Текст книги "Джеймс Бонд: Официальная биография агента 007 (ЛП)"

Автор книги: Джон Пирсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

3. Острые ощущения

В ТО УТРО Джеймс Бонд говорил много, и я был этому немало удивлён. Ведь буквально вчера вечером он дал мне понять, что к фактам, изложенным Флемингом, добавить ему особо нечего. Видимо, сказалось то, что длительное время у него не было аудитории. Говорил он вполне свободно, и мысли излагал ясно и чётко. После несколько холодного вчерашнего приветствия я начинал испытывать к нему симпатию.

Через три часа рассказов он прервался и предложил мне выпить внизу на террасе. Его любимым местом был столик возле бассейна, в тени банановых пальм. Когда мы прибыли туда, пары отдыхающих возвращались с пляжа на ленч, и серые глаза моего оппонента автоматически сопровождали округлые женские попки. Никто из девушек на это не реагировал, и я невольно задал себе вопрос, какова была бы их реакция, знай они, кем же на самом деле является этот худощавый, несколько поседевший человек, наблюдающий за ними со знанием дела.

Вид женских тел явно размягчил Джеймса Бонда. Он улыбнулся сам себе и достал из кармана футболки бронзовый портсигар. Открыл его и протянул мне.

– Первая на сегодня, – сказал он. – Я надеюсь, вы не ожидали увидеть здесь «Морленд спешиалс». Я не отношусь слишком строго к подобным вещам. Это «Виржиния». Без никотина.

– Флеминг был бы в шоке.

– После того, как он сделал меня выкуривающим по семьдесят сигарет в день? Это было явным преувеличением, кстати, как и много других вещей. Он сам курил слишком много и нуждался в утешении, что кто-то курит ещё больше, чем он. В реальности я выкуривал не более двух пачек в день, и то только в особо напряжённые дни.

– А алкоголь?

– О, здесь он попал в точку. Сколько он говорил, что я пил? По полбутылки спиртного ежедневно? Никто не сможет сказать, что это слишком много. Даже сэр Джеймс Мэлони говорит, что было бы неправильным исключить алкоголь полностью. Вот с его позволения мы и позволим себе утолить жажду.

– Встряхнуть, но не смешивать?

Бонд засмеялся.

– Точно.

К тому времени как мы закончили разговаривать, Августус был уже рядом, ожидая заказа. Мне было интересно увидеть, как обратится к нему Бонд. И это произошло так, как в своё время описывал Флеминг – тоном человека, который точно знает, чего хочет, и привык это получать: холодная водка, французский вермут определённого сорта и кусочек лимонной цедры. Бонд словно играл самого себя, сам того не замечая. Флеминг был прав: этот человек действительно получает удовольствие, уделяя внимание подобного рода мелочам.

Когда он пил, у меня появилась возможность рассмотреть его лучше. Он был более высоким, чем я ожидал; руки его были крепкими, но не раздувающимися от мышц, голова несколько заросшей. Интересно, что думают о нём окружающие? Какой-нибудь колониальный администратор в отпуске? Или стареющий плейбой, разыскивающий себе невесту? Его твёрдое шотландское лицо как-то не вписывалось в окружающую обстановку.

– Обедать будем, коммандер? – спросил его Августус.

Бонд кивнул.

– На вашем обычном месте?

– Да.

Когда Августус ушёл, Бонд обратился ко мне.

– В моей профессии иметь привычки опасно, – сказал он. – Но думаю, здесь мне это не навредит.

Обычным местом Бонда был стол в тени гибискуса, занятого хозяйничающими на нём колибри. Птицы определённо восхищали Бонда; некоторое время он наблюдал за ними, отвлекшись от рассказа об истории своей жизни. Потом он заказал еду: лобстера в кокосовом и лимонном соку, салат из авокадо, плоды гуавы и кофе «Блю маунтин». Он спросил, если такой заказ устраивает и меня; я ответил, что да, и тогда он попросил Августуса принести две порции.

Когда заказ прибыл, Бонд принялся есть с нескрываемым удовольствием.

– Как вы покинули Итон, и как на это отреагировала тётя Чармиан? – спросил я.

