Текст книги "Райские птички (СИ)"

Автор книги: Джон, Маверик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Глава 24

– Проход закрыт, – прошептала Вилина.

– Не проход, а проезд, – поправил Джереми, хотя и ему стало не по себе. Ночь. Тёмная, клубящаяся туманом степь позади. Холодный ветер с океана. Пустынная дорога. Шлагбаум. – Это для машин, а мы обойдем по краю.

Только он ступил на обочину, как под каблуком у него щёлкнуло, загорелась жёлтая лампочка на шлагбауме – тускло и зло, будто волчий глаз, глянула в их побелевшие лица – и по степи разнёсся пронзительный вой. Очевидно, сработала сигнализация.

Беглецы шарахнулись прочь – но поздно. Из клочков тумана соткалась плотная приземистая фигура с автоматом наперевес – а может, это им с перепугу померещилось, и в руках у часового была всего лишь палка? Сонный молодой голос окликнул:

– Ребята, вы куда? Пропуска покажите.

– Что? – боязливо переспросил Джереми.

Пропуска ни у него, ни у Вилины не было – да и вообще, он плохо понимал, что это такое. Какой-то документ, судя по всему. Но их единственные документы – а именно, учетные карточки, в которые заносились результаты тестов – остались у Хорька.

Солдат с автоматом – или молодчик с палкой – нетерпеливо тряхнул оружием, чем бы то ни являлось в действительности, и поторопил:

– Ну? Ты что, парень, глухой?

– У нас нет пропусков, – сказал Джереми.

Вилина вцепилась ему в плечо. Он ощущал всем телом её озноб – и сам трясся, как медуза в горсти, каждой мышцей и каждым суставом, зябко и мучительно, и никак не мог унять постыдную дрожь. Он не хотел, чтобы Вилина чувствовала его страх.

Часовой потоптался на краю дороги. Судя по смачному звуку, сплюнул себе под ноги.

– Вы из Эколы, что ли?

– Да.

– Идите за мной.

Там, куда их привели, было много людей и столов. По столам плескался золотой свет, клубился сизый папиросный дым, и воняло чем-то противным, как бы колорадским жуком – только острее и гаже. Несгораемые шкафы выстроились вдоль стен, скособочился огромный стенд с фотографиями – слишком мелкими, чтобы издали разобрать, что на них, но достаточно крупными, чтобы не сливаться в единый, переливчатый фон – и броским заголовком: "Наше счастье – в нашей силе".

Мужчины в пятнисто-серых униформах отвечали на телефонные звонки, перебирали какие-то документы, пили кофе и разговаривали, отчего в комнате стоял гул, тихий и монотонный, точно шум прибоя. Они могли бы оказаться родными братьями доктора Корка – похожие на него и друг на друга, но не лицом или фигурой, а мёртвенной пустотой в глазах.

От страшной догадки Джереми прошиб пот. Неужели все люди на материке – такие? Но, если так, то куда же они с Вилиной бегут? От кого и зачем? И что, в конечном счёте, представляет собой Экола – благодатный оазис в пустыне равнодушия и жестокости или тюрьму? Больницу, где только и умеют, что делать уколы, от которых душа покидает тело и пускается бродить беспризорным псом по звонким металлическим коридорам?

"Если счастье в силе, то почему эти сильные парни выглядят, как зомби? – устало думал Джереми. – Ложь, опять ложь... И здесь, и везде..."

Пока он и Вилина мялись у дверей – покинутые и как будто никому не интересные – и ждали своей участи, страх сменился апатией. Крошечный росток любопытства увял.

Наконец, поговорив с кем-то по телефону, их провожатый вернулся. Джереми подивился его лихим усам – и всему облику чёрного, сытого таракана. Жирный, словно намасленный лоб, толстые губы, тугие щеки в булавочных крапинах угрей... Должно быть, у Вилины возникла такая же ассоциация – она сморщила нос, точно собираясь чихнуть или заплакать.

– Ну, что, райские птички, отлетались? – спросил "таракан" почти весело, блестя мазутными усами. – Бежать удумали?

