Текст книги "Червь (СИ)"
Автор книги: Джон МакКрэй
сообщить о нарушении
Текущая страница: 44 (всего у книги 48 страниц)
И этих людей я считала своими друзьями?! Я обратилась к последней надежде на помощь и поддержку. К Сплетнице.
Она заложила большие пальцы за пояс, и немного ссутулилась, прислонившись к стене. Она отнюдь не выглядела счастливой.
Она слегка тряхнула головой, встретившись со мной глазами.
– Выверт – не дурак, – сказала мне Сплетница, – он понимает, что он только что сделал, и у него были все основания подозревать, что один или два человека в нашей группе могут счесть его методы неприятными. Он это просчитывал. Он испытывает нас, чтобы быть уверенным, что на нас можно положиться, когда придет время более жестких действий.
– Если это – проверка, – сказала я, чувствуя, как что-то оборвалось внутри, – думаю, что я её провалила.
– Не говори так, – сказала Сплетница. – Мрак прав, мы должны обсудить это всей командой.
– Что здесь обсуждать? Оставаться ли с Вывертом?
– Да, – со вздохом ответила она.
– Одно лишь то, что вы считаете, что здесь есть что обсуждать – уже какой-то пиздец, – ответила я. Гнев и ощущение того, что меня предали, сделали мой тон более резким, тяжелым.
Не знаю чего я ожидала, но несколько секунд я просто стояла там. Возможно, я ждала, что они начнут извиняться, как-то оправдываться или признают, что я была права.
Но никто из них даже рта не раскрыл.
Я повернулась, чтобы уйти, открыла люк и ступила на гравий, который окружал стройку высотного здания.
– Ну ладно тебе, Тейлор, – из-за моей спины раздался голос Мрака. Я не слушала.
– Эй! – он поднял голос.
Я не ответила. Я была слишком зла, и, как бы глупо это ни звучало, я не хотела, чтобы последними словами, которые он от меня услышит, стала отборная матерщина.
Я уже шага на три отошла от люка, когда услышала хруст гравия позади меня. Я повернулась и увидела, что Мрак сокращает расстояние между нами. Он протянул руку, словно пытаясь меня схватить.
Мое терпение лопнуло и тучи насекомых вылетели из-под костюма. По моему приказу они образовали между мной и Мраком что-то вроде барьера.
Я уже продумывала, что буду делать, если дело дойдет до драки – костюм покрывал его кожу, но я помнила об отверстиях на боковых сторонах его маски, которые перенаправляли поток темноты от лица к краям маски, чтобы на шлеме выделялось изображение черепа. В крайнем случае, насекомые могли бы туда забраться. Его сила на меня почти не влияла, но сможет ли небольшая горстка насекомых под маской компенсировать его очевидные преимущества в ближнем бою?
Я услышала рычание собак Суки. Они не доросли до максимального размера, но были крупнее, чем в нормальном состоянии, рост был остановлен на начальной стадии их трансформации. На тускло освещенной территории стройки сквозь дымку моего роя я могла различить их силуэты. Победить их будет трудно, или даже невозможно.
– Нет, – сказал Мрак, полускрытый роем. – Блять. Пусть уходит.
Я повернулась и побежала.
* * *
Лофт был пуст, там сидела только Анжелика. Позади неё на минимальной громкости работал телевизор. Возможно, его оставили включенным, чтобы успокоить собаку, или просто Алек поленился всё выключить.
Анжелика двигалась очень медленно, когда встала с дивана и приблизилась, чтобы обнюхать меня. Не знаю, какой была жизнь этой собаки до того, как она попала к Суке, но она смогла научиться любить только её. Анжелика быстро обнюхала меня и повернулась, чтобы потащиться обратно к дивану, но запрыгнуть на него ей уже не хватило сил. Она расположилась под журнальным столиком, наблюдая за мной единственным целым глазом, который непрестанно подмигивал, будто бы с подозрением или угрозой.
