Текст книги "Мокруха"

Автор книги: Джон Ширли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

– Как? Убита ещё одна девушка? Вы говорите, арестовали тренера? Из нашей школы?

– Да. И да. Странно, что вы ничего не слышали...

– А улики против мистера Твилли есть?

– Думаю, на машине осталась грязь из того места. Нет, прямых улик нету, но... он не может вспомнить, что не делал этого. И тренер тоже не может... он так говорит...

– Правда? Ничего не помнят?

Он снова ощутил тот холодок. И пережил узнавание.

Миссис Твилли расплакалась, и Гарнер обнял её.

Наверное, размышлял Брагонье, устраиваясь в удобном кресле у себя в подвале и слушая заправленную в плейер плёнку, не надо было повторять убийство в такой близости от первого и так скоро после моего приезда. В полиции могут связать одно с другим. Наложить.

Но в последнее время он чувствовал настоятельную потребность. Кроме того, сделанная этим тренером, Баррисом, запись оказалась поистине чудесна. Качество звука оставляло желать лучшего, в душевой гуляло эхо, но можно было слышать, как сдавленные крики девушки отражаются от кафельных плиток, как сопит и хрюкает навалившийся на неё мужчина, а ещё эти загадочные шумы, похожие на клацанье (может быть, пряжка пояса колотится о пол?). Впечатления были так ярки, позволяли практически пережить это заново.

Слушая запись, Брагонье аж корчился в своём кресле от изысканного, утончённого наслаждения.

Гарнер подъехал на своей потрёпанной, видавшей виды «хонде цивик» к жёлтой полицейской ленте, ограждавшей участок кочковатой дороги. Вечерний свет пробивался сквозь кроны сосен. С моря задувал ветер, ветви качались, по дороге бегали жёлтые световые пятна, похожие на поисковые прожекторы. Он вылез из машины и постоял немного, прослушивая это место. Телесным ушам были доступны высокие стонущие скрипы сосен, чьи ветви тёрлись друг о друга, и стоны волн, разбивающихся о берег по ту сторону дендрария.

Есть совпадения как совпадения, а есть совпадения, которые больше чем просто совпадения.

Возможно, размышлял Гарнер, я ошибаюсь. Затем: Неправильно это, чтоб меня снова свело лицом к лицу с одним из этих. После того, что случилось с Констанс... когда её невинность растоптали, как птенца, выпавшего из гнёздышка, – сапожищем с утыканной гвоздями подошвой...

Он невесело усмехнулся, поняв, что начинает сетовать на судьбу. Он понимал, что боится. Поднял руки – ладони тряслись. Это происходит снова.

Переставляй ноги. Одну, потом вторую. Шаг за шагом. Давай-давай. Иди.

Он опустился на колени подле жёлтой ленты и прислушался – сперва телесными ушами, потом иной частью себя. Деревья скрипели, море бухало в берега, листья шелестели.

Внезапно Гарнер встал, выпрямился, повернулся и посмотрел на город.

Брагонье размышлял, как бы почище всё уладить, раз тренера выпустили под подписку.

Попозже. Ещё успеется. Он снова вдавил кнопку воспроизведения, чтобы прослушать запись в пятый раз.

Потом резко выпрямился, напрягся в кресле, что-то почувствовав... что-то...

Он развернулся и посмотрел на зачернённые окна, в сторону дендрария. Выключил проигрыватель, прислушался всем естеством. Он ощутил тот холодок. И пережил узнавание.

Тренер, подумал Гарнер. Надо мне пойти и...

И что? И подставиться вместо него. Как-нибудь.

Гарнер пошёл обратно к машине, потом остановился, раздувая ноздри и пытливо вглядываясь вдаль. Голова его склонилась набок, и он опять обратился в слух. Обернулся к соснам и снова поглядел на них. Рододендроны только расцветали...

Между стволов он различил нечто вроде полупрозрачной метёлки, которую носило от одного серовато-коричневого дерева к другому. Попав в полосу солнечного света, метёлка обрела более чёткий контур, напоминая теперь пылевой вихрь. Форма сделалась узнаваема... Гарнера немного удивило, какая она чёткая. Это не просто метемпсихоз. Не психическое граффити на воздусях, какое люди называют привидением. Очевидно, девушка претерпела подлинное перевоплощение: так случается гораздо реже, чем принято полагать.

