Текст книги "Мокруха"

Автор книги: Джон Ширли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

Джон Ширли
Мокруха

WETBONES

John Shirley

Copyright © 2010 by John Shirley

New material copyright © 2010 by John Shirley

лимитированное нумерованное издание

Подготовка текста: Издательство «Фаворит»

Главный редактор: Владимир Викторович Мамонов

Перевод с английского: Конрад Сташевски

Иллюстрации: Сергей Крикун

Обложка: Сергей Крикун

© Издательство «Фаворит», 2014 г.

https://mamonbook.ru

mamonbook@mail.ru

Посвящается Мики Перри, которая удовлетворяет следующим требованиям к соискательнице:

1. Отличная жена.

2. Терпеливый и неравнодушный редактор (с опытом и квалификацией)

3. Маяк веры во тьме (доп. требование: бесконечное терпение)

Вердикт: нанята.

Должность: постоянная.

Пенсия: обеспечена.

Автор выражает благодарность:

Марку Цизингу (Mark Ziesing) за терпение и поддержку,

Нэнси Коллинз (Nancy Collins) за её Симпатию дьяволу (Sympathy for the Devil)

Мики Перри (Micky Perry) за редакторскую помощь (опять) и Джулиану (Julian) за то, что помог мне частично восстановить утраченную невинность.

Краткое перепредисловие автора к дополненному и исправленному изданию 2010 года

В этом году Мокрухе исполняется двадцать. Этот роман написан в 1990-м. Привкус 1990-х на Мокрухе очевиден: суши в Калифорнии ещё завоёвывают популярность, а вот раскрашенные в технике вроде сибори (tie-dyed) пеонские штаны её уже обрели. Да и песни... В этой истории нет вездесущих нынче мобильников, хотя попадётся несколько встроенных автомобильных телефонов. В 1990-е годы подключение к Интернету было диковинкой и встречалось у немногих. DVD тоже не было. Идентификация по ДНК использовалась спорадически. Курение ограничивали не так сурово. Сленг и культурные аллюзии всецело соответствуют 1990 году. Я размышлял над тем, чтобы переписать и обновить книгу, но, в конце концов, решил, что времечко было интересное, и без него книга уже не та. Поэтому она осталась в 1990-м.

Собственно, и я там был – в 1990-м. Книга эта – жест катарсиса, описывающий мою личную попытку осмыслить наркотическое пристрастие, предостеречь себя от него, развив у себя отвращение к нему, метафорически постичь его тиранию и внутренние механизмы. Некоторые наиболее реалистичные сценки Мокрухи почерпнуты из личного опыта, в данном случае – связанного с киноиндустрией. Мне мало что пришлось сатирически выпячивать, поскольку индустрия эта рождает самоиздёвку. Я просто описал её. Я кое-что почерпнул из книги Кеннета Энгера Голливудский Вавилон (Hollywood Babylon), добавив несколько старых голливудских легенд, а также выдержки из некоторых биографий и автобиографий, в частности – Эррола Флинна.

Большинство персонажей, чья точка зрения излагается в Мокрухе, вызовут у читателя симпатию. Но один из них составляет исключение: это серийный убийца. Мне тяжело было его прописывать. Я всегда недолюбливал истории, в которых образ серийного убийцы подвергается гламуризации. Этого персонажа я огламуривать не хотел: если какие-то чувства он у меня и вызывает, так это омерзение. Всё же мне пришлось залезть к нему в черепушку и показать, что там варится. Я не люблю писать с точки зрения садиста (и мне не нравятся фильмы, снятые таким образом), но в данном случае мне было важно показать читателю книги, как именно человека может поглотить декаданс. Показать в переходе через несколько субъективных состояний. Выявить жертву внутри того, кто подвергает мучениям других жертв. Убийца – не жертва общества, нет. Его пленило нечто куда более страшное.

Несколько лет назад я прочёл в журнале Rolling Stone отзыв об альбоме группы Slayer, где сообщалось, что качество их записей, ярость и гнев, выраженные звуком, напоминают обозревателю роман Джона Ширли Мокруха. (А пожалуй, книга получилась немного культовая. Ко мне обращались продюсеры, желавшие экранизировать её, что меня немало удивляло. Впрочем, мне кажется, что мой голливудский агент их отпугнул, заломив несуразную цену за права.) Я не стремился вложить в роман ярость – он должен был получиться катарсическим. Но сейчас, перечитывая книгу, я вынужден признать, что обозреватель прав: она вышла гневной. Она пышет экзистенциальной яростью. Я был разгневан на людей и то, в каком состоянии они пребывают. Я гневался на всех хищников и на всех, кто охотно позволяет на себя охотиться. На таких, как я.

