Текст книги "Свобода на продажу: как мы разбогатели - и лишились независимости"

Автор книги: Джон Кампфнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

Можно ли это реализовать в рамках однопартийной системы? Коммунистическое руководство должно еще принять «мягкую» институциональную инфраструктуру, которая в большей или меньшей степени присутствует в западных системах: независимые суды, права собственности, свободная пресса, независимые профсоюзы, эффективное корпоративное управление, прозрачные антимонопольные законы, свобода интеллектуального поиска и даже правильно функционирующая система социального обеспечения. Студенты, мои собеседники, убеждены, что Китай воспримет эти механизмы, встроив их в существующую систему. В качестве точки отсчета они используют Сычуаньское землетрясение. «Мы не смогли бы отреагировать так быстро, как это было сделано в Сычуани, если бы у нас была многопартийная демократия. Эта катастрофа возродила нашу веру в необходимость согласованности, которую может обеспечить только коллективистская модель», – говорит один из студентов. Они сопоставляют Сычуань с ураганом Катрина. Более того, они могли бы упомянуть и реакцию индийских властей на теракты в Мумбаи.

Сычуаньская трагедия знаменует собою важный момент. В ней отразились различные противоречия, в частности попытки китайского правительства идти в ногу с обществом, степень открытости которого постепенно увеличивается, и одновременно соответствовать требованиям цифровой эпохи. Они начали с традиционных, опробованных методов, попытавшись преуменьшить степень разрушений и не допустить прямых репортажей с места трагедии. Поскольку до открытия Олимпийских игр оставалось всего три месяца, правительство было чрезвычайно озабочено информационным контролем. Однако когда репортажи и видео начали распространяться по миру с помощью интернета (что исключало любую предварительную цензуру), старая стратегия дала сбой. Власти быстро смягчили режим и, к своему изумлению, обнаружили, что непосредственным результатом этого было вовсе не то, чего они боялись. Видео, на котором премьер–министр Вэнь Цзябао в потертых ботинках и тускло–коричневом костюме карабкается по развалинам, чтобы встретиться с жертвами и призвать службы спасения удвоить усилия, мгновенно стало хитом. «Дедушка Вэнь» стал для всего мира олицетворением китайской скорби. На короткое время критиковать Китай стало бестактным, – в чем на собственном опыте убедилась актриса Шэрон Стоун, предположившая, что катастрофа произошла из‑за «плохой кармы», обусловленной нарушениями правительством прав человека. Вэнь несколько раз посетил район землетрясения. Он даже завел собственную страницу в «Фейсбуке», ставшую одной из самых популярных в своем роде.

В течение всего 2008 года, одного из самых важных в современной истории Китая, картины разрушений в новостях помогали укрепить чувство национальной солидарности. В Пекине и других городах на автобусах и в метро появилась реклама с пандой или хорошенькой девушкой и надписью: «В Чэнду станет лучше – благодаря вам». Однако по мере усиления критики долгосрочных мер ограничения на передачу информации вернулись. Министерство пропаганды издало директивы о том, какие темы можно, а какие нельзя затрагивать в выпусках новостей государственным СМИ. К запретным относятся вопросы о строительстве школ; о том, были ли спасательные операции слишком медленными; знал ли Пекин о землетрясении заранее, но не смог предупредить жителей (слухи ходят именно об этом). Нескольким группам родителей, у которых в разрушенной школе погиб единственный ребенок, запретили поездку в Пекин для оказания давления на правительство. Журналистам, которые задавали слишком много вопросов, порекомендовали «обратить внимание на положительную пропаганду», а также «поддерживать единение, стабильность и бодрость».

Почти никто из тех, с кем я разговаривал, не был доволен высоким уровнем цензуры в СМИ, хотя предлагаемые альтернативы существенно различались. Тысячи газет, журналов, теле– и радиостанций по всем провинциям Китая в большей или меньшей степени находятся под присмотром партии. (Деловая журналистика в последние годы была наиболее динамичной и откровенной.) По данным Комитета по защите журналистов, в декабре 2008 года в Китае 28 журналистов находились в заключении, и это самый высокий показатель в мире (на втором месте – Куба). Наиболее часты приговоры за разглашение государственной тайны, подрывную деятельность и диффамацию – обвинения, регулярно используемые, чтобы заставить критиков замолчать.

