Текст книги "Свобода на продажу: как мы разбогатели - и лишились независимости"

Автор книги: Джон Кампфнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

В 2008 году Сингапур стал первым государством в регионе, официально вступившим в полосу рецессии. Зависимость от экспорта сделала его экономику особенно уязвимой. Однако во время дебатов с моим участием в Национальном университете и других местах я почти не увидел признаков того, что экономический спад затронул соглашение, лежащее в основе социального порядка. Мабубани идет дальше, утверждая, что Азия в сравнении с Западом находится в лучшем экономическом и политическом положении с точки зрения возможности быстрого восстановления после кризиса. Азия, по его словам, успешно идет к своей конечной цели: созданию более гармоничного, чем на Западе, демократического устройства. Потребности индивида подчинены интересам коллектива, но тем не менее индивид свободен в большинстве аспектов жизни. Любой талантливый в чем‑либо человек вписывается в систему:

Почему бразильцы – лучшие футболисты? Потому что они ищут по микрорайонам талантливых шестилеток. Мы делаем то же самое с государством. Мы выбираем лучших… Если вы полагаете, что можете управлять чем‑нибудь лучше других, мы даем вам шанс это доказать. Мы принимаем инакомыслие. Подавлять его – вот верх глупости. Нет мозгов, которые нельзя не использовать. Наши отцы–основатели были в политическом смысле исключительно компетентны. Я почти нигде в мире такого не видел.

Тезис этот, приведенный Мабубани в недавней книге, хорошо подходит для Азии, хуже – для Европы и Америки. И это не удивляет его:

Запад становится проблемой. Вы не хотите уступать место. Вы также демонстрируете растущую несостоятельность в области госуправления… Сингапур – наиболее успешная страна, какой бы показатель мы ни рассматривали. Дело не только в том, что мы создали богатое общество; дело в том, как мы заботимся о людях, живущих в основании основания пирамиды.

Один из наиболее интересных аспектов авторитарного коктейля от Ли – это пыл, с которым сингапурский лидер защищает его повсюду, где бы ни оказался (особенно в лекционных турне). Во время дебатов с Лоренсом Саммерсом[8]8
  Американский экономист, директор Национального экономического совета США. – Прим. пер.


[Закрыть] в Гарварде в 2006 году Ли заявил, что свою цель он видит не в том, чтобы его партия, ПНД, оставалась у власти, а в обеспечении стабильности в широком смысле после того, как он отойдет от дел: «В конечном счете мы предлагаем нашим гражданам то, что хочет каждый – хорошую жизнь, безопасность, хорошее образование и будущее для детей. Это хорошее управление государством». Во время визита в Австралию в том же году он противопоставил сингапурский путь австралийскому. Хотя политика в Австралии и представляется более захватывающим делом, «бесконечные дебаты редко позволяют достичь лучшего результата и способствуют только увеличению политического капитала игроков». Он сказал австралийскому премьер–министру, что тот‑де «тратит все свое время на партийную политику. В результате на заботу о далеком будущем остается совсем немного времени».

Ответственность правительства, таким образом, оказывается технической – обеспечивать хорошую жизнь в обмен на поддержку электората. Выборы – это, по сути, табель успеваемости: я обещаю, я выполняю, вы голосуете за меня. Демократия используется в целях формальной легитимации этой формулы. Демократия безо всякого смущения отходит от либеральных презумпций. Она превращается из представительства в опекунство, от прав личности поворачиваясь в сторону коллективного благоденствия. Вот к чему все сводится.

