Текст книги "Райские птички (СИ)"

Автор книги: Джон, Маверик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

– Спасибо вам, Марк!

Он сгрёб в свои огромные ладони тонкие ручонки Фреттхена и тряхнул с таким азартом, что тот чуть не вскрикнул:

– Тише, тише, ты мне руки сломаешь.

– Ох! И правда! Я и так сегодня натворил дел.

– Ты про фигурку с торта? Не печалься! У меня есть такой суперклей, что даже шва не останется. Настолько идеально и прочно он схватывает. Я бы сделал другую, но – традиция.

– Я боюсь, что это плохая примета – фигурка невесты в первый же день раскололась пополам. Должно быть, к несчастью. А, может, Вилина захочет от меня уйти?

– Не надо бояться примет, – мягко промолвил психолог, беря своего подопечного под локоть и выводя в сад. – Мы сами формируем события нашей жизни, и наше счастье зависит только от нас самих. Вилина выглядит довольной, не так ли? – он пытливо заглянул в выпуклые, бледно-голубые глаза Роберта.

– Кажется, да. Ещё сегодня утром я думал по-другому. Но сейчас, кажется, да.

– Что-то не так? – Фреттхен напряжённо вытянул шею, обращаясь в слух.

– Мне неудобно об этом говорить...

– Не стесняйся, дружок. Я здесь, чтобы помочь.

– Мне показалось... будто вчера я сделал ей больно. И она меня возненавидела.

– Ну, мой дорогой, вы же проходили анатомию в школе. Первый раз может быть болезненным, это нормально. Абсолютно нормально, – нараспев декларировал психолог.

– Нет, я о другом. Я, кажется, не рассчитал силы. Иногда я бываю так груб... как с этой несчастной фарфоровой фигуркой.

Толстые губы печально оттопырились, и энтузиазм Хорька возрос так, что он залился соловьём:

– Не надо переживать, Роберт. Я скажу тебе по секрету, только между нами! Тебе я доверяю, как никому другому. Радуга имеет некоторые побочные действия. Кроме эффекта соединения тонких тел новобрачных, слияния их, так сказать, в одно целое, она вызывает настолько сильную эйфорию, что человек теряет над собой контроль. Понимаешь? Ну как бы опьянение. Не совсем адекватное восприятие реальности. Но не бойся, оно идет только в плюс, а никак не в минус. Тебе же было хорошо, ведь так? Да? – верещал Фреттхен, не давая Роберту опомниться.

– Да, – подумав, признал он.

– Ну вот! И ей тоже. Я гарантирую. Мы провели сотни исследований. Ты слишком мнителен мой друг!

– Пожалуй, – со вздохом облегчения согласился молодожён.

– Не печалься, наслаждайся, мы освобождаем вас с Вилиной от медитаций на целых три дня, – ворковал Хорёк, открывая дверь дома, и пропуская неуклюжего гиганта вперед.

– О, так я могу целыми днями возиться в студии!

– Да, конечно, мой друг, конечно, но не забывай о молодой жене. Вилина, дорогая, я зашёл попрощаться, – обратился он к хозяйке, встретившей их в прихожей. – Мы освободили вас от медитаций, я уже рассказал Роберту. Так что вы можете осваивать дом и сад, и мастерскую не торопясь и без помех.

– Правда? Как чудесно!

Роберт обнял жену, Хорёк попрощался с молодой парой и – в мгновение ока – испарился.

Глава 7

Урок только начался, а казалось, что тянется он бесконечно.

Господин Вилль долго листал классный журнал, потом так же долго копался в учебнике, то снимая, то надевая очки. Протирал их тряпочкой, украдкой посматривая на часы. Все понимали, что учитель тянет время.

Наконец, полный, благообразный, похожий на постаревшего херувима математик отыскал нужный параграф и встал из-за стола.

– Кто хочет рассказать нам о формулах сокращённого умножения? – спросил он, шаря близоруким взглядом поверх склоненных голов. – Никто? Ну, хорошо...

Он неторопливо подошел к доске, переваливаясь на толстых ногах, и, вооружившись куском мела, принялся покрывать её бесконечными строчками букв и цифр.

Джереми полулежал на парте и вспоминал мелодию-Вилину. "Апрельский дождь" – да, конечно, именно так эта мелодия и должна называться, и как он раньше не понял. Серебряные капли стучат по карнизу. Нежное, ломкое стаккато. Он попытался напеть про себя, но отвлекала музыка, проникающая даже сквозь закрытое окно. Надеть бы наушники – но на уроке нельзя.

