Текст книги "Во имя справедливости"

Автор книги: Джон Катценбах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 33 страниц)

Свой репортаж Кауэрт закончил словами малолетнего убийцы.

Возвращаясь вечером домой со свежим экземпляром газеты, в которой на первой полосе красовалась его статья, журналист чувствовал непомерную усталость, которую нельзя было объяснить тем, что он накануне не выспался. Мэтью залез в постель и прижался к жене. Он уже знал, что она вот-вот его бросит, но ему было очень холодно, его трясло. Он хотел согреться, но не знал, как это сделать…

Отгоняя эти невеселые мысли, Кауэрт тряхнул головой и огляделся, но ничего, кроме своего крошечного кабинетика, не увидел.

Хокинс уже умер. Его без особых церемоний проводили на пенсию и бросили умирать от эмфиземы легких. Кауэрт хлопал вместе со всеми, когда начальник полиции зачитал список заслуг детектива. При любой возможности репортер навещал старого приятеля в его маленькой квартирке в Майами-Бич. Квартирка выглядела совсем необитаемой, ее единственным украшением служили вырезки из газет со статьями, которые написали о Хокинсе Кауэрт и другие журналисты.

«Помни правила выживания, – повторял бывший полицейский каждый раз, когда приятель собирался уходить. – А если не помнишь моих правил, изобрети свои и живи по ним!» При этом они весело смеялись.

Потом Кауэрт при первой возможности навещал Хокинса в больнице, тайком сбегая с работы пораньше, чтобы поболтать с ним. Так продолжалось до того дня, когда Кауэрт застал Хокинса в больнице без сознания, с кислородной маской на лице. Репортер даже не знал, услышал ли его старый приятель, когда он шепотом назвал его по имени, и почувствовал ли он, как Мэтью взял его за руку. Кауэрт просидел у постели Вернона Хокинса всю ночь и даже не заметил, когда детектив тихо скончался в темноте. Потом были похороны, на которые пришли только несколько престарелых полицейских. Гроб, покрытый флагом, несколько слов священника – и все. Ни жены, ни детей, ни слез, ни рыданий. В могилу просто опустили гроб с останками того, чья память была вместилищем всего ужаса человеческого существования, и Кауэрт подумал о том, что побывал на репетиции собственных похорон.

«Интересно, что стало с этим парнем! – задумался репортер. – Наверное, вышел из колонии и разбойничает где-нибудь на улице. А может, уже сидит в камере смертников по соседству с автором письма. Или его уже убили».

С этими мыслями журналист вновь взглянул на письмо.

«Вряд ли из этого выйдет статья на первую полосу, – подумал он. – В лучшем случае – небольшая заметка. Надо бы отдать письмо в отдел городских новостей. Пусть там все как следует разузнают. Я больше этим не занимаюсь. У меня есть собственные взгляды на жизнь. Я ничего не принимаю близко к сердцу. Я не помню, что такое страсти. Поступки мне диктует разум».

Он привстал было со стула, чтобы отнести письмо в отдел городских новостей, но внезапно замер на месте.

Невиновный человек!

Кауэрт попытался припомнить, встречался ли ему хоть раз действительно ни в чем не повинный человек. У него перед глазами прошли вереницы преступлений и судебных разбирательств. Он много раз присутствовал при объявлении оправдательных приговоров. Он помнил, как дела закрывали за отсутствием улик. Он слушал красноречивых защитников и косноязычных обвинителей. Одного только ему было не вспомнить – действительно ни в чем не повинного человека. Однажды он даже спросил у Хокинса, арестовывал ли тот кого-нибудь просто так.

«Просто так? – усмехнулся детектив. – Человека, который действительно ничего не сделал?.. Ну конечно, случаются ошибки. В полицию часто приводят тех, кто этого не заслужил, и все такое прочее… Но взять и засадить в тюрьму того, кто вообще ничего не сделал! Это было бы самое страшное. Не знаю, смог бы я жить после этого. При мысли об этом я не могу уснуть. А бессонницей я не страдаю».

Взяв в руку письмо, Кауэрт взглянул на строки: «НО НА САМОМ ДЕЛЕ Я НИЧЕГО НЕ СДЕЛАЛ».

