Текст книги "Райские птички (СИ)"

Автор книги: Джон, Маверик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Глава 18

Вот так оно и проступает – медленно, как свежая кровь сквозь бинты. Чувство, что мир – совсем не то, что ты о нём думал, а всё, чему тебя заставили поверить – на самом деле обман, чья-то злая выдумка. Туман, который рассеивается от первых лучей солнца. И схватиться не за что – собственная жизнь расползается под руками, точно ветхая ткань.

Как это могло случиться, спрашивал себя Джереми, что он, родившийся где-то далеко, на материке, не знает ничего, кроме Эколы? Не мыслит себя вне Эколы? И сейчас, если Экола его отвергнет – он погибнет, как обычно гибнет отбившееся от стаи животное. Но ведь он человек. Творец. Его воля может двигать горы, усмирять тайфуны и останавливать войны. Разве не этому его учили? Так что же будет, если он изгонит из своего сердца Эколу раньше, чем та изгонит его?

В темноте, на пегом облачном фоне здание выглядело еще более громоздким и нелепым, чем днём. Оно не просто вызывало смутное раздражение – а подавляло своими размерами, пугало, гипнотизировало и лишало воли. В пустых, как бельма, окнах поблескивало ночное небо. Странно было видеть, как оно озарялось и гасло – короткими, жёлтыми вспышками.

– Это зарницы, – нервно выдохнул Хайли, – или далёкие молнии. Гроза над океаном. Ну, и где она, твоя радуга? – спросил он, поёживаясь то ли от холода, то ли от неожиданно напавшей робости. – Спит, что ли?

Друзья тоскливо жались друг к другу – за их спинами вздымались чёрные лохматые стены, сплошные, как лес. Вроде Экола – вот она, в двух шагах, но звуки и запахи другие. Там – крики ночных птиц, трели сверчков и цикад, голоса и музыка, ароматы цветов. Здесь – безмолвие, такое серое и мутное, что страшно произнести слово. Так и ждёшь, что оно увязнет в густом тумане. Пахнет пылью, сухостью, вялым плющом. И, на фоне тишины, словно что-то вибрирует под ногами, вязко гудит. Как будто земля поёт сама себе колыбельную.

– Спит? – удивленно переспросил Джереми. – Ты говоришь о ней так, как будто она – живая. Хотя... мне самому так иногда кажется...

– Да шучу, – буркнул Хайли, но, почему-то, не весело.

Накануне он с приятелями полночи провел за чтением анкет. Вернее, той их части, где ребята делились своими детскими воспоминаниями. Хайли читал вслух, а Джереми вносил результаты в таблицу, а потом даже вычертил график – хотя и без того всё было ясно. И пусть сердце ещё цеплялось за слабую надежду – а что, если это случайность, ведь в одной Эколе росли, в одну школу ходили, в одни игры играли – разум твердил, нет, не могут разные люди помнить одно и то же. Кто-то поймал жука или кузнечика, кто-то разбил коленку, кому-то мячиком засветили в глаз... Кто-то спорил на фантики, ел песок, отрывал бабочкам крылья, а потом плакал от жалости к ним, беспомощным и мягким, похожим на гусениц. Кто-то обжёгся, выпекая на кухне пирожок, испугался темноты, поссорился с другом, нагрубил учителю. Кто-то не выучил урок или потерял тетрадку. Кого-то отчитали перед классом. Всякое случается... Глупое, стыдное или страшное обычно запоминается лучше всего. Только где оно? Где эти мелкие детальки? Забылись? Вот так сразу – и всеми?

Всё, что воспитанники Эколы запомнили из детства, укладывалось в четыре паттерна. "Красный камешек", "гнезда чаек" – об этом чаще писали мальчики. Только одна девчонка рассказала об "алом сердечке", лодке и медузе на берегу, а две малявки из младших классов умилились писклявым чайкиным птенцам. Другие девочки вязали кукол, обязательно пришивая им вместо глаз пуговки с огоньком внутри – Бог весть, что это значило, Джереми не разбирался ни в пуговицах, ни в куклах – или поливали в саду цветы, играли в тяни-толкай и праздновали собственный день рождения. Разноцветные ленты, торт с пятью свечами... Почему именно с пятью, не больше и не меньше? Ведь дни рождения отмечаются ежегодно – и любой мог врезаться в память. Бессмысленный вопрос. Потому, что разработчикам искусственной памяти не хватило фантазии дать каждому что-то своё, индивидуальное. А может, все обстояло проще и упиралось в финансирование? Может это попытка снизить расходы?