Изображая задумчивость, Джереми обхватил руками голову и, незаметно, под волосами, заткнул уши указательными пальцами. Как там было? Вот оно, на языке, пощипывает. "Та-та-та-та... там-там..." Капли – по лужам, звонкие и рассыпчатые, по крышам – гулкие, по молодой апрельской листве – вкрадчивые, мягкие, как шаги по песку. Господин Вилль обернулся и ткнул указкой в его сторону. Джереми со вздохом вынул пальцы из ушей.

– Оранжевый лес, – как заведенное, трещало радио – и что ему неймется? -

Оранжевый лес вокруг.

Не ищи меня,

не зови меня,

Мой разум спит,

Покуда хранит

нас оранжевый лес.

Ну, как можно учиться в такой обстановке? Да и чему учиться?

За окном покачивались на ветру пушистые цветы акации.

Джереми смотрел на затейливый узор из букв и цифр, и думал о том, как надоело ему из месяца в месяц жевать одну и ту же безвкусную жвачку. Формулы сокращённого умножения уже завязли в зубах. Учителя в Эколе ориентировались на самого "медленного" ученика или, попросту говоря, на самого тупого. "Чтобы у каждого был шанс получить знания".

Звучит красиво, но что же делать, если у самого "медленного" – а именно, у Торопыги Боба – ничего, ну, абсолютно ничего не укладывалось в голове? Он мог часами заучивать правило и даже повторить его с пятого на десятое, а на следующий день смотреть на него так, будто видел первый раз в жизни. Всего за одну ночь его сознание становилось девственно-чистым. "Мозги, будто решето", – виновато пожимал он плечами.

Джереми любил Боба за безобидность и доброту, но что есть, то есть... Умом парня Бог обделил.

И вот, из-за одного Торопыги весь класс топтался на месте. И ладно бы – только математика. Этот предмет Джереми и сам не любил. Сухие вычисления, глупые задачи, преобразования непонятных равенств. Да провались оно пропадом, это сокращённое умножение! Но как было бы здорово узнать о том огромном мире за пределами Эколы, в котором случались войны и наводнения, падали с неба осколки звёзд, вспыхивали эпидемии, взрывались атомные электростанции, вставала на дыбы земля – и еще много всего интересного и волнующего происходило. Как опасно там, должно быть, жить – но какого мальчишку не влечёт опасность?

На уроках истории школьники Эколы из года в год изучали древние цивилизации, какие-то царства, эллинские, иудейские... А если речь заходила о наших днях – то в основном об Эколе. История Эколы, природа Эколы, этика и философия Эколы, теория медитации... Джереми не удивился бы, увидев на учительском столе глобус Эколы. Но в классной комнате, на шкафу, стоял обычный – пыльный и гладкий, со слегка помятыми боками. Синие лоскуты океанов загадочно переплетались на нём с жёлто-бурыми – материков. От яркой глубины синих захватывало дух, а бурые возбуждали жгучее любопытство. Джереми мог часами крутить глобус в руках, представляя себе, как выглядят Африка или Антарктида. Какого цвета горы в Саудовской Аравии и есть ли они там вообще? И что это за страна такая, Япония, в которой что ни день – то извергаются вулканы? Красива ли уходящая под воду Голландия и похож ли на Эколу полуостров Пелопонес?

Кто мог рассказать ему об этом? Учителя, которым Джереми пытался задавать вопросы, поджимали губы, глядели недоверчиво и мягко советовали любопытному ученику не торопиться. Всё, мол, своим чередом. От малого – к большему. Прежде, чем познавать мир – познай самого себя.

То же самое и с литературой. В школьной библиотеке Эколы хранилось много книг: древняя Греция, Рим, Возрождение, романтизм, рыцарский эпос, духовные поиски, труды Елены Рерих и Друнвало Мельхиседека, "Две жизни" Коры Антаровой, кое-что из философии "нью-эйдж", несколько томов "Крайона", "Другая сторона" Сильвии Браун, какие-то ченнелинги... Джереми читал всё подряд, но хотелось чего-то другого... он и сам не знал – чего именно. Такого, что ответит на все вопросы и, как зеркало, покажет ему его самого себя со всеми радостями, проблемами, неуемным стремлением жить. Ничего этого он не находил в книгах и глотал их – будто пил солёную воду, не напиваясь.