Она сильно пострадала в бою с Туманом. Трудно поверить, но сейчас она была еще туда-сюда, а вот несколько дней назад… Сука хотела использовать на ней свою силу, но Лиза отговорила её, предупредив о риске остановки сердца. Как следствие, Анжелика большую часть недели была столь вялой, слабой и тихой, что я часто поглядывала на неё и задавалась вопросом, не прекратила ли она дышать. Я не была настолько привязана к ней, чтобы расстроиться из-за её смерти, но понимание того, насколько потеря собаки опустошит Суку, было для меня достаточной причиной волноваться за животное.
Было странно думать, что я всё это покидаю: лофт, собак, ребят.
Я не знала, как разобраться в своих мыслях и чувствах. Злость. Меня предали. Я стояла посреди гостиной лофта, беспомощная и растерянная. Я не знала, чем заняться, а ведь последнее время я всегда находила себе дело. В течение первых полутора лет в старшей школе, все мои старания сводились к тому, чтобы просто дождаться окончания школьного дня, дожить до выходных. Когда наступали выходные, я просто отдыхала, восстанавливала свою умственную и эмоциональную силу, чтобы выдержать следующую неделю.
Затем я получила свою силу. Я достигла своего предела, дошла до точки, где могла бы сломаться, но моя сила дала мне новую цель: стать супергероем. Нужно было так много сделать и запланировать, подготовить и исследовать, что у меня появилась причина жить. Я бы не решилась назвать это надеждой, но теперь я могла сосредоточиться на том, что выходило за пределы следующих суток.
Всё остальное было следствием того поворотного момента. Встреча с Неформалами, новый план стать тайным агентом, чтобы выудить информацию и разузнать про тогда ещё неизвестного босса. Когда я не смогла предать их с чистой совестью, я изменила свой план, я решила лучше узнать остальных ребят, подружиться с Сукой, сблизиться с Брайаном. Правда, я добивалась своих целей с переменным успехом за то недолгое время, что двигалась в этом направлении, но пока и этого было достаточно.
А теперь я плыла по течению.
Жизнь, в некотором смысле, вернулась на круги своя. Я должна была пережить сегодняшний день, затем неделю. Мне нужно было разобраться, куда пойти дальше. Я направилась в свою комнату.
Мой рюкзак лежал рядом с прикроватным столиком, быстрая проверка показала, что в нем всё ещё лежало многое из того, что я в него положила неделю назад, когда предполагала, что проведу несколько дней у Брайана. Одежда, основные туалетные принадлежности, наличные, неиспользованный дешёвый телефон. Я добавила ещё денег, карту с информацией о моём суперзлодейском банковском счете, и ещё несколько мелочей. Осматривая комнату на предмет того, что мне может понадобиться, я взглянула на комод. На нём лежала катана, которую я взяла как трофей после одного из боёв, и кусок янтаря, который подарил мне Брайан.
Я положила янтарь в рюкзак, укутав его одеждой, чтобы предохранить от повреждений, и застегнула его.
Будильник показывал 6:40 утра. Если бы Выверт не назначил встречу на этот странный час, если бы я не собирала вещи, то где-то сейчас я бы выходила из дверей на свою утреннюю пробежку.
Покидая лофт в спешке, чтобы уйти до прихода остальных, я много чего не стала брать с собой. Одежду, мебель, снаряжение. За то время, что я жила здесь, я неосознанно привнесла в комнату что-то своё, украшала её и подстраивала под себя. Я обосновывалась тут надолго, совсем не так, как в тот период, когда планировала предать команду.
Я надевала одежду поверх костюма, когда из дверного проема раздался голос Лизы:
– Куда ты собираешься идти?
Я повернулась, чтобы посмотреть на неё, и выражение её лица изменилось. Из-за того, что она увидела у меня на лице? Я не была уверена, какие чувства на нём отражались. Гнев? Разочарование? Сожаление?
– Может быть, в мотель, – сказала я. – А что? Вы собираетесь меня выследить? Спрятать концы в воду?
– Ты знаешь, что мы бы не стали так поступать.