– Не пойму, о чём они думали? – удивлялся Хайли, почесывая нос колпачком шариковой ручки. – Если до правды так легко докопаться, то кто-нибудь обязательно докопается. Разве нет?

– Может, им было всё равно, – Джереми сидел с ногами на кровати и бессмысленно перекладывал с места на место листки. На всех – чьи-то размышления, симпатии, мечты, дружба... и прошлое, сведенное к четырём стандартным сценариям. Живые цветы, выросшие на синтетической почве. – Вот мы докопались, ну, и что? Что мы сделаем? Пойдем к Хорьку и потребуем назад наши воспоминания?

– Почему бы и нет?

– И знаешь, куда он нас пошлёт?

– Нас, может, и пошлет. А если все придут? Вся Экола?

Джереми невесело усмехнулся.

– С какой это стати? Ведь они ничего не знают. Кто им расскажет – ты?

– Мы, – уверенно сказал Хайли. – Я, ты, Боб... Правда, Боб?

– Угу, – промычал тот, не поднимая головы. Сгорбившись над раскладным столиком и подперев языком щеку, он обводил график цветными фломастерами и над каждой линией чёткими, круглыми буквами выписывал название схемы. Красным – "алое сердечко", желтым – "чайки", синим – "вязаные куклы", зелёным – "день рождения". Получилось красиво и наглядно. Настоящая радуга.

Радуга... Джереми передернуло.

– Ну, хорошо, – он швырнул анкеты на подушку и встал. – И как мы это провернём?

– Толкнём речь в столовой? – предложил Хайли.

– Не выйдет, учителей много. И Хорёк там всегда ошивается.

– Ну, не всегда. А если доклад? Как буду представлять "Эколу в картинках", так всё и выложу!

– Тебе ещё картинки рисовать, – вздохнул Джереми. – Нет, уж лучше в столовой, чтобы как можно больше ребят услышало, а не один класс. А может, на "длинном"? После медитации? Вы с Бобом отвлечёте Хорька и этого чёртова профессора Верхаена, а я тем временем... Не знаю, – оборвал он сам себя, – надо обдумать как следует. Если с первого раза не получится, второго может не быть – вы это понимаете, парни?

– Ага, – кивнул Хайли. – Только на "длинном" акустика плохая. Хорьку-то что, он с рупором.

– Ничего, я и без рупора справлюсь. Зато там музыка не так громко орёт.

– Музыка... музыка во время медитации, – медленно проговорил Хайли.

– Что?

– Ничего.

Они так ни до чего не додумались в ту ночь, а сейчас стояли перед огромным тихим зданием, в дымчатой темноте, нарушаемой только вспышками зарниц – серовато-жёлтых молний на пепельном небе. Мёртвый, заброшенный уголок, и не скажешь, что рядом, буквально в двух шагах – ярко освещённая, полная жизни Экола.

Они как будто перенеслись в другое измерение или на другую планету, а может, просто взглянули на тот же самый мир, но с изнанки?

– Это какой-то технический корпус, – Хайли нервно кашлянул. – Если тут и есть генератор, то ночью он выключен. Пошли отсюда, Дже. Никакой радуги мы не увидим.

– Погоди...

Джереми прищурившись, всматривался в блики и тени на поверхности стёкол.

– Да пошли, нет тут никого, – повторил Хайли, от нетерпения повысив голос. Боб осмелел, сложил рупором ладони и крикнул:

– Эй! Есть-тут-кто-ни-будь-жи-во-о-о-ой!

– Заткнись, дурья башка! – зашикали на него друзья, но было поздно.

Внутри здания громыхнуло. Словно некто, испуганно вскочив, опрокинул шкаф или стол. Звук получился не громким, но упругим и сильным, как хлопок в ладоши, и тут же – резиновым мячиком – заскакал по гулким этажам, разрастаясь, будто снежный ком, становясь все резче, навязчивее, смелее. Вслед за ним разнесся пронзительный длинный свист, и гигантский металлический монстр выглянул сразу во все окна своими разноцветными глазами.