– Она держалась молодцом, хотя я и знаю, что её это расстроило. Она почему-то вбила себе в голову, что я был заражён тем, что она называла «проклятием Бондов», и всю жизнь пыталась предостеречь меня от этого. Определив меня в Итон, она подумала, что я наконец-то стану джентльменом.

– И она не рассердилась, увидев, что вы не оправдали её ожиданий?

– Это может показаться удивительным, но нет. Она никогда не винила меня. Только себя. Из-за всего этого я чувствовал себя ужасно. Родственники моей матери говорили, что мне нужно ехать в Швейцарию и жить вместе с ними. Родственники из Гленко были против. В конце концов, как компромиссное решение, меня определили в школу в Феттесе – в ту, где учился мой отец. Она показалась мне лучше, чем Итонская, но в шестнадцать я устал и от неё. Я решил идти дальше. В женевский университет.

*

Желание учиться в Женеве пришло к Бонду через Делакруа. Отец его матери был готов оплатить обучение внука, предоставив ему жильё рядом с университетом. Бонда это заинтриговало. Он уже давно мечтал о некоторой независимости, в том числе и о независимости от школьного общежития.

Женева ему понравилась. Несмотря на то, что этот аккуратный степенный город едва вязался с человеком его характера, он чувствовал себя в нём как дома. Возможно, это было связано с тем, что здесь он впервые стал по-настоящему свободным, а возможно и с тем, что наполовину был швейцарцем. Кроме того, ему было интересно узнать, что же скрывается позади всего этого швейцарского фасада, какие тайны хранятся в крепостях именитых семейств на Рю де Гранж* //улица в центре Женевы// и какие секреты прячутся за бронзовыми решётками швейцарских банковских корпораций.

Одним словом, Бонд был очарован Швейцарией. У него было две комнаты в доме почтенной швейцарской леди на набережной Гюстав Адор. В теории женщина должна была присматривать за ним, однако на практике Бонд, используя всё своё очарование, совсем отбился от её рук.

Он ходил на занятия – так, чтобы удовлетворить минимальным требованиям университета. Особое внимание он уделял лекциям по психологии и юриспруденции, много читал. Оставалось у него время и на развлечения, в том числе и на общение с девушками. Также в Женеве он влюбился в зимние виды спорта.

Как и с гольфом, Джеймс Бонд не обладал каким-либо изящным лыжным стилем. Однако он был старательным, упорным и любил риск. Под Шамони есть известная лыжная трасса, называющаяся Эгюий-дю-Миди – настоящее испытание для профессионалов. Один из молодых инструкторов университетского лыжного клуба постоянно говорил о ней. Это был неприятный самодовольный тип, постоянно хорохорившийся перед новичками, в том числе и перед новичком-Бондом. Бонду это не нравилось. После одного из занятий, на котором инструктор (как обычно, с бахвальством) сказал, что было бы интересно посмотреть, сколько Бонд продержится на Эгюий-дю-Миди, Бонд решил, что с него достаточно. «Продержусь столько, сколько нужно», – ответил он. «Это шутка?» – спросил инструктор. «Я никогда не шучу», – ответил Бонд. Рано утром оба уже были в Шамони. К тому моменту как подъёмник достиг вершины, инструктор попросил у Бонда свои извинения. «Ещё не поздно остановиться, – сказал он.

– В противном случае вы можете погибнуть». Бонд не отреагировал. Только спросил его, пойдёт ли тот первым или вторым. Инструктор сказал, что лучше вторым. Тогда Бонд проверил свои лыжи и ответил: «Как вам будет угодно».

Трасса Эгюий захватывает с самого начала. Первым её этапом служит крутой спуск длиною больше мили, проходящий в узком горном ущелье. Затем следует отрезок между скалами и соснами, переходящий в долину. Опасность трассы – в скорости, которая быстро достигает шестидесяти миль в час; удержать контроль над спуском на такой скорости – верх мастерства.