Не утоляла его жажды и музыка. Слишком примитивная и приторная – в ней мало настоящего. Такого, от чего замирает душа, и за спиной – разом – отрастают крылья. Лишь иногда – посреди безвкусной попсы – мелькнут отдельные созвучия, прекрасные и редкие, будто зимние цветы. Джереми хранил их бережно в памяти и, оставаясь в тишине и одиночестве – в час дневной сиесты или после захода солнца, играл этими звуками, точно разноцветными камешками. Нанизывал на голоса чаек и альбатросов, рокот океана и жаркий, словно тающий в солнечном мареве стрёкот саранчи. Получались длинные, сверкающие ожерелья – мелодии.

Лепить из глины, наверное, проще, чем из звуков. Глина осязаема и послушна рукам. Но у любой, даже очень талантливо сделанной скульптурки – три измерения. У музыки их – бесконечно много.

Хлопнула дверь – и Джереми очнулся. Он только сейчас понял, что спал. В классную комнату впорхнула Триоль. Маленькая китаянка, бывшая балерина. Её настоящее имя было Мэйли Лэй, но ученики в первый же день заменили его вполне подходящим предмету прозвищем.

Триоль остановилась у доски, распахнув руки, точно для полета. Пятки вместе, носки туфель смотрят в разные стороны. Джереми она нравилась. Он неё буквально пахло музыкой: пыльными внутренностями старого рояля, пластиком и металлом – синтезатора, деревом скрипки, канифолью и шершавой нотной бумагой. Сильная, полная жизни, она ворвалась в гипнотическое царство математики, как солнечный луч в затхлую темноту чулана.

– Ребята, – пропела учительница тёплым грудным контральто, – у меня для вас хорошая новость. Наша вчерашняя медитация дала чудесные плоды! На Ближнем Востоке установлено перемирие!

Ученики радостно забарабанили ладонями по партам, захлопали в ладоши и засмеялись.

"Интересно, – подумал Джереми, – почему не Хорёк сообщил?" Обычно именно Фреттхен рассказывал о результатах медитаций. "Совсем его загонял старикашка профессор..."

Триоль улыбнулась, полуобернувшись к господину Виллю, словно приглашая его разделить торжество.

– Молодцы, ребята! Вы, милые, – соль земли, знаете? Это дар, мои дорогие, то, что вы делаете, волшебный дар – всему человечеству!

Математик ответил ей рассеянной улыбкой.

"А для чего земле соль? – размышлял Джереми. – На просоленной почве не вырастишь ни хлеба, ни цветов. Вот, океан – другое дело. Почему она не сказала: вы – соль океана? Должно быть потому, что соли в океане много, а нас – мало. Но как всё-таки хорошо, что мы вот так, вместе, помогаем людям. Занимаясь искусством, наращиваем творческие силы. И что бы, и где ни стряслось – мы можем вмешаться и всё исправить... – он ощутил прилив гордости. – Правы взрослые, что Экола – пусть, и маленькая, но самая важная точка мира..."

Бумажный шарик щёлкнул его по носу. Джереми развернул записку.

"Я тоже хочу стать рыбачкой, – катились по листу наискосок мелкие бусинки-буквы. – Возьми меня в море!"

Он узнал почерк. Так убористо и кругло писала только одна девчонка в классе – Софи. Скосил глаза – вот она, за три парты от него, пригнула голову, будто и ни при чём. Маленькая, хрупкая, будто ребёнок. Тонкие кисти, мелкие черты лица и пышная грива пепельных кудряшек – за них Софи прозвали Болонкой. Да и правда, было в её круглых и влажных глазах что-то собачье. По крайней мере, когда она преданно смотрела на Джереми.

Он вздохнул и отвернулся. Можно ответить так: "В полшестого на рыбацком пляже". Они поплывут по акварельному заливу, далеко, до границы бледно-зелёного и темно-синего. Распустят сети и до темноты, медленно дрейфуя мимо золотых скал, будут болтать о всякой всячине. А потом... потом они станут часто рыбачить вместе. Подружатся. Подойдут друг другу, "как перчатка к руке". А когда настанет время, вместе пройдут под радугой...

Вот, что значит, взять девчонку с собой на рыбалку.

Триоль упорхнула, разносить дальше свою чудесную новость. Господин Вилль попытался продолжить урок, но класс окончательно охладел к математике. По комнате перекатывался шёпот и сдавленный смех, а на учительский стол спикировало сразу два бумажных самолетика.

"Нет. Не хочу под радугу – с ней. Ерунда, примешь таблетку и захочешь. Нет, не хочу. Не хочу!"

Джереми не стал писать ответ Болонке.

После занятий, когда школьники гурьбой ринулись в столовую, Боб подошел сзади и приобнял по-свойски за плечи:

– Дже! Пойдешь с нами?

– Куда это?