В этой книге выведены некоторые мои знакомые. Не все из них живы – одного человека уже нет. Персонаж Эми, который мне кажется вполне достоверным, в общем-то получился слиянием двух персон. Романная Эми зажила своей жизнью – и умерла своей смертью.

Мокруху мне было скорей тревожно перечитывать: я хотел было вернуться к тому состоянию ума, в каком писал её... и внезапно погрузился в него на некоторое время.

Я немного поработал над романом, переделал несколько фраз, кое-что подредактировал, исправил замеченные ошибки, в чём мне помогла Пола Гуран (Paula Guran). Думаю, что в этом издании роман стал лучше. Помимо всего прочего, я снабдил Мокруху небольшим продолжением, своего рода новым эпилогом, действие которого происходит спустя несколько лет: Суитбайт-Пойнт (Sweetbite Point).

Клайв Баркер прочёл первоиздание, выпущенное издательством Марка Цизинга, и оказал мне любезность следующим отзывом:

Джон Ширли – искатель приключений, воротившийся к нам из края тьмы и тревог, чтобы живописно поведать о своих странствиях. Мокруха – путешествие что надо, лихое и дикое, в равной мере ошеломит читателя кошмарами и чудесами. Я настоятельно рекомендую отправиться в него, если Джон Ширли – ваш проводник.

Я и вправду расцениваю эту книгу как странствие. Я написал много книг. Некоторые утверждают, что эта – лучшая. Думаю, что в ней я поместил свои самые колкие и резкие наблюдения, и во многом они правдивы. Это, наверное, самый мрачный мой роман, но в нём есть искупление и обновление, а свет, обещаю, восторжествует над мраком. Если пройдёте этот путь до конца...

Д.Ш.

Июль 2010.

 
Внутри сгниёшь ты в нём – и даже не узнаешь.
Джон Реши, о Лос-Анджелесе
 

 
Живу я в городе убийц, где волны мусор бьют о мол.
Богатым тут – игрушки, а мне в лобешник ствол.
Игги Поп, о Лос-Анджелесе
 

Глава 1

Лос-Анджелес, Калифорния, 1990

Они выставили её на свет, выкатив длинный алюминиевый ящик на маленьких, хорошо смазанных колёсах. В стерильном помещении было так холодно, что видимым становилось собственное дыхание. Он видел, как небольшое облачко проплыло над ней, рассеялось, поднялось снова и опять исчезло.

Её накрыли пластиковой плёнкой, будто кусок мяса на витрине супермаркета. Патологоанатом сдвинул плёнку, и Прентис увидел её лицо и туловище до грудины. Тело приобрело серовато-синий оттенок.

Поиздержалась.

Так высказался врач: поиздержалась.

Прентис подумал, что вид у неё, словно у грёбаной мумии.

С момента смерти миновало не более суток, а всё же она выглядела, будто мумия: серая кожа ввалилась в скелетные впадины, резко очерчивая челюсти, скулы и рёбра. Глаза выглядели так, словно кто-то их вырвал и заменил подгнившими виноградинами. Полные синюшные губы откатились, обнажив зубы в жуткой гримасе. Дёсны оттянулись так, что можно было видеть корни. По правой кисти тянулись длинные глубокие белые шрамы, оставленные как бы тонкой проволокой. Как если бы кто-то рассёк плоть и затем попытался тщательно стянуть края раны. Кроме этого, поперёк правой груди шёл иззубренный беловато-красный шрам, совсем немного не доходя до сморщенного поголубевшего соска.

Врач сообщил, что эти раны она нанесла себе сама.

Тело едва поддавалось опознанию, и всё же он понимал, что это Эми. Он видел над левой грудью татуировку ухмыляющейся летучей мыши. Вот только грудь эта сейчас так опала и уплощилась, словно перед ним старуха.

И он обонял исходящий от неё запах. Слабый.

Внутри поднялась кислотная волна.