Бонд надел на глаза очки и, не оглядываясь, совершил толчок вперёд. Он до сих пор не может понять, как ему удалось выжить на той трассе. Возможно, помог инстинкт горца, доставшийся ему от предков, а возможно и его сила и удача новичка. После первой мили ему показалось, что он перестал себя контролировать. У него осталось только одно желание – выжить. Близость возможной смерти предельно обострила его реакцию. Ум стал ясным. Впервые в жизни он почувствовал удовольствие от наркотика, пристрастие к которому останется у него на всю жизнь – опасности. Дальше последовало лишь приятное возбуждение, которое он никогда не забудет. Окончив спуск, он не стал ждать своего инструктора, никогда больше с ним не разговаривал и так и не вернулся в группу новичков.

Эта бравада стала переломным этапом в жизни Бонда. С этого момента его жизнь превратилась в постоянную погоню за опасностью. И как раз в это время он встретил русского студента Григорьева – пьющего, вспыльчивого и чернобородого. Своеобразного анархиста, постоянно выступающего против общества, морали и так называемой цивилизации. В глубине души соглашаясь с его тезисами, Бонд иногда составлял ему компанию, употребляя с ним алкоголь до поздней ночи. Во время одной из таких пьянок Григорьев предложил ему сыграть в русскую рулетку. Вставив пулю в ржавый «Смит-энд-Вессон» тридцать второго калибра, он приложил дуло ко лбу и нажал на спусковой крючок. Бонд спросил его, зачем он это сделал. «Мне нравятся острые ощущения», – ответил тот. Это стало девизом Бонда на несколько месяцев вперёд. Однако он слишком сильно любил жизнь, чтобы следовать примеру Григорьева. «Попробуй», – сказал тот, и Бонд лишь покачал головой. По его мнению, острые ощущения в горнолыжном спорте были предпочтительнее. После того головокружительного спуска с Эгюий-дю-Миди он приобрёл репутацию самого отчаянного университетского лыжника. Когда Флеминг писал роман «На Секретной службе Её величества», то был удивлён, узнав, что Бонд к тому времени прокатился и по швейцарской бобслейной трассе «Креста Ран». Прошёл Бонд и через более сложные горные условия. Психиатр предположил, что все эти риски могут быть связаны со склонностью Бонда к самоубийству, на что сам Бонд категорически возражал. Флеминг был согласен с возражением Бонда и в «Докторе Ноу» указал, что Бонд «безоговорочно верил в то, что выиграет поединок».

Но были некоторые моменты, связанные с горами, о которых Флеминг не упомянул. В частности, в романе «Из России с любовью» он пишет, что пролетая над Альпами, Бонд «посмотрел вниз и вспомнил как он, будучи подростком, стоит у вершины горы с верёвкой, обвязанной вокруг пояса». О мотивах этого восхождения Флеминг ничего не говорит. А ведь Бонд повторял маршрут, который в своё время проделал его отец, следовавший за своей женой. Джеймс скорбел по своим родителям и проделал то восхождение в надежде успокоить их призраков, которые, по его мнению, всё ещё блуждали в тех горах.

По мере пребывания в Женеве аппетит к жизни у Бонда всё нарастал. Он словно ждал чего-то необычного, что вот-вот должно было произойти. И вот это что-то случилось.

В начале апреля, когда приближался праздник пасхи, Джеймс Бонд готовился к тому, чтобы погостить по такому поводу у тёти Чармиан в Лондоне, хотя в реальности он не хотел ехать туда. Мысли об Англии угнетали его – серая погода, ужасная еда и скучные, неприветливые люди. Тётя Чармиан, конечно, будет рада встрече с ним, однако за её улыбкой, как обычно, будет скрываться беспокойство. Кроме того, там будет и его брат Г енри, а Бонд не горел желанием его увидеть. Другое дело – Женева. Здесь Бонд наслаждался компанией «присматривающей за ним» фрау Нисберг, её кулинарией, а также тишиной своей комнаты с видом на озеро. В конце концов, взвесив все «за» и «против», он решил задержаться в Женеве ещё на несколько дней. Как-то утром сквозь сон он услышал донесшийся с улицы шум автомобильного гудка. Поскольку накануне он отошёл ко сну позже обычного, то решил его проигнорировать. Однако шум повторился. Тогда Бонд встал с кровати и выглянул в окно. Возле его дома стояла «Испано-Сюиза», а большой палец, настойчиво сжимавший сигнальный рожок, принадлежал его другу Грабителю. Весь сон Бонда тут же прошёл – как и мысли о пасхе в Англии. Через полчаса – вымытый, выбритый и позавтракавший – он уже сидел в машине рядом со своим другом. Они направились в Париж.