– Данелла? – сказал он вслух мягким тоном.

Дрейфующее облачко замедлилось, и Гарнер услышал ответный жалобный стон, недоступный обычному уху – но все животные в лесу замерли, прислушиваясь.

– На тебя напали, Данелла, – пояснил Гарнер. – Тебя атаковал хищник... Но теперь всё будет в порядке. Я отправлю тебя в море, полное света, и там ты встретишься с бабушкой. Я помню, мы говорили, как ты любила свою бабушку...

Он говорил так некоторое время, произнося вслух лишь малую толику, потом опустился на колени и вознёс молитву. Одной рукой он касался земли в том месте, где погибла девушка, и спустя минуту оттуда исчезла незримая тяжесть.

Он встал, вернулся к машине и поехал домой.

Тренер Баррис вышел из офиса своего адвоката совсем без сил. Всё вокруг казалось ему нереальным. Он побрёл по Мэйн-стрит, она же – хайвей № 1, вдохнул запах моря, поглядел, как мимо едет гружёный дровами грузовик. Ему было невдомёк, как всё это связано с тем, что он пережил, но должно же быть...

Люди проходили мимо Барриса. Он пошаркал к машине, ожидая, что в него уткнутся обвиняющие взгляды. На него никто не смотрел. Вообще никто. Господи, какое счастье, что Мэрилин в городе нет. Жена бы поневоле с ним осталась, а вот невеста...

Он проголодался. Он со вчерашнего дня ничего не ел. Ему захотелось купить гамбургер, разжечь барбекю-печку, посмотреть матч по телеку, развеяться хоть как-нибудь. Но он боялся заглядывать в «Сэйфвей». Там уже наверняка прослышали.

Не поехать ли в какой-нибудь придорожный ресторанчик, где его никто не узнает? Пообедать...

Он полез за ключами от «тойоты», уронил, чертыхнулся. Подцепил с земли. Все пальцы себе оцарапал.

На самом деле, что ли, он это натворил? Он не помнил, чтоб его там не было. В девичьих раздевалке и душевой. И нельзя сказать, чтобы его ни разу не посещали эротические мечты о некоторых девчонках. Но убийство он себе не представлял. Ни разу. Это точно.

Он наконец сподобился отпереть дверцу, залез, закрыл её за собой, и тут на него снова накатило то странное, тошнотное ощущение. А потом он увидел, как через улицу идёт Коринн Вальдес – наверное, на пляж, судя по перекинутой через плечо красному рюкзачку. Светило солнце, и девушка, скорее всего, решила совместить приятное с полезным, делая уроки рядом с кучей вынесенного на пляж мусора, где не так дуло с моря и можно было понежиться. Он её уже видел раньше пару раз, когда она там загорала.

Он увидел, как заводит мотор, разворачивает машину и едет следом за девушкой. У него было впечатление, что сам он сидит на заднем сиденье, а управляет автомобилем кто-то другой.

Войдя в дом, Гарнер сразу понял, что там кто-то побывал. Все вещи остались на своих местах, да и особо нечего было там переставлять: имущество Гарнера составляли продавленный, напрочь выцветший диван, кухонный стол, два стула, магнитофон RCA Victor 1971 года выпуска, немного кассет, пара полок с книгами, старый радиоприёмник, несколько предметов мебели, ровно семь смен белья, одна корзина для него, чашки, тарелки, вилки, ложки, календарь из хозяйственной лавки да четыре полотенца для рук. Этим его скарб исчерпывался. Гарнер полагал, что экономит много времени и сил, довольствуясь столь малым.

Он полез в корзину для белья, не будучи вполне уверен, зачем это делает. Потом присмотрелся к содержимому внимательнее. Футболки с портретом Алана Уоттса не было. Она пропала.

Её кто-то украл. И только её, больше ничего. Грязную футболку, в которую Гарнер был одет не далее как этим утром.

Тренер Баррис плёлся по песчаному пляжу под прикрытием скал. Ручейки, посверкивая на солнце, сбегали по камню, и ветер свистел в расщелинах, понемногу заполняя песком.