– Разумеется. Полагаю, для этого он пошлет за мной Скитальцев, если уж решит. – Я стащила свою маску и убрала её в рюкзак.
– Это неправильно, Тейлор. Тебе действительно нужно уходить?
– Мне сейчас даже на себя в зеркало тошно смотреть. Даже если бы мы пришли к какому-то соглашению, разработали общий план по её спасению, решили бы противостоять Выверту… – я замолчала, пытаясь подобрать слова, – я не могу смотреть на остальных, и притворяться, что всё нормально. Даже если бы мы старались её спасти… это всё равно мерзко. Дина… за что её так?
– Веришь или нет, но Брайан сейчас в полном ахуе, как и ты. Если тебе кажется, что он странно или нетипично себя ведёт, на самом деле он просто действует на автомате, когда не знает, как реагировать. Понимаешь, Сука в такой ситуации бесится, а ты внезапно замолкаешь и держишься настороже.
Я пожала плечами, завязывая рукава толстовки на талии, и сказала ей:
– Если уж разобраться, я бы не сказала, что то, как он себя вел – для него совсем уж нехарактерно. Собственно, это одна из причин, по которой я ухожу.
– Ты уходишь на время, или навсегда?
– Не знаю.
– Ты собираешься совершить какую-нибудь глупость? Например попробовать спасти Дину в одиночку?
– Не знаю, – повторила я.
– Ты же понимаешь, есть вероятность… пусть и небольшая, что если ты попробуешь провернуть что-то такое, возможно, нам придётся тебя остановить. Ну, это ещё зависит от того, до чего мы договоримся относительно текущей ситуации.
– Делайте то, что должны, я буду поступать так же.
– Ну что ж, ладно.
Я перекинула рюкзак через плечо, стоя перед дверью.
– Я не говорю «до свидания», потому что не собираюсь прощаться, – сказала Сплетница. – Если для того, чтобы в ближайшем будущем мы смогли нормально поговорить, я должна буду сама разрешить ситуацию с Вывертом и его пленницей – я это сделаю. Оставайся в живых, не наделай глупостей, и постарайся выслушать нас, когда мы встретимся. Такую малость ты можешь сделать ради нашей дружбы?
Я задумалась на секунду, затем кивнула ей.
Лиза отошла от дверного проема, чтобы пропустить меня. Когда я обернулась, Лиза чуть ли не подчёркнуто отвернулась в другую сторону, к кухне. Как будто проводить меня взглядом до выхода означало своего рода прощание, а она осталась верной идее не говорить мне «до свиданья».
Я была на лестнице, на полпути к первому этажу, когда услышала его. Воющий звук, как будто огромный ребенок собрался разреветься. Гнусавый звук «уа-а» болезненно ввинчивался в уши. Сирена? Сирена воздушной тревоги.
Я резко развернулась и понеслась обратно вверх по лестнице. Сплетница уже была в гостиной. Телевизор показывал указания по эвакуации, чередуя изображения на экране: «Покиньте свои дома. Найдите ближайшее убежище. Следуйте указаниям местных властей. Покиньте свои дома…»
– Бомба? – спросила я, поднимая голос, чтобы его можно было услышать на фоне сирены. – Бакуда что-то припрятала?
Лиза помотала головой.
Я видела её в присутствии Луна, Славы, Бакуды, Чистоты, Ночи и Тумана. Но сейчас на её лице было совершенно другое выражение, которое я не видела ни в одной из тех ситуаций. Ни следа её лисьей усмешки, ни капли её характерного юмора или сумасбродной бравады.
– Тогда что это? – спросила я, хотя у меня уже было мрачное подозрение. Сирены не включали даже когда Бакуда начала свой террор против города, и это оставляло совсем мало вариантов.
Всего одно неотвратимое слово:
– Губитель.
– Что… но… – я повернулась к лестнице, затем обратно к Сплетнице. – Мой папа. Я должна…
Сплетница прервала меня:
– Он эвакуируется или доберётся до убежища, как и все остальные. Тейлор, посмотри на меня.