Со времени своего отъезда из Итона Бонд почти не контактировал с Бринтонами, но вкус к роскошной жизни у него всё ещё остался. После той последней поездки в Париж он сделал для себя вывод, что деньги есть источник свободы, привлекательности и возбуждения. В общем, всего того, к чему стремился он. Грабитель предложил провести пасхальные праздники вместе с ним, и Бонд без колебания согласился. Свою первую остановку парни совершили в Маконе, пообедав в ресторане «Бург-ан-Бресс». Грабитель настоял на шампанском. Продолжив путь в Париж, он пообещал Бонду, что их ждёт незабываемая ночь. Будучи навеселе, Бонд, конечно, согласился.

В Париже они начали с бара «Гарри». Бонд хорошо помнил его по рекламным объявлениям в «Дейли Мейл». Там они выпили ещё шампанского. Затем стильно поужинали в ресторане «Фуке» (всё за счёт Грабителя). Потом Грабитель сказал: «Сейчас я хочу женщину». Бонд согласился. «Только самую лучшую», – предупредил он. «Конечно».

В то время самым известным в Париже домом терпимости был бордель «Элизи» на Вандомской площади. «Ле-Шабане» был слишком шумным, а «Ле-Фурси» – неряшливым. Построенный ещё в восемнадцатом веке, «Элизи» напоминал лондонский клуб – швейцар при полном параде у входа, курилка с глубокими креслами, и пропахшая сигарами библиотека, в которой строго запрещено было разговаривать. Особенность была в том, что здесь можно было найти много девушек – симпатичных и без каких-либо обязательств. Бонд, к тому времени порядком захмелевший, перед лицом такой перспективы чувствовал себя достаточно уверенно (и Грабитель тоже). Фамилия Бринтон обеспечила парням беспрепятственное прохождение в клуб. Согласно Флемингу, Бонд к тому времени был девственником. Сам же Бонд заявил, что технически это не совсем верно. Однако он согласился с тем, что это был первый раз, когда он получил истинное удовольствие. Девушку звали Элиса, и она была из Мартиники. Невысокая, пышная и опытная в любовных утехах. Она любила хихикать (демонстрируя Бонду свои маленькие превосходные зубки), посылала ему комплименты по поводу его внешности, восхищалась его мужеством, подарила ему незабываемую ночь любви и украла его бумажник. Всё произошло на втором этаже клуба, в комнате, которую Бонд снял за пятьсот франков. В украденном бумажнике находились тысяча франков, паспорт и фотографии его родителей. Бонд обнаружил пропажу во время своего отъезда. Возмущённый и ещё не протрезвевший, он нокаутировал швейцара и потребовал менеджера. Менеджером оказалась некая Марта де Брандт.

Ныне забытая, в своё время это была достаточно известная женщина. Дочь судьи и известной куртизанки, красивая, распутная и амбициозная, она была чем-то большим, чем просто успешной проституткой. Уже к двадцати пяти она стала настолько богатой, что основала своё собственное учреждение, дав ему имя «Элизи» – название, похожее на президентский «Елисейский дворец». Она же придумала стилизовать его под почтенный лондонский клуб. Через несколько месяцев после открытия это заведение стало неофициальным центром политической элиты Франции.

Как и многие люди подобного сорта, Марта стала своего рода шпионкой, собирающей информацию о своих гостях и продающей её тому, кто предлагал за неё наилучшую цену. К моменту встречи с Бондом ей было под тридцать. Невысокая блондинка с решительным ртом и голубыми глазами, она сразу же понравилась Бонду, и это было взаимно. Трудно было сказать, чего именно она хотела от Бонда. Секса ей и без него хватало, а идея о любви к нему была абсурдной. Скорее всего, ей нравилось лишать девственности и развращать, что она и проделала с неопытным Бондом. Для самого Бонда приключение с ней было сродни захватывающему спуску с горы Эгюий-дю-Миди. После выговора швейцару и пощёчины Элисе из Мартиники (последняя тут же была уволена), Марта пообещала Бонду, что его собственность будет возвращена ему на следующее утро.