Коринн лежала, греясь на солнышке. Над ней нависал наполовину засыпанный, выбеленный древесный ствол, который ободрало от коры волнами и песком. Коряга была похожа на странное глубоководное существо, готовое сомкнуть вокруг беспечной девчонки свои щупальца.

Коринн была в топике цвета хаки и шортиках. Кожа золотистая, волосы длинные, прямые, чёрные, как смоль.

Солнце светило Баррису в спину. Он остановился и посмотрел на девушку. Та перекатилась на бок и заслонила глаза рукой, пытаясь разглядеть, кто пришёл.

Что я здесь делаю? задумался он.

Вопрос показался ему абстрактным, очень далёким от того, что он говорил и делал.

– Привет, Коринн, – сказал он. – Тебе не холодно?

– Не-а. Меня эта коряга заслоняет от ветра. Я вас знаю? Я не вижу, кто вы...

Он положил руку на магнитофон, который спрятал в кармане плаща.

Гарнер стоял на крылечке, вслушиваясь. Он слушал и ощущал.

Поодаль на пляже стоял полускрытый корягой мужчина, глядя себе под ноги. Гарнер не мог отсюда различить, кто это.

Что-то пробежало поблизости, заставив Гарнера вздрогнуть. Но это был всего лишь кот, сиамский кот, крадущийся вдоль полупогребённой в песке ограды. Кот остановился. Его тельце почти сливалось с песком, так что казалось, будто чёрная кошачья морда, подобная восточной маске, висит в воздухе и загадочно взирает на Гарнера.

– Кыш! – Гарнер махнул рукой, и кот убежал. Гарнер тут же фыркнул, злясь на себя, затенил глаза и уставился вдаль, где маячила куча наваленного волнами мусора. Это место неплохо просматривалось с далёких скал, нависавших над пляжем. Там стоял автомобиль: грузовичок тускло-синего цвета. Припарковали машину совсем близко от края скалы, словно кто-то смотрел через ветровое стекло на стоящего под скалой мужчину. Гарнер, конечно, не видел, что там, за стеклом, но он был уверен: в грузовичке кто-то есть.

Он пошёл туда.

Брагонье почувствовал, как мембрана его сосредоточенности прогибается. Полусфера, которой он окружил Барриса, точно невидимым колпаком: покорил его, подчинил, поработил. Он чувствовал девчонку: видел её глазами тренера. Но по периферии психического поля катилась рябь интерференции, от которой тянуло холодком: там был ещё кто-то. Другой человек, который Достиг. Человек, который бесцельно скрёб граблями по песку. Человек, в чей дом он вломился.

Как раз вовремя. Пускай подойдёт поближе.

Брагонье отвлёкся от Барриса, положил на заднее сиденье полотенце, украденное из багажника тренера, и вытащил из бардачка грязную футболку.

– Тренер? – В голосе девушки прозвучал страх. Она слышала про Жонкиль.

Баррис оглядывался, чувствуя страх не меньший. Впервые за двадцать лет он готов был разрыдаться, потому что понятия не имел, отчего сюда припёрся. В закатном свете гребешки волн отливали яростно-белым.

Он подошёл ещё ближе. Девушка отодвинулась, жестом неосознанной обороны поджимая колени.

– Я не хотел тебя напугать, – сказал тренер Баррис. – Я просто вышел прогуляться.

И вдруг кинулся наутёк, в сторону деревянной лестницы, тянущейся с пляжа на хайвей.

Коринн села и увидела, как ещё кто-то идёт по пляжу в её сторону. Она узнала этого человека. Преподобный, как бишь там его...

Гарнер почувствовал прилив тошноты. Ощущение было незнакомое, но явственное. Чувство исключительной неправильности, с которым он понял, что отстранён от внутренних областей своего естества, что он больше не там, где и его тело, а в другом месте, что он превратился в ходячую камеру, сновидца, одурманенного снами. Он смотрел, как идёт по пляжу к девушке по имени Коринн. Ветер нёс песок ей в глаза, и девушка отвернулась от ветра, но тот взметнул волосы, заслоняя лицо, и Коринн подняла руку, отводя их, а Гарнер всё шёл и шёл к ней.

Собрав волю в кулак, он принудил себя остановиться. Обратил внимание, тянувшее наружу – к девушке, смотревшей на него перепуганными глазами, – в противоположную сторону, внутрь, где таились ощущения за пределами ощущений. Он отыскал там самого себя, себя настоящего, и постепенно переместил это ощущение из тонкоэнергетического центра в наружные слои личности, пока не восстановил контроль над восприятием внешнего мира.