Отпираться было бессмысленно. Джереми кивнул. Его мутило, и хотелось, чтобы всё поскорее закончилось.

– Я позвонил в Эколу, сейчас за вами приедет кто-нибудь из ваших, – сказал "таракан" и сально подмигнул Вилине. – Запретного плода отведала, красотка? Из рая не бегут. Разве что вы – Адам и Ева.

Вилина покраснела и втянула голову в плечи. Джереми не выпускал её руки.

"Адам и Ева, – подумал он. – Хорошо бы. Вот только Адам не был младше Евы. Бог сразу сотворил их взрослыми – и равными".

Через полчаса за ними на синем "вольво" приехал Фреттхен. Не столько взбешенный, сколько оскорблённый и расстроенный, он посмотрел на беглецов красными от бессонницы глазами, словно хотел сказать: "От кого – от кого, но от вас ребята, я такого не ожидал". У него был вид человека, которого предали все близкие и друзья.

Джереми ответил ему мрачным взглядом исподлобья.

Они шли – в узком луче света, падающем из приоткрытой двери – через двор к машине. Хорёк – впереди, сгорбленный, понурый, потёртый, как старый пиджак, а Джереми с Вилиной – переплетённые, как два молодые деревца, склонившие головы на плечо друг друга. Неудачный побег ещё больше сблизил их.

До Эколы добрались быстро, за какие-нибудь десять минут. Поселок спал, досматривал последние – самые сладкие – сны. Хорёк выпихнул Джереми из машины у кирпичного лабиринта, буркнув:

– Завтра, полдесятого, в моём кабинете. И, будь любезен, без фокусов!

От толчка Джереми чуть не упал и, пытаясь сохранить равновесие, ухватился за жёсткие стебли. Как будто сразу несколько лезвий полоснули по ладоням.

Вилина рванулась вслед за ним, но Фреттхен захлопнул дверцу перед её носом.

– А тебя я отвезу к мужу!

Взревел мотор, и автомобиль странными рывками, подпрыгивая на ходу, понесся по гравийной дороге – к городку семейных.

Несколько долгих мгновений Джереми стоял, опершись спиной о стену и пытаясь рассмотреть в темноте израненные плющом руки. Затем выпрямился и медленно побрёл через рабочий квартал к "детскому городку".

Он лежал на кровати, поверх одеяла – чутко прислушиваясь к каждому шороху. Обступившая его ночь – а вернее, тёмный предрассветный час, готовый взорваться яркими красками восхода – потрескивала и постукивала, чирикала неведомыми птицами, срывалась с крыши на карниз каплями росы, откликалась призрачными далекими голосами. Джереми не спал, а размышлял. Спокойно, почти холодно. Без страха. Пережитый пару часов назад стресс закалил его, сломал внутри плотину, за которой начиналась бесконечная свобода.

Что они сделают с ним и с Вилиной? Ничего такого, что уже не делали раньше. Отдадут доктору Корку? Пусть. Джереми до сих пор не мог понять, зачем слонялся бесплотным призраком по больнице, подглядывая за врачами – почему не покинул её, не вырвался на волю? Ведь для астрального двойника не существует стен. Они с Вилиной этой ошибки не повторят. Нет. Они возьмутся за руки и – невидимые и легкие, как одуванчиковый пух, летящий к солнцу – отправятся на материк, за океан, куда угодно, и никакие шлагбаумы их не остановят. Пусть кто-то назовет это смертью – какая разница? Так люди называют всё, что не в состоянии постичь своим слабым умишком. Когда тело перестаёт быть тюрьмой – ничто другое уже не сможет ею стать.