Мог ли Хайли побледнеть? Нет, конечно. Его черты сливались с темнотой, и лишь на долю секунды Джереми почудилось, что по лицу друга расползается мучнистая маска страха.

Почудилась дрожь в его руке... Нет, это гудела под ногами земля. Её озноб усилился и обернулся полчищами злых муравьев, которые взбирались по ногам, ползали по телу, проникали в уши и мозг – и кусали, кусали... Хотелось закричать от ужаса и пуститься наутёк, но, словно в кошмарном сне – лодыжки окаменели, так что ни шагу не ступить, а губы сделались ватными и распухшими, будто обкусаны пчелами.

Парализованные жестокой судорогой, Хайли и Джереми застыли соляными столбами, и только на Боба вибрация, казалось, не подействовала. Он удивленно озирался, крутил головой и бубнил:

– А что, Дже, это и есть твоя радуга? А что это они ночью не спят? Разбудили гадов, ага? А что это они иль... илю... эту... и-ли-ми-на-ци-ю... устроили?

Длинные слова всегда давались ему нелегко.

Первым вырвался из оцепенения Хайли. Потянул Джереми за рукав:

– Пора мотать отсюда, пока нас не застукали. А ну-ка, двинули, парни.

И они "двинули" – не понеслись стремглав, а побрели, с трудом волоча словно закованные в кандалы ноги. Страх понемногу отпустил, а вместо него в мыслях воцарилась какая-то неразбериха. Тряска всё перепутала, разворошила, точно сквозняк – разложенные на столе документы. Откуда-то потянуло дымком и жареным на углях мясом.

– У работников праздник, – сообщил Хайли, едва ворочая языком. – Забыл, как называется. Какой-то национальный.

– Откуда ты знаешь? – спросил Боб.

– От Рамона.

Они вышли из темноты на свет, в жёлтое сияние фонарей. В рабочем посёлке что-то происходило. Между рядами длинных зданий, испещрённых дверями, собралась нарядная толпа. Никаких синих халатов – мужчины пестрели футболками всех цветов и оттенков, женщины блестели тяжелыми серьгами, бусами, цепочками и браслетами, мели асфальт подолами, расписанными невиданными цветами и птицами. Толпа собралась вокруг молодого парня с завязанными глазами. Улыбаясь от уха до уха, он размахивал длинной палкой, пытаясь достать до подвешенной на верёвке игрушки внушительных размеров.

– Смотрите, смотрите, – возбужденно закричал Боб, тыкая в неё пальцем, – здоровская лошадка! Из чего она? Из фольги? Блестит!

– Это пиньята, – объяснил Хайли, – они клеят её из бумаги, а внутрь кладут конфеты, шоколад, орешки.

– Я люблю конфеты, – простодушно сказал Торопыга, – и шоколад тоже. И орешки!

– Подойдём, поближе? – неуверенно спросил Джереми.

Его слова потонули в шквале радостных криков и громкого смеха – пиньята, наконец, лопнула, и на асфальт посыпался дождь из сладостей.

– Счастливые люди! – сказал Джереми. – Они, по крайней мере знают свое место в жизни, а мы? У нас и праздников-то нет, кроме дней рождения. Интересно, они хотя бы настоящие, эти дни, или тоже выдуманные?

– Зачем выдумывать дни рождения? Полная чушь! Или ты имеешь в виду возраст? Думаешь, нам не по шестнадцать лет? Прикольно. А сколько тогда? Больше или меньше? А, вот они, мои знакомые! – Хайли оживился и замахал руками, приветствуя кого-то из работников.

От пёстрой толпы отделились два парня – один высокий и худощавый, в джинсах и цветастой рубахе, другой в шортах и белой тенниске, коротенький, коренастый, как пенёк – и направились к ребятам. Высокий слегка прихрамывал.

– Доб-рай день, дру-зья! – произнес он по слогам, широко улыбаясь, – идите, идите к нам. Это весело. Весело! – повторил он с нажимом.