– Хватит, – пробормотал он, и патологоанатом задвинул клацнувший ящик на место.

Прентис подумал, не врезать ли чуваку за такое неуважение к покойной, но потом до него дошло, какая это будет глупая выходка. О каком уважении речь? Жизнь и смерть уже высказали его Эми в полной мере.

Прентис развернулся и побрёл прочь. Где-то снаружи должен быть свет лос-анджелесского дня.

Голливуд, Калифорния

– Нет, ты меня послушай, – устало говорил Бадди. – Я тебя как мог выгораживал перед Артрайтом. Рассказывал, что ты не из этих голливудских бумагомарак, Том. Что ты настоящий сценарист. Христа ради, даже не сценарист, а писатель! Я ему объяснял, что этот паренек-де особенный. Он много таких речей от агентов слышит, ну и откуда ему предполагать, что с Томом Прентисом всё правда? Если ты ему не покажешься, то растаешь тут, как снежинка в аду.

– Нет... ты бы её видел... – начал было Прентис, побелевшими пальцами стиснув трубку гостиничного телефона.

Он ёрзал на краю кровати.

– Она вся была...

Он замолчал, не представляя себе, как передать увиденное и не создать у собеседника впечатления, что Прентис совсем нюни распустил. Бадди – его агент. В психотерапевты он не набивался.

– Я понимаю, каково тебе, – терпеливо отвечал Бадди. – Но ты не можешь отменить встречу с Артрайтом. Это недопустимо. Особенно для тебя. Особенно сейчас.

Голос Бадди в телефонной трубке был подобен перекатывающемуся в глубокой пещере эху. По спикерфону говорит, должно быть. Он почти всегда пользовался спикерфоном: выкрикивая реплики, Бадди не прекращал бродить по офису, набрасывать заметки, смешивать коктейли.

– Я не собираюсь отменять встречу, – сказал Прентис. – Я прошу её отложить.

– Это одно и то же. У него нет времени ждать, пока ты изволишь подготовиться.

– Бадди, да полно тебе. Разве он не поймёт, если ты скажешь ему про Эми...

– Он поймёт. Но это не значит, что впоследствии у него отыщется для тебя окно. Ты понял? Он, конечно, пообещает – а вот выполнит ли? Очень сомневаюсь.

Прентис кивнул своим мыслям. В глубине сморщенной маленькой продюсерской души сукин сын Артрайт наверняка полагает аудиенцию у себя важнейшим событием в жизни посетителя. Более важным, нежели скорбь об усопших. Мертвецов на консультации по маркетингу кинорынка не приглашают.

В общем-то Прентис наперёд знал, что агент ответит на просьбу отменить встречу. Он знал Бадди довольно хорошо, хотя вживую встречался с ним всего дважды, и обе встречи были недолги. Прентис твердил себе, что встречу отменить всё же удастся. Теперь же, прижимая трубку к щеке так крепко, что заболела скула, Прентис испытал нехорошую трясучку – чувство это означало: даёшь слабину.

Особенно для тебя, особенно сейчас, сказал ему Бадди. Всё равно что шлёпнуть Прентиса по лбу фиолетовым штампом. Вычеркнуть из списка. Ему придётся вернуться. Терять такой шанс нельзя, или он будет вынужден снова взяться за единственное более или менее знакомое ему дело. Встать за барную стойку. Не исключено, дело кончится тем, что Артрайт попросит его смешать коктейль.

Привет! Э-э... Том? Прентис? Точно! Ты как? Отдыхаешь от сценариев? Блин, Том, подумать только, если б я не взялся когда-то за ум, тоже мог бы вот так тарелки мыть или чем ты там... Надо нам поговорить при случае. Э-э... м-м... давай «маргариту», а для этой прекрасной юной леди... наверное, «текила санрайз»? Отлично. Спасибо, Том. Так, Сандра, о чём мы?..

– Скажи мне одну штуку, Бадди, – проговорил Прентис, немного спустив пар. – Как люди вообще умудряются – в этом городе – Выпадать из Списка? Я же видел: есть парни, чьи фильмы не приносят никаких денег, критики их разносят, а всё ж контракты им дают. Причём в половине случаев до новой картины дело вообще не доходит. Это за какие такие заслуги? Просто потому, что им когда-то повезло что-то снять? Ну ладно, а потом я напишу что-то бомбезное – и Выпаду из Списка. Как так получается?

