Текст книги "Во имя справедливости"

Автор книги: Джон Катценбах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 33 страниц)

– Вы будете мне звонить?

– Обязательно, мистер Кауэрт! – пообещал Фергюсон.

В конце января, почти через год с того дня, когда Мэтью Кауэрт получил письмо от Роберта Эрла Фергюсона, репортеру присудили премию Ассоциации журналистов штата Флорида. Вскоре последовала премия имени Дж. К. Пенни от Института журналистики штата Миссури и премия имени Эрни Пайла от фонда Скрипса-Говарда.

В то же время Верховный суд штата Флорида утвердил приговор, вынесенный Блэру Салливану, который не замедлил позвонить из тюрьмы:

– Это вы, Кауэрт?

– Слушаю вас, мистер Салливан.

– Вы слышали о решении Верховного суда?

– Да. Что вы теперь собираетесь делать? Вам следовало бы сейчас звонить не мне, а адвокату.

– Неужели вы считаете меня совершенно беспринципным человеком, мистер Кауэрт?! – расхохотался Салливан. – Вы думаете, я не в состоянии сдержать данного слова?

– Не знаю, мистер Салливан, может, я просто думаю, что никому не стоит умирать раньше времени.

– Откуда вам знать, может, пробил мой час взойти на эшафот.

– Может быть.

– Кроме того, вы вообще ничего обо мне не знаете. Вы наверняка считаете меня человеком без будущего, однако здорово заблуждаетесь. Имейте в виду, что я еще преподнесу вам сюрпризы.

– Я их с нетерпением жду.

– Знаете, мистер Кауэрт, интереснее всего то, что все это меня на самом деле забавляет.

– Рад за вас.

– Имейте в виду, что мы с вами еще поговорим накануне моей казни.

– А вам уже сказали, когда это произойдет?

– Нет… Не могу понять, отчего этот губернатор все время тянет кота за хвост.

– Вам действительно хочется умереть, мистер Салливан?

– О, у меня большие планы, Кауэрт! Я ведь собираюсь не только умереть… Ну хорошо, я позвоню вам позже…

Когда Салливан повесил трубку, Кауэрт вздрогнул: у него было ощущение, словно он только что разговаривал с мертвецом.

Первого апреля Кауэрту присудили Пулицеровскую премию за выдающиеся успехи в области региональной журналистики.

В старые времена, когда информация поступала по без устали стучавшему телетайпу, в день присуждения крупных премий вокруг него собирались журналисты, затаив дыхание ожидавшие новостей с именами лауреатов. Крупные информационно-новостные агентства, такие как Ассошиэйтед Пресс и Юнайтед Пресс Интернешнл, стремились первыми сообщить новости о присужденных наградах. Старые телетайпы оснащались звоночками, звонившими при поступлении самых важных новостей, поэтому имена лауреатов сопровождал почти церковный перезвон. По мере того как эти имена появлялись на телетайпной ленте, журналисты начинали радостно вопить или ругаться и отплевываться. Теперь же информация мгновенно поступала по компьютерной сети, имена лауреатов возникали на всех мониторах редакции совершенно бесшумно, но их появление сопровождалось все той же бурей ликования или потоками брани.

В тот день Кауэрт присутствовал на конференции, посвященной рациональному использованию пресной воды. При его появлении в редакции все вскочили на ноги и бурно зааплодировали. Кауэрта сфотографировали, преподнесли ему бокал шампанского и подвели к ближайшему компьютеру, чтобы журналист смог сам прочесть о своем награждении.

Кауэрта поздравили главный редактор газеты и редактор отдела городских новостей, а Уилл Мартин заявил, что с самого начала знал, что именно этим все и закончится.

На Кауэрта посыпались звонки – его поздравили Рой Блэк и Роберт Фергюсон, бывший, впрочем, очень лаконичен. Позвонил даже Тэнни Браун, загадочным тоном заявивший, что рад тому, что хоть кому-то от всего этого хорошо…

Кауэрту позвонила его бывшая жена и завопила в трубку:

– Я так и знала, что тебя обязательно наградят!