Я посмотрела на неё.
– Остальные ребята и я – мы уже говорили о такой возможности. Эта тема всплывала ещё до того, как мы встретили тебя. Ты слушаешь меня? Ты знаешь, что происходит, и как обычно реагируют.
Я кивнула.
– Мы все решили, что пойдём. Что попытаемся помочь, чем сможем. Но ты не участвовала в том разговоре, и сейчас в группе напряженные отношения. Теперь ты почти вышла из команды, поэтому если не хочешь…
– Я пойду, – мне даже не нужно было об этом задумываться. Я бы никогда не простила себя, если бы сбежала, зная, что могу чем-то помочь.
Интерлюдия 7 (Ханна)
Предупреждение: Киндер-сюрприз переименован в Винрара, постепенно это коснется и старых глав.
– Пошла! – гаркнул по-турецки солдат, сильно ткнув её стволом меж лопаток. Он был вдвое выше неё и гораздо сильнее. Сопротивляться бессмысленно, будь он даже без оружия. Спотыкаясь, она поплелась сквозь чащу деревьев и кустарника. Ветки царапали ей лицо и руки.
«Иду по линии, одна нога перед другой» – твердила себе Хана. Она потащилась вперёд, и ноги как будто свинцом налились. Иголки с деревьев и кустов царапали кожу. Даже тонкие веточки были грубыми, колючими, цеплялись за платье и носки, впивались сквозь одежду, и кололи её необутые ноги.
– Шевелись! – пригрозил солдат. Он произнёс что-то ещё, более длинное и сложное, но Хана плохо знала турецкий и не поняла, что он хотел сказать. Она оглянулась через плечо и увидела, как солдат вернулся назад, стараясь ступать по её следам. Он чётко разъяснил значение своих слов, махнув оружием в сторону остальных детей, согнанных в кучку посреди полудюжины других солдат. Если она не пошевелится, за это заплатит кто-то другой.
За семь лет жители её села уверились – и, как показало будущее, напрасно что живут достаточно далеко и изолированно среди долин и лесов, чтобы худшие схватки войны обошли их стороной. Несколько часов назад с этой иллюзией пришлось расстаться самым болезненным образом.
Её спрятали в погребе рядом с домом. Она слышала крики и стрельбу. Слишком много стрельбы, учитывая, как мало было в селе исправного оружия. Оружие и патроны слишком дороги для тех, кто живёт лишь тем, что сможет добыть охотой или вырастить. Да и ехать за такими покупками в ближайший город было опасно. У них было совсем немного трофейного оружия, которое удалось выменять на припасы и медицинскую помощь, у партизан, проходивших через деревню. А тем, у кого оружие и было, недоставало навыков и опыта. Все надеялись, что партизаны не дадут врагу зайти так далеко.
Она торопливо сделала ещё один шаг. Ветка хрустнула под ногой, и Хана вздрогнула и тихонько заскулила.
Когда вражеские солдаты нашли её в подвале и загнали в группу с остальными девятью детьми из деревни, она знала, что её родители или умирают, или уже мертвы. Пока солдаты вели их по деревне в лес, она шла, уставившись себе под ноги, слезы лились по щекам. Она не желала смотреть на кровь, на мертвые тела, усеявшие её родную деревню. Всю свою жизнь она провела здесь, среди этих людей.
Она обшаривала взглядом землю под ногами, но не знала, что искать. Земляной холмик? Бечевку? Плотный участок сухих, бурых иголок? Она сделала ещё один шаг, ожидая худшего. Когда ничего не произошло, она шагнула ещё раз, и снова приостановилась.