Главной заботой партии сейчас является интернет. В 2008 году Китай обогнал США, став страной с наибольшим количеством постоянных пользователей: согласно последним подсчетам, их около 200 миллионов. Власти попытались пресечь крамольные дискуссии при помощи фильтров по ключевым словам и множества «сетевых нянек», нанимаемых порталами и провайдерами. «Великий китайский файервол» укомплектован 100 тысячами мониторов, «киберполицейских» или «чат–нянек». Иностранные сайты, от Би–би–си до «Википедии», периодически блокируются. Правительство разработало одну из сложнейших в мире технологий отслеживания опасных сайтов, создав алгоритмы для вылавливания корреспонденции, записей в блогах, в тексте которых есть слова «демократия», «Далай–лама» или «бойня на площади Тяньаньмэнь». Обе стороны играют в кошки–мышки: искушенные пользователи быстро находят способы обойти препоны. Одна хитроумная программа выстраивает иероглифический текст по вертикали вместо горизонтали, и это озадачивает детекторы ключевых слов. Один из методов правительства – рекрутирование тысяч платных комментаторов, которые притворяются обычными пользователями, для отражения критики в адрес властей.

Независимые блогеры называют их «50–центовой партией», поскольку им якобы платят 50 центов за каждый оставленный комментарий[17]17
  Неофициальное название этих людей – умаодан (от кит. у мао – 5 цзяо [ден. ед., 1/10 юаня]). – Прим. ред.


[Закрыть].

Иногда центральное правительство помогает блогерам выпустить пар. Дух «народовластия» разрешается проявлять, чтобы вести непримиримую борьбу с нарушениями местных руководителей. Это повышает доверие к федеральным властям, которые быстро наказывают злоумышленников. В одном случае в сеть попала вроде бы безобидная фотография нанкинского чиновника из жилищного управления. Зоркие блогеры смогли заметить на его руке швейцарские часы стоимостью 15 тысяч долларов. Две недели спустя, после расследования, показавшего, что для государственного служащего со средней зарплатой жизнь он ведет невероятно расточительную, его уволили.

Граница между частной и общественной сферами важна для определения степени свободы в Китае. Эта граница постоянно сдвигается и не поддается четкой демаркации. Многие из студентов, с которыми я беседовал, были недовольны усилиями властей в области цензуры, которые они рассматривают как агрессивные и одновременно безнадежные. Тем не менее студенты часто отмечают, что поток информации, доступный благодаря Сети, дал многим молодым китайцам, живущим в городах, такое ощущение свободы, о котором их родители могли только мечтать. Они отвергают предположения о том, что им промывают мозги или что их доступ к информации неполон сравнительно с пользователями на Западе.

Политолог Анн–Мари Брэди полагает, что главные китайские пропагандисты изучили теории «производства согласия» (manufacturing consent) Эдварда Бернейса, создателя современного пиара, и Уолтера Липмана[18]18
  Эдвард Бернейс, племянник Зигмунда Фрейда – крупнейший специалист по пиару, внесший значительный вклад в создание современной науки массового убеждения, основанного не на разуме, а на манипуляции подсознательным. В работах Бернейса употребляется термин «инжиниринг согласия» (engineering of consent). Термин «производство согласия» принадлежит Уолтеру Липману, у которого его заимствовали Ноам Хомски и Эдвард С. Херман. – Прим. пер.


[Закрыть]. В своей эпохальной работе «Общественное мнение» (1922 г.) Липман отмечал, что демократия и СМИ функционируют в обстановке недостаточного внимания и неспособности «сбитого с толку стада» прийти к осмысленным заключениям без подсказки. Этим «стадом» должен управлять «специальный класс», который формируется из экспертов, в ином случае называемых элитами. Их роль заключается в исправлении основного дефекта демократии – недостижимости идеала «всемогущего и всезнающего гражданина». Брэди обращает внимание на то, каким именно образом правительство указывает: эти темы открыты для обсуждения, а эти – нет. Государство вмешивается на всех уровнях иерархии медиа посредством подачи новостей, обратной связи после публикаций, а также поощрений и наказаний. Наиболее эффективным инструментом, впрочем, оказывается китайское, а не импортированное с Запада изобретение. Речь идет о регулировании в стиле «вы знаете, что мы имеем в виду», которое позволяет экспериментировать, сохранять неопределенность, а затем наказывать по собственному произволу. Это масштабированная сингапурская модель с акцентом не на судебные процессы по обвинению в диффамации (у обвиняемых в Китае редко есть деньги на уплату штрафов), а на другие формы наказания, от давления со стороны коллег до тюремного заключения.