При этом Кауэрт слышал, как где-то в доме заливается плачем младенец. Бекки тоже визжала от восторга, когда поздравляла его по телефону. Она, конечно, не до конца понимала, о чем идет речь, но, кажется, все равно была очень рада. Кауэрт дал интервью для местного телевидения. Потом ему позвонил какой-то литературный агент и осведомился, не желает ли он написать книгу. Продюсер, приобретший права на экранизацию биографии Роберта Эрла Фергюсона, намекнул Кауэрту, что у него есть для журналиста очень заманчивое предложение. Продюсер проявил незаурядную настойчивость, добившись, чтобы его соединили с Кауэртом.

– Мистер Кауэрт? Меня зовут Джеффри Мейнард. Я работаю на студии «Инстаком», нам очень хотелось бы снять кинофильм по мотивам проделанной вами работы. – Говоривший был взволнован и так торопился, словно каждая секунда разговора уносила с собой в небытие упущенные возможности и попусту потраченные деньги.

– Извините, мистер Мейнард, но я… – начал было отвечать Кауэрт, но не тут-то было.

– Не отказывайтесь, мистер Кауэрт. Давайте я прилечу в Майами. Мне нужно с вами поговорить. А еще лучше прилетайте вы к нам. Естественно, мы оплатим все ваши расходы!

– Спасибо за приглашение, но…

– Послушайте, мистер Кауэрт. Я уже говорил со всеми владельцами нашей киностудии. Мы в высшей степени заинтересованы в том, чтобы приобрести необходимые права. Между прочим, речь идет о кругленькой сумме, и не исключено, что вам больше не придется каждый день таскаться на работу в газету!

– А я не против того, чтобы таскаться на работу в газету.

– Да? А мне казалось, что журналисты терпеть не могут свою работу.

– Вы ошибаетесь.

– Ну и ладно… Нам все равно обязательно нужно встретиться. Мы уже все со всеми обсудили и заручились поддержкой со стороны…

– Я подумаю над вашим предложением, мистер Мейнард.

– Вы мне позвоните?

– Обязательно! – с чистым сердцем солгал Кауэрт, повесил трубку и вернулся в редакционный зал с пластиковым стаканом шампанского в руке.

Все опять ринулись его поздравлять, пожимать руку, хлопать по плечу и задавать вопросы. Купаться в лучах всеобщего внимания было приятно, но, вернувшись вечером домой, Кауэрт опять ощутил безграничное одиночество.

Войдя в пустую квартиру, он вспомнил Вернона Хокинса, доживавшего последние дни в таком же одиночестве, скрасить которое ему не могли ни его воспоминания, ни приступы удушливого кашля. Мысли о покойном полицейском постоянно преследовали журналиста. Кауэрт попытался убедить себя в том, что Хокинс первым поздравил бы его по телефону и обязательно заявился бы в гости с бутылкой дорогого шампанского. Журналист даже попытался представить себе, как именно все это произошло бы, но воображение его подвело: он сумел представить себе только старого полицейского на больничной койке. Оторвавшись от кислородной подушки, Вернон Хокинс поднял на Кауэрта потухшие глаза и прохрипел:

– Что гласит Десятое правило улицы, Мэтти?

– Хватит уже, Вернон! Тебе нельзя уставать. Не напрягайся.

– Десятое правило улицы гласит: «Все совсем не такое, каким кажется!»

– Что ты хочешь этим сказать, Вернон?

– Это значит, что я схожу с ума. Сходи позови медсестру. Но не старуху, а молодую, с большими сиськами. Скажи ей, чтобы она сделала мне укол. Любой. Мне все равно какой. Главное, чтобы она перед уколом некоторое время терла мне задницу ваткой…

Кауэрт вспомнил, что позвал тогда медсестру, которая сделала укол старику. Тот ухмыльнулся и погрузился в сон.