Бонд провёл ночь в квартире Бринтона на бульваре Османа, а потом получил от посыльного конверт, в котором был его бумажник с новенькими двумя тысячами франков и письмом от Марты де Брандт, приглашающей его на ужин.

Об остатке пасхальных каникул Бонд предпочёл не говорить. Сказал только, что с друзьями Бринтонами он почти не встречался, не говоря уже о тёте Чармиан. Все эти дни, а также ещё несколько последующих месяцев он посвятил себя Марте де Брандт. Она проживала в маленькой квартире на площади Фюрстенберг, где он и провёл с ней всё это время.

Конечно, любовная связь между такой известной личностью Парижа, как Марта де Брандт, и молодым англичанином не могла не породить слухов. Пострадала и учёба Бонда – попавший под влияние чар Марты, он уже не мог им противиться, и позволил ей баловать себя как ребёнка. Они ходили смотреть на лошадей в Лонгчампе (где Бонду было скучно), на двадцатичетырёхчасовые гонки в Ле-Мане (где он сам хотел сесть за руль) и на концерт в Ле Беф-сюр-ле Туа (где Марта впервые в своей жизни испытала ревность). Она шила ему костюмы у известного портного на улице Риволи, организовала для него уроки бокса с Жоржем Шарпантье, и купила ему тот самый «Бентли» с нагнетателем от Вилльерса (обстоятельства и дату покупки этого авто Флеминг изменил).

Несмотря на разницу в годах, можно было сказать, что они вполне подходят друг к другу: она была невысокого роста, а он – рослый и возмужалый для своих лет. Тётя Чармиан тревожилась по этому поводу, но дядя Грегор посоветовал ей успокоиться: Джеймс сам во всём разберётся.

Отец Грабителя пытался предостеречь Бонда от женщин типа Марты де Брандт. «О, красавица Марта и её английский пудель!» – как-то услышал Бонд, когда ужинал в ресторане «Де Боз-Ар» со своей возлюбленной. Обернулся. Комплимент посылал ему пьяный американец. Бонд сделал два движения: первое – удар кулаком промеж его глаз, и второе – погружение головы недоброжелателя в находящийся перед ним луковый суп.

А однажды у Бонда возникли подозрения, что Марта неверна ему со своим бывшим любовником – представителем парижской фондовой биржи. Тогда следующим вечером женщина пригласила того в гости и заставила смотреть, как она и Бонд занимаются любовью.

Но был один мужчина, который реально встал между ним и Мартой. Звали его Мэддокс, и он попал в поле зрения Бонда в начале лета, когда побывал в обществе его и Бринтонов. Это был своеобразный человек. Любопытный, очень богатый и жёсткий как армейский ботинок. Коллекционер картин и симпатичных женщин, гурман, шутник и друг многих политиков, официально он числился военным атташе в британском посольстве. На деле же он являлся французским представителем британской Сикрет сервис.

Как бывшему возлюбленному Марты де Брандт, ему было интересно наблюдать за успехом Бонда. Будучи человеком методичным, он тщательно изучил подноготную объекта. Поняв, что человек такого типа может оказаться ему полезным, он решил не спускать с него глаз.

Мэддокс всегда гордился своей способностью привлекать новеньких к Секретной службе. У него была своего рода «коллекция» или «винный погреб» потенциальных агентов. Оставалось только выждать, пока они созреют и станут годными к употреблению. Однако Джеймс Бонд созрел быстрее, чем этого ожидал Мэддокс.