Джереми с досадой стряхнул руку друга. Он ощущал непонятное раздражение, но не на кого-то конкретно, а на всех скопом. Так, должно быть, чувствует себя рыба в садке: туда поплывешь – сетка, сюда – тоже сетка.

– Подметать улицы! – просиял Боб, нисколько не обидевшись. Торопыга никогда не обижался. За это Джереми его и любил.

– Пройдемся с метлами, – пояснил Хайли. Он нагнал приятелей и зашагал рядом, – от "детского городка" до площади.

– Зачем?

– А пусть Хорёк понервничает! – захихикал Боб.

– Да просто покажем им, что мы не белоручки – перебил его Хайли, – тоже можем работать руками, а не только сочинять хиты и медитировать на огонь. А то, прикинь, люди жизнью рискуют, чтобы у нас, в Эколе, было чисто. А мы как будто и ни при чём.

– Жизнью? – удивился Джереми.

– Ну, да. Ты же сам рассказывал, как мужик с крыши свалился. Ну, что? Ты с нами или нет?

Джереми нахмурился. Сколько можно играть в детские игры? Ему хотелось совершить поступок. Что-то значительное. Чтобы Триоль не зря ими гордилась.

– Эй, парни, – сказал он, – есть идея получше. Давайте наберём фруктов, конфет, ну, всякого такого, и проведаем того работника. Того, который с крыши упал. Узнаем заодно, что с ним.

– Я за! – радостно закричал Торопыга и задрал в воздух растопыренную пятерню.

– А что? – Хайли энергично поскреб кудрявый затылок. – И правда. Говорят, им еду за деньги продают, а раз человек болен и не может работать, значит, и денег у него нет. Только разве нам разрешается ходить на территорию работников?

– А разве нет? – возразил Джереми. – Никогда не слышал о таком запрете.

– И я не слышал! А я всегда в курсе всех событий! – встрял Боб.

– Ну, если Торпыга не слышал, то тогда точно нет никакого запрета, – согласился Хайли и рассмеялся.

Они наскоро расправились с обедом и, подталкивая друг друга, помчались на набережную. Нырнули в один магазинчик, другой и набрали гостинцев для пострадавшего. Связка бананов, яблоки, ананас, коробка шоколадных конфет, бутылка томатного сока, сдобная булочка и банка растворимого кофе.

Для жителей Эколы все товары в магазинах отпускались бесплатно. Поговаривали, что работники тоже могли отовариваться, но за деньги. Однако, то ли из-за сиесты, то ли из-за чего другого, они оказались единственными клиентами. Молчаливые, внимательные продавцы в синих халатах упаковали отобранное, и, прижимая к себе бумажные пакеты, ребята отправились в сторону рабочего поселка.

Дорога из-за жары показалась бесконечной, но вот, наконец, показались длинные здания скучного жёлтого цвета. Никаких граффити, как в "детском городке". Никогда ещё друзья не подходили к посёлку так близко. Одинаковые двери, большинство – голые, монотонно-бежевые, и лишь некоторые украшены подковами или венками. Квадратные таблички с номерами.

– И что, куда теперь? – растерянно спросил Хайли.

– Вон тот корпус, кажется, административный, – сказал Джереми, показывая на ближайшее к амбулатории здание, на одной из дверей которого висела разграфлённая таблица. Должно быть, расписание работ. – Давайте зайдем и спросим.

Он перехватил поудобнее пакет, из которого выглядывали бананы и колючий ананас, и уверенно пошёл через газон.

– Кого спросим-то? – крикнул Хайли ему в спину.

Проверить свою догадку об административном корпусе они так и не смогли, потому что внутрь их не пустили. Дверь открыла работница в платке до бровей и с шваброй в руках. Только взглянув на ребят, она затрясла головой, мол, уходите. Сюда нельзя. Вид у неё, впрочем, был скорее испуганный, чем грозный.

Джереми битых полчаса втолковывал ей, зачем и к кому они пришли. Работница скверно понимала английский, а говорила на нём и того хуже. Она все время порывалась захлопнуть дверь, но Хайли опёрся плечом о притолоку, а Боб наступил пяткой на порожек.

Наконец, дело сдвинулось с мёртвой точки. Прозвучало имя незадачливого кровельщика – Рамон – и, словно нехотя, женщина ткнула пальцем в сторону длинного, приземистого строения:

– Там. Пятый дверь.

– Что? – удивлённо переспросил Джереми.

– Пять, – косноязычно выговорила работница и показала на пальцах.

Ребята подарили ей на прощанье яблоко.