– Слышишь, Вернон, я получил эту премию! Я все-таки ее добился! – пробормотал Кауэрт и перевел взгляд на газету. На первой полосе красовался заголовок «Журналист получил Пулицеровскую премию за статьи о смертниках».

Бо́льшую часть ночи Кауэрт провел у окна, разглядывая бездонное черное небо, но даже радость не могла заглушить снедавшие его смутные сомнения. Наконец мысль о награде вытеснила собою все тревоги, и журналист заснул, опьяненный своим триумфом.

Две недели спустя, пока Кауэрт еще торжествовал победу, на экранах компьютерных мониторов возникла другая новость. Губернатор штата Флорида подписал распоряжение привести в исполнение смертный приговор, вынесенный Блэру Салливану. Салливана должны были посадить на электрический стул в полночь через семь суток со дня подписания распоряжения. Разумеется, он мог в любой момент отсрочить свою казнь, подав прошение о помиловании. Подписывая распоряжение, губернатор не забыл об этом упомянуть. Тем не менее Салливан не спешил подавать это прошение.

Прошло четыре дня. На пятый день на письменном столе Кауэрта зазвонил телефон. Журналист схватил телефонную трубку.

Звонил сержант Роджерс:

– Привет, Кауэрт! Как дела?

– Нормально, сержант. Я ждал вашего звонка.

– Ну да. Ведь теперь уже совсем мало осталось…

– Как там Салливан?

– Как гадюка в террариуме. Сидит, не двигается, только постреливает глазами по сторонам, следит за всем. В этом весь старина Салли! Это мы должны следить за ним, а вместо этого он следит за нами. Такое впечатление, словно он чего-то ждет. Все это очень странно.

– А как это обычно бывает?

– Ну, обычно у нас появляются толпы адвокатов, священников, разных демонстрантов с плакатами. Все взволнованы, носятся по судам, обращаются к судьям. Потом наступает час казни. Между прочим, государство заботится о том, чтобы в час смерти человек не чувствовал себя одиноким: на казнь приговоренного приглашают его родственников, разных доброхотов, проповедников, рассуждающих о Господе Боге, о справедливости и обо всем таком прочем, так что уши вянут. Вот это в порядке вещей. А то, что происходит сейчас, совершенно ненормально. К Салливану никто не приходит. Никто не протестует против его казни возле тюрьмы. Он просто сидит себе один. Боюсь, добром это не кончится. По-моему, он что-то копит внутри.

– Он будет подавать прошение о помиловании?

– Говорит, что нет.

– А вы сами как думаете?

– По-моему, он сдержит данное слово.

– А что думают об этом остальные?

– Большинство считает, что он не выдержит. Наверное, в последний день он попросит кого-нибудь подать это самое прошение. Тогда все завертится, и Салли преспокойно просидит у нас еще лет десять. Мы тут в тюрьме делаем ставки: пять против одного за то, что он подаст прошение. Я и сам на это поставил. Представитель губернатора сказал, что его шеф тоже не сомневается в том, что Салливан не выдержит, и хочет таким путем его унизить. Но пока Салли держится молодцом.

– Боже мой!..

– Вот именно! Впрочем, в такие моменты начинаешь сомневаться в том, что Бог существует…

– Вы там, наверное, вовсю готовитесь к казни?

– Так точно. Сегодня утром проверяли электрический стул. Он в полном порядке. Поджарит кого угодно за полсекунды… За сутки до момента казни Салливана переведут в одиночную камеру. Туда ему подадут последний ужин – это такая традиция. Волосы ему обстригут только за два часа до казни. До того момента все ведут себя так, словно ничего особенного не произойдет… Впрочем, остальные заключенные очень взволнованы. Еще бы! Прикиньте, что может твориться у них в головах, когда прямо на глазах кто-то почти добровольно садится на электрический стул! Когда Фергюсона выпустили, они все обрадовались, у них как будто появилась новая надежда. А теперь вот казнь Салливана. Не знаю, чем все это может закончиться.