– Видишь, как заговорил по английски, – Хайли, довольно улыбаясь, пихнул друга в бок, – это я его научил.

Джереми с удивлением узнал в нём Рамона, только сейчас тот выглядел моложе и приветливее – и как-то жизнерадостнее, что ли – чем в первый раз.

– Мы вас приглашаем к нашему столу, – спутник Рамона махнул рукой в сторону газонов, где в ряд выстроились длинные столы с деревянными лавками, а рядом дымили мангалы. Сок стекал на горячие угли – и те шипели. В ночном небе плясали бабочки вперемешку с оранжевыми искрами.

– Боб! Где Боб? – опомнился Хайли и завертел головой.

– Да вон он – конфетами объедается, – усмехнулся Джереми и кивнул в сторону Торопыги, который с довольным видом разворачивал очередную конфету, растягивая в улыбке перепачканный шоколадом рот.

– Вку-шайте, – Рамон поставил на стол перед друзьями бумажную тарелку с ароматными, жирными кусочками.

Мясо оказалось настолько сочным и мягким, так аппетитно пропахло дымом, что его и в самом деле можно было не есть, а именно вкушать.

– Почему нас таким не кормят? – вздохнул Джереми. – А если дают мясо, то, как будто пластмассовое?

– Вам готовят из сои, – пояснил коренастый. – Все из сои – и котлеты, и гуляш, и жаркое. Ничего, один маленький кусочек не повредит. Угощайтесь.

– Спасибо! – Боб уже был тут как тут и даже успел вооружиться пластиковой вилкой. – А почему нам – из сои? – удивлённо спросил он, нацепив на вилку приглянувшийся кусочек.

– Агрессия. Мясо повышает агрессию. А соя – хорошо для медитаций.

Коротышка говорил складно, с лёгким акцентом, и при каждом слове как-то странно причмокивал губами, точно проверяя его на вкус.

– Это Рикардо, – представил его Хайли. – Он работает в нашей столовой, помощником повара.

– А я отлучен от медитаций, мне можно хоть сколько мяса есть, – заявил Джереми.

Рамон, улыбаясь, стаскивал с шампура румяные куски, раскладывал их по бумажным тарелкам и предлагал гостям.

– Разве в Эколе ещё не отбой? – поинтересовался Рикардо, поливая свою порцию острым соусом.

– А мы как раз идём домой, – ответил Джереми, пережевывая сочный шашлык.

– Откуда идете?

– Вон, оттуда, – Хайли ткнул пальцем в сторону кирпичного лабиринта.

– Заболели?

– Нет, почему?

– Ведь там больница.

Ребята недоуменно переглянулись.

– Нет, больницу мы не видели. Там, за стенами, какое-то техническое строение.

Джереми почудилось, или Рикардо, действительно, смутился, испуганно повел глазами в сторону своих веселящихся земляков?

– А, ну да... Наверное, техническое.

– А расскажите про пиньяту! – влез Боб и работники принялись рассказывать про весёлый обычай.

– Слышал? – шепнул Джереми на ухо Хайли, – там ещё какая-то больница есть. Надо бы разведать.

– Ешь, разведчик, потом поговорим, – толкнул его коленкой под столом приятель.

Облака сгустились и поглотили редкие звезды. Начал моросить мелкий дождь, и столы стали пустеть. Женщины громко переговариваясь на своём языке, собирали посуду и носили к контейнерам мусор. Ещё чернее стала ночь, но белые и огненные бабочки по-прежнему летели в небо, плясали в тёплом свете фонарей, намокали и гасли. Вечеринка перемещалась в клаб-хаус – здание, в котором ребята встретили неприветливую уборщицу, когда приходили навещать Рамона. Из ярко освещенных окон неслись сильные, стройные голоса. Чудная мелодия, совсем не похожая на обычные Эколовские хиты – она, словно вибрация, проникала в кровь, заставляя сердце биться сильнее. Она была настоящей, правильной, как мясо, как огонь, как мозоли на ладонях работников.

Хайли зевнул.

– Ладно, парни, хватит на сегодня. Пора и честь знать, пусть хозяева от нас отдохнут.