Он думал, что опять не сомкнёт глаз до утра, но как-то незаметно для себя уснул. Без сновидений – просто моргнул, и кадр сменился. Вместо крапчатой серости, лунной серебристой размазни – залитая светом комната. Свитер, небрежно кинутый на спинку стула. Недопитый стакан газировки на столе. Мстительно укутанный шарфом "градусник". Хорёк разозлится – плевать. Теперь уже, действительно, плевать. Хуже, чем сейчас, уже не будет. Стопка нотной бумаги на тумбочке у кровати, а поперёк неё – перьевая ручка. Накануне побега Джереми как раз начал записывать одну мелодию... Как же это, как там было? Он нахмурился, пытаясь вспомнить первую фразу... "Всё-таки музыка – странная штука, – мелькнула мысль. – Она как будто не существует сама по себе – а только во взаимодействии с кем-то или с чем-то... Её не повесишь на стену, как рисунок, и не сунешь листок друзьям, вот, мол, смотрите, я сочинил. Её могут оживить только человеческие пальцы и голос..."

За окном привычно надрывался громкоговоритель – и от этого становилось как-то по-особому уютно, и глупая попса больше не раздражала.

Джереми сладко потянулся и сел, босыми ступнями нащупывая на полу сланцы. Кажется, никогда еще утро не доставляло ему такого удовольствия. Последний глоток воздуха перед казнью – что может быть восхитительнее?

Он вынул из шкафа чистые бельё и шорты. Оделся. Через несколько часов в кабинете Хорька будет решаться их с Вилиной судьба. "Черт с ним, с Хорьком, поскорее бы увидеть Вилину. Только бы этот белобрысый урод ей ничего не сделал!".

Не успел он почистить зубы и наскоро пройтись бритвой по щекам, как в комнату без стука ворвался Хайли.

– Эй, лежебока! Ты где? Дрыхнешь, что ли? Вставай, конец света проспишь! – и недоуменное: – В кровати нет... Где же он? Дже, ты здесь?

– Тут я! Чего кричишь?

Джереми вышел из ванной с полотенцем через плечо.

– Ты что делаешь?

– Брился.

– Ааа... слушай, Дже, я что пришел. Час "икс" настал! Та-та-та-там! – он пошарил в кармане цветастых бермуд и торжествующе покачал у друга перед носом связкой ключей.

– Что это?

– Ключи от радиоцентра.

– От радиоцентра? – тупо переспросил Джереми. – Откуда они у тебя?

Хайли так и распирало от гордости. Он ухмылялся, как Чеширский кот, всем своим видом демонстрируя, что принес потрясающую новость.

– От работников, откуда же еще! У Рамона приятель, Федерико, ну, ты его не знаешь. Гватемалец. Он там за аппаратурой следит. Хвастался нам с Рамоном, что работает в информационном сердце Эколы. Так прямо и сказал. Мы вчера были у него в гостях, жарили мясо на гриле, ну, я и стащил потихоньку ключ.

–Украл, что ли?

– Одолжил на денёк, – уклончиво ответил Хайли. – Какая разница? Ты ведь хотел рассказать всем...

Джереми затаил дыхание.

–... про фальшивую память.

– Да.

– Сегодня в восемь – медитация на "длинном". А ты тем временем проникнешь в радиоузел и... прикинь, Хорёк толкнет речь, мол, поможем в беде нашим братьям, спасём несчастный мир, – он очень похоже передразнил Фреттхена, так что Джереми, как ни жутко ему было, не мог удержаться от улыбки, – ну, как обычно. Потом должна зазвучать тихая музыка. А вместо неё – выступишь ты. И вся Экола тебя услышит! Пока Хорёк с Верхаеном сообразят в чём дело, пока до тебя доберутся – ты уже всё скажешь. Круто, а?

– Круто... – медленно повторил Джереми. – Ещё как круто. Что ж, все равно повесят – хоть за овцу, хоть за ягненка. Одним преступлением больше, одним меньше – какая разница?

Хайли взглянул на него с недоумением и раздумчиво поскреб курчавый затылок. Кажется, он только сейчас заметил, что с его другом что-то не так.

– Да ладно тебе. Что нам сделают? Или боишься с техникой не разобраться? Так она не сложнее, чем у Триоль в студии. Я заходил вчера, видел.

– Да я не про технику... – буркнул Джереми, – не только про неё...