Есть и культурные отдушины. Во многих отношениях Пекин – более передовой, чем Сингапур и другие азиатские города. Прогулявшись в окрестностях улицы Саньлитунь, вы найдете и выставки современного искусства, и музыкальные площадки, и заполненные покупателями книжные магазины, и «уличную» дизайнерскую одежду, и многое другое. Что касается науки, то некоторые ученые, с которыми я общался и которые работали в разных азиатских странах, рассказывали, что в китайской столице не меньшая свобода научных исследований, чем в любом другом месте. Эта открытость имеет ясную цель, о которой Эндрю Нэтан, давно занимающийся Китаем, пишет:

Слабо контролируемая свободная зона не противопоставляется, а существует параллельно закручиванию гаек в области политики, где меньшинство, настаивающее на подконтрольности режима, вытесняется на культурную обочину и в целом игнорируется.

Кран был демонстративно перекрыт в ходе подготовки к Олимпийским играм и во время их проведения. В 1993 году Китай был унижен перед всем миром, когда его заявка на проведение игр в 2000 году была отклонена в атмосфере недовольства общественности ситуацией с соблюдением прав человека. Позднее, подавая заявку на 2008 год, китайское правительство обещало «всестороннюю открытость» и улучшение ситуации с гражданскими свободами. Это позволило сохранить лицо всем заинтересованным сторонам. Международное сообщество смогло заявить, что озабочено соблюдением прав человека, хотя все знали, что реальной причиной смены гнева на милость было возвышение Китая.

Во многих отношениях китайская система оказалась идеально приспособленной для такой грандиозной затеи. В отсутствие бюджетных ограничений и прозрачных тендеров, располагая громадным резервом безропотных рабочих–мигрантов, власти вовремя завершили строительство не только 31 олимпийского объекта, но и трех новых линий метро и крупнейшего в мире аэропорта.

Учитывая объем задач, правительство рассматривало проявления несогласия в это время не только как особую угрозу эффективности, но и вообще угрозу. Чтобы упрочить «порядок», были усилены репрессии. Правозащитники сообщали об арестах активистов, участвовавших в кампаниях по разным поводам – от защиты прав собственности на землю до борьбы со СПИД. Несколько диссидентов были наказаны «трудовым перевоспитанием», то есть без суда отправлены в исправительно–трудовые лагеря. Ряд обычных граждан, воспользовавшихся традиционной и разрешенной практикой подачи жалоб на действия местных властей, были арестованы. Число арестов по обвинению в «угрозе государственной безопасности» поднялось до самого высокого уровня за последние восемь лет. Адвокаты, защищавшие активистов в суде, подвергались задержанию, избиению и угрозам. Организация «Эмнести интернэйшенал» отметила: «Была надежда, что Игры послужат катализатором реформ, но нынешние репрессии против активистов и журналистов во многом идут… не вопреки Олимпиаде, а из‑за нее».

Китайцы предполагали, что, учитывая политические и корпоративные глобальные инвестиции, уже сделанные в пекинские Игры, правительства западных стран не будут протестовать. Они в основном оказались правы, хотя в чем‑то и ошиблись. Имел место ряд весьма неприятных инцидентов, но в конце концов Запад поступил как обычно. То есть – предпочел деньги.

В начале 2008 года кинорежиссер Стивен Спилберг отказался от должности художественного консультанта Игр в знак протеста против позиции Китая в отношении гуманитарного кризиса в Дарфуре. Китай долго игнорировал международную обеспокоенность по поводу поддержки им деспотического правительства Судана, обвиняемого в разжигании конфликта, в ходе которого не менее 200 тысяч человек были убиты, а еще г миллиона – изгнаны из своих домов. Спилберг заявил, что ни он, ни другие голливудские звезды не будут участвовать в «Олимпиаде геноцида». В целом, однако, правозащитники почувствовали себя уязвленными, потому что реакция Запада на этот затянувшийся конфликт оказалась недостаточно выраженной.