Друзья поблагодарили Рамона и Рикардо за угощение, обменялись рукопожатиями и отправились к "детскому городку". Джереми уходил неохотно – он мог бы до утра слушать, как поют женщины, но не хотелось оставаться одному на чужом празднике. От съеденного в желудке сделалось тяжело, а душа словно уплотнилась и, как ночной туман, тянулась к земле. И только часть её, отчаянно летучая, сплелась с голосами и мелодией, и сама превратилась в музыку, и поднялась к облакам, с высоты взирая на – такую маленькую – Эколу.

Глава 19

Утренняя медитация подошла к концу.

Усиленный микрофоном фальцет чайкой пронесся над пляжем, то взмывая ввысь, то замирая и снова набирая силу:

– Благодарю вас, друзья! Мы славно поработали! Уверен, каждый из вас не только внёс свой личный вклад в дело мира и всеобщей гармонии, но и сам получил заряд вдохновения из единого информационного поля нашей необъятной вселенной! Роберт открыл глаза и выжидательно уставился на Фреттхена.

– Все свободны! Хорошего вам дня!

– Ну, наконец-то! Живот от голода свело! – воскликнул скульптор, разминая затекшие в позе лотоса ноги.

Вилина легко поднялась и принялась отряхивать длинную юбку от налипшего песка.

– Ну, пошли, чего ты копаешься? – недовольно бросил супруг, глядя как жена, следом за юбкой занялась туфелькой-балеткой. Балансируя на одной ноге, вытряхивала матерчатый башмачок и отирала ступню ладонью.

– Камушек попал, ногу колет, – виновато объяснила она, обулась и заторопилась следом за мужем.

Пляж наполнился гомоном и смехом. Небольшая община разделилась. Одни атаковали каменистые склоны, пытаясь поскорее выбраться с пляжа и приступить к завтраку. Другие торопливо скидывали одежду и бросались в воду, вдребезги разбивая лазурную гладь.

Роберт в числе первых взбирался по тропке. Он почти достиг верха, когда позади громко вскрикнула жена.

– Что случилось? – раздражённо оглянулся он.

– Руку уколола! Так сильно! А, может, кто-то меня укусил?

Голубые глаза посерели от боли и страха – Вилина, как любая женщина, до смерти боялась пауков, змей и прочих гадов.

– Давай другую руку!

Роберт крепко сжал узкую ладонь и потащил жену за собой.

Но и дома, на залитой солнцем кухне, где он, сидя на любимом месте у окна, пережевывал пышные блины под кленовым сиропом, пришлось отвлекаться на жалобы.

– Роб, посмотри! – голос Вилины дрожал и срывался. – Рука опухла... наверное, и правда кто-то укусил.

Он бросил брезгливый взгляд на розовато-синюшное пятно вокруг еле заметной красной точки – места укола.

– Ну, посмотрел. Что ты мне эту гадость под нос суёшь во время завтрака? Ты думаешь, это прибавит аппетита? Откуда я знаю, что там у тебя? Я же не доктор. Вместо того чтобы стонать, давно бы сбегала в амбулаторию.

Вилина побелела от обиды, повернулась и молча вышла из кухни. Резко хлопнула входная дверь.

– Опять драма! Весь аппетит испортила.

Впрочем, Роберт тут же забыл о жене и возвратился мыслями к той, о которой он мечтал каждую свободную секунду.

Смуглая садовница, Бернис – вот кто занимал его мысли, будил запретные мечты и отчаянные надежды.

Просыпаясь утром, он радовался, как ребенок, вспоминая о ней, любимой. В том, что когда-нибудь они будут вместе, Роберт не сомневался. Для простой работницы любовь творческого человека, существа высшего, необыкновенного, каким он себя считал, явится подарком судьбы.

Да, в Эколе таких прецедентов ещё не было. Ну и что? Они станут первыми. Вот почему раскололась фигурка невесты со свадебного торта – это был знак. Знак того, что невеста ему не подходит, что она заняла чужое место по ошибке психологов и их мудрёных тестов.