– Том, да откуда ж, ебать-копать, я знаю? Ты чего на меня вызверился? Это прихоть удачи, и всё! У некоторых дела идут скверно, но об этом не говорят. Их не виноватят. А некоторых виноватят. Может, это потому, что ты до сих пор живёшь за городом, потому что не впрягся в сбрую, потому что не писал сценарий вечеринки открытия сезона для «Уорнеров», потому что не был на церемонии вручения «Золотых глобусов», ты же понимаешь, люди замечают, кто там крутился, а кого не было...

– Я попытаюсь подкорректировать свой рабочий график и всё-таки выкроить время для «Золотых глобусов», но я вообще-то...

– Приоритеты, Том. Ты понял? Расставь приоритеты. Ты должен работать как вол, протискиваться в любую дырку и заводить отношения со всеми, кто может оказаться полезен. Люди всегда только и смотрят, кого бы укусить. Если ты не в кругу, кусают обычно тебя.

– Ладно, ладно, ты прав. Я понимаю. Но, Бадди, видел бы ты сегодня тело Эми... – Голос его упал. Он сглотнул слюну и призвал на помощь остатки мужского достоинства. – Тот чувак сказал, что она за два дня похудела на полсотни фунтов. Никакой хирургии. Никакой липосакции. Никакой кровопотери. Никакой водопотери. Это... Это просто... Она...

– Полсотни фунтов за два дня? Чушь собачья! Кто-то напутал. Опечатка в больничных записях! Не могла она так похудеть. Конечно, потеряла какой-то вес, ты же понимаешь, эти наркоманки... – Двойное би-и-и-и-ип в отдалении возвестило, что к Бадди на линию через секретаршу прорывается кто-то ещё. – Минутку, Том. Погоди... – Пара сухих щелчков. Статический шум. Ещё один щелчок. – Том? Мне идти надо, тут звонок... Но... э-э... Да, насчёт Эми. Наверное, она на крэке или «хрустале» сидела. Не вини себя за это.

– Бадди, чтоб тебе икалось! Это была моя жена!

– На самом деле уже много лет она ею не была. Вы развелись, и я тебе кое-что скажу... мне психоаналитик это посоветовал. Секрет вот какой: прости и отпусти. Избавься от угрызений совести и мук ответственности, которые обычно сопровождают развод. Спиши их в потери и закрой счёт. – Снова раздалось би-и-и-и-ип: на линию ещё кто-то дозванивался. На сей раз би-и-и-и-ип прозвучало трижды: сигнал, уведомляющий Бадди, что звонит важная шишка, ключевой игрок рынка или ценный клиент. Прентис выучил телефонные привычки Бадди так хорошо, как мог бы запомнить кого-то в лицо.

– ...Так вот, – продолжал Бадди, – Том, мне пришлось так поступить. И вот ещё что: ты должен отыграть роль перед Артрайтом. Покорить его. Потом можешь печалиться сколько тебе влезет. Работа станет тебе лучшей терапией. И ты не можешь себе позволить отказаться от этой встречи. Всё. Мне надо идти.

– Бадди...

Щелчок. Жужжание. Связь оборвалась.

Прентис бухнул трубку на рычаг.

Покорить Артрайта. Потом можешь печалиться сколько тебе влезет.

– Сколько мне влезет? – пробормотал он. – Господи-и-и!

Приоритеты, Том. Расставь приоритеты.

Прентис поднялся. Ноги его онемели, но после одного болезненного мгновения чувствительность восстановилась вместе с кровотоком. Он водрузил на нос солнечные очки, продолжая размышлять.

Ладно-ладно, можешь себе и дальше воображать, что твоё мнение в ЛА значимо. Но ты же знаешь: когда Бадди сказал, что ты обязан пойти на встречу, тебе полегчало.

Эми.

Надо ли кому-то сообщить? Отец бросил семью, когда ей было ещё совсем мало лет. Мать умерла от цирроза. Брат – байкер, шляется где-то. Никто не знает, где. Прентис мог бы позвонить своим родителям, но те никогда особо не привечали Эми и открыто обрадовались, когда она от него ушла. Матушка всё время к нему приставала – когда же, когда же развод? Когда сынуля с этим покончит и найдёт девочку поустойчивей характером? Господь свидетель, тебе нужна девочка поустойчивее характером.