Сингапурцы защищают свой вариант демократии, противопоставляя и сравнивая его с тем, что есть у соседей. Некоторые страны региона теоретически имеют более либеральную систему, но в большинстве областей жизни, от экономики до безопасности, дела их обстоят хуже. Возьмем, например, Филиппины, – говорят они, – в политическом смысле одну из самых свободных стран региона. И что же? Оружие там легкодоступно, терроризм – обычное явление. Экономика, в 50–х годах одна из самых перспективных в регионе, сейчас находится в состоянии разрухи. В Юго– Восточной Азии по–прежнему нет ни одной исправно работающей либеральной демократии. Трагическая история Бирмы (Мьянмы) хорошо известна. Вьетнам, Камбоджа и Лаос только начинают восстанавливаться после десятилетий, в течение которых всевозможные коммунисты сеяли при поддержке Китая и СССР хаос во всем Индокитае. Вьетнам и Лаос по–прежнему номинально управляются коммунистами, а премьер–министр Камбоджи – бывший «красный кхмер»[9]9
  «Красные кхмеры» представляли собой крайне левое течение в коммунистическом движении маоистского толка в Камбодже, где находились у власти в 1975–1979 годах. За это время было убито от 1 до 3 миллионов человек (точные данные неизвестны, погибло около трети населения страны). По отношению числа уничтоженных к общей численности населения режим «красных кхмеров» – один из самых жестоких в истории. – Прим. пер.


[Закрыть]. Таиланд долгие годы колеблется между демократическими экспериментами и военными переворотами в рамках монархической системы, в которой власть короля абсолютна и где спросить с последнего ничего нельзя благодаря тому, что в стране действуют репрессивные законы lese‑majeste[10]10
  Об оскорблении величества. – Прим. пер.


[Закрыть]. Ригидность политической системы Малайзии недавно стала очевидной по реакции правящей коалиции на впервые возникшую перспективу утраты власти: на фоне политического кризиса Анвар Ибрагим, лидер оппозиции, был ложно обвинен в сексуальных домогательствах. В Индонезии, предположительно перешедшей к демократии после утраты власти генералом Сухарто, выборы настолько дискредитированы коррупцией и фальсификациями при подсчете голосов, что называть их свободными и честными можно разве что в шутку.

Правительства от Индонезии до Малайзии, от Казахстана до России и ОАЭ стремятся научиться у Сингапура. Лучший ученик – Китай. Прогресс в сочетании с порядком и ограниченной свободой стал максимой для всех, кто правил страной после Мао. Современный источник такого подхода – Сингапур. Страх перед хаосом (luan) побуждает руководителей Китая изучать сингапурский подход и восхищаться им. Первым пунктом назначения на их маршруте, конечно, стал факультет Мабубани – центр сингапурской общественной дипломатии. Партийный босс провинции Цзянсу послал туда всех своих партийных секретарей, около 70 человек, на двухнедельную экскурсию.

Ли настаивает на том, что сингапурская модель не предназначена для экспорта, что она применима только к малым странам или городам–государствам. Он, конечно, прав: никакую политическую систему нельзя заказать «под ключ». Однако Ли противоречит себе, рассуждая об «азиатских ценностях». Эта концепция была модной в 90–х годах и до сих пор пользуется популярностью в определенных кругах. Концепция эта ставит общее благосостояние выше индивидуализма, социальную гармонию предпочитает инакомыслию, а социально–экономический прогресс – правам человека. Ли, выступая в Токио в 1992 году, так сформулировал свое мнение по этому поводу:

Демократия не обеспечила развивающимся странам, за редким исключением, хорошее управление. Что ценно для азиатов, то совсем не обязательно столь же важно для американцев или европейцев. На Западе ценят свободы и права личности. Я – азиат, выросший в китайской культурной среде, – ценю в правительстве честность, эффективность и практичность.

Противоположную точку зрения наиболее красноречиво выразил экономист и философ Амартия Сен[11]11
  Индийский экономист, лауреат Нобелевской премии по экономике 1998 года (присуждена «за вклад в экономическую теорию благосостояния»). – Прим. пер.


[Закрыть]. Он утверждал, что разговоры об «азиатских ценностях» призваны оправдать авторитаризм, в котором нет ничего специфически азиатского. Сен писал в 1997 году:

Защиту азиатских ценностей часто ассоциируют с необходимостью противостоять гегемонии Запада. Эти две вещи в последние годы все чаще связывают в целях использования политического потенциала антиколониализма для того, чтобы теоретически обосновать наступление на гражданские и политические права в постколониальной Азии. Связь эта искусственная, однако в качестве риторического приема может быть весьма эффективной.