«Интересно, страдает ли кто-нибудь бессонницей из-за участи Роберта Эрла Фергюсона? – подумал он. Внезапно репортер ощутил прилив интереса. – А вдруг это правда?!»

Он перевел дух, стараясь прогнать мысль о внезапно открывшихся перед ним блестящих перспективах.

При этом журналист вспомнил, как много лет назад читал интервью с одним уже немолодым баскетболистом, оставлявшим спорт. Баскетболист на одном дыхании рассказывал и о своих победах, и о своих поражениях так, словно относился с одинаковым уважением и к тем и к другим. Когда его спросили, почему он решил наконец оставить спорт, баскетболист заговорил о своей семье и детях и о том, что он уже наигрался в свою любимую детскую игру и теперь хочет заняться чем-нибудь другим. Потом он стал рассказывать о своих ногах так, словно они были не частью тела, а старыми добрыми друзьями. Он объяснил, что не может больше прыгать, как раньше. Теперь, когда он готовился взлететь в прыжке, мышцы его ног, которые раньше сами подбрасывали его вверх, начинали болеть и умоляли его оставить их в покое. При этом баскетболист объяснил, что без помощи ног ему в спорте грош цена. После интервью он вышел на баскетбольную площадку и без малейших усилий забросил девятнадцать мячей, лавируя и прыгая выше кольца так, как делал это много лет назад. Казалось, он использовал последнюю возможность оставить у зрителей неизгладимую память о себе. Кауэрт подумал, что все это очень похоже на труд репортера и что без устали и сна, не чувствуя голода и забывая обо всем, могут охотиться за сенсациями только молодые журналисты. Ноги у молодых гораздо выносливее, чем у тех, кто мысленно уже на все махнул рукой…

Кауэрт машинально ощупал свои ноги. «Когда-то они меня тоже кормили, как волка. А потом я махнул на все рукой, стал прятать голову в песок от ночных кошмаров, начал носить пиджак и галстук, отдавать себе отчет в своих поступках и помаленьку стареть. Теперь я в разводе, бывшая жена вознамерилась отнять у меня единственное существо, которое я когда-либо всем сердцем любил, а я сижу здесь, опять спрятав голову в песок, и высказываю свои соображения по самым разным поводам, на которые всем, в сущности, глубоко наплевать…»

– Значит, ты ничего не сделал? – сжимая в кулаке письмо, пробормотал Кауэрт. – А это мы еще посмотрим.

В помещении библиотеки газеты «Майами джорнел» причудливо сочеталось старое и новое. Она находилась за отделом новостей, позади письменных столов, за которыми корпели журналисты, описывавшие самые банальные из городских происшествий. В дальнем конце библиотеки стояли бесконечные ряды длинных металлических шкафов с вырезками из газет десятилетней давности. В прошлом каждый номер газеты разрезали на статьи, посвященные отдельным людям, темам, местам и событиям. Потом каждую вырезку помещали в соответствующую картотеку. Теперь этот процесс осуществлялся на современных компьютерах с огромными мониторами. Библиотекарь просто читал статью, выделял в ней главных действующих лиц и ключевые слова, сохраняя результаты своей работы во множестве компьютерных файлов. Кауэрту больше нравился старый метод. Он любил рыться среди вырезок, сортируя их и выбирая то, что ему было нужно. При этом ему казалось, что он держит в руках всё, как и эти старые газеты. Нынешний метод казался ему быстрым, эффективным, но каким-то бездушным. Каждый раз, посещая библиотеку, он не забывал сострить по этому поводу.

Как только он вошел в библиотеку, на него тут же уставилась молодая стройная женщина с пышной шевелюрой.

– Не говори этого больше, Мэтт, – произнесла она, взглянув на репортера поверх очков.

– Чего не говорить?

– Того, что ты всегда говоришь. Что раньше тут было лучше.

– Ладно, не буду.

– Вот и хорошо.

– Потому что ты только что сама это сказала.

– Это не считается, – усмехнулась женщина, встала и подошла к стойке, у которой стоял Кауэрт. – Что тебе сегодня нужно?

– Скажи мне, Лаура, неужели ты не в курсе, как быстро слепнут библиотекари, которые не отлипают от компьютера?

– В курсе.