Он воззрился на папку, в которую положил найденные при Эми вещи. Теперь он понимал, отчего она отослала назад два последних чека, отчего сожгла все мосты. У неё появился другой источник дохода. Достаточный для золотой банковской карточки. Карточка тоже лежала в папке вместе с кошельком, ножным браслетиком на золотой цепочке и записной книжкой. Записей не было, если не считать каких-то загадочных обозначений и пары телефонных номеров. Вполне в её духе: она предпочитала записывать адреса на клочках бумаги и рассовывать по кошельку. Его это бесило: в том, что касалось адресов и телефонов, он был методичен до фанатизма. Пружинные органайзеры и органайзеры в чёрных кожаных переплётах. Недавно он даже завёл себе электронную записную книжку, похожую на калькулятор.

Если всё-таки не сраться с Артрайтом, то к этому калькулятору ему скоро понадобится припасть.

Прентис ещё раз оглядел разбросанное на кровати наследство Эми. Как если бы охотник на фазанов, загнав птицу, набрёл в высокой траве на её гнёздышко. Ничего не осталось, кроме перьев и пожухлой травки.

Он спустился по лестнице, рассеянно перебирая пальцами ключи от гостиничного номера и взятой напрокат машины.

Аламеда, Калифорния, как раз напротив Сан-Франциско по Заливу

Эфрам остановил свой выбор на девушке, которую увидел за кассой в хозяйственном магазинчике «Дрезден». Она сидела за кассой номер 3. Быть может, всё дело в характерном рисунке веснушек у неё на щеке, отвечавшем негативному отпечатку созвездия. Созвездия Кали, недоступного никому, кроме него. Эфрама Пикси[1]1
  Пикси (Pixie) – разновидность эльфов в британской простонародной мифологии.


[Закрыть], который видит так много, ха-ха, так много всего, что никто больше не видит.

Девчонка была пухленькая, но в целом симпатичная. Под мягкими карими глазами морщинок, пожалуй, многовато. Тушь от Тамми Фэй или что-то в этом роде. Белые блёстки на губах дополняли впечатление от её полноватого личика и фигуры. Для девчонки примерно шестнадцати лет груди слишком крупные. Светлые, медового оттенка, волосы уложены в одну из тех непонятных причёсок, какие тинейджеркам полюбились с недавних пор. Эта называлась «помпа»: небольшой волосяной гребень торчит прямо над лбом, словно радарная антенна, обрамлённый и удерживаемый множеством крупных неряшливых кудрявых завитков. Его восхитила эстетическая слепота девчонки. Сама невинность, что тут скажешь.

Одно из её запястий охватывал небольшой браслетик-талисман, украшенный золотыми сердечками. Он сосчитал их. Золотых сердечек оказалось семь. Семь сердец: карта его судьбы в Раскладе Негатива. Ещё одно знамение.

Вокруг шеи у неё тянулось ожерелье, с которого свешивались, складываясь в имя девчонки, буквы.

К-О-Н-С-Т-А-Н-С.

Констанс? Что, правда? Ха![2]2
  Constance – «постоянство» (англ.).


[Закрыть]

На ней было малиновое платье с оборками и малиновые же тенниски «адидас». К платью они совсем не подходили, но девчонка, кажется, этого не замечала. Надо полагать, она их не снимает, приходя из школы. А там-то они к её одёжке подходили, чего уж там.

Эфрам углядел её в тот момент, когда покупал себе моток верёвки. При взгляде на девушку в нём поднялось тёплое, сладостное возбуждение. Одновременно он остро ощутил текстуру материала верёвки в своих руках. Какое чудесное совпадение!

Верёвка была толщиной четверть дюйма, из белого полимерного волокна. Она прекрасно подойдёт.

– Добрый день, как поживаете, – автоматически, даже не глядя на него, проговорила девушка. Она смотрела только на ценник с верёвки, который надо было пробить.

– Приятно видеть, что вы не используете эти... как их там? Жуткие маленькие машинки. Компьютерные считыватели штрихов, – сказал Эфрам.

Просто затем, чтобы она перекинулась с ним ещё парой слов, пока он устанавливает контакт.