Тибет – еще одно место, где действия Китая подвергаются обоснованной критике. В марте 2008 года, за пять месяцев до Игр, китайские военные подавили протест примерно 300 буддийских монахов в Лхасе. Выступления были приурочены к годовщине потерпевшего поражение восстания 1959 года. Более 1 тысячи жителей Тибета было арестовано. По заявлению китайского правительства, мятежники убили по меньшей мере 19 человек. Тибетские беженцы, в свою очередь, сообщили, что солдаты убили десятки мирных жителей. Многие китайцы яростно реагировали на освещение событий в западных СМИ или на то, что им рассказывали об освещении событий западными СМИ. На форуме Эм–эс–эн слова «Я люблю Китай» были так же популярны, как «Я ненавижу Си–эн–эн».

То, что происходило на улицах европейских столиц, еще больше подогрело эти настроения. Шестого апреля 2008 года в Лондоне протестующие разбили олимпийский факел, когда его проносили по городу. На следующий день в Париже царил еще больший хаос. Китайское правительство поддерживало чувство задетой патриотической гордости. Многим китайцам внушалось, что западное телевидение фальсифицировало события. Один студент в разговоре со мной так отозвался об освещении Би–би–си событий в Тибете: «Такое мог написать и Далай–лама». Другая студентка, которая училась в Лондоне и была в городе, когда там протестовали против олимпийской процессии, сказала мне, что принимала участие в контр–манифестации лояльных китайских студентов: «Нас были тысячи, мы защищали свою страну, но мы просто исчезли с ваших экранов». Мои возражения, что ее могли и дезинформировать, были проигнорированы.

Тот период стал для западных правительств решающим. Следовало ли им выступить в защиту гражданских свобод? Или они должны были попытаться держать свой порох сухим и не рисковать стратегическими и деловыми отношениями с третьей по величине экономикой мира? В конце концов они сделали и то, и другое, ухитрившись вызвать недовольство и правозащитных групп, и китайского правительства.

Канцлер Германии Ангела Меркель заставила негодовать власти Китая, когда встретилась в Берлине с Далай–ламой. Ее предшественник на посту, Герхард Шредер, заявил о решении Меркель: «Недавние события задели чувства китайского народа, и я сожалею об этом». Он выступал в Пекине на семинаре «Развитие Китая и всемирная гармония». До конца года, впрочем, отношения «вернулись к норме», так как, побывав на Играх, Меркель затем еще раз посетила Китай. Гордон Браун всякий раз оказывается в сложном положении. В свой первый приезд в Пекин он сосредоточился почти исключительно на торговле, едва упомянув о правах человека.

Наблюдая за эскалацией беспорядков в Тибете, он заявил, что не собирается участвовать в церемонии открытия Игр, однако посетит празднества по поводу их закрытия. Никто толком не понял, что это значит. Когда потрепанный олимпийский факел в тот суматошный апрельский день достиг Даунинг–стрит, Браун согласился принять его и сфотографироваться рядом, но при этом не дотронулся до него.

Хуже всех пришлось французам. Президент Николя Сар– кози сначала решил, что во внешней политике ему следует обратить особенное внимание на защиту прав человека. Он заявил, что может отказаться от присутствия на церемонии открытия, если в Тибете не будет достигнут «прогресс». Эта угроза и парижские протесты по поводу проноса олимпийского факела вызвали очень резкую антифранцузскую реакцию. Правительство Китая успешно инициировало народную кампанию против западного вмешательства. Главной мишенью стала сеть французских супермаркетов «Кар– фур», наиболее успешный в Китае иностранный ритейлер. В течение нескольких апрельских дней состоялась серия шумных протестов. Китайское правительство с удовольствием демонстрировало народный гнев в национальных и международных выпусках новостей, а также разрешило гражданам использовать интернет, чтобы приглашать друг друга присоединиться к кампании. При этом преследовались сразу три задачи: сыграть на растущем перед Играми патриотизме, наказать Францию и предостеречь возможных будущих злоумышленников.

Китайское правительство – непревзойденный мастер употребления неявной власти. В отличие от России, Китай предпочитает избегать языка агрессии. Его конек – контролируемая угроза, усиленная пониманием собственной растущей экономической мощи. Накануне Олимпиады странам, которые отнеслись к Китаю «с уважением», было обещано, что после они получат преимущество.