Он и сам не знал, что именно его смущает. Не наказание, нет. Вряд ли его вину можно сделать тяжелее. Так он, во всяком случае, считал. Необходимость говорить для нескольких десятков человек – спонтанно, без подготовки? Писать речь уже некогда. Вдруг он ошибётся, растеряется, скажет не то, что надо, или не так? Ведь сказанного назад не воротишь. Но, с другой стороны, разве это сильно отличается от обыкновенного ответа у доски, перед классом? Нет, это даже проще, ведь ты не видишь реакции тех, для кого говоришь. Тебе не нужно стыдиться их глаз, краснеть от их смешков. Тогда что же?

Он шагал следом за Хайли по утренней, ещё сонной Эколе. В этот час квартал семейных ещё спал – и сердце тоскливо сжалось: как там Вилина? Но в "детском городке" уже закипала жизнь. Школьники, позёвывая и посмеиваясь, выходили из корпусов. Хотя до медитации оставалось полно времени, у многих в руках были полотенца или яркие синтетические коврики. Песок на "длинном" пляже – сырой и холодный после ночи. Ещё не прогретый солнцем.

– Вот и всё, кончается сказка,

Начинается жизненный путь... – бодро неслось из репродуктора.

"Как же он прав! – думал Джереми. – Болван, сочиняющий глупые песенки... А может, вовсе и не глупые? Может, это – послания? Чья-то робкая попытка достучаться до нас, оглохших и ослепших? Может, кто-то уже давно делает то, что я собираюсь сделать сейчас – только исподволь, незаметно, не привлекая внимания Хорька и прочих... Это умно. Только медленно. Пока кто-нибудь заметит и поймёт – жизни не хватит".

– ...приведёт нас куда-нибудь,

Пусть и трудный он иногда

Сказки нас не ведут никуда...

"Вот это мы скоро узнаем", – пробормотал Джереми.

Радиоцентр прятался за амбулаторией, полузаросший густыми кустами ежевики, и представлял собой малоприметную кряжистую башенку с решётчатыми окнами. Прежде чем вставить ключ в замок, Хайли пугливо огляделся.

Пару секунд они стояли у металлической двери, прислушиваясь, пытаясь в какофонии привычных звуков угадать посторонний, враждебный, несущий опасность. Музыка, пение, далёкие голоса, крики птиц, громкий сухой треск кузнечиков окутывали их душной волной. Но не ломались ветки, не шаркали подошвы по брусчатке, не шлёпали босые ступни, не летели камешки из-под каблуков.

– Всё тихо, – прошептал Хайли. – Заходим.

Они шагнули внутрь – в мягкую, густую тишину. Внутри башенка оказалась звукоизолированной. На первом этаже было полутемно, стояли вдоль стен какие-то сейфы, а на втором располагалась собственно радиоточка. Джереми удивился, как просто всё устроено. Стол, компьютер, наушники, два микрофона и небольшой пульт. Маленькая светлая комнатка.

– Шаришь в аппаратуре? – спросил Хайли.

– Да, здесь ничего сложного.

– Тогда слушай. Сиди тихо – если кто войдёт, спрячься. Ровно в восемь часов начнется медитация.

– Да где тут спрятаться?

– Не знаю. Под стол... – Хайли поморщился и, силясь собраться с мыслями, двумя пальцами с досадой потёр переносицу. – Да вряд ли кто-то придет – музыкальные фрагменты, насколько я понял, переключаются автоматически, программой. Погоди, дай договорить. Минут пять будет трепаться Хорёк, а потом – слово тебе. Вот здесь, вроде, включается микрофон?

– Да. Похоже, что здесь.

– Ну, парень, мы с Бобом держим за тебя кулаки!

Джереми слабо улыбнулся и махнул рукой: "Иди! И тебе удачи!"

На пульте висели наушники, но он не стал их надевать, вместо этого снял с запястья и положил перед собой наручные часы. Джереми сидел, положив локти на стол. Из узкого окна башенки лился пыльный желтоватый свет. Проигрывалась музыкальная запись. Стрелка медленно взбиралась по циферблату, неотвратимо приближаясь к восьми.