– Кажется, вам там несладко.

– В общем-то, да, но в конечном счете это просто моя работа.

– Салливан с кем-нибудь разговаривал?

– Нет, но поэтому-то я вам и звоню. Он хочет с вами поговорить, требует личной встречи.

– Со мной?!

– Да, с вами. Наверное, хочет, чтобы вы его подольше не забывали. Он включил вас в список гостей.

– Каких еще гостей?

– Присутствующих при его смертной казни.

– Боже мой! И мне придется на это смотреть?!

– Да.

– Вот уж не знаю…

– Да вы лучше сами с ним поговорите. И имейте в виду, что времени у вас очень мало. Вместо того чтобы болтать тут со мной, лучше бегите за билетом на самолет. Вы должны быть у нас сегодня днем.

– Хорошо-хорошо, бегу!

– Ведь это вы стали писать про все это, мистер Кауэрт. Я думаю, что Салливан просто хочет, чтобы вы и описали все до самого конца. По-моему, это вполне нормальное желание.

Ничего не ответив, Мэтью Кауэрт повесил трубку, заглянул в кабинет к Уиллу Мартину и в двух словах объяснил сложившуюся ситуацию.

– Поезжай! Поезжай туда немедленно! – велел Мартин. – Потом ты напишешь обалденную статью!

Быстро переговорив с главным редактором, Кауэрт бросился домой собирать вещи. В полдень он летел на встречу с Блэром Салливаном.

Под вечер Кауэрт уже подъезжал к тюрьме на взятой напрокат машине. День был пасмурный, шел дождь, дворники мелькали по ветровому стеклу машины в такт ударам сердца журналиста. В тюрьме Кауэрта встретил сержант Роджерс. Они обменялись рукопожатиями как старые знакомые.

– Вижу, вы торопились, – заметил сержант.

– Кажется, я тоже начинаю сходить с ума и считать минуты и секунды, оставшиеся до казни.

– Ну да. Если точно знаешь, когда умрешь, начинаешь относиться ко времени совсем по-другому, – кивнул сержант.

– Все это страшно.

– Конечно. Как я уже говорил, из камеры смертников видишь жизнь совсем по-другому.

– Что-то снаружи нет протестующих демонстрантов.

– Да, пока их что-то не видно. Не знаю, появятся ли они вообще. Надо ну очень не любить смертную казнь, чтобы мокнуть под дождем из-за Салливана. Впрочем, к ночи должно проясниться.

– К Салливану кто-нибудь еще приезжал?

– Приезжал адвокат с прошением о помиловании, которое Салливану достаточно в любой момент подписать. Адвокат ждет от него телефонного звонка, только Салли ему все не звонит и не звонит. Приезжали полицейские. Между прочим, эта парочка из Пачулы тоже здесь побывала. Приезжали из ФБР, из университетов – из Орландо, из Гейнсвилла. Все они хотели что-нибудь узнать о других нераскрытых убийствах. Но Салливан не стал с ними говорить, он желает говорить только с вами. Может, он хоть вам что-нибудь скажет, тогда вы помогли бы полиции. Тед Банди сделал именно так, прежде чем сесть на электрический стул. Его предсмертные признания помогли раскрыть много загадочных преступлений.

– Хорошо, отведите меня к нему.

Бегло проверив блокнот и магнитофон журналиста, сержант Роджерс провел Кауэрта через металлодетектор в недра тюрьмы.

Салливан поджидал журналиста в своей камере. Сержант Роджерс поставил перед дверью стул для журналиста.

– А нас тут не подслушают? – прохрипел Салливан.

Убийца показался Кауэрту очень бледным, его черные волосы поблескивали в свете единственной зарешеченной лампочки. Салливан нервно расхаживал взад и вперед по камере, ссутулившись и сжав кулаки.

– Ты же прекрасно знаешь, Салли, что в соседних камерах никого нет, – терпеливо разъяснил сержант Роджерс. – Кто же может вас тут подслушать!