Днём, пока под горячими от возбуждения руками плавилась глина, он плыл, покачиваясь, на волнах фантазий – бурных и смиренно-прекрасных, окрашенных то эротикой, то романтикой. Не мудрено, что все его поделки вольно или невольно принимали очертания той, о ком мечталось. Печальные утонченные ангелы канули в небытие. Их место заняли грудастые русалки, упитанные дельфинчики и глазастые, грушевидные кошки. Даже гномы все, как один, стали похожими на Бернис – такие же приземистые и крутобокие.

– Ты меня больше не любишь, – грустно констатировала Вилина, рассматривая его поделки.

– С чего ты взяла? – переходил в наступление скульптор. – Почему ты всё время что-то выискиваешь? Тебе хочется со мной поругаться?

– Я ничего не выискиваю, – слабо протестовала она, – но раньше твои творения были похожи на меня...

– Ну и что из этого? У тебя паранойя! Нет, чтобы порадоваться за мужа, способного открывать новые грани в творчестве.

– Прости, – виновато отступала жена, оставляя Роберта наедине с его одержимостью.

По ночам эта одержимость выливалась в бурный секс. Иногда Вилина принимала его за знак примирения, иногда, замыкалась еще больше. Тогда их редкие разговоры прекращались вовсе, что было только на руку Роберту. Удобней грезить наяву, уединяясь за скульптурным станком. Или же – бродя по саду, заглядывая в потаенные уголки и совершая маленькие открытия. Так, на замшелом пне у миниатюрного прудика с позеленевшим фонтаном-лягушкой обнаружилась стайка пятнистых орхидей. А в самом пруду – белоснежные лотосы. За мастерской прятались юные фруктовые деревья, и Роберт наелся мелких, но сладких и сочных персиков.

Но, конечно же, не орхидей и не персиков искал он, рыская по закоулкам сада. Дважды он натыкался на работников в темно-синих халатах – оба раза это были мужчины. Один стриг живую изгородь, ловко управляясь с огромными садовыми ножницами, другой собирал пальмовые ветки, насвистывая себе под нос.

Оба раза Роберт не смог скрыть гримасы разочарования, вызвав лёгкую тень недоумения на тёмных, словно вылепленных из глины, лицах.

Он сердился на упрямую Бернис за то, что приходится так долго её искать и ждать. Но, остыв и поразмыслив, приходил к выводу, что она, всё-таки, человек подневольный. Работница – куда пошлют, туда и пойдёт. И он смиренно возвращался к прочесыванию сада.

Нарезать круги после завтрака стало его привычкой. Доев блины и запив их шоколадным молоком, Роберт сгрузил посуду в раковину и отправился по знакомому маршруту.

Полюбовался розовыми кустами, заглянул за арку из жасмина, прошелся, не торопясь, вокруг травянистого деревца с райскими птицами, навестил бронзовую лягушку на пруду. Бернис нигде не оказалось.

"Если она не появится до выходных, я найду её в рабочем поселке!" – решительно пообещал он сам себе, обойдя весь сад и подходя к мастерской.

И тут, словно испугавшись его намерения, она явилась сама – вывернула из-за угла, неся на руке пластиковое ведерко с садовыми инструментами.

На этот раз она, как и положено, оделась в униформу – халат натянулся на груди и бёдрах так, что казалось еще немного и пуговицы брызнут фейерверком.

– Бернис! – Роберт кинулся к ней так резко, что она отпрянула.

– Доброе утро, – ответила садовница, растягивая темные губы в вежливой улыбке.

– Как ты, Бернис?

– Хорошо, спасибо. А как вы? – заученно произнесла она.

– А я... я ждал тебя, Бернис.

– Зачем? Что-то не так? Чем я могу вам помочь?

– Бернис, пойдём со мной, я покажу тебе мои работы!

– Простите, мистер. Мне нельзя.

– Перестань, я никому не скажу! Пойдём!

– Нет, нет! Я не могу, – упрямо твердила она, – пожалуйста, мистер, если у вас есть замечания к моей работе, я всё исправлю.

– Тебе не надо будет работать! – радужная картина мужа-скульптора и жены-натурщицы воссияла перед ним так ярко, что Роберт воодушевился и стал хватать маленькие, горячие руки, перепачканные землёй.

Бернис отбивалась, оглядываясь по сторонам, словно собираясь звать на помощь.