– Вот и чудесно… А что будет, если я назову тебе одного человека?

– Я прилипну к компьютеру и мгновенно все о нем разузнаю.

– Роберт Эрл Фергюсон.

– Что он сделал?

– Его приговорили к смертной казни. Года три назад. В округе Эскамбиа.

– Сейчас посмотрим! – Усевшись за компьютер, Лаура набрала имя и нажала какую-то клавишу.

Экран монитора потемнел, лишь в углу мерцали слова: «Ждите. Идет поиск». Потом компьютер многозначительно хрюкнул, и на экране стали появляться другие слова.

– О чем это он? – спросил Кауэрт.

– Это ссылки. Сейчас мы их посмотрим. – Библиотекарша нажала еще несколько клавиш, и на экране появились новые слова. – «Бывший студент приговорен к смертной казни за убийство девочки», «Обжалование приговора по делу сельского убийцы», «Верховный суд Флориды рассматривает дела приговоренных к смертной казни». Всё. Три статьи. Все напечатаны в издании, выходящем на западе Флориды. В нашем главном издании не публиковалось ничего, кроме последней статьи, а это что-то вроде сводки.

– Не слишком много о приговоренном к смерти убийце, – заметил Кауэрт. – А мне-то казалось, что раньше мы подробно писали обо всех душегубах.

– Теперь все по-другому.

– Наверное, мы стали меньше ценить чужую жизнь.

– Раньше убивали реже, – пожала плечами библиотекарша. – Теперь никого этим не удивишь. И вообще, ты не настолько стар, чтобы разбираться в том, что было «раньше». Наверняка семидесятые годы тебе уже кажутся Средневековьем, – усмехнулась она, и Кауэрт тоже улыбнулся. – Теперь никто не интересуется смертными приговорами. Сейчас у нас в штате в камерах смертников сидит двести с лишним человек. Каждый месяц губернатор утверждает по два смертных приговора. Конечно, это не значит, что их мгновенно казнят, – улыбнувшись, добавила Лаура. – Но ты ведь уже писал об этом статьи в прошлом году. Ты писал, что хотел бы жить в цивилизованной стране, да? – спросила она, заглядывая Кауэрту в глаза.

– Да. Я писал о том, что цивилизованная страна не может санкционировать умерщвление человека. Я написал тогда три большие статьи. Их опубликовали на первой полосе, а потом нам пришло более пятидесяти писем, авторы которых были, мягко говоря, не согласны с моей точкой зрения. Впрочем, таких писем наверняка могло быть не пятьдесят, а пятьдесят миллионов. Помню, что самые милосердные авторы требовали, чтобы меня публично четвертовали на площади. Но меня больше заинтересовали более циничные – они продемонстрировали богатое воображение, описывая мою будущую экзекуцию.

– Народ недолюбливает журналистов, – улыбнулась библиотекарша. – Распечатать тебе эти статьи?

– Да, пожалуйста… И все-таки почему меня никто не любит?

Рассмеявшись, Лаура отвернулась к компьютеру, что-то быстро напечатала, и в углу библиотеки зажужжал принтер.

– Вот, пожалуйста, – сказала она. – Ты напал на интересный след?

– Может быть, – ответил репортер, забирая пачку листов из принтера. – Этот человек утверждает, что он невиновен.

– Что же тут интересного? – хмыкнула Лаура, уставившись в компьютер. – Они все так говорят.

Журналист вышел из библиотеки.

По мере того как Мэтью Кауэрт читал статьи, у него стало складываться представление о событиях, в результате которых Роберт Эрл Фергюсон оказался в камере смертников. Статьи были довольно скупыми, но репортер все же смог составить примерный портрет этого человека. Кроме того, Кауэрт узнал, что убили одиннадцатилетнюю девочку, тело которой нашли спрятанным в кустах на краю болота.

Журналист живо вообразил себе буро-зеленую поверхность болота. Вокруг наверняка чавкало под ногами, а в воздухе витал болотный смрад. Самое подходящее место для трупа.

