..

– Едва ли я достоин так называться, – скромно ответствовал Прентис. Напускная скромность – лишний способ подчеркнуть свой истинный статус. – У меня всего один сценарий на счету.

Он только что отдал продюсеру свой первый сценарий, Четвёртую базу. Первый? Ха! Первый, который ему удалось продать. Пятый в общей сложности.

– Эми, если ты получила то, за чем явилась, – начала Глория, – мы...

– Не слушайте её, – доверительно сказала Эми Прентису, – это у неё такой способ пригласить меня присоединиться к вам. Я сейчас. Погодите минуточку.

Она подвинула стул от соседнего столика и оседлала его с видом приглашённой звезды крупного ток-шоу, которую ведущий просит поведать зрителям о новом проекте.

– Итак, это у меня первый настоящий прорыв, эта роль в Нежном пламени. Но ведь, Глория, ты помнишь, как тогда летом мы с Джули Кристи[17]17
  Джули Фрэнсис Кристи (1941) – великая британская актриса, наиболее известная ролью Лары в Докторе Живаго (1965).


[Закрыть]?..

Глория вытащила сигарету (курением она обычно выражала гнев), коротко кивнула и уставилась в окно, выпуская туда дым. Официантка поймала её взгляд и покачала головой. Глория затушила сигарету в чашке из-под кофе.

Эми, не дожидаясь ответа Глории, продолжала в том же темпе:

– ...и я думаю, что получить эту роль мне помог коннектикутский кабриолет, ведь Эрвин... Эрвином звать моего агента, Том... Эрвин подсунул продюсеру видеоплёнку, на которой я работала вместе с Джули Кристи, а та изображала мою мать... Я, наверное, только капучино возьму. – Она ухватила проходившую мимо официантку за передник, ослепительно улыбнулась в ответ на вспышку недовольства, вызванную этим движением, и добавила: – Можно мне капучино, и шоколадной посыпки побольше? Буду вам бесконечно благодарна. Спасибо.

Глория не потрудилась скрыть стон. Прентис пожал плечами и заговорщицки подмигнул ей, будто говоря: Мы её сейчас выпроводим и продолжим посиделки. Но Эми просидела ещё добрый час, вывалив на них неформальное резюме своих ролей в кино и рекламных роликах, а также кратковременной карьеры бэк-вокалистки рок-группы (Прентис удивился, узнав, что девушка ещё и на аккордеоне умеет играть). Скучать с ней не приходилось: слишком весёлый нрав, так и брызжет энергией. Прентиса начал облекать животный эротизм всех её движений. Да, с ней было прикольно, и, несмотря ни на что, он радовался её появлению.

Наконец Глории понадобилось отлучиться на встречу с арт-директором издательства. Прентис оплатил счёт, и они вышли. Он собирался было предложить Глории проехаться вместе на такси, как тут Эми, будто прочтя его мысли, сказала:

– Том, я бы не прочь пройтись через Центральный парк в офис моего агента. Знаете ли, я немного струхнула...

– Струхнула, что можешь кому-то навредить? – с прорвавшимся сарказмом перебила Глория. – Эми, на дворе белый день. Центральный парк в это время дня совершенно безопасен.

– Там никогда не бывает совершенно безопасно. Я просто подумала, если бы Том согласился...

– Мы можем подвезти тебя на такси, – сказал Прентис. – Слишком дождливая погода для прогулок.

Он пожалел об этом решении, как только Глория и Эми затеяли спор, кому выходить первой. Глория проиграла: её офис был по эту сторону парка.

Выходя, она что было сил хлопнула дверью.

– Глория всё слишком серьёзно воспринимает, – со смехом заметила Эми.

Когда Прентис помогал ей выйти из такси у агентского офиса, то обнаружил, к собственному удивлению, что приглашает девушку на вечер в джаз-клуб.

Кроме того, он начал подозревать, что она на чём-то сидит.

Когда они встретились, чтобы отправиться в клуб, она предложила ему немного наркоты. Она называла эту хрень «X» – Прентису вещество было известно под названием «экстази», или МДМА. Нейротоксин, вызывающий у людей деланное дружелюбие и энтузиазм. У Эми, как он впоследствии узнал, вещество просто усиливало и без того свойственное ей в гипоманической стадии настроение.