Совсем недавно она видела издалека, как Кован, толстый мальчик постарше, который когда-то дразнил её, сделал шаг вперёд, и его нога провалилась под землю. Он закричал, и Хана с остальными детьми бросились к нему, и попытались вытащить, но их попытки только усилили его вопли и истерику. Пока солдаты молча наблюдали за ними со стороны, Хана вместе с остальными детьми скребла руками жёсткую, каменистую землю, открывая взгляду деревянные колья, уложенные по краям ямы. Часть колышков торчала из стенок остриями вниз, другими было утыкано дно ямы – они-то и проткнули ногу мальчика. Те, что торчали из стенок, прогнулись, когда Кован наступил на них, но при попытках вытащить ногу обратно их острия глубоко вонзились в нее. Она знала о таких ловушках – их оставляли партизаны, которые их защищали и охотники из её деревни. Ловушки были повсюду: в лесу вокруг деревни, возле дорог и в местах, где могут проходить враги. Она как-то раз случайно услышала, как один из бойцов рассказывал её отцу именно про эту ловушку. Ей снова и снова повторяли, что из-за этого в лесу играть нельзя, и если ей понадобиться пойти в лес, то обязательно нужно позвать с собой взрослого. Только когда Хана увидела, что произошло с Кованом, она осознала всю серьезность тех предупреждений.
Они долго пытались откопать его ногу, освободить её, но чем больше им открывалась его израненная нога, тем яснее понимали, что с такими ранами и потеряв столько крови, ему далеко не уйти. Это было безнадежно, но ведь они же ходили вместе с Кованом в школу. Они виделись с ним каждый день.
Их усилиям положил конец солдат, выпустивший Ковану пулю в лоб. Второй погибший за сегодня ребенок.
Следующей для проверки тропы выбрали Хану.
Она стиснула руками подол своего платья, комкая ткань в ладонях, всё ещё покрытых грязью и царапинами из-за попыток освободить Кована. «Одна нога впереди другой». Все её чувства обострились. Она с особой чёткостью слышала шуршание грязи под ногами, царапанье еловых иголок по ткани платья. Она чувствовала солнечное тепло, согревающее кожу, когда она ступала там, где свет проглядывал сквозь еловые ветви.
Она с усилием моргнула, чтобы смахнуть слёзы с глаз. Так глупо. Ей нужно было чётко видеть. Любой намёк. Хоть какую-нибудь подсказку, чтобы заметить ловушку. Рыданиями она уж точно себе не поможет
«Одна нога впереди другой»
Она остановилась. Ноги не повиновались ей. Она испуганно огляделась вокруг.
Хана совершенно точно знала, что если она сделает ещё шаг – умрёт.
В этой уверенности не было никакой логики, никаких явных причин, никакой зацепки. Этот участок леса ничем не отличался от других. Подложка из красно-бурых иголок под ногами, деревья и кусты, обступающие её.
Но она точно знала. Если она шагнет вперёд, влево или вправо, она попадет в ловушку. В яму, как ту, в которой оказался Кован, или на взрывное устройство, которое унесло жизнь Ашти. Ей, по крайней мере, не придётся долго страдать.
Солдат, который наблюдал за ней с небольшого расстояния позади, выкрикнул знакомое слово «Шагай!», которое было одновременно и угрозой, и приказом.
Хана огляделась вокруг, от страха её замутило. Она искала хоть какую-то подсказку, куда идти, как двигаться дальше.
Она понимала, что прямо сейчас её убивать не станут. Она не могла идти дальше, это было физически невозможно, будто её ноги пустили корни в землю, как деревья. Солдаты заставят её смотреть, как они будут пытать одного из детей, пока он не умрет. А затем примутся за следующего. Или за саму Хану, пока один из детей не сдастся и не пойдет вперед, прокладывая им дорогу ценой собственной жизни.
– Ша…
Она увидела нечто громадное.
Оно было большим не в том смысле, в каком бывают большими деревья или горы. Его размеры были больше, чем она была способна увидеть и почувствовать. Она словно видела нечто, что было больше, чем целая планета, оно вообще было непредставимо огромно, оно простиралось вдаль. Хана не могла лучше описать то, что она воспринимала. Нечто было окружено множеством собственных зеркальных отражений, но каждое отражение существовало в одном и том же месте. Некоторые из них двигались по-другому, и иногда, очень редко, одно из отражений вступало в контакт с чем-то, с чем не вступали другие. Каждое из отражений было таким же реальным и ощутимым, как и остальные. И это всё делало это нечто таким громадным, что она не смогла бы его описать, даже будь она учёным, который сотню лет провёл в лучших библиотеках мира.