– М-м? – от неожиданности сморгнула девушка. – А, эти штуки для компов, чтобы цены пробивать? Да. Сканеры штрихкодов: так они, кажется, называются. Хотелось бы мне, чтоб нам их поставили... – У девчонки вырвался нервный смешок, похожий на трель расстроенного пианино. – Потому что, м-м, они быстрее. Тут такие длинные коды, и вручную их вводить – устаёшь... Три девяносто пять.

– Вот, пожалуйста. Да, в самом деле жаль. А вы знаете, мне тут понравилось, душой отдыхаю. Отличный магазинчик. Тесный такой, старомодный...

Она воззрилась на него, пытаясь понять, шутит ли покупатель. В её мирке люди не изъяснялись подобным слогом. Не употребляли слов «душой отдыхаю». И не рассказывали, как им нравится хозяйственная лавка. Он широко улыбнулся кассирше. Не слишком надеясь её собой заинтересовать. Он был коротышка, с приличным кругом жира на талии, слишком крупной, рано облысевшей головой, на которой ещё оставалось несколько растущих в беспорядке бесцветных волосков. Если присмотреться внимательно, в глубоко посаженных зелёных глазах можно уловить провозвествованное звёздами очарование. А если подойти ещё ближе...

Но он понимал, кого она видит. Смешного толстячка по ту сторону прилавка, и только. Она глядела на него, подсознанием начиная ощущать, как легче пёрышка, просто на пробу, касается её мозга незнакомец. Тут явился следующий покупатель, и девчонка облегчённо развернулась к нему: то оказался черномазый подросток с ушной серьгой и значком «Мерседес-Бенц», свисающим с шейного ожерелья. Он покупал краску во флаконе с распылителем. Эфраму подумалось, что уже из предмета покупки явствует, как намерен распорядиться ею маленький вандал. Невесть почему, девчонка вздрогнула от удовольствия, услышав от пацана расплывчатый комплиментик, и покачала головой, говоря, однако:

– Да уж точно.

Эфрам решил, что пацана неплохо бы сдать копам за кражу значка «Мерседес-Бенц» с какой-то машины. Возвращаясь к своему авто с мотком верёвки, Эфрам продолжал мечтать, как заложит маленького поганца.

Потом громко рассмеялся абсурдным мыслям.

Вот чушь какая. Из всех людей – именно я думаю на кого-то натравить полицию? Ха-ха.

Когда Гарнер увидел, что возвращается Констанс, то поймал себя на мысли, что оценивает, ровно ли она идёт, и не блуждают ли её глаза.

Не было резона заподозрить дочку в употреблении наркотиков. Правда-правда. Временами она засиживалась допоздна, пренебрегала школой, лихорадочно вытягивая тройки под конец семестра, но в остальном вела себя неплохо, не курила и не пила. По крайней мере, насколько ему было известно.

Впрочем, едва ли можно надеяться, что она ни разу не пила. На дворе грёбаный 1990 год, чувак. Дети пьют или сносят издёвки.

Но если твой старик консультирует молодёжь об опасности наркотиков – три дня в неделю, когда не занят в церкви, – можно же надеяться, что ребёнок не сядет на иглу.

А так ли это?

Гарнер успокаивал себя. Хватит тревожиться. Это же Аламеда, с ней всё в порядке.

В конце концов, Аламеда – остров. Островок безопасности, в том числе и географический. Здесь теснятся домики и парки. По одну сторону залив Сан-Франциско, по другую – эстуарий. Как раз по эту сторону над ведущими к Аламеде мостами висели знаки, сообщавшие: ЗОНА, СВОБОДНАЯ ОТ НАРКОТИКОВ. Общественность предупреждает: наказание за торговлю наркотиками будет двойным.

На самом-то деле в Америке нет зон, свободных от наркотиков. Знаки устанавливали на мостах затем, чтобы отпугнуть переплывавших Залив из Оклендского гетто гангстеров.

Городок представлял собой преимущественный анклав среднего класса. Здесь было безопасно. Попадались крутые копы: рядом база Флота, полдюжины взводов «морских котиков», ограничение по скорости 25 миль в час. Местные парни отличались правильной осанкой и держались друг друга. В открытую наркотой никто не барыжил, но ведь, спасибо флотским, полным-полно лавок и баров с выпивкой, а всего миля через эстуарий – и уже оклендская 14-я Ист[3]3
  Улица в криминальном районе Окленда.