Затем Гарнер сознательным усилием воссоединил своё мировосприятие с телом, сердцем и мозгом. И снова стал сам собой.

Брагонье моргнул от неожиданности, стараясь восстановить утраченный контроль над разумом Гарнера, и оглянулся на грузовичок. Гарнер пошёл к лестнице.

Неслыханно! Брагонье был совершенно уверен, что расставленная на Гарнера ловушка сработает. Что священник явится неподготовленным. Он недооценил Гарнера.

Брагонье сжал в пальцах футболку и сфокусировался, используя Метод. Ещё раз потянулся к Гарнеру – но оказалось, что Гарнера-то и не видно. Как если бы того заслонило сверкающее, тревожно неузнаваемое облако.

Затем дверца со стороны пассажирского сиденья открылась. Гарнер остановился, глядя на Брагонье с унизительной жалостью. Поднялась волна гнева: Гарнер пытался овладеть им! Он считывал разум Брагонье и морщился от омерзения...

Брагонье полез в бардачок, откуда раньше достал футболку и где у него был припрятан пистолет калибра 0.38, а потом...

...потом ему показалось, что он наблюдает собственные действия в замедленном повторе. Видит, как тело его колеблется и кладёт пистолет в карман штанов. Дверца со стороны пассажирского сиденья распахнулась шире.

Несколькими минутами позже Брагонье обнаружил себя – сновидца, одурманенного снами, – за рулём грузовичка, едущего по хайвею. Гарнер молча сидел рядом. Их теперь было двое. Двое в машине на трассе. Брагонье видел, как тормозит машину за полквартала от полицейского участка и открывает дверцу, чтобы выпустить Гарнера. Видел, как едет дальше, к самому полицейскому участку, останавливает грузовичок, паркуется на двух местах. Мгновение он сидел, сжимая пистолет. Потом положил пушку обратно в карман и вышел из вэна.

Он видел, как поднимается по ступенькам в участок. Видел себя входящим в приёмную и идущим к парочке копов за конторкой из светлого дуба. На бляхах у копов значилось ФИШЕР и МУРХОВСКИ.

Частью себя Брагонье отчаянно пытался освободиться, восстановить контроль, и шок пронизал его до глубин почти бессмертной души, когда оказалось, что не один Гарнер завлёк его сюда и теперь удерживает. Гарнер просто сыграл роль посредника этого существа, сжавшего Брагонье беспредельно крепкой хваткой...

Он услышал собственный голос, говорящий полицейским:

– Если наведаетесь ко мне домой, на Уилсон-драйв, 23, и отодвинете фальшстену в подвале, то найдёте за ней ящик в форме гроба, поставленного на попа. В нём видеозаписи совершённых мной убийств. Я убил девушек, которых звали Жонкиль Миллс и Данелла Джонсон, и других, в других местах. Я убил их всех. В ящике вы найдёте доказательства моих слов. В смысле, если вам повезёт добраться туда живыми.

И он положил руку на пистолет калибра 0.38. В этот момент контроль вернулся к нему: Брагонье ощутил, что снова может перемещаться по собственной воле.

Копы устремились к нему. Тот, что помоложе, Фишер, выуживал из кобуры пушку, а другой тащил из-за пояса зацепившиеся наручники. Они вопили, чтобы Брагонье бросил оружие и лёг на пол.

Если его сейчас возьмут...

Он поднял пистолет, нацелил на копов, бессвязно крича, и начал отступать.

Потом, когда они убедились, что Брагонье мёртв, Фишер подобрал его пистолет калибра 0.38. Тот не был заряжен.

Аккуратно сложенные рядком пули обнаружились в грузовичке, на пассажирском сиденье.

Гарнер постирал футболку с портретом Алана Уоттса вручную, а остальное грязное бельё сложил в стиралку. Потом немного прибрался по дому. Это отнимало немного времени.

Подметая, он на миг остановился и вскинул голову, прислушиваясь к зазвучавшей у соседа из окна старой песне «Битлз». Что в тебе есть – ты это излучаешь...[73]73
  Из песни Dig a Pony (1970).