Он думал о своих одноклассниках и ребятах помладше, обо всех подростках и парах из "городка семейных". Сейчас он отнимет у них вязаных кукол и красные камешки, а что даст взамен? Пустоту? Беспамятство? Безрадостную правду о грандиозном обмане?

Что она им принесет, правда? На что толкнёт, от чего избавит?

Наконец-то, в тишине и одиночестве, его страх сделался отчётлив и принял конкретную форму – ответственности. Да, он отвечает за то, что скажет всем этим людям, если не перед Хорьком, Верхаеном, Корком или кем бы то ни было ещё, то перед собственной совестью. А это гораздо серьёзнее.

Ровно в восемь часов пять минут Джереми включил микрофон.

Глава 25

Марк Фреттхен не выдержал и заплакал. Впервые в жизни. Он стыдился своей слабости и одновременно жалел себя, а слёзы текли всё сильнее и сильнее. Рыдания поднимались из груди неприятными, булькающими звуками, и подавить их никак не удавалось.

Когда всё пошло наперекосяк, он так и не понял. Может быть, с приездом Верхаена?

Всё было так чудесно – и медитации под шелест волн, и праздники с кострами, танцами и песнями, и дружба с воспитанниками. Его уважали, к нему прислушивались, его ценили. Он поверил в то, что это и есть счастье и рай на земле – вечнозеленый оазис, окруженный с трех сторон лазурными водами океана. Кусочек гармонии и порядка в жестоком, беспорядочном мире.

Фреттхен сразу почувствовал скрытую угрозу, исходящую от Гельмута Верхаена. Энергетика этого жёсткого человека никак не хотела вплетаться в позитивные, высокие частоты Эколы. Свинцовые глаза под нависшими веками излучали тяжёлое превосходство, оно давило, прибивало к земле. Скрипучий голос убивал всякую радостную эмоцию. Холодная сдержанность сбивала с толку и повергала в растерянность.

А после того, как он увидел пожилого профессора в ногах у обнаженной Софи... Гельмут Верхаен стал Марку не просто неприятен, но отвратителен. Как отвратителен огромный, заросший седой шерстью паук, сосущий в своем плесневелом углу кровь из трепетной бабочки.

И как назло, Верхаен становился всё дотошнее, следовал за Фреттхеном неотступно, распространяя вокруг затхлую ауру. Порой Марку казалось, что ещё немного и он начнет задыхаться. Даже сам профессор заметил эти приступы удушья у коллеги, но списал их на пыльцу тропических цветов и брезгливо посоветовал принять что-нибудь от аллергии.

Когда Верхаен неожиданно позвонил с дороги и объявил, что ему пришлось уехать по семейным обстоятельствам, психолог возликовал.

Он порхал весь день без устали и даже после вечерней медитации закрутил в танце лёгкую, как перышко, Триоль. А после, возвратясь домой, позволил себе щедро полить любимое мороженое густым, ароматным бэйлисом.

Но проклятье профессора не исчезло с его отъездом. Словно поры плесени, оно рассеялось по всей Эколе. Чем ещё объяснить, что в тот же вечер случилось доселе неслыханное?

Несчастный психолог поперхнулся мороженым, когда с пропускного пункта позвонил дежурный и сообщил, что Джереми и Вилина пытались бежать. Что это, если не проклятый вирус похоти, который старый извращенец притащил с собой и которым заразил молодые неискушенные души? Слава всем богам, его не было в этот момент на месте! Иначе всем бы не поздоровилось и в первую очередь – самому Фреттхену.

Так размышлял Хорёк, шагая сквозь нежный утренний туман к "детскому городку".

"Хоть бы он там просидел подольше, – стучало в висках в такт шагам по пустому, коридору сонной и тихой школы. – Или вообще бы не вернулся, – думал он, дёргая ручку двери своего кабинета. – Да, это было бы здорово!"

Последнюю фразу он, очевидно, произнес вслух, потому что Верхаен, преспокойно сидящий за столом, будто никуда и не отлучался, тут же отреагировал:

– Что было бы здорово?

Взметнув прицельный, недобрый взгляд на психолога и нервно постукивая карандашом по столу, он ожидал ответа.