– Они тут готовы похоронить человека заживо, – пробормотал Салливан, проводив взглядом удалившегося сержанта. – Перед казнью тебя сажают в тихое уединенное место, чтобы ты заранее ознакомился с ощущениями, которые испытаешь в гробу, – криво усмехнувшись, пояснил свою мысль убийца. Подойдя к решетке камеры, Салливан потряс ее прутья. – Надежные, как гвозди в крышке гроба! – Он расхохотался, но тут же захрипел и закашлялся. – А вы, Кауэрт, свеженький как огурчик.

– Не могу пожаловаться на самочувствие… Итак, чем могу вам помочь?

– Не спешите, мы вернемся к этому вопросу чуть позже. Скажите лучше, что нового у нашего друга Фергюсона?

– Когда я получил премию, он позвонил, чтобы меня поздравить. Но мы говорили очень мало. Кажется, он вернулся в университет.

– Вот как? А у меня почему-то не сложилось о нем впечатления как о человеке, склонном к научным занятиям. Впрочем, не исключено, что университет привлекает Фергюсона чем-то иным, совсем иным.

– Что вы имеете в виду?

– Да ничего особенного. Придет время, сами все поймете… Скажите, Кауэрт, вам не кажется, что здесь очень холодно? – Салливан поежился.

– Нет, здесь даже жарко, – ответил журналист, вытирая капли пота.

– Вот это да! – снова хрипло расхохотался заключенный. – Я уже не понимаю, холодно или жарко. Что сейчас – день или ночь? Я уже их не различаю, совсем как новорожденный младенец. Наверное, таково неумолимое приближение смерти – время начинает стремительно течь вспять.

Салливан подошел к маленькой раковине в углу камеры, открыл кран и стал пригоршнями пить воду.

– А еще постоянно мучит жажда, – пожаловался он, – как будто жар адского пламени уже иссушил изнутри мое тело.

Кауэрт промолчал.

– Наверное, адское пламя похоже на две с половиной тысячи вольт, которые пропустят через меня на электрическом стуле.

– Вы будете подавать прошение о помиловании? – вздрогнув, спросил Кауэрт.

– А как вы думаете? – поморщился Салливан.

– Не знаю.

– Поймите, Кауэрт, именно сейчас я чувствую себя живее всех живых.

– Зачем вы меня позвали?

– Чтобы продиктовать вам свою волю, чтобы вы записали для потомства мои последние слова. Согласны?

– Как скажете.

– Помните, я говорил вам, что у меня очень длинные руки? – внезапно спросил Салливан, приблизился к решетке камеры и зашевелил в воздухе растопыренными пальцами. – Помните, я говорил вам, что этим решеткам и клеткам меня не остановить? Помните, я говорил вам, что не боюсь смерти, а жду ее? Помните, я говорил, что в аду меня ждут с распростертыми объятиями? Вот вы и поможете мне туда попасть.

– Каким образом?

– Вы должны кое-что сделать.

– А если я откажусь?

– Не откажетесь. Как же вы сможете отказаться после всей каши, которую здесь заварили! Правда?

Кауэрт неохотно кивнул, пытаясь представить себе, на что дает согласие.

– Итак, мистер репортер, прошу вас отправиться по моему поручению в одно место с весьма любопытной миссией. Вы подойдете к маленькому дому и постучитесь в дверь. Если вам никто не ответит, вы все равно войдете в этот дом. Если дверь будет заперта, вы попадете в него каким-либо иным образом. Мне все равно как. Оказавшись внутри дома, как следует осмотритесь по сторонам и хорошенько запомните все, что там увидите. Потом вы возьмете у тех, кто будет в доме, интервью! – потребовал Салливан, сделав акцент на слове «интервью». – Потом вы вернетесь сюда и доложите мне обо всем, что увидели, а я расскажу вам за это такое, отчего вы разинете рот. Я расскажу вам о Блэре Салливане такое, что не будет знать никто, кроме вас. Вы станете объектом зависти журналистов всего мира. Поверьте моему слову! – Салливан запустил пятерню в волосы и захихикал, бешено вращая глазами.