[Закрыть] пели они. Гарнер не сдержал улыбки.

Потом зазвонил телефон: это оказалась миссис Твилли, которая, не успев поздороваться, заплакала от облегчения, потому что все обвинения с её мужа сняли. Лэнс по-прежнему не помнил, как провёл ту ночь, но копы предполагали, что мистера Твилли мог одурманить наркотиками безумец, который признался в убийствах прямо в полицейском участке, прежде чем открыть стрельбу. Копы выдвинули глубокомысленное предположение, что сумасшедший пытался подставить Лэнса.

Гарнер хотел выяснить, сняты ли обвинения и против тренера тоже, но женщина так быстро говорила, что перебить её было трудно. Он предложил ей вознести благодарственную молитву, и та ответила, что этим-то весь день и занята, но сейчас до неё стало понемногу доходить, что племянницы она никогда больше не увидит. Тоска по Данелле возвращалась.

Гарнер кстати вспомнил, что надо бы каким-нибудь образом пробраться в школьную девичью раздевалку и заглянуть в шкафчик для вещей, принадлежавший девочке. Вдруг Жонкиль застряла?

Он пообещал наведаться к Латеше и поговорить о погибшей племяннице (главным образом, конечно, говорить будет миссис Твилли, а Гарнер – слушать), и они распрощались. Он сверился с часами. В госпитале у него пациентов на этот вечер нет. Выпив каркаде и съев чашку размоченных кукурузных хлопьев с ягодами, Гарнер вышел из дома и взялся за грабли. Ветер ещё не унялся, и гребешки неспокойных волн отражали солнце.

Гарнер медленно водил широкозубыми металлическими граблями по песку, чертя аккуратные круги вокруг камней и кустарников. Ветер задувал через покосившуюся, тонущую в песке ограду и быстро уничтожал его работу, но Гарнер прошёлся из одного конца сада в другой, после чего снова глянул на часы. Час с четвертью до исповеди умирающей миссис Чэнь в хосписе.

Он вернулся по двору туда, где начинал. Ветер успел полностью сгладить следы грабель. Гарнер снова обвёл аккуратными круговыми линиями камни, кустарники и старую пыльную раковину. Ветер дул ему в спину и заметал следы.

Прервавшись на миг, Гарнер глянул в сторону дома. Прислонил грабли к ограде крыльца и подождал немного. Внутри звякнул телефон.

Гарнер улыбнулся и вошёл в дом.

Д. Агранофф
Интервью с Джоном Ширли

Интервью с Джоном Ширли, впервые опубликованное в блоге Дэвида Аграноффа (David Agranoff) Открытки из умирающего мира (Postcards from a Dying World) в октябре 2010

Дэвид Агранофф (далее ДА):

Я читаю романы ужасов уже четверть века. С тех пор, как открыл для себя Клайва Баркера и Стивена Кинга в седьмом классе. Я успел за это время прочесть несколько сотен книг этого жанра и столько же – научно-фантастических. Я пропустил через себя романы, впечатлившие меня эмоционально, как, например, история трагедии одной семьи в Сиянии (The Shining) Кинга, и романы, ужаснувшие меня, как, скажем, Лебединая песнь (The Swan Song) Маккаммона с её видением мира после ядерного апокалипсиса; романы, при чтении которых тянуло блевать от омерзения – вроде Изысканного трупа (Exquisite Corpse) Поппи Брайт, и романы, расширявшие трактовку фантастики – к таким отнесу Явление тайны (The Great and Secret Show) Баркера.

Один роман потряс меня сильнее всех прочих, оставил впечатление более глубокое, нежели остальные. Это – шедевр Джона Ширли, Мокруха (1990). Я охарактеризовал бы эту книгу как Реквием по мечте, написанный Лавкрафтом и экранизированный молодым Дэвидом Кроненбергом. Джон Ширли мастерски использует хоррор и научную фантастику как инструменты для создания остросоциальной, даже политизированной картины. Мокруха – великолепный роман ужасов о зависимости во всех её формах. Омерзительный и коварный мир, куда затягивает читателя эта книга, слишком сходен с нашим, чтобы всякий раз помнить – реальность полна собственных монстров.