В начале 1937 года британская Секретная служба столкнулась с проблемами. Весь прошлый год британцы пытались подружиться с французами, чтобы перехитрить крайне правое крыло, которое было пронемецким, антибританским и позже стало опорой Пьера Лаваля и режима Виши. Поскольку немецкая угроза возрастала, переговоры были секретными. Однако в январе 1937-го в Лондон поступила информация, что о факте переговоров стало известно в Берлине. Слухи поползли и в Париже, и вскоре об этом было напечатано в правой прессе. Официально французское правительство отрицало переговоры, но когда о них было напечатано уже и в Берлине – с прилагающимися к статье документами французского Верховного командования и комментариями британского Генерального штаба, правое крыло пришло в бешенство. Мэддокс получал возмутительные сообщения из Лондона. Срочно найти источник утечки информации и заблокировать его. У Мэддокса, конечно, были свои информаторы. Следы вели к Марте де Брандт. Немецкий военный атташе фон Шютс был завсегдатаем её заведения. В прошлом их уже связывали кое-какие дела, а сейчас она нуждалась в деньгах для своего английского мальчика. Формально эти подозрения необходимо было проверить, однако дело не терпело отлагательств. Вскоре Мэддокс уже ужинал с Джеймсом Бондом.

Позже он напишет, что нашёл своего собеседника совершенно невыносимым – высокомерным, плохо образованным и слишком много пьющим (возможно в этой оценке сыграла роль и ревность Мэддокса). Однако ему было не привыкать – он ломал высокомерие и не таких. Сказал Бонду, что знал его отца и, разговорив, спросил, каковы его дальнейшие планы на жизнь, и собирается ли он дальше иметь отношения с этой шлюхой.

На мгновение у Бонда возникло желание поступить с ним так же, как он поступил с пьяным американцем в ресторане «Де Боз-Ар», однако он не сделал этого, поскольку Мэддокс был трезвым. Бонд спросил его, что он имеет в виду. В ответ Мэддокс положил на стол фотографии Марты со многими мужчинами. Они не были высокого качества, но заставили Бонда задуматься. Потом Мэддокс сыграл на патриотизме Бонда, сказав ему, что одним из этих мужчин является фон Шютц. «Марта не только предавала тебя, – сказал он. – Она продавала Британию и Францию гуннам». После этого Мэддокс в общих чертах обрисовал Бонду ущерб, нанесённый утечкой в Берлин документов о переговорах. «Когда начнётся война, – добавил он, – действия этой женщины будут стоить десятков тысяч британских жизней и даже больше, если она будет их продолжать».

Бонд молчал.

– И что я должен сделать? – спросил он наконец.

– Боюсь, что она должна умереть, – ответил Мэддокс. – Остаётся лишь уладить детали. Я не хочу тебя в это впутывать и не хочу, чтобы ты пострадал, но должен рассчитывать на твоё сотрудничество.

– Как скоро это должно произойти?

– Чем скорее, тем лучше.

Последовала пауза. Мэддокс дымил большой сигарой.

– Я сделаю это лично, – сказал Бонд. – Будем считать, что из ревности.

– Неожиданно, – ответил Мэддокс.

Следующим днём была суббота, а в воскресенье Марте де Брандт исполнялось тридцать. Ей было страшно думать о том, что ей уже тридцать. Чтобы развеселить её, Бонд предложил ей провести уик-энд в маленьком отеле на берегу Сены.

Проснувшись в субботу утром рядом с ней, он ощутил себя на удивление хладнокровным. Все свои сбережения он потратил на подарок для своей возлюбленной – кольцо с бриллиантом и аметистом, и сейчас положил его и красные розы на поднос с её завтраком. Они занялись любовью, и Марта чувствовала себя необыкновенно счастливой. Никогда ещё она не казалась Бонду такой красивой, как сейчас. Позже, когда они уже ехали в «Бентли», направляясь к отелю, она весело болтала. После полудня они выехали на дорогу, ведущую в Ле Тиллье. С левой стороны от них была Сена, воды которой блестели сквозь голые тополя. Дорога была пустынна. Стрелка спидометра на «Бентли» зашкалила за восемьдесят.

– Любимый, – сказала Марта. – Это ужасно, что мне уже тридцать. Я так не хочу стареть.

– Тебе не придётся стареть, дорогая, – ответил Бонд, выжал до упора педаль газа, и вылетевший на повороте автомобиль кувыркнулся в воздухе и упал в реку.