Кампания «игнорируй Францию» добилась всех своих целей. Покидая Пекин после церемонии открытия, Саркози попытался польстить хозяевам, заявив, что Игры заслуживают «золотой медали», однако снова пошел на попятный, встретившись в декабре с Далай–ламой. Лидеры французского бизнеса кипели от злости, сожалея об упущенных возможностях, а их конкурентов из других стран перспектива перехватить у французов пару лишних контрактов привела в восторг. Подобные конкурсные торги правами человека – не новость: во время холодной войны такое проделывали с неменьшим рвением. Британское корпоративное лобби получило дальнейшую поддержку, когда Дэвид Милибэнд изменил политику в отношении Тибета – в тот момент, когда всем было не до Тибета. Той осенью, накануне выборов в США, министр иностранных дел выпустил парламентское заявление, в котором формально признал суверенитет Китая над спорным регионом. Милибэнд заявил, что он лишь добивался обеспечения единства взглядов Великобритании, США и ЕС и устранял аномалию. И то, и другое было правдой, но дело было сделано. Китайцы остались довольны.

Олимпиада вызвала колоссальный всплеск патриотического энтузиазма и, как результат, подтверждение положений Пакта. Некоторые западные дипломаты обращают внимание на то, что чем сильнее они, неправительственные организации или журналисты критикуют китайское руководство, тем больше, по–видимому, возрастает, а не падает популярность режима внутри страны. В июле 2008 года «Пью ресерч сентер» опубликовал результаты исследования, которые в Китае позднее широко цитировали:

С нетерпением ожидая Пекинскую олимпиаду, китайский народ выражает необычно глубокое удовлетворение тем, как идут дела в стране и в национальной экономике. Более 8о% населения имеет положительное мнение по обоим вопросам, и с такими показателями Китай занимает первое место среди 24 стран, оценивавшихся по этим двум критериям в 2008 году. Эти результаты свидетельствуют о серьезном повышении национальной самооценки по сравнению с началом десятилетия.

Государственные СМИ Китая и блогосфера ухватились за эти данные. В не меньший восторг привела их книга «Как жители Азии относятся к демократии», опубликованная во время Олимпиады. В изданной Колумбийским университетом работе сравниваются восемь восточноазиатских стран. Авторы книги сделали вывод, что уровень поддержки режима в Китае является наивысшим. В меньшей степени граждане довольны правительством в странах, так или иначе ассоциирующихся с демократией – в Южной Корее, на Тайване, на Филиппинах, в Гонконге и Японии (она заняла последнее место). Методология исследований почти не вызывала сомнений. По–видимому, опросы точно отражали настроение в тот момент – пренебрежение критикой и гордость на волне успехов. Последняя была подкреплена высшим результатом Китая на Олимпийских играх: страна завоевала 51 золотую медаль.

В течение месяца проведения спортивного праздника многие районы Пекина будто вымерли. Многим людям, обычно получавшим визы, было отказано во въезде. Отели (по крайней мере, не расположенные вблизи Олимпийской деревни) сообщали о низкой наполненности. Полезный «юридический справочник» предписывал спортсменам, официальным лицам, репортерам и зрителям правила поведения. Им рекомендовалось избегать «подрывной деятельности» либо «демонстрации плакатов религиозной, политической или расовой тематики». Единичные протесты приверженцев секты Фалуньгун и движения «Свободный Тибет» имели место, но если они попадали в поле зрения западных съемочных групп, их бесцеремонно прекращали. Некоторые веб–сайты были заблокированы, другие – разблокированы после официальных обращений, переданных через МОК, – но только для того, чтобы большинство их снова заблокировать после Игр. Жители Пекина рассказывали, что внезапно был введен ряд странных норм. Так, в ресторанах из опасения вызвать недовольство иностранцев перестали подавать собачье мясо, а некоторым магазинам запретили продавать джин: чиновники заявили, что он может быть использован для изготовления «коктейля Молотова».

Практически сразу после прибытия в Пекин холодным ноябрьским днем я отправился на прогулку вокруг олимпийского стадиона – «Птичьего гнезда». Я хотел почувствовать дух происходящего. Основное ощущение – некоторое похмелье. Само здание, спустя всего несколько месяцев после Игр, выглядит слегка обшарпанным. Цена билета вряд ли оправдывается беспорядочной выставкой костюмов в одном из углов стадиона. Полиция по непостижимой для меня причине строго охраняет финишную прямую беговой дорожки. Тем не менее туристов, особенно из других районов Китая, меньше не становится. Они держат наготове камеры, чтобы заснять национальный стадион.