Фриковский, как чудовища ада, роман этот вдобавок живописует одного из самых омерзительных и ужасных серийных убийц, каких только знала литература. Мой любимый роман ужасов! И чтоб вы не думали, что я в этом мнении одинок, предварим интервью с его создателем несколькими цитатами.

Джон Ширли – искатель приключений, воротившийся к нам из края тьмы и тревог, чтобы живописно поведать о своих странствиях. Мокруха – путешествие что надо, лихое и дикое, в равной мере ошеломит читателя кошмарами и чудесами. Я настоятельно рекомендую отправиться в него, если Джон Ширли – ваш проводник.

Клайв Баркер

В Мокрухе Джон Ширли представляет нам прогнившее до мозга костей общество с апломбом ацтекского жреца-вырывателя сердец, плотно сидящего на дексадрине.

Отзыв на сайте Американской библиотечной ассоциации

Пожалуй, книга эта содержит плоды мрачной фантазии, подобные которым редко попадают меж двух обложек – и катализирует ими масштабную историю о физических, психологических, духовных унижении и воздаянии. Хоррор как он есть, пронимает до кишок!

Publisher’s Weekly

Впечатляюще убедительная и ужасающе великолепная история. Мокруха – нокаутирующий удар, а не роман. После такого тяжело прийти в себя!

Эд Брайант, Locus

За Мокруху я могу, в числе прочего, назвать Джона Ширли одним из своих любимых авторов всей жизни. Роман не просто пробивает на мурашки по коже, а принуждает само сознание посетить места странные и беспокойные, но безусловно знакомые. Ужасом наполняется душа, а не разум.

Санни Брок, режиссёр

Когда я только заканчивал школу, то запоем читал романы ужасов. Я уже мог себя считать фанатом Джона Ширли за его романы Влюблённый Дракула (Dracula in Love) и Подземелье (Cellars), однако в моём понимании хоррор оставался жанром, где повествуется об ужасах, какие люди способны сотворить с другими людьми. Мокруха открыла мне хоррор с новой стороны – я понял, что нет ничего ужаснее мук, на какие люди обрекают сами себя и какие позволяют себе причинить.

Эль Кесо, музыкант

Я читаю Джона Ширли с тех пор, как только начали выходить его романы и рассказы. У меня сохранилось самое первое издание Мокрухи, цизинговское. Это великая и подлинно ужасная книга. Особую мощь ей придаёт то обстоятельство, что во всех эпизодах Джон кропотливо сохраняет честный авторский контакт с окружающей действительностью – как это характерно для большинства его работ, не исключая и последней на данный момент, Мрачный Блик (Bleak History)[74]74
  В оригинале труднопереводимая игра слов: bleak буквально значит «мрачный», но это и фамилия главного героя. Перевод условный.


[Закрыть].

Роберт Карри, многолетний поклонник Джона Ширли

Мокруха занимает достойное, неоспоримое место в пантеоне любимых моих книг хоррора и научной фантастики. Джон Ширли с безупречным мастерством сплавляет ужасы и социальную составляющую, не жертвуя ни лёгкостью слога, ни погружением в атмосферу страха, и притом не злоупотребляет дидактикой.

Йен Данкансон, библиотекарь

ДА: Джон Ширли на данный момент написал около тридцати романов и сборников рассказов. Наибольшую известность ему принесло участие в работе над сценарием Ворона. Но далее разговор с ним пойдёт на темы, затронутые в классическом романе ужасов 1990 года Мокруха.

Я впервые прочёл его в 2007-м, когда Коди Гудфеллоу рассказал мне об этом шедевре хоррора от Джона Ширли. Так получилось, что это оказалась первая книга, прочитанная мной в пору, когда я жил на Северо-Западе, близ Тихого океана. Я читал её мрачными дождливыми ночами – и она покорила меня с первой страницы. К тому времени я уже стал постоянным посетителем официального форума Джона Ширли. Хотя Джон всегда охотно отзывается на просьбы об интервью, он, казалось, избегал беседовать о Мокрухе.

Стивен Кинг вёл себя сходным образом относительно другого шедевра жанра ужасов – Кладбища домашних животных (Pet Sematary). Ходили слухи, что Кинг вообще раздумывал бросить книгу незаконченной...