– Ээээ, доброе утро, Гельмут! Это я сам с собой. Замечтался, знаете.

– К сожалению, знаю. Вы слишком много мечтаете, господин школьный психолог. Поэтому у вас под носом и творятся всякие непотребства.

– Что вы имеете в виду? – выдавил Фреттхен, каменея в предчувствии разноса.

– Ну, что вы встали как изваяние? Пойдите, сделайте нам кофе.

– Одну минуту.

"Нет, похоже, проклятый паук ничего не знает про Джереми с Вилиной, – размышлял Хорек, заливая воду в кофемашину, – иначе бы про кофе и не вспомнил. А, может, ещё что-то стряслось за ночь? Это постоянное ожидание неприятностей доведет меня до инфаркта!".

Верхаен принял чашечку с эспрессо, сделал мелкий, воробьиный глоток и вместо благодарности произнёс:

– Что это за опросники раздают у вас под носом?

– Какие опросники? – прохрипел Фреттхен и, едва успев поставить чашку на стол, зашёлся кашлем.

Профессор, брезгливо сморщившись, терпеливо наблюдал, как Хорёк вертится на стуле, пытаясь похлопать себя по спине.

Наконец, психолог откашлялся и переспросил, задыхаясь и утирая слёзы:

– О каких опросниках идёт речь, Гельмут?

– Вот видите, – с чувством превосходства отозвался Верхаен, – вы даже не в курсе, что у вас в Эколе делается. Хотя сидите безвылазно на этом полуострове в отличие от меня.

– Кто вам про них рассказал? Я ничего об этом не знаю.

– Не важно, кто мне рассказал. Важно, что ваш воспитанник Хайли – между прочим, приятель Джереми, тёмная лошадка – умудрился провернуть какую-то масштабную акцию. И вы об этом не имеете никакого представления. Как не имеете представления о том, какие вопросы задавали вашим подопечным и с какими целями. И что они отвечали вы тоже, разумеется, не знаете.

– О, боже мой, – устало пробормотал Фреттхен, – я, правда, ничего об этом не слышал. Сейчас же с этим разберусь. То есть не сейчас же, а после утренней медитации.

– Будьте так любезны. И непременно доложите мне обо всем, что узнаете. Хотя, нет. Я сам, лично, этим займусь. Мы вместе допросим Хайли. Позвоните мне, когда будете готовы. Я подойду.

– Хорошо, – покорно кивнул Фреттхен и поинтересовался. – Как вы съездили?

– Отвратительно, – холодно бросил Верхаен. – А вас что, это правда интересует?

– Нет. Да. Ну не то, чтобы очень. Простите за любопытство, Гельмут.

Хорёк совершенно смешался, как, впрочем, и всегда – этот паук так умело раскидывал свои сети, что несчастный психолог неизбежно в них застревал, трепыхаясь в самой неловкой позе.

Он вытер вспотевший лоб и поспешил откланяться:

– Позвольте мне приступить к работе – мне нужно обговорить с учителями тему сегодняшней медитации.

– Идите и не забудьте мне позвонить, я приду лично допросить этого негодника.

– Конечно, Гельмут. Непременно!

"Старый извращенец, – прошептал сквозь зубы психолог, выскочив из кабинета. – До чего же неприятный тип! Слава богу, хоть про Джереми с Вилиной не разнюхал".

– Доброе утро, Марк! – глубоким контральто пропела Триоль, появляясь из соседней двери.

– Доброе утро, Мэйли.

– С вами всё в порядке? Что-то случилось?

– Случилось, – придушено ответил психолог, с опаской оглядываясь на свой кабинет, который теперь ассоциировался с паучьим гнездом. – Вы на "длинный пляж"?

– Да, – подтвердила китаянка, хмуря гладкие, будто шёлковые, брови.

– Пойдёмте вместе, я вам всё расскажу.

Рука об руку они вышли из школьного здания.

– Ситуация вышла из под контроля, – расстроенно делился психолог с коллегой, держа её под локоток. – Вчера ночью мне позвонили с пропускного пункта. Джереми и Вилина пытались бежать. Вы представляете?