Эми страдала маниакально-депрессивным расстройством – сама она предпочитала термин «биполярное расстройство». В госпитале Калвер-сити такой диагноз поставить не смогли.

Теперь же, вспоминая тот дождливый октябрьский день в Нью-Йорке, а потом – ночью – удивление Эми, когда Прентис заявил, что не употребляет наркоты и не станет принимать никакого X, он подумал: Да, скорее всего, это наркота. Какая-то другая наркота. Бадди знает: крэнк, метамфетамин, а может, новый, специально разработанный препарат. Наркота её сожрала. Превратила в мумию из алюминиевого ящика.

Но этого объяснения недостаточно. Там что-то ещё. Кто-то ещё. Кто-то дал ей золотую кредитку и двести баксов наличкой. Прентис точно знал, что Эми не работала. Значит, кто-то дал. Кто-то. Какой-то сукин сын.

Не иначе, какой-то грёбаный продюсер.

Центр содержания несовершеннолетних округа Лос-Анджелес

Лонни долго дёргал надзирателей. Это в первый раз он их о чём-то просил. Он с трудом сдерживал слёзы и рвоту. Он повёл их к себе в комнату, ругаясь, что те ползут, как сонные мухи.

Он показал им Митча.

Митч просто сидел там. Он сидел в странной позе, как младенец, с невинным выражением лица, и по полу под ним растекалась лужа крови.

Из рваных ран на его левой кисти свешивались лохмотья мяса: обрывки мышц. В одном месте через рану в груди было видно ребро.

Митч трясся мелкой дрожью, но продолжал методично резать себя. Заточка вгрызалась в плоть его правого бедра, пробиваясь к тазу.

Он улыбался отсутствующей улыбкой, зрачки расширялись и сужались, расширялись и сужались. Взгляд оставался расфокусированным.

Потом он заметил Лонни и надзирателей, связь прервалась, он бросил себя резать и пробормотал:

– Ой, ой, ой. Ой, как больно. Ой, ой. О нет.

А заточки из раны не вытащил.

Калвер-сити, Лос-Анджелес

– Еба-а-ать, ты это видел? – воскликнул Джефф так громко, что Прентис подскочил в кресле. – Он поймал! Он поймал грёбаный пиздоёбский мяч и уронил его, сука!

Прентис осел назад в кресло и откупорил ещё одну бутылку пива.

– Ага. Он там, наверное, на стадионе «Доджер» тебя услышал и перепугался, Джефф.

Поймал мяч и уронил его.

До Прентиса начинало доходить, что он винит себя в смерти Эми.

Он понял, что отношения получаются серьёзные, где-то на третьем свидании. Первое было конвульсивно-сексуальным. Второе – немного сдержанным, оба они инстинктивно приняли защитные стойки, преисполнившись некоторой неуверенности. К тому же маниакальная фаза всё только ухудшила. И тем не менее, даже в этом состоянии девушка продолжала его очаровывать. Она никогда не теряла привлекательности.

После второго свидания, простившись показно-вежливо, Прентис подумал, что они, верно, больше никогда не встретятся. Он сказал, что с её стороны как-то по-детски всё время только и трындеть о себе любимой; Эми ответила, что сам Прентис постоянно шутит, а ей хотелось поговорить о чём-то реальном. Он сказал:

– Именно. И ты не смогла.

Но двумя днями позже Эми удивила его, позвонив и пригласив на ужин. Вполне радушным тоном. Наверное, опять в светлой фазе. Во что это он влез, собираясь построить отношения с девушкой, подверженной резким переменам настроения? Не иначе, перефразируя президента[18]18
  Джорджа Буша-старшего.


[Закрыть], глубоко в дуду. Но он согласился. Она оказалась неплохой хозяйкой, хотя после готовки её кухня выглядела так, словно по ней торнадо пронёсся, и в таком состоянии пребывала ещё дня два. Жаркое было превосходное, малиновый мусс – исключительный, но не успел Прентис покончить с угощеньем, как девушка забралась к нему на колени, обвила бёдрами и принялась возиться с ширинкой. Он чувствовал у неё на языке вкус бренди и мусса. На этот раз она не носила колготок.