– Ты будешь моей музой! Моей натурщицей! Пойдём, я покажу тебе, что я слепил! Они все, все до одной похожи на тебя, – перешел он на жаркий шёпот, хватая её за плечи и увлекая за собой в сторону мастерской.

– Мистер, мистер... – Беринис пыталась привести его в чувство, вырываясь из объятий.

– Пойдём, или я унесу тебя на руках!

Он сгреб её в охапку и тут же получил звонкую пощечину. От неожиданности Роберт поставил девушку на землю, и она кинулась прочь с искаженным от страха лицом, крикнув на прощание: "Сумасшедший!"

"Сумасшедший! Сумасшедший!" – бормотал он, заливаясь краской гнева и стыда, шатаясь по мастерской и сжимая звенящую голову огромными ладонями.

"А ведь она права! Права!" – отчаянно казнил он себя, подставляя лицо под воздушные струи напольного вентилятора.

"Строил планы, как идиот, – ворчал он злобно, роясь в ящике с инструментами. – С чего ты взял, придурок, что она в тебя влюблена?! Да что, вообще, они могут понимать в любви, эти примитивные создания!"

Роберт вдруг почувствовал облегчение. Да, она просто не в состоянии оценить глубокие чувства – простая, толстозадая девка, рождённая для грубого труда и животного секса.

Это её вина!

Он виноват лишь отчасти и только в том, что увлекся со всей страстью, присущей творческим натурам.

Что ж, тем хуже для неё и лучше для него. Не надо устраивать прецедентов с разводами. Можно спокойно любить законную жену и заниматься творчеством. А тупая садовница пусть так и сидит на грядках до скончания своей жалкой жизни.

Он нашёл, наконец, то, что искал – молоток, но гнев к тому времени схлынул. Роберту расхотелось ломать скульптурки, пусть они и походили на эту несчастную Бернис. К тому же, он обещал Фреттхену нового гнома для его садовой коллекции. Хорёк не просил, Роберт сам навязался. Уж очень хотелось похвастаться открывшимися гранями таланта.

"Да и Вилина опять начнёт придираться – зачем расколол, да почему. Такая привязчивая она в последнее время", – думал он, остывая, и все больше приходя в себя, и разглядывал свежие поделки, выбирая подарок Хорьку.

Выбор пал на громоздкого краснощекого красавца в зеленом колпаке и голубом камзоле с золотыми пуговицами.

"Нет, хватит дурацких затей! Есть жена – тихая и покорная. И хватит".

– Доброе утро, Роберт! – хором прокричали Дэвидсоны, дружно помахав с балкончика, заставленного ярко-красной геранью и увитого изумрудным плющом.

– Доброе утро! – поднял он руку в приветствии, другой – обнимая тяжелую ношу.

Сердце наполнилось гордостью – он не какой-то там работник, а представитель привилегированного класса. У него прекрасный дом, красавица-жена, его уважают соседи. И всем этим он хотел рискнуть ради простой девки? Да это просто смешно! Затмение, не иначе.

– Роберт, доброе утро! – навстречу ему, приветливо улыбаясь, бабочкой выпорхнула Триоль.

– Здравствуйте, Мэйли, – учтиво склонил белобрысую голову достойный член общины.

– А я к вам! Вилина дома?

– Нет, она ушла в амбулаторию.

– Что такое? Что-то серьезное? – участливо спросила китаянка.

– Да нет, укололась о какую-то ядовитую колючку.

– Ах, так... тогда я хочу попросить об одолжении.

– Да, конечно.

– Вот, передай ей, пожалуйста. На её место в детском корпусе перевели девочку из средней группы. Она стала раскладывать вещи, нашла тетрадь Вилины и принесла мне. Я как раз у них дежурила.

Роберт принял толстую тетрадку, изрисованную сердечками, розами и прочей ерундой, какую обычно рисуют девчонки. На обложке – аккуратная надпись "Вилина Харрисон".

– Без проблем, мисс Лэй! Передам.

– Спасибо, Роберт! Тогда побегу обратно, у меня скоро занятия в младшей группе.

– Хорошего вам дня, Мэйли!

– Всего доброго! – пропела она на бегу.