– Всё-таки бежали? Жаль. Я надеялась, что Роберт сумеет вовремя сориентироваться и укрепить отношения с женой.

– Я вообще не понимаю, что происходит, Мэйли!

Хорёк остановился посередине покатого спуска к пляжу и возмущённо воздел руки к небу, отчего на секунду потерял равновесие. Покачнувшись, он вцепился в неожиданно крепкое плечо китаянки.

– Чего им не хватало? Ну, вот, скажите? Чего?

– Вы когда-нибудь любили, Марк? – спокойно ответила Триоль, продолжая спускаться по скользкой каменистой дорожке.

– Я? Любил, – неуверенно ответил Фреттхен, помедлил и добавил, – в школе. А что? Причем тут любовь?!

– Любовь – это сила, которая сметает все преграды. Вы же психолог и должны об этом знать. Из-за любви убивают других и лишают жизни себя, а вы говорите о каком-то побеге. Не мне обсуждать политику руководства, но если бы меня спросили...

– Постойте, Мэйли, я не понимаю, при чём тут любовь? Какая любовь? Она замужем, она любит Роберта! – он помедлил и, вспомнив откровения Вилины на своей кухне, расстроенно добавил. – Или – не любит?

– Марк, она просто пошла туда, куда ей сказали, и сделала то, что ей велели. Они ведь послушные, эти райские птички.

– Но я сам видел – она была всем довольна, особенно – новым домом... Я заходил к ним после свадьбы, проверял.

– Я читала её дневник. Она любит Джереми. Просто обстоятельства не позволили ей выпустить эту любовь из сердца. Вот она и загнала её поглубже. В самую-самую глубь, в самое надёжное место – туда, где прячется подлинное "Я".

– Вы? – Хорёк так и подскочил на месте, рискуя снова оступиться на покатой тропе. – Вы читали её дневник?

– Да, я читала, – без тени смущения подтвердила Триоль. – Я педагог, а эти дети находятся под моей ответственностью. Я обязана знать, чем они живут и чем дышат, чтобы вовремя исправить возможные ошибки. Разве вы не занимаетесь тем же? Разве вы не установили повсюду камеры и не следите за каждым их шагом?

– Почему же вы ничего мне не сказали? – упавшим голосом спросил Фреттхен, проигнорировав вопрос о камерах. – Почему я обо всем узнаю последним?

– Потому что я посчитала возможным доверить судьбу жены её мужу. Я дала ему шанс переиграть соперника. Но, похоже, природа не одарила его талантом стратега. Более глупой выходки, чем его нападение на Джереми, и придумать нельзя. Хороший урок всем нам, Марк, и мы должны сделать из него выводы.

Пляж заполнялся гомонящей толпой – подростки затевали борьбу на рассыпчатом, как крахмал, песке. Молодые пары усаживались рядышком в ожидании медитации, обнимаясь и перешёптываясь.

Счастливые лица, смех и улыбки – Фреттхена кольнула зависть. Он бы тоже хотел стать птичкой в этом раю – воспарить в медитациях над белоснежным песком прямо в бездонную синь. Ни о чем не думать и не тревожиться. И никакого груза ответственности, никакого страха и неловкости под свинцовым взглядом Гельмута Верхаена.

– Хорошо, спасибо, Мэйли! Мы непременно сделаем выводы, но позже. Время медитации. Пора приступать.

– Конечно, Марк! Я всегда к вашим услугам, – смиренно ответила китаянка, снова пряча под непроницаемой маской и душу, и эмоции.

– Спасибо, правда, – он взял её крепкую ладошку и сжал тихонько в знак благодарности, – у вас такая чудесная энергетика. С вами рядом необычайно комфортно.

– Я рада это слышать, Марк, – она склонила черную и гладкую, будто облитую лаком, голову и легкой походкой балерины пошла вперед.

– Ребята, пора начинать! – сильный голос Триоль порхал над пляжем. – Рассаживаемся, поскорее, – она энергично хлопала в ладоши, разнимала борцов и приветствовала влюблённые парочки.