Кауэрт колебался. Он чувствовал, как почва уходит из-под ног, в глазах у него потемнело.

– Слушайте меня внимательно, Кауэрт, – сказал Салливан. – Отправляйтесь в дом номер тринадцать – красноречивый номер, не так ли? – на Тарпон-драйв в Исламораде.

– На островах Флорида-Кис?! Но я же только что приехал из…

– Мне наплевать, откуда вы приехали. Отправляйтесь туда, куда я сказал, а затем возвращайтесь сюда с подробным отчетом об увиденном.

Некоторое время Кауэрт колебался, озадаченно разглядывая Салливана. Потом журналист наконец принял решение и вскочил со стула.

– Быстрее, Кауэрт, быстрее! Времени совсем мало… – Салливан сел на койку, повернулся лицом к стене и заорал: – Сержант Роджерс, уведите этого человека! – Потом убийца покосился на журналиста и прошептал: – Возвращайтесь завтра же! Это будет предпоследний день моей жизни…

Кивнув, Кауэрт поспешно удалился.

Журналист успел вернуться в Майами последним рейсом. Добравшись до дому далеко за полночь, он прошел в спальню и, не раздеваясь, рухнул на постель. Его била нервная дрожь, терзали смутные страхи. Журналист чувствовал себя актером, которого вытолкнули на сцену, а он не только не успел выучить свою роль, но даже не знает, кого будет играть и в какой пьесе. Кауэрт с трудом отогнал тревожные мысли и на несколько часов забылся беспокойным сном.

В восемь часов утра он уже ехал на машине в сторону северных островов архипелага Флорида-Кис. Утро было ясным, солнце начинало припекать, высоко в небе парили легкие белые облачка. Навстречу Кауэрту сплошным потоком шли машины жителей архипелага, спешивших на работу в центр Майами, окраины которого с одноэтажными торговыми центрами, украшенными аляповатыми вывесками и окруженными пустынными в этот час автостоянками, журналист проезжал. Постепенно машины стали попадаться все реже. Торговые центры закончились, и потянулись огороженные сеткой автомобильные рынки с огромными плакатами, оповещающими о фантастических скидках. Бесконечные ряды автомобилей, ожидавших своих покупателей, блестели на солнце.

Кауэрт пронесся по мосту и въехал на автостраду Кард-Саунд. По обе стороны дороги тянулись болота, мелькали мангровые деревья. На одном из телеграфных столбов журналист заметил гнездо аиста. Через несколько миль стали попадаться заливчики, и вскоре Кауэрт уже ехал по дамбе через Флоридский залив.

Кауэрт миновал Марафон и вход в Национальный парк коралловых рифов имени Джона Пеннекампа. У въезда на один из яхтенных причалов застыл огромный пластмассовый голубой марлин, несомненно превышающий размерами любую из настоящих рыб Гольфстрима. За окнами машины долго мелькали бесконечные магазины и супермаркеты. Краска на их стенах шелушилась под лучами беспощадного солнца.

Ближе к полудню журналист нашел улицу под названием Тарпон-драйв. Она находилась на южной оконечности одного из островов, состояла из разнокалиберных участков, где стояли жилые трейлеры и одноэтажные дома, и производила неприятное впечатление. На одном из участков стоял раскрашенный во все цвета радуги автобус без колес. Рядом в импровизированной песочнице возились двое малышей в памперсах. За ними, сидя на перевернутом ведре с сигаретой, приглядывала женщина в джинсах, обрезанных по колено, и топике. Увидев Мэтью, она хмуро покосилась на него. Перед другим домом стояла на козлах большая лодка с пробоиной в днище. У какого-то трейлера сидела в шезлонгах под розовым зонтиком пожилая пара, не обратившая на проезжавшего журналиста ни малейшего внимания. Опустив стекло автомобиля, Кауэрт услышал, что по радио передают ток-шоу. Бестелесные голоса злобно сотрясали воздух в бессмысленном споре. В небе чернели кривые и косые антенны. Кауэрту показалось, что он попал в спекшийся на солнце мир утраченных надежд и беспросветной нищеты.