[Закрыть], и оттуда что угодно может выползти...

Прекрати себя изводить, одёрнул он себя. С ней всё в порядке.

– Как там на работе? – спросил Гарнер, когда Констанс вошла. Он знал, как дочка ответит.

– Думаю, всё о`кей, – ответила она. Как обычно.

А что ещё можно сказать про летнюю подработку в хозяйственной лавке?

Без промедления ввалившись в гостиную, девушка втиснулась за стол, и от её движений ваза с пыльными шёлковыми цветами пошатнулась. Ваза была керамическая, грубой работы, сине-розовая. Её подарок. Сделала сама на занятиях по искусству в шестом классе. Он успел подхватить вазу как раз перед тем, как та начала заваливаться на пол, и огорчённо воззрился вслед дочке, прошаркавшей на кухню за неизменной диетической колой. Девушка с отсутствующим видом мурлыкала какую-то песенку Джорджа Майкла. Он подумал, не сделать ли ей замечание, что блузка слишком короткая. Потом осадил себя. Не в первый раз он с неудовольствием замечал, что уподобляется собственному отцу.

Гарнер сел в кресло и уставился через панорамное окно на залитый солнцем дворик коттеджа. В Калифорнии стоял июль.

Откуда-то сверху, там, где летали пассажирские лайнеры и сновали истребители с военно-морской базы, а птицы задыхались от выхлопов реактивных двигателей, явилось облачко и закрыло солнце. Далеко внизу по лужайке медленно и неумолимо поползла его тень.

Кланк-кланк. Констанс разувалась.

– Привет, пап, – молвила она, вступая в гостиную с банкой диетической колы. Устроилась в удобном кресле напротив, закинув ногу на ногу. У неё были жуткие маленькие белые носки, какие сейчас носят её сверстницы, и золотистый ножной браслетик. В шестидесятые годы, она, надо полагать, носила бы туфли, как у барной танцовщицы. Хорошо ещё, что с какими-нибудь панками не связалась.

Гарнер носил джинсы, тапки – настоящие «Конверс», их трудно было найти, – и футболку с надписью «Оклендские уличные проповедники». Он знал, что упоминание о проповедниках Констанс несколько покоробит, но в целом футболка ей нравилась за граффити-стиль, придававший стильную маргинальность. Он знал также, что дочка им даже немного гордится: ну как же, у неё папа прикольнее многих! Он позволял ей гулять допоздна, смотреть фильмы, какие она хотела, терпимо (до определённого предела) относился к её богохульствам, отпускал одну на рок-концерты, никогда не ругался на громкую музыку, хотя терпеть не мог большинства её любимых групп. Как там бишь? Бон Джови...

Ей нравилось, что папа либерал. Было в этом что-то хипперское, а на MTV такое поведение освещали тенденциозно. Им обоим нравились «Битлз» и «Роллинг Стоунз». Хотелось бы ему, чтоб девочка знала свою мать... По крайней мере, мать её бы научила не накладывать такой жуткий макияж...

– Привет, пап, – улыбнулась она, – ты классный чувак.

– Так, дай я угадаю. Тебе нужна машина? Ты два месяца как обзавелась правами и воображаешь, что научилась её водить?

– Ну па-апа, ну я уверена, я же тебе не только об этом говорила, что хочу, ну ты понимаешь...

– Не только об этом. Но когда ты меня вот так сладким голоском зовёшь «классный чувак», я понимаю, что пропал.

– Ну ладно. Па-апа! Папа, ты классный чувак, я знаю. Нам в маркет смотаться и на аркады.

– Я остаюсь здесь, у нас совещание. Насчёт покраски волонтёрского центра в Окленде. Я должен там присутствовать. Хорошо, бери машину. Но если ты её разобьёшь, я тебе пощёчину дам.

Девушка рассмеялась и изобразила на лице притворную искренность.

– Мне никто не звонил?

– Нет, зайчик, он не звонил, кто бы он ни был. Как его зовут? Он хоть созрел уже? У него волосы на лобке растут?

Па-апа!