– Не очень-то гостеприимный народ, – заметил Хайли, когда они бодро топали по газону в указанном направлении.

– Они не понимают, что мы стараемся и для них тоже, – хмуро сказал Джереми. – И для их близких, которые где-то там, далеко... Чтобы их дети не голодали. Не умирали от болезней. Мы это делаем для них, – повторил он упрямо.

– Да ну, Дже, забей! – Боб хлопнул его по плечу. – Тетка просто запуганная какая-то. Они все какие-то запуганные, – он пожал плечами с недоуменным видом.– Я вот никого не боюсь!

– Ну, началось, – махнул рукой Джереми и поспешил вслед за длинноногим Хайли, – догоняй! – крикнул он Торопыге.

Общаться с работниками приходилось нечасто – они настолько тихо и аккуратно занимались своими делами, что воспринимались так же, как извечный музыкальный фон. Вроде, есть, но не всегда замечаешь. Однако все, с кем довелось перекинуться парой слов, говорили, хоть и с акцентом, но грамотно. Может, эта женщина в платке – новенькая? Должно быть, работники не живут в Эколе постоянно, а сменяют друг друга. Одни возвращаются домой, к семьям, другие – приезжают на их место.

Друзья нашли дверь с цифрой пять и Хайли надавил кнопку звонка.

Дверь распахнулась – на пороге возник рослый мужчина, с худым, небритым лицом и забинтованной головой. Одет он был не в привычный синий халат, а в шорты и майку. При виде гостей работник неуверенно улыбнулся и отступил вглубь комнаты, словно приглашая их за собой.

Ребята вошли, один за другим, с любопытством озираясь. Стол со стульями, шкаф – все из крапчато-серого пластика. Диван у стены и маленький холодильник в углу – а на нём микроволновка. Простая комната, но уютная, чистая. "Функциональная", – как выразился бы Хорёк. Они сложили подарки на стол.

Рамон – а это был, без сомнения, он – взял в руки банку кофе, повертел, понюхал...

– Грацио, ниниос, – сказал робко улыбаясь.

– Что? – опешил Джереми.

– Он поблагодарил нас, – объяснил Хайли.

– А ты откуда знаешь?

Хайли пожал плечами. Вид у него был озадаченный.

– Он что, по-нашему ни бум-бум? – спросил Боб, а Хайли перевёл:

– Но хаблес ен инглес?

– Нон, – ответил Рамон виновато.

Улыбка получилась кривоватой, и двигался он немного кособоко. Вероятно, последствие травмы.

– Что это за язык? – спросил Джереми. – Где ты его выучил?

– Не знаю, – признался Хайли. – Просто он говорит, а я понимаю. И могу сказать так, чтобы он понял, – он поскреб голову, нервно и сильно, утопив пятерню в густых кудряшках. – Чёрт возьми, парни, в жизни не учил иностранных языков.

Рамон бочком опустился на диван – очевидно, ему было трудно стоять – оперся о подушку и, кивком указав гостям на стулья, заговорил. Его речь, напевная и странно-красивая, лилась ручьем, а Хайли слушал, озабоченно сдвинув брови, и переводил.

– Он немного понимает по-английски, но сам говорить не может. Особенно после падения с крыши.

– А, – догадался Боб, – память отшибло!

– Ну, типа. Он больше со своими земляками работал, потому и не выучил язык. Он сожалеет и просит его извинить.

– А давно он здесь? – поинтересовался Джереми.

– Где, в стране? Чуть больше трёх лет. Своими руками строил Эколу. Раньше, два с половиной года назад, на этом самом месте начиналась степь... А они, строители, в смысле, в бараках жили. Вода – привозная. Кондиционеров в бараках нет. Земля, как раскалённая печь. Ничего на ней не росло, одни колючки. Сейчас Экола – рай. Настоящий рай, цветущий сад. И такие приятные молодые люди, то есть, мы...

– Да погоди, не тараторь, – поморщился Джереми. – О чем ты? Какие два с половиной года? Экола уж никак не меньше тридцати лет стоит, а то и больше. Может, тридцать два с половиной?

– Хайли не знает цифр на своем тарабарском, ага, – ухмыльнулся Боб.

– Нет, он говорит два.

Обратно в "детский городок" друзья возвращались налегке, в глубокой задумчивости. Вернее, Джереми и Хайли задумчиво молчали, а Боб косолапо пританцовывал и беззаботно подпевал репродукторам.

– То ли замок,

То ли город на холме,

Степной мираж...

– А что он ещё сказал? – нарушил молчание Джереми.

– Он сказал, что это его любимый сорт кофе.