Несколько месяцев назад Джон объявил, что Мокруха выходит новым, исправленным и дополненным, изданием. Я увидел уникальную возможность поговорить с автором об этом шедевре фантастики и хоррора, написанном 20 лет назад и ныне ожившим в его воображении. Я очень благодарен Джону за это честное – до грубости – интервью.

ДА: Вы уже говорили, что этот роман – средство катарсиса, и он написан в пору серьёзного душевного кризиса. Что вы хотели бы нам рассказать о том времени? Как оно повлияло на Мокруху?

Джон Ширли (далее ДШ): Я довольно долго воздерживался от наркотиков, потом случился рецидив, когда мне тяжело пришлось. Рецидивы стали повторяться. Всё пошло очень скверно. У меня не осталось ни чести, ни совести. Нет, я не бомжевал, но меня чуть не убили. Всем моим близким было очень тяжело, и я использовал Мокруху, в первую очередь – метафору Акишра, как средство заставить себя самого увидеть омерзительную правду о наркотической зависимости во всей её полноте. Нерациональную, нелицеприятную правду. Кроме того, как правильно заметил Роберт Палмер [критик], эта книга полна гнева – во мне тогда накопилось столько ярости, что её нужно было излить. Это и роман о Голливуде – гм, я немало потрудился в киношных и телевизионных виноградниках, взращивая лозу под бдительным присмотром, и меня это чертовски достало. Я решил всё соединить в одну жуткую историю.

ДА: Вы упомянули, что редактура книги доставила вам неприятные ощущения. Какие именно? Что для вас значило прочесть её снова?

ДШ: Когда я её писал, мне было очень скверно, а редактируя, волей-неволей вернулся в то время. Я испытывал стыд, тоску, гнев и страх. Но я не думаю выплёскивать всё это на читателя! Я подразумеваю некоторую степень эмоционального соучастия и порядочный заряд страха. Надеюсь, что у читателя участится пульс – мы все стремимся зарядить читателей этой энергией...

ДА: Вы открыто признаёте, что в то время лечились от наркотической зависимости. Мытарства Гарнера – это ваш самый страшный кошмар?

ДШ: Гарнер – это отчасти я сам, отчасти некоторые мои знакомые. В каком-то смысле я сам совершил такое путешествие. О нет, не столь кровавое, хотя... бывали у меня довольно близкие встречи с убийцами и психами. После них начинаешь лучше понимать Данте.

ДА: Вам тяжело было прописывать такого убийцу, как Эфрам?

ДШ: Невероятно тяжело. Это один из самых ужасных аспектов романа, и без того переполненного всеми родами ужаса. Он маньяк, а мне нелегко писать о маньяках: я категорически не приемлю идею убийства ради наслаждения, и мне трудно было ассоциировать её с кем-то, способным полностью подавить в себе эмпатию. Я попытался показать этого персонажа с нескольких сторон, продемонстрировать его одиночество, отчаянные попытки вырваться из ловушки. Как если бы он был бешеным зверем, заточённым в клетку, и стремился подманить людей, чтоб те подошли ближе, а потом затягивал их внутрь. Но ведь кто-то построил эту клетку и запихнул его туда, и сделал его тем, кем Эфрам есть. Однако мне всё равно пришлось нелегко. Я пытался упростить себе задачу, добавляя в эпизоды с Эфрамом немного чёрного – смертельного – юмора.

ДА: В этом переиздании добавлен небольшой рассказ-сиквел, Суитбайт-Пойнт (Sweetbite Point). Нельзя ли узнать о нём побольше?

ДШ: Этот рассказ я написал для какой-то давно забытой антологии вскоре после Мокрухи. Уличный проповедник и его дочь немного оправились после событий романа и пытаются как-то наладить свою жизнь. В рассказе показано, каково им приходится. Персонаж – уличный проповедник Гарнер – тоже списан с меня. Я идентифицирую с ним – и его освобождением – одну из сторон своей личности.

ДА: Вы заново прожили этот роман, который часто называют вашим шедевром. Не думаете расширить историю полноценным сиквелом?

ДШ: Нет, мне даже вернуться к нему и то было тяжело. Впрочем, я рад, что мне выпал случай пересмотреть книгу и в нескольких местах основательно отредактировать. Теперь она стала крепче.