И оно было живым. Нечто живое.
Она знала – ей даже не пришлось раздумывать над этим – что каждое из этих отражений или расширений целого было такой же его неотъемлемой частью, как её рука или нос были частью её самой. Каждая часть была под контролем этой сущности, и двигалась с определённым намерением и целью. Как будто эта сущность существовала во всех своих возможных отражениях одновременно.
«Оно умирает», – подумалось ей. Самые дальние отражения существа отпадали и рассыпались на части, пока оно плыло в пустом безвоздушном пространстве, не двигаясь, а хитроумно проталкивая себя через бытие, содержащее её отражения, сжимаясь в одном месте, и разбухая в другом, перемещаясь со скоростью выше, чем скорость света. При её движении отдельные частички и фрагменты отлетали от целого, как отлетают на ветру семена от непостижимо огромного карахиндибы, одуванчика. Семена более многочисленные, чем пылинки на всей Земле.
Один из этих осколков, казалось, начал расти, становился всё больше, заполняя её сознание, пока полностью не поглотил все её чувства. Как будто Луна падала на Землю. Падала прямо Хане на голову.
– …гай! – глазом не моргнув, закончил команду солдат.
Хана вздрогнула. Она всё ещё была в лесу, руки зудели от царапин, ноги болели от ходьбы. Сердце часто билось, от страха она чувствовала горечь во рту.
Воспоминание уже таяло. Происходило ли это вообще? Чем сильнее она старалась вспомнить, тем быстрее оно ускользало. Это было похоже на пробуждение посреди сна, но такого зыбкого, что даже мысль о том, что она спала, стремилась покинуть её разум.
Солдат что-то кричал своим товарищам, слишком сложное для её понимания. Хана позволила остаткам воспоминания ускользнуть от своего внимания. Главное происходило здесь и сейчас. Либо она шагнёт вперёд и умрёт, либо она останется на месте и кто-то другой умрёт из-за её трусости. Она очнулась от своего ступора, и только слабый след мысли, что нечто только что произошло, остался у неё. Возможно, она сможет шагнуть вперёд.
Она подняла ногу…
…и остановилась. Что-то было на её пути. На уровне груди висело расплывчатое пятно, яростно сверкало и переливалось. Она опустила ногу на место, и уставилась на быстро сменяющееся чёрно-зелёное мерцание.
Она дотронулась до него и почувствовала тяжесть в ладони. Пальцы сами сомкнулись на предмете, почувствовали его тепло. Такое чувство, будто гладишь дружелюбную собаку. Странная мысль, особенно если учесть, на что она смотрела.
Оружие, полированная серая сталь. Что-то знакомое. Похожее на те маленькие пистолеты, которые она видела у партизан.
«Я не смогу им воспользоваться.» – спокойно подумала она, – «Если я попытаюсь, они убьют остальных в ту же секунду, как я выстрелю».
Пистолет замерцал, опять стал расплывчатым пятном чёрного и зелёного цвета, затем принял другую форму. И такое она тоже видела. Один из партизан разговаривал с Ханой и показывал ей английский журнал про оружие, – так он пытался наладить отношения с её старшей сестрой. Этот пистолет был таким же, как и предыдущий, но на стволе была металлическая трубка, почти в два раза увеличивающая длину оружия. Эта трубка, как знала Хана, делала оружие более тихим.
Остальные дети и солдаты были далеко позади. План всё ещё казался почти невозможным, но…
– Шагай! – прокричал солдат за её спиной. – Шагай, а не то…
Она резко развернулась, удерживая оружие обеими руками. Ей понадобилась секунда, чтобы прицелиться, и застигнутый врасплох турецкий солдат дал ей как раз достаточно времени, чтобы нажать на курок.