В средней части улицы, за оградой из ржавой металлической сетки, стояла сколоченная из вагонки белая церковь. Перед церковью красовалась доска с выведенным от руки текстом: «Первая баптистская церковь. Зайди – и будешь спасен!» Ворота ограды держались на одной петле, крыльцо было растрескавшееся и облупленное, а на двери висел большой замок.

Дом номер тринадцать стоял ярдах в тридцати от улицы, под кривым мангровым деревом, бросавшим на стены причудливую тень. За старыми жалюзи виднелись окна, открытые в надежде уловить хотя бы слабый порыв свежего ветерка. Краска на стенах дома облезла, к двери было прибито распятие солидного размера, а к стене были прислонены два высоких газовых баллона.

Поднимая ногами облака пыли, Кауэрт прошел к парадной двери дома с нацарапанными словами: «Иисус живет во всех нас».

Где-то вдалеке тявкала собака, мангровое дерево тихонько покачивало ветвями в потоках горячего воздуха, поднимавшегося от раскаленной земли.

Кауэрт постучал в дверь, потом еще раз и еще. Ответа не было. Сделав шаг назад, журналист крикнул:

– Здесь есть кто-нибудь? Откройте, пожалуйста!

Никто не отозвался.

Чертыхнувшись, Кауэрт снова постучал в дверь и огляделся по сторонам. Во дворе не было ни машины, ни других признаков жизни. Он пробовал кричать, но никто так и не отозвался.

Не зная, что еще предпринять, журналист в растерянности вернулся к машине.

«Какого черта я здесь делаю?!» – раздраженно думал он, оглядываясь на дом.

Под чьими-то ногами захрустел ракушечник, и Кауэрт увидел вылезшего из белого джипа почтальона. Рассовывая по почтовым ящикам какие-то бумажки и письма, почтальон приближался к дому номер тринадцать.

– Добрый день! – поздоровался Кауэрт, когда тот наконец подошел.

– Кому добрый, а кому и не очень, – пробормотал почтальон и стал рыться в письмах.

– А кто здесь живет?

– А кто об этом спрашивает?

– Я журналист из газеты «Майами джорнел», моя фамилия Кауэрт.

– Я читаю вашу газету, – заявил почтальон, – но в основном то, что пишут о спорте.

– Помогите мне, пожалуйста. Мне нужны люди, которые живут в этом доме. Я стучал в дверь, но никто не открывает.

– Никто не открывает? Очень странно, они же почти не выходят из дому.

– Кто?

– Мистер и миссис Колхаун. Они сидят дома, читают Библию и ждут второго пришествия или каталога «Сирс, Робак и компания». Обычно приходит каталог.

– Они давно тут живут?

– Лет шесть или семь, может быть дольше. Я сам здесь только семь лет.

Еще до конца не поняв, в чем дело, Кауэрт кое-что сопоставил и быстро спросил:

– А к ним приходят письма из тюрьмы штата в городе Старк?

– Да, – с тяжелым вздохом опустив сумку на землю, ответил почтальон, – почти каждый месяц.

– Вы знаете, кто такой Блэр Салливан?

– Конечно. Его скоро посадят на электрический стул. Я недавно читал об этом в вашей газете. А при чем тут он?

– Пока точно не знаю, – ответил Кауэрт и стал вновь разглядывать дом.

Почтальон извлек из сумки пачку бумажек, открыл почтовый ящик дома номер тринадцать, чтобы их опустить, и вдруг замер на месте:

– Ого!

– Что случилось?