Потом он стал читать дальше. Девочка была дочерью сотрудника местного муниципалитета, и в последний раз ее видели живой, когда она вышла после уроков из школы. Кауэрт представил себе приземистое одноэтажное здание из шлакобетонных блоков, стоящее особняком посреди пыльного поля. Оно наверняка было выкрашено выцветшей розовой или казенной зеленой краской и едва ли радовало взор своим видом даже тогда, когда в нем после уроков звенели радостные голоса школьников. В этот момент один из учителей начальной школы увидел, что девочка села в какой-то зеленый «форд» с номерами из чужого штата. Зачем? Почему она села в машину к незнакомому человеку? При этой мысли Кауэрт вздрогнул, внезапно испугавшись за собственную дочь. «Нет, моя дочь не сядет в машину к кому попало», – поспешно успокоил он себя.

Когда девочка не вернулась домой, забили тревогу. Местные телевизионные каналы, скорее всего, тем же вечером показали фотографию пропавшей. Волосы девочки наверняка были завязаны в хвостик на затылке, и на фотографии она улыбалась до ушей, поблескивая брекетами на зубах, – семейная фотография, снятая любящими родителями, души не чаявшими в своей дочери, маячила тем вечером на экранах телевизоров как символ отчаяния.

Сутки спустя помощники шерифа, прочесывавшие местность, обнаружили останки девочки. Статьи пестрели такими фразами, как «жестокое нападение», «кровожадный убийца», «обезображенный и изуродованный труп», – набившими оскомину газетными штампами. Не желая подробно описывать тот ужас, который действительно произошел с девочкой, автор статьи спрятался за избитыми и никого уже не пугавшими фразами.

Репортер понимал, что в действительности девочка умерла страшной смертью. Однако жадные до сенсаций читатели отнюдь не желали портить себе аппетит чудовищными подробностями.

Из статьи было ясно, что Фергюсон, судя по всему, оказался первым и единственным подозреваемым. Полиция задержала его вскоре после того, как был найден труп девочки, потому что Фергюсон ехал как раз в зеленом «форде». Его допросили, и он во всем сознался. Конечно, в газете ничего не писали о том, что ему не дали позвонить адвокату, и о том, что его били. Единственными уликами против Фергюсона были его машина, совпадение группы крови с кровью убийцы, а также его собственное признание. Впрочем, Кауэрт прекрасно знал, как бывает в суде, который начинает жить собственной жизнью наподобие театрального представления. Мелкие детали, кажущиеся несущественными или даже сомнительными в газетной статье, иногда приобретают невероятное значение в глазах присяжных.

Фергюсон не соврал: в статьях постоянно упоминалось, что, по мнению судьи, его нужно было пристрелить во дворе как собаку. Кауэрт подумал, что судье наверняка предстояли в тот год перевыборы и он старался произвести на избирателей самое благоприятное впечатление своим рвением.

Нашлась и кое-какая дополнительная информация: первоначальный протест Фергюсона против вынесенного ему приговора был отклонен окружным апелляционным судом первой инстанции. Хотя осужденный и настаивал на том, что против него недостаточно улик, от этого суда ничего другого нельзя было ожидать. Верховный суд штата Флорида еще не рассматривал апелляцию Фергюсона. Кауэрт понял, что тот еще и не начинал как следует ходатайствовать о своем помиловании, все это было у него впереди.

Откинувшись на стуле, Кауэрт попытался представить себе, что же действительно произошло.

Он вообразил захолустный округ на самой окраине Флориды. Ему было известно, что те края не имеют ничего общего с общепринятыми представлениями о Флориде, с довольными, сытыми физиономиями гостей города Орландо, с его «Диснейуорлдом», с вечно пьяными сынками богатых родителей на океанских пляжах и с туристами, съезжающимися на мыс Канаверал, чтобы фотографировать маневры космических челноков в нижних слоях атмосферы. И уж конечно, та часть Флориды была совсем не похожа на Майами – местные жители делали вид, что живут в своего рода американской Касабланке.

При этом Кауэрт понимал, что даже в восьмидесятые годы XX века изнасилование и убийство белой девочки чернокожим не могло не пробудить в местных жителях инстинкты их далеких предков, об отношении которых к неграм обычно старались не вспоминать.

Ничего невероятного в том, что Фергюсон пал жертвой их предрассудков, не было.

Подумав об этом, репортер поднял телефонную трубку, чтобы позвонить адвокату, занимавшемуся апелляцией Фергюсона.