Эфрам подумывал избавиться от Меган. Он размышлял об этом в своём «Порше» 1988 года выпуска, по дороге к арендованному кондоминиуму рядом с аламедским пляжем. Мимо проплывали коттеджи в стиле королев Виктории и Анны, по большей части аккуратно отреставрированные и укреплённые, с пышными садиками. Основательные старые домики, если глядеть с дороги, были закутаны в листву дубов и клёнов, точно в густую шерсть. Он предпочёл бы нанять один из них, но анонимность важнее, а в кондоминиуме он чувствовал себя более анонимным.

Он выехал из старого города и устремился в ту его часть, где господствовали маленькие коттеджи и пляжные домики: этот район был подчёркнуто открыт небесам. Стоял тёплый погожий летний вечер, и лишь несколько пурпурных облачков нарушали однообразное лимонное сияние у горизонта. Вечер – смотри и радуйся, мечта эпикурейца, а Эфрам считал себя самым продвинутым из эпикурейцев.

За ним придёт ночь – как раз подходящая, чтобы избавиться от Меган. Она практически изжила свою полезность. На донышке бутылки, какой стал её мозг, остался только липкий неэстетичный осадок.

Он всегда употреблял это выражение: избавиться. Приятный эвфемизм. Оно напоминало ему о старом глупом романе 60-х, в котором Валентин Майкл Смит очищал мир от нежелательных людей. Чужак в... как-то так[4]4
  Чужак в чужой стране (роман Р. Хайнлайна).


[Закрыть]. Валентин Смит подходил к проблеме просто: раз, два, и отдумывал их.

С Меган он так поступить не мог: попросту взять и отдумать, коли проку от неё уже никакого. Собственно, избавляться надлежало физически, дело это оставалось личным, наименее приятной ему частью всей затеи. Убийство – дело десятое, неприятно потом куда-то заныкивать тело, избавляться от улик. Гнусь, что ни говори. К сожалению, более изящного способа не существовало. Даже сожжение неприемлемо. Опять будет хреномутия, труп так или иначе выплывет, пускай даже в форме пепла и остатков жира.

Что ж поделать, придётся засучить рукава.

Эфрам подъехал к стоявшему особняком скоплению двухэтажных кондо и нажал кнопку, сигнализируя парковочному аппарату. Воротца подались и, дёрнувшись, отъехали в сторону. Он проехал внутрь и аккуратно припарковался. Он не любил лишних телодвижений.

Он вошёл в нужный кондоминиум, не утруждая себя проверкой почты. Не должно туда прилететь ничего особенного, кроме счетов и рекламных листовок. Никто не знает, что он здесь. И, уж конечно, все, кто мог бы написать ему письмо, давно мертвы. Ха-ха.

Меган всё ещё была там, где он её оставил, в ванной.

Когда он открыл дверь, из гостиной ворвалась полоса света, выхватив её обнажённое розовато-белое тело. Она лежала на боку, полуобернувшись спиной, охватив трубы водопровода, похожая на улитку, высунувшуюся из раковины. Её длинные рыжие волосы стали матовыми и маслянистыми, в беспорядке ниспадали на плитки пола. По спине пестрили веснушки. Он часто выбирал веснушчатых девушек или девушек с родимыми пятнами. Отметины на коже суть знамения.

Он включил свет. Девушка застонала, но, разумеется, не пошевельнулась. Он не позволил бы ей этого сделать. Церебральный блок был по-прежнему активен.

Он потянулся к ней испытующим психоимпульсом. Когда зондирующий сигнал коснулся мозга, Меган вздрогнула и слабо захихикала: включились центры наслаждения. Эфрам про себя называл их наградополучателями. Там ещё кое-что оставалось. Не все клетки отказали. Их больше, чем он мог бы подумать. Ну что ж, лучше выпить её до донышка, прежде чем отпустить. Ха-ха. Не пропускай ни одной шлюхи.

Прежде всего он разблокировал её мозг: отключил частичный паралич. Девушка дёрнулась, изогнулась, как больная собака, обгадила себя жидкой тонкой струйкой и завалилась на спину. Эфрам поморщился от неприятного запаха и включил вентилятор, потом взял с полки освежитель и побрызгал им. Жимолость.

Он отложил флакончик с освежителем и осмотрел девушку. Отметины заживали, но гноились. Кроме того, некоторые пошли струпьями. Н-да, и впрямь недолго Меган осталось.