Первый раз в ту ночь занявшись любовью, они превратили это в долгий спазм страсти, от кресла до ковра. Но когда на диване это случилось опять, то началось томно, а превратилось в экстатический поиск друг друга. Он быстро научился поддерживать внутри неё мерный поршневый ритм, уравновешивая её подёргивания и толчки. Этого-то ей и было надо: его напряжённый член проник за оборки её плоти и вовлёк их обоих в редкой полноты слияние, завершившееся восхитительным оргазмом. Момент получилось рассчитать как нельзя точней: двери эмоционального восприятия раскрылись, они распахнули глаза и увидели друг друга. Ему явилась мимолётная мысль, что вплоть до этого момента их умелая и очень современная сексуальность сводилась лишь к взаимопользованию...

На миг все претензии и показуха остались в стороне, изоляции как не бывало, и они оба бессловесно поняли: вот оно, настоящее.

– Иисусе, – выдохнул он, потрясённый напором своих чувств.

После той ночи она бросила говорить о себе, о своих чувствах, раздутых амбициях, о людях, которые её-де «валидируют». Ну, по крайней мере, стала говорить меньше. Они могли тихо сидеть вместе в кресле у окна, держась за руки, о чём-то говоря или молча. Глядя на идущих по улице людей. Оба были вполне счастливы.

Я могу остаться с этой девушкой, думал Прентис.

Много лет у него не бывало меньше двух подружек за раз. Он не переставал ими жонглировать. Он постоянно искал, в кого бы ещё воткнуть член, и понимал, что движим в этом какой-то безотчётной тревогой. Тягу эту он был бессилен превозмочь.

Но и тогда, и сейчас он ощущал: ему чего-то не хватает. Секс не заменял реальной близости душ.

Интенсивность доставленных Эми переживаний преодолела его отчуждение. А может, и нечто большее: какое-то подспудное родство с ней, как если бы он знал её всю свою жизнь. Он чувствовал, что они с Эми близки корнями личностей.

И как же хорошо, что он так был ей нужен. Он был писателем, юмористом, фрилансером, перекати-полем, но в сравнении с Эми – устойчивее гибралтарских скал.

Это отняло некоторое время. На следующее утро после третьего свидания Эми проснулась в полной депрессии.

– Это не ты, – пробормотала она, скорчившись в углу кровати с чашкой утреннего кофе. – Это просто случается со мной, вот и всё. Это по мне бьёт. Я чувствую себя отлично, а потом – паскудно. Мне потом долго приходится приводить себя в норму.

Прентис убедил Эми показаться психиатру. Это далось нелегко: девушке такое уже советовали. Не помогало. Она могла бы прислушаться к его рекомендациям, будь тогда в приподнятом настроении, а сейчас, когда у неё всё из рук валилось, психотерапия казалась ей очередным дохлым номером, «как и все решения».

На этот раз, однако, дело не ограничилось психотерапией: Эми выписали лекарства. Лечение помогло. Она стабилизировалась, не потеряв присущей себе живости. Прентис почувствовал себя в безопасности и даже попросил Эми выйти за него замуж. Они сыграли свадьбу летом, в узком кругу, в самой что ни на есть неформальной обстановке: на крыше его дома. Гости в футболках, попивая на соседней крыше вино, кричали и веселились: «Давай-давай!», когда Прентис поцеловал девушку. Эми засмеялась и помахала им рукой: прыгайте, мол, к нам!

Она оставалась на медикаментозной коррекции всё время их брака, кроме последних трёх месяцев. До тех пор всё шло гладко. Она получила работу на независимой нью-йоркской киностудии. Прентис вознёсся на вершины бокс-офисов с Четвёртой базой. Всё было в порядке. Эми работала над собой. Ей уже долгие часы удавалось не заговаривать о себе, да и привычку всё время соперничать с другими девушками она преодолевала. А затем, в конце эмоционального девятого иннинга, Прентис уронил мяч.