Ханна резко распахнула глаза.
«Вот почему я не сплю.»
Она заметила, что всё ещё была в костюме, встав с постели и направившись к ванной. По крайней мере, у неё хватило здравого смысла снять с себя шарф, чтобы не задохнуться во сне.
Она была единственной, кто помнил. Все остальные забыли это непостижимо огромное существо, если они вообще были удостоены чести мельком на него глянуть. Она не могла быть уверена в этом. Если кто-нибудь ещё это и видел, они неминуемо забыли бы об этом ещё до того, как смогли собрать свои мысли, чтобы кому-то рассказать. И она тоже должна была забыть.
Но она помнила. Она потрогала боевой нож, вложенный в ножны на бедре, будто чтобы напомнить себе о его существовании. У неё были подозрения насчет своего дара: её сила взяла часть её души и придала ей форму оружия. Самые злые её части, самые детские, те части, которые могут спать, и те, которые могут забыть. Она представила себе, что нож на её бедре спит и видит сны вместо неё. Она могла провести целый год без необходимости остановиться и отдохнуть, положив голову на подушку.
Закрывая глаза и позволяя себе расслабиться она делала это не потому, что ей необходим был сон, а потому, что все люди должны спать. И даже в этом случае она никогда не видела сны. Вместо этого она вспоминала, её мозг с идеальной четкостью проигрывал события из прошлого. И по странной прихоти судьбы, она помнила это нечто, и она помнила, как забывала его, как бы парадоксально это ни звучало.
И она никогда никому об этом не расскажет.
Она убила солдат, которые держали в заложниках остальных детей из её деревни. После первого солдата она притворилась, что испугалась, что увидела в лесу партизан. Затем она улучила момент, когда солдаты были слишком заняты, наблюдая за местностью, и перестреляла остальных из автомата. Она не считала, что поступила плохо, и не теряла сон из-за того, что в перестрелке погиб ещё один ребенок, Бехар.
Конечно, это подразумевалось само собой, она сожалела о погибших. Но виноватой себя она не чувствовала. Семеро из десяти детей вернулись из лесу благодаря ей и её дару. Они пришли обратно в деревню, убрали мертвые тела и сделали всё возможное, чтобы сберечь продукты пока к ним снова не придут партизаны.
Хана заставила остальных детей поклясться, что они никому не расскажут о её даре. Она знала, что в этом случае её завербуют партизаны и будут использовать её способности. Неважно, что за способности она получила – она чувствовала, что они ей даны не для этого.
Когда партизаны вернулись, они увидели, в каком состоянии находятся дети, и решили срочно их эвакуировать. Они забрали детей в город, и один из них проследил, чтобы Хану и других детей отправили в Великобританию, куда направлялось большинство беженцев. Там они разделились – одного за другим детей отправляли в сиротские дома и приюты. До Ханы очередь дошла поздно, она была практически последней, когда отправилась на самолет, к своему новому дому. Там-то и начались трудности. Она прошла через какую-то арку – позже она узнала, что это был металлоискатель – и прозвучал сигнал тревоги. Охрана нашла на ней оружие, которое она не могла бросить или оставить где-нибудь, и Хану отвели в другое место. Тщательно допросили. Потом отвели её в ванную, перед возвращением в комнату для допросов снова обыскали. И нашли тот же пистолет, что отобрали у неё полчаса назад.
Дальше всё происходило очень быстро. Её выручил один американец в военной форме. Он забрал её в Америку, проследил, чтобы её удочерили. Когда организовали три первые команды Стражей, она вошла в их число. Когда она в первый раз вышла в костюме, то знала от силы только алфавит, числа, и сотню слов по-английски.
Ханна склонилась над раковиной и умылась. Затем нашла зубную щётку, почистила зубы. Прошлась зубной нитью. Почистила язык. Слишком легко забыть о таких мелочах без промежутков сна, которые разбавляют бесконечность дней. Лучше заниматься такой рутиной слишком часто, чем забыть про неё. Она прополоскала рот специальной жидкостью, затем оскалила зубы, чтобы посмотреть на поставленные коронки. Эти зубы были идеальной формы и белизны. Но не настоящие.