ДА: Мой друг сравнивает этот роман с работами Клайва Баркера. Действительно, мнение Баркера вынесено на обложку, но ведь большинству читателей неизвестно, что вы написали психоэротический роман ужасов Подземелье в 1980 году, когда о Баркере ещё никто не слыхал. С тех пор Баркер часто возвращался ко взаимосвязи ужаса и сексуальности. Можно ли, исходя из ваших романов Подземелье, Мокруха и Влюблённый Дракула, сказать, что и для вас сексуальность тесно связана с экстремальным хоррором?

ДШ: Да, пожалуй. Наверное, дело тут отчасти в том, что ребёнком я сам стал жертвой сексуального насилия, а отчасти – в трудностях с моей собственной сексуальностью. Я никогда не испытывал желания кого-то изнасиловать и всё такое прочее. Мне просто было трудно доверять другим – и, следовательно, ни о какой эротической привлекательности в поведении речь не шла. Я не мог себя контролировать, а это страшно: такое ощущение, что в тебя кто-то вселился. Я часто занимался сексом под наркотиками, и меня посещали кошмары. Я шлялся по таким местам, где можно увидеть сексуальные сцены, э-э, не для дневного света. Я встречался с вампирами – не сверхъестественными, а сексуальными. Я во всём этом не участвовал. Я не сторонник ограничения сексуальной свободы, если в акте участвуют взрослые сознательные люди. Я не против дикой, необузданной сексуальности. Я всего лишь хочу контролировать собственную сексуальность – и для себя выбрал моногамию.

ДА: Этот роман полон гнева. Вспоминаю Демонов (Demons) – книгу местами прикольную, очень забавную, но также не чуждую гнева. Вместе с тем вы недавно создали книгу, которая полна надежды – Иной конец (The Other End). Насколько важны для вас, как художника слова, эти эмоции?

ДШ: Я лучше отвечу фразой из Джона Лайдона, вокалиста Public Image Ltd: гнев – это род энергии. И да, гнев подпитывал меня в ходе работы над книгой. Есть у неё что-то общее с панк-роком, поскольку я сам был панк-рокером (https://myspace.com/johnnyparanoid) – а в такой музыке гнев и творческая энергия практически неразделимы. Иной конец (недавно переизданный в новой, исправленной и дополненной версии, издательством eReads) в какой-то мере вдохновлён гневом на писак серии Оставленные (Left Behind) и таких любителей фэнтезийной апокалиптики в прямом эфире, как Гленн Бек. Блин, ну почему конец света и Судный день оккупированы праворадикалами? Какого хрена они себя вообразили вправе перекраивать мир по своему усмотрению? Мне даже думать об этом было тошно, вот я и выстроил собственную небольшую аллегорию...

ДА: Эфрам – один из самых омерзительных маньяков, о каких мне доводилось читать. Он порабощает своих жертв психически, сажает на поводок наслаждения. Эфрам и Акишра – символы наркотической зависимости?

ДШ: Эфрам использует методику, комбинирующую подход Акишра и другие техники – помнится, в Индии бытовал миф о душечервях, которые паразитируют на людях, испытывающих к чему-то навязчивое пристрастие. Он и вдохновил меня на книгу.[75]75
  Я не нашёл этого мифа в классическом корпусе индийских религиозных текстов, однако определённое соответствие ему имеется в Бхагавата-пуране при описании Кримибхакши – одного из секторов индуистской преисподней. Туда попадают грешники, за свои проступки (в частности, навязчивое пристрастие к определённым удовольствиям и нежелание делиться едой с голодающими) обречённые стать добычей червей или сами превратиться в таковых.


[Закрыть] Душечерви – это Акишра. Эфрам силён тем, что вынуждает жертвы получать наслаждение от ненавистного. Сама по себе неплохая метафора: Эфрам берёт обычное удовольствие, в котором нет ничего дурного, и выворачивает наизнанку, превращая в кошмар.

ДА: В романе есть эпизод, который меня особенно зацепил: Эфрам разрешает Констанс уйти, прекрасно зная, что девушка никуда не денется – её зависимость стала слишком сильна. А ещё раньше, когда он дёргает её за лобковые волосы и приказывает полюбить себя – тоже великолепная сцена, одна из самых болезненных, какие мне довелось прочесть. Насколько это кошмарно – понимать, что причиняешь себе вред, но не иметь сил уйти, перебороть себя, сбежать от зависимости?