Ей улыбались, её слушались и очень скоро хаотичные группки рассеялись. Присмиревшие воспитанники Эколы расселись в аккуратные ряды.

Фреттхен откашлялся и взял в руки микрофон:

– Сегодня, друзья, мы переходим к новому, совершенно восхитительному этапу, – он помолчал, демонстрируя волнение. – Настало время задуматься не только о гармонии окружающего пространства, но и о том, кого оно окружает. О человеке. О том, кто создает и разрушает. От кого непосредственно зависит мир и процветание на нашей планете. Можно веками ждать, пока каждый достигнет того уровня развития, при котором болезни и войны исчезнут, как исчезли чума и оспа. А можно инициировать процесс, исцеляя и облагораживая души прямо сейчас. Вам нравится моя идея? – спросил он, повышая голос и наполняя его энтузиазмом.

– Дааааа! Нравится! – нестройно, но радостно отозвались ряды воспитанников.

– Прекрасно! – воскликнул Хорек. – Раз так, я передаю слово нашей замечательной Мэйли. Она объяснит вам суть!

Триоль с вежливым достоинством приняла микрофон, и психолог, облегчённо вздохнув, отошел и уселся поодаль.

– Сегодня мы начнём нашу медитацию с путешествия туда, где скрывается истинное "Я". То, что во многих религиях зовётся душой и продолжает жить после смерти физического тела.

Бархатный голос, сопровождаемый равномерным рокотом океана, успокаивал, убаюкивал, тянул за собой в то самое путешествие, о котором вещала маленькая китаянка. Фреттхен сидел на прохладном песке и чувствовал, как все его тело, каждый мускул расслабляется, а запутанный клубок нервов разглаживается и распрямляется.

– Загляните вглубь вашего сердца и вы увидете его – этот маленький огонёк любви. Позвольте чистому, ослепительно-яркому свету расти, заполняя ваше сердце...

"Да, да, я вижу его", – шептал Хорёк, с закрытыми глазами раскачиваясь в такт мудрым и правильным словам, на которые уже накладывалась тихая волшебная музыка из репродуктора.

Он уже начал проваливаться в уютное, тягучее забытье, как неожиданно барабанные перепонки пронзило металлическим скрежетом.

Психолог распахнул глаза и завертелся волчком на месте, стараясь понять, что случилось.

– Ребята! – Фреттхен не сразу узнал голос Джереми, искаженный волнением и микрофоном. – У меня мало времени, поэтому я сразу перейду к сути – нас обманывают. Мы – марионетки и подопытные кролики.

Психолога накрыло волной жара, а глаза затянуло розовой пеленой. Он вскочил и ничего не видя, побежал вперёд, туда, где начинался подъём с пляжа.

За спиной прошелестел возмущенный гул голосов, их перекрыли спокойные слова Триоль: "Спокойно, друзья! У Джереми последствия травмы, параноидальный бред. Мы должны проявить сочувствие и понимание".

Хорёк вслепую карабкался по склону, цепляясь за колючие кусты и обдирая ладони, а над Эколой разносилась речь Джереми. Она хлестала и жалила сильнее колючек, подстегивала, гнала вперед. Он, Марк, должен прекратить это безобразие и заткнуть рот мальчишке, пока его не услышал Верхаен!

"Они подменили нам память. Вспомните своё детство – оно у всех у нас одинаковое! Я докажу!"

Но доказать Джереми не успел.

Вместо этого раздался усиленный микрофоном шум возни, вскрикивания, звук тяжёлого дыхания, и все смолкло.

Несчастный психолог, успевший к тому времени выбраться на ровную поверхность, стоял под столбом, и, задыхаясь от прыгающего в горле сердца, пытался сфокусировать вновь обретённое зрение на черном пятне репродуктора.

"Фреттхен, – раздался как будто совсем близко, над ухом, зловещий скрип, – вы мне за это ответите".

Хорек обессиленно рухнул на жёсткие колючки и впервые в жизни разрыдался, как ребёнок.