Черноволосая фигурка в поплиновом платье с голубыми цветами полетела в сторону детского городка, а Роберт, проводив её взглядом, машинально раскрыл тетрадь.

Дневник... дневник его молчаливой и скрытной жены. Он даже не пытался удержаться от искушения прочитать чужие записи. Оглядевшись по сторонам, потрусил к невысокому раскидистому деревцу на свободном участке. Сел под кружевной тенью листвы, опершись спиной о ствол, и зашуршал страницами.

"Мне приснилось, что я ушла из дома и потерялась. Я совсем ещё крошечная, у меня ботинки из рыжей кожи, толстые синие колготы и сиреневое платье в желтых утятах.

Я играла на крыльце с куклами Долли и Полли (так странно, откуда вдруг всплыли эти имена?) и услышала, как за забором тявкает щенок.

Мне так захотелось на него посмотреть! Я кое-как слезла задом с высокого крыльца и выбежала за калитку.

А он уже улепетывал – толстый, смешной, и вокруг маленького белого хвостика – чёрное пятно".

Роберт не стал дочитывать – сон, он сон и есть, чего его записывать? Любят девчонки циклиться на какой-то ерунде.

"Интересно, будет ли у меня настоящая любовь? Такая, о какой пишут в романах? Чтобы ради меня совершали подвиги... наверное, в наше рациональное время глупо мечтать о подобном".

"Конечно, глупо", – хмыкнул он про себя и перелистнул несколько страниц.

"Сегодня Джереми подарил мне огромную ракушку! Она рогатая, белоснежная снаружи и нежно-розовая внутри. Если её приложить к уху, то слышно, как шумит океан".

Роберт нахмурился – ракушку она принесла с собой и поставила в ванной на полку. Белая и рогатая, именно такая, как написано в дневнике. В крупных блестящих пупырышках. А не пришла ли ей пора разбиться? Как бы невзначай?

"Получили результаты теста на совместимость. Я даже не удивилась. Роберт – идеальный кандидат в мужья. С ним спокойно и надежно, у нас общие интересы. Что ещё нужно для счастья?"

Сердце омыло спокойной гордостью. Да, он идеальный партнер для Вилины. Это верно.

"Вчера, после вечерней медитации, мы с Робертом долго бродили по пляжу, смотрели на звезды, на далёкую луну, молчали и слушали, как дышит океан.

Да, он не из разговорчивых. С ним не поболтаешь и не посмеёшься, как с Джереми".

Роберт не поверил своим глазам. Она смеет сравнивать его с каким-то мальчишкой? Сама же написала пару страниц назад, что он – идеальный кандидат в мужья!

"Мне тоже тебя будет не хватать, Колючка. И наших ночных прогулок вдоль океана. Никогда и ни с кем мне не было так легко и ..."

Конец фразы был жирно зачеркнут. Роберт не стал разбирать то, в чем она постеснялась признаться даже дневнику. Не стал читать дальше. Гневно скрутил тетрадь в рулон, сунул в карман и, прижав к себе покрепче подарок для Хорька, затопал в горку.

Вот так тихоня! Пригрел змею на груди! Он-то ей доверял, а она! Недаром на вторую ночь бегала из дома, ох, недаром!

"А не к нему ли?!" – произнес он вслух и остановился, пораженный внезапной догадкой.

В голове замелькали картины падения его жены в объятия сопливого мальчишки.

И это сразу после свадьбы!

Вот почему она так презрительно улыбалась в первую брачную ночь!

А Фреттхен плёл про радугу!

Роберт даже застонал от бессильного гнева.

Он все расскажет Хорьку! Для чего еще нужен психолог, если не...

Додумать он не успел. У здания амбулатории стояла Вилина. А за руку её держал – средь бела дня, никого не стесняясь – этот кудлатый пацан!

Роберт зашатался. Глаза залило красным туманом, с несвязным криком он кинулся на соперника и, не раздумывая, со всей силы опустил на его затылок садового гнома. Раздался треск. Под ноги Роберту что-то покатилось – с перепугу ему почудилось, что у Джереми отскочила голова. Истошно закричала Вилина, откуда-то набежал народ.

Роберт опустился на корточки, закрыл лицо дрожащими руками и заплакал.