Я думаю о том, действительно ли Олимпийские игры ознаменовали успешный выход Китая на мировую арену – или же просто обеспечили ему краткую передышку перед возвращением к суровой действительности. Николас Беклен из «Хьюман райтс уотч» напоминает мне, что в Китае наказание за более чем 6о составов преступлений предусматривает смертную казнь. Среди них есть и ненасильственные преступления, например, уклонение от уплаты налогов. Здесь казнят больше людей, чем во всех остальных странах мира вместе взятых. Смертная казнь превратилась в большой бизнес: до 95% органов для коммерческой трансплантации в Китае получают от казненных преступников. Кроме того, действует политика «одна семья – один ребенок», этот самый наглядный пример продолжающегося вмешательства государства в частную жизнь граждан. Официальное мнение на сей счет гласит, что политика, начало которой было положено 30 лет назад, предотвратила появление на свет 400 миллионов китайцев, которые могли бы затормозить экономический рост и подорвать социальную стабильность. Экономисты предсказывают значительный дефицит рабочей силы в среднесрочной перспективе, по мере старения нынешнего поколения. Эта часть проблемы обсуждается относительно открыто. Редко упоминаются другие последствия политики «одна семья – один ребенок»: инфантицид, принудительное усыновление и другие нарушения прав человека.

Мы обсуждаем извилистую тропинку, на которую вступил Запад. Беклен считает, что политики – не единственные, кто заслуживает порицания. Политики в своих решениях ориентируются на крупные корпорации. По мнению Беклена, международные юридические фирмы все меньше хотят критиковать Китай из опасения потерять бизнес. То же самое происходит с медиаконгломератами, да и почти со всеми коммерческими предприятиями. Беклен считает, что основная проблема – не принципы (Китай подписал 14 международных соглашений о защите прав человека и настаивает на «прогрессе» в этой сфере), а необходимость сохранить лицо. Причина подавления инакомыслия заключается в стремлении диссидентов критиковать Китай перед иностранцами. Задача состоит в том, чтобы найти новый язык и новые механизмы для решения этих проблем. Повестка времен холодной войны с ее удобными постулатами об одной системе, озаряющей человечеству путь, и другой, морально деградирующей, давно изжила себя. Такие темы, как многопартийные выборы или свобода выражения, а также отношение к ним населения, в условиях современного и приобретающего вес Китая выглядят все более сложными и многозначными. «Правозащита должна развиваться, – полагает Беклен. – Нам необходимо найти новый язык для общения с людьми, которые выросли с привычкой к консюмеризму и к однопартийной системе».

Складывается впечатление, что в оборот вернулись многие сомнительные приемы. Коррупционные скандалы не затихают. Наиболее громким оказался случай, когда несколько детей умерло, а тысячи заболели, отравившись молоком, к которому был подмешан меламин – вещество, используемое в пищевой промышленности для фальсификации анализов. Официальные СМИ в очередной раз начали с попытки замять дело, но им не удалось утаить его подлинные масштабы. Эта история привела к дальнейшему падению репутации китайской продукции в мире. Власти пригрозили производителям пищевых продуктов и лекарств наказанием – вплоть до смертной казни, если они используют кризис в качестве предлога для того, чтобы обойти существующие требования.

Глобальный экономический спад – главная тема моей беседы с Майклом Петтисом, профессором школы управления Гуанхуа при Пекинском университете, и его студентами. Несмотря на субботний вечер, он проводит семинар по макроэкономике с и молодыми людьми в холле экономического корпуса. Петтис предлагает одному из учащихся модерировать дискуссию. Студенты с различных точек зрения анализируют прогнозы глубины рецессии, налоговую реформу, ликвидность банковского сектора, опасности инфляции и дефляции. Они обсуждают, в какой степени кризис уже затронул Китай и насколько могут снизиться темпы роста. Петтис дает студентам возможность высказываться, только изредка вмешиваясь в разговор. Он спрашивает своих подопечных, видели ли они недавно телеинтервью с премьер–министром об экономической ситуации: «Вэнь выглядел по–настоящему напуганным. Похоже, они действительно чего‑то боятся». Студенты кивают. «Чего же?» Ответа нет.