Он завёл интрижку с Ниной Сполдинг, претенциозной старлеткой-танцовщицей. Фигурка у неё была отменная, и она просто вешалась Прентису на шею. Эми узнала. Нина, может, и нарочно, оставила недвусмысленное послание на автоответчике. Хрупкая, с трудом выстроенная самооценка Эми рухнула. Она соскочила с лекарств и ударилась в другую область. Тремя месяцами позже (это время они с Прентисом почти не переставая ругались) Эми ушла от него и обменяла Нью-Йорк на Лос-Анджелес...

Балаган в телевизоре Джеффа шёл своим чередом. Было ясно, что «Доджерс» обречены. Джефф, последовательный болельщик всех лос-анджелесских команд, пришёл в ярость, показал им средний палец и стал швыряться в экран чипсами.

– Да чтоб вам пусто было, сраные уёбки! У вас такие оклады, а «Падрес» рвут вас, как обезьяна газету, о Господи! И кто? «Падрес»! Вы хоть знаете, какая у этих парней средняя зарплата? Это просто позор!

Прентис отлучился в туалет. Чёртово пиво. Оттуда он окликнул Джеффа:

– Знаешь, я думаю, тебе не стоит досматривать матч до летального исхода. Может, переключимся лучше на баскет? Ну или, не знаю, фигурное катание. Проверь программу.

– Нет, я досмотрю это шоу уродов до конца. Я понесу этот крест вместе со всеми верными фанами «Доджерс»!

Прентис вернулся в комнату и несколько раз присел на корточки, разминая ноги. Он слишком долго сидел без движения. Снаружи сумерки уступали место ночи. Шум от бассейна почти стих. Через стены смутно пробивалось ворчание других телевизоров, главным образом на новостных каналах. Потом началась очередная рекламная врезка про пиво. Джефф поднялся, прошёл к французскому балкончику и уставился на догорающий вдалеке, над противоположной крышей, закат. Крыша была черепичная, имитирующая испанские домики. Такая же, как у собственного дома Прентиса.

– Ебать-копать, – молвил Джефф. – Ещё и братан...

Прентис вздохнул. Ну ладно, а вдруг разговоры о Митче отвлекут его от мыслей об Эми?

– Когда ты в последний раз его видел?

– Шесть или семь недель назад. Ты понимаешь, можно, конечно, вызвать копов, объявить его в розыск, но он же в строгом смысле слова не пропал. Он сказал, ему есть где жить. Не сообщил, у кого. Сказал, хочет жить своей жизнью, сделать карьеру, сколотить капитал, может, заделаться рокером и подписать контракт с рекординговым лэйблом...

Он пожал плечами.

– Джефф, мне кажется, рановато ему ещё сколачивать капитал.

Силуэт Джеффа против окна стоял спиной к Прентису. Тот видел, что плечи Джеффа напряглись.

– Хочешь сказать, что я его бросил на произвол судьбы?

– Я не обладаю достаточной для таких вердиктов юридической квалификацией, – сказал Прентис, вспомнив мумию в ящике.

– И то правда. Но... не знаю. Может, и так. И знаешь что? Я был, пожалуй, рад, как мальчуган на меня смотрит. Я с ума сходил, когда думаю, что он без меня наделает. А тут он пропал... и я искренне хочу оставить ему шанс жить своей жизнью.

– Поджав хвост?

– Типа того. Глупо. Я вчера звонил, пытался его найти. Кое-кого поспрашивал. Его тоже давно не видели. Он ушёл от своей девушки, Эвридики. Как в воду канул. Не исключено, гниёт сейчас в какой-то канаве.

– Он сидел на наркотиках? – спросил Прентис, оглядываясь в поисках выключателя, потому что тьма в комнате сгущалась.

– Иногда. Но редко. Я этого не переношу. Но без меня...

– Тогда он мог угодить за решётку. Недавно устраивали облаву на наркош.

Прентис включил свет. Джефф развернулся и посмотрел ему в лицо.

Двигаясь, словно в замедленном повторе, он стряхнул крошки чипсов с аккуратно подстриженной чёрной бородки, вытер нос тыльной стороной ладони, и Прентис увидел, что глаза его блестят от слёз.

– Я должен обзвонить полицейские участки и больницы. Попробую его найти.