После того, как она поставила на место ополаскиватель для рта, у неё в руке снова появилось оружие. Тот самый пистолет. Она несколько раз прокрутила его на пальце за скобу пускового крючка, прежде чем вложить в кобуру при выходе из ванной. Она подошла к окну и внимательно посмотрела на город, расстилавшийся за водной гладью. Цвета немного искажались в отраженном свете силового поля ШП, перенасыщая вид красками, как плохо настроенный телевизор.
Несмотря на то, что она никогда не видела сны, Америка всё ещё казалась ей сказочной, похожей на сон. Настолько она отличалась от её родины, была такой далекой. Здесь не было войны, то есть не было настоящей войны, и несмотря на это люди здесь были недовольны. Они постоянно находили на что жаловаться: бюрократия, любовные неприятности, медицинское обслуживание и отсутствие новейшего смартфона. В этих жалобах часто бывало больше эмоций и страсти, чем когда жители её деревни оплакивали смерть своих близких или методичное уничтожение своего народа. Когда Ханна слушала жалобы на жизнь от своих друзей и коллег, она просто кивала и отделывалась обычными сочувствующими фразами.
Яркие огни, и бытовые удобства, и полный достаток, и телевидение, и спортивные машины, и коронки на зубах, и шоколад, и… список можно было продолжать ещё и ещё… Почти десять лет ей понадобилось, чтобы хотя бы начать привыкать ко всему этому, всё вокруг так быстро менялось, что каждый раз, как она думала, что уже всё узнала, появлялось что-то новое, что нужно было узнать или осмыслить.
Без малейших возражений она согласилась, когда её приемные родители попросили её изменить своё имя на более американское «Ханна». Она не возражала и тогда, когда приёмные родители заменили её фамилию на свою, и подписала все необходимые бумаги. Это были мелочи, совсем незначительные по сравнению с тем, что ей пришлось пережить, они не стоили её волнения. Её все так хвалили за то, какая она была послушная в школе и на тренировках. Она никогда не сдавалась, никогда не бросала начатое. А с чего бы ей? Это было ничем по сравнению с теми часами, которые она провела в том лесу.
Тяжело поверить, что события из её сна происходили всего двадцать шесть лет назад.
Те события никогда не казались до конца реальными. Не раз она позволяла себе поверить, что уже умерла, что она тогда сделала шаг вперед и никогда уже не выбралась из леса. В ранние годы своей геройской карьеры, когда она позволяла себе так думать, она начинала делать слишком много ошибок, подвергала себя чрезмерной опасности. Сейчас, замечая за собой склонность к подобным мыслям, она частенько пыталась заснуть. Пока она спала, её воспоминания были совершенны, безупречны, казались более реальными, чем обычная жизнь, вот потому-то она и старалась спать пореже. Какая ирония, если учесть, как часто ей это было необходимо, чтобы не выпадать из реальности.
Она выросла с любовью к этой стране. С настоящей любовью к ней и её принципам. Ей пришлось побороться за право использовать флаг как часть костюма. Америка была не идеальна, как не может быть идеальным любое творение рук человеческих. Здесь были жадность, испорченность, эгоизм, мелочность, ненависть. Но было и много хорошего. Права, идеи, возможность выбора, надежда и вероятность того, что любой человек здесь может достичь чего угодно, если будет готов приложить усилия. Как только она приняла новую родину, она позволила себе завести друзей, встречаться с мальчиками, стать ближе к приёмным родителям и к их церкви. К тому времени, как она пошла в колледж, акцент у неё почти исчез, и она уже знала достаточно, чтобы хотя бы притворяться, что знает, о чём идет речь, когда другие говорили о поп-культуре, музыке и телевидении.
Она знала, что люди склонны осуждать других, и поэтому она никогда не расскажет, что она видела в тот момент, когда получила свой дар.