– Они не вынули почту… Что-то тут не так. – И почтальон тоже принялся разглядывать дом. – Старики всегда вынимают почту, при любых обстоятельствах. Если они ее не вынули, значит, с ними что-то случилось. В молодости я работал почтальоном в Майами-Бич. Когда тамошние старики не вынимали почту, это всегда значило, что с ними что-то произошло.

– Сколько дней они ее не вынимали?

– Кажется, дня два.

Кауэрт снова подошел к дому и заглянул в окно, но разглядел только обшарпанный диван, облезлые стулья и картинку с Иисусом Христом на стене.

– Вам что-нибудь видно? – спросил журналист у почтальона, который заглядывал в дом через другое окно.

– Пустая спальня.

Они отошли от дома, и Кауэрт крикнул:

– Мистер и миссис Колхаун, откройте!

Никто не ответил. Журналист подошел к двери и взялся за ручку, та поддалась. Кауэрт оглянулся на почтальона. Мужчина кивнул. Кауэрт решительно распахнул дверь и шагнул в дом.

В нос ударил ужасающий смрад. Шедший следом почтальон скрипнул зубами и схватил журналиста за плечо:

– Я знаю, что это, – нанюхался этого во Вьетнаме… Слушайте! Слышите?

Из недр дома доносилось громкое жужжание.

Почтальон попятился и пробормотал:

– Надо вызвать полицию.

– Я схожу посмотрю, – сказал Кауэрт.

– Не надо, и так все ясно.

Покачав головой, журналист решительно двинулся на запах и жужжание. За спиной послышались шаги поспешно удалявшегося почтальона. Кауэрт прошел вперед, внимательно рассматривая все по сторонам, запоминая все подробности – все заслуживающее упоминания в будущем: убогую мебель, предметы религиозного культа. В доме было невыносимо жарко и душно, здесь царила тягостная атмосфера, как в преисподней, из которой нет возврата. Кауэрта тошнило от невыносимого зловония, но он добрался-таки до кухни.

Там сидели старик и старуха. Они были привязаны к стульям, стоявшим по сторонам покрытого клеенкой кухонного стола. Их руки были заломлены за спину. Женщина была раздета догола, мужчина был в одежде. Они сидели друг против друга, словно собрались позавтракать.

Им перерезали горло.

Стулья стояли в лужах черной запекшейся крови. По лицам и в спутанных седых волосах убитых ползали мухи. Головы были запрокинуты, так что мертвые глаза смотрели в потолок.

В центре стола лежала открытая Библия.

Кауэрт из последних сил боролся с подступавшей к горлу тошнотой, дышать на кухне было невозможно, в ушах звенело от жужжания мух. Взяв себя в руки, Кауэрт сделал еще один шаг, склонился над столом и прочитал отрывок, подчеркнутый кровью на открытой странице Библии: «Есть между ними такие, которые оставили по себе имя для возвещения хвалы их, и есть такие, о которых не осталось памяти, которые исчезли, как будто не существовали, и сделались как бы не бывшими, и дети их после них».

Отвернувшись, журналист стал лихорадочно оглядываться по сторонам. В углу он заметил дверь, выходившую на задний двор. Цепочка, на которую она закрывалась, была сорвана. Кауэрт перевел взгляд на мертвых стариков. Отвисшие груди старухи были измазаны запекшейся кровью.

Мэтью сделал шаг назад, потом еще один, круто развернулся и выбежал через парадную дверь во двор. Там он остановился, хватая ртом воздух. Дурнота не проходила, и он присел на крыльцо, чтобы не упасть.

– Ну что? – спросил вернувшийся почтальон и добавил: – Сейчас приедет полиция.

Кауэрт только покачал головой.

– Убиты?!

Журналист кивнул.

– За что?!

Кауэрт развел руками, хотя уже прекрасно понял, что это за люди и почему их убили.

Это были те самые люди, которых мечтал убить Блэр Салливан. И он убил их. Он убил их, хотя сам сидел за семью замками, за решеткой и за колючей проволокой. Он сказал, что сделает это, и сделал, хотя Мэтью Кауэрт и не понимал, как ему это удалось.