Дозвониться до адвоката оказалось очень непросто. Услышав наконец его голос, Кауэрт был поражен его провинциальным выговором.

– Мистер Кауэрт? Говорит Рой Блэк. Скажите на милость, чем же могли заинтересовать события у нас, в округе Эскамбиа, журналиста из самого Майами? – бесконечно растягивая гласные, спросил у Кауэрта адвокат.

– Здравствуйте, мистер Блэк. Я звоню вам по поводу одного из ваших клиентов – некоего Роберта Фергюсона.

– Когда секретарь сообщила, что вы меня ищете, я сразу сообразил, что речь идет именно о мистере Фергюсоне, – усмехнулся адвокат. – Что же именно вас интересует?

– Расскажите мне, что на самом деле произошло.

– Мы уже подали апелляцию в Верховный суд штата. По нашему мнению, улик для обвинительного приговора совершенно недостаточно. Кроме того, мы считаем, что судья должен был счесть признание Фергюсона недействительным. Видели бы вы этот документ! Очевидно, что он написан под диктовку шерифа. А без этого признания улик вообще нет. Если бы Роберт Эрл Фергюсон не написал то, чего полицейские от него добивались, его не признал бы виновным ни один суд в мире. Даже суд самых отъявленных расистов.

– А что там насчет совпадения группы крови?

– В округе Эскамбиа допотопная криминалистическая лаборатория, не то что у вас в Майами. В этой лаборатории способны делать только самые примитивные анализы. Они определили, что у Фергюсона вторая положительная группа крови. Это соответствует характеристикам спермы, найденной в теле жертвы. Но ведь в нашем округе вторая положительная группа крови может быть еще у нескольких тысяч мужчин! А защитник Фергюсона на суде не сказал об этом ни слова.

– А автомобиль?

– Зеленый «форд» с номерами из другого штата?.. Но ведь никто не видел в нем Фергюсона. И доказать, что девочка села именно к нему в машину, нечем. Это даже не косвенная улика, это может быть простым совпадением. Суд вообще не должен был принимать это к сведению.

– Значит, вы не защищали Фергюсона на этом суде?

– Нет, этой чести меня не удостоили.

– А вы не выражали сомнений в компетентности защиты?

– Пока нет, но обязательно это сделаю. Лично я считаю, что добиться оправдательного приговора для Фергюсона смог бы последний троечник с любого юридического факультета. Я просто в ярости. Я обязательно буду об этом писать, но мне не хочется сразу выкладывать все козыри.

– Что вы имеете в виду?

– Мистер Кауэрт, – проговорил адвокат, – вы там хоть понимаете, что такое добиться отмены смертного приговора? В этом деле спешка может только повредить. Нужно растянуть процесс на многие годы, а там, глядишь, все и позабудется. Время играет нам на руку. Представьте себе, что вы сразу же выложите все свои аргументы, а завтра их отвергнут и посадят беднягу на электрический стул. Понятно?

– Понятно. А вдруг человек, сидящий в тюрьме, ни в чем не виноват?

– Это Роберт Фергюсон вам так сказал?

– Да.

– Он мне тоже об этом говорил.

– Вы считаете, что это правда, мистер Блэк?

– Не исключено. Я склонен верить ему больше, чем большинству обитателей Центральной тюрьмы нашего штата, с которыми мне приходилось иметь дело. Но, видите ли, мистер Кауэрт, строго говоря, меня не очень волнует, виноваты мои клиенты или нет. Моя работа заключается лишь в том, чтобы добиться отмены судом приговора, вынесенного в другом суде. Если мне при этом удастся исправить совершенную несправедливость, возможно, меня после смерти с распростертыми объятиями примут на небесах. Впрочем, я постоянно рискую: если я не дам справедливости восторжествовать, после смерти меня наверняка посадят жариться на сковородку в аду. Такова одна из сторон работы адвоката. Но вы-то работаете в газете, а газеты гораздо больше меня интересуются тем, что люди в своей массе именуют справедливостью. Кроме того, газеты могут гораздо больше меня повлиять на судью первой инстанции, который вдруг возьмет и назначит новое разбирательство, а также на губернатора и на совет по помилованиям нашего штата. Понимаете, что я имею в виду? Возможно, вы можете чем-нибудь помочь Роберту Эрлу Фергюсону.