Мы спускаемся вниз по дороге и через узкий дверной проем попадаем в помещение без окон – клуб «Ди-22». Петтис – не только специалист по финансовым рынкам, но и руководитель одной из самых живых и интересных музыкальных площадок в столице. Смешивая мне джин с тоником, он замечает, что студенты текущего набора – первые за долгое время, которым придется стараться изо всех сил. Примерно 8о% выпускников 2008 года не нашли работу, и их так расстроили неудачные попытки трудоустроиться в частном секторе, что не менее 1 миллиона человек приняли участие в сдаче экзамена на государственную службу. Это на 25% больше, чем в прошлом году. Учитывая, что на каждое место претендуют в среднем 8о выпускников с высшим образованием, неудовлетворенность положением дел очень высока. По данным газеты «Цзефанцзюнь бао», печатного органа Народно–освободительной армии Китая, количество заявлений о поступлении на военную службу – рекордное для этого поколения.

Многие молодые люди под влиянием душераздирающих рассказов родителей о жизни во времена «культурной революции» предпочитают не вмешиваться в политику. Они хотят хорошо учиться и наслаждаться тем минимумом свободного времени, который можно выкроить в очень плотном расписании. Все остальное считается отвлекающим и даже опасным. Поскольку перспективы устроиться на работу уменьшаются, люди, что естественно, стали осторожнее в отношении всего, из‑за чего у них могут «возникнуть проблемы». Популярная пословица гласит: «Никто не станет ронять камень себе на ногу». Петтис говорит о несоответствии между «впечатляющей культурной либерализацией, аналогичной той, что произошла в США в 6о–е годы», и «худшей системой образования для самых умных детей», укорененной в устаревшей практике зубрежки и непосильной нагрузки: «Они лучше всех в мире сдают экзамены, но от финансистов я слышу, что многие китайские выпускники, которых они нанимают, не могут решать задачи, требующие нестандартного подхода».

Но не только осторожностью объясняется нежелание людей критически относиться к действительности. На следующий день я сижу в отдельном кабинете в столетнем чайном магазине «Шэн си фу» и пью замечательный юньнаньский чай. Со мной двое молодых предпринимателей, Ху Чэнгэнь и Кевин Ао. Оба они – возвращенцы из Кремниевой долины, люди, которые усовершенствовали свою деловую квалификацию в США и теперь стремятся использовать ее в родной стране, инвестируя в компании–производители полупроводников. Хотя они сами и не стали бы характеризовать себя подобным образом, их можно считать пополнением китайского движения «новых левых», которые и до экономического кризиса были обеспокоены безоговорочным преклонением перед теориями свободного рынка. Чэнгэнь рассуждает:

В последние 10–15 лет мы просто копировали Запад. До недавнего времени я думал, что Китай станет чисто капиталистическим обществом. Но кризис показывает, что США не лучший пример для подражания… Прежде, если вы выступали в защиту интервенционистской экономической политики, вас осуждали в академических кругах. Я полагаю, Китаю повезло, что правительство не было безоговорочным сторонником рыночной экономики. Сейчас даже те профессора, которые учились в США, ставят под сомнение американскую модель.

А что насчет общественной системы? «Китайский средний класс всегда был приверженцем американского образа жизни – дом, машина, дети, собаки, все в таком духе. Но далеко не все могут себе это позволить», – объясняет Чэнгэнь.

Несмотря на поразительный демографический сдвиг последних двух десятилетий (из сельской местности в города), население Китая, насчитывающее 1,3 миллиарда человек, согласно большинству оценок, включает в себя около 8оо миллионов крестьян – в массе своей людей малообразованных. Хотя самопровозглашенный средний класс растет довольно быстро и в абсолютных значениях численность его достигает 200 миллионов, однако это все еще лишь малая часть целого. По мнению Кевина, «свободные выборы хороши в теории и не сейчас. Если доверить голосование неправильным рукам, то на выборах побеждают неправильные люди, которые в дальнейшем манипулируют электоратом». Я возражаю, что это последний аргумент элиты, которая не хочет делиться властью, и что именно так говорили на Западе, пока голосование не стало всеобщим. Кевин считает, что это вопрос образования и чувства ответственности. В разговоре упоминается также национальный вопрос. В Китае около 55 национальных меньшинств. «Очень легко представить, как именно распадется Китай, если станет демократией, – утверждает Чэнгэнь. – Есть слишком много примеров того, как политические перемены ведут к раздорам. Китайский народ хочет стабильной жизни».