– Возможно.

– Почему бы вам самому с ним не поговорить? Фергюсон совсем не глуп, у него хорошо подвешен язык, и он грамотно выражает свои мысли. И манера речи у него совсем не деревенская, не то что у меня, – усмехнулся Блэк. – Я бы на его месте пошел в адвокаты. Разумеется, он умнее своего бывшего защитника, проспавшего весь суд, пока его подопечного не приговорили к электрическому стулу.

– Так что же это за защитник?

– Один старичок. Работает адвокатом пару сотен лет. Пачула – маленький городок. Там все знают друг друга. Они съезжаются в окружной суд, как друг к другу в гости, отпраздновать очередной заранее вынесенный смертный приговор. Меня там не очень жалуют.

– Могу себе представить.

– Разумеется, Фергюсон им сразу не понравился. Чернокожий. Уехал учиться в университет на север. Приехал к бабушке в гости на большой машине. Грамотно говорит. По их мнению, его следовало упечь за решетку только за это. Им не нравятся образованные негры на больших машинах. Впрочем, изнасилования и убийства девочек им тоже не нравятся.

– Что же представляет собой эта Пачула?

– Человеку из большого города вроде вас это трудно себе представить, но газеты называют такие места «новым Югом». Это значит, что тамошние местные жители иногда мыслят по-новому. Но, конечно, не всегда. Кроме того, федеральное правительство выделяет на развитие таких областей немалые деньги.

– Действительно не знаю, как себе это вообразить.

– Так съездите и посмотрите, – предложил адвокат. – Но разрешите мне дать вам один совет: встретив там людей с моим произношением и манерой изъясняться, словно у героев произведений Фолкнера или Фланнери О’Коннор, не считайте их с ходу деревенскими простофилями. Ибо это не всегда так.

– Это я уже понял.

– Вряд ли вы считали меня знакомым с упомянутыми литераторами.

– Даже не задумывался об этом.

– Вы еще очень о многом задумаетесь, пока будете разбираться, что за гусь этот Фергюсон. И не забывайте еще об одном: тамошние жители, скорее всего, очень рады, что отправили его на электрический стул. Поэтому вряд ли вас примут там с распростертыми объятиями, вряд ли выстроится очередь желающих помочь вам докопаться до правды.

– Меня очень заинтересовало то, что Фергюсон знает имя настоящего убийцы. По крайней мере, он мне так написал, – сказал Кауэрт.

– Об этом мне ничего не известно. Может, он что-нибудь и знает. Это совершенно не исключено. Пачула – маленький городок, но сам я об этом ничего не знаю. – К удивлению Кауэрта, адвокат внезапно заговорил серьезно и искренне: – Мне известно только то, что суд вынес ему смертный приговор без достаточных улик, и я обязательно добьюсь отмены этого приговора, независимо от того, убил Фергюсон девочку или нет. Рано или поздно я этого добьюсь. Может, не в этом году, может, не в этом суде, но я этого добьюсь. Я вырос и всю свою жизнь прожил среди этой деревенщины с расистскими замашками и на этот раз ничего ей не спущу. Мне сейчас все равно, убивал кого-нибудь Фергюсон или нет.

– Но если он не убивал?..

– Значит, убил кто-то другой и заплатит за это.

– У меня все больше и больше вопросов.

– Не сомневаюсь. В этом деле вообще больше вопросов, чем ответов. Такое бывает. Суд не имеет права оставить без ответа ни один вопрос, а иногда он только все запутывает еще больше. Кажется, в деле с Фергюсоном он запутался окончательно.

– Значит, вы действительно считаете, что мне лучше съездить и самому на все взглянуть?

– Безусловно, – ответил адвокат, и Кауэрт представил себе, как тот улыбается на другом конце телефонного провода. – Хотя и не знаю, что вы там найдете, кроме множества предрассудков и зловонного болота уродливой человеческой психики. Но может, вам все-таки удастся помочь невиновному человеку.

– Значит, вы считаете, что Фергюсон невиновен?

– Я этого не говорил. Я только считаю, что суд обязан был его оправдать. А это, знаете ли, две совершенно разные вещи.