Что если модель материалистического авторитаризма не является результатом постколониальной реакции? Что если она – не сугубо азиатская и применима повсеместно? Однажды я наткнулся на убедительное наблюдение, принадлежащее молодому израильскому ученому и активисту антиглобалистского движения Ури Гордону. Он увидел сходство между «азиатскими ценностями» Ли и макиавеллевским virtu[12]12
  Virtu – особое качество идеального правителя. Virtu (доблесть, воля, талант или энергия) позволяет правителю сочетать природу «человека и зверя», а также качества характера – «льва» и «лисы». – Прим. пер.


[Закрыть]:

Точно так же, как Макиавелли противопоставляет римское virtii современной ему христианской морали, так и Ли выбирает азиатские ценности для Сингапура в качестве альтернативы западной либеральной демократии. Ли и его помощников, навязывающих населению самоцензуру как условие благополучия, можно считать верными последователями Флорентийца.

Вместо того чтобы способствовать освобождению и самопознанию, Сингапур показал пример того, как сделать, чтобы средний класс самоустранился из общественной жизни. Зачем создавать проблемы, когда тебе есть что терять?

Желая обсудить это с другими профессорами факультета Мабубани, я попросил профессора Вана Гунъу, главу Института Восточной Азии, рассказать о философском фундаменте сингапурского эксперимента. Ван считает, что в его основе лежит «общественный договор». По мысли Томаса Гоббса, не ограниченная ничем свобода порождает «войну всех против всех». Мы нуждаемся в ограничениях, желаем их установления, чтобы спастись от собственных темных инстинктов. «Люди в Сингапуре овладели рядом навыков, в том числе контролем и свободой», – объясняет профессор Ван. По его словам, китайские чиновники поражены: «Они хотят, чтобы их города функционировали как этот. Они очень боятся массового мятежа, который легко может начаться в Китае».

Я обратился к социологу. «В Сингапуре теории демократизации и политические активисты сталкиваются со своим заклятым врагом, – полагает профессор Чуа Бэнхуа. – Сингапуру не удалось бы достичь всего этого без некоторых ограничений свободы слова. Это не сработало бы с системой состязающихся институтов». Он не соглашается с моей гипотезой о сознательном вступлении в Пакт. По его мнению, область свободы личности «расширяется по мере преодоления бедности. Поэтому у вас не возникает ощущения, что вы заключаете сделку». Партия Ли, по мнению профессора Чуа, пыталась внедрить «политический культурализм»[13]13
  Культурализм – концепция, утверждающая, что человеческая личность полностью определяется культурой, к которой человек принадлежит. Предполагается, что культура формирует личность как закрытую систему и что человек не в состоянии выйти за пределы этой системы. Культурализм также утверждает, что культуры могут выступать субъектом востребования специфических прав и средств защиты, – даже если удовлетворение таких требований нарушает права личности. – Прим. пер.


[Закрыть] в качестве политической идеологии, что помогает формированию «культурально– го» гражданина в противоположность «либеральному» гражданину демократии. Таким образом, партия ПНД переосмыслила структуру политического представительства и участия. На кону стоит не менее чем определение границ и самого смысла политики. Чуа Бэнхуа, сердечный и очень ясно мыслящий человек, оставляет меня поразмыслить о следующем:

Свободу делает возможной понимание того, где лежат ее границы. Улучшение жизни невозможно без некоторого ограничения индивидуализма. Слабость либерализма заключается в нежелании платить членские взносы.

Возможно, все зависит от того, о каких свободах и ограничениях идет речь. Сингапурский Пакт наиболее уязвим в сфере социального, там, где традиции сталкиваются с современностью. Ли потратил годы на воплощение задуманного им государства. Нет впечатления, что общество потребления нуждается в серьезных политических переменах. Давление приобретает другую форму. Совершенно уступая правительству сферу общественного, граждане стремятся к полному контролю над сферой частной жизни. Обещанный социальный либерализм состоялся фрагментарно. Именно здесь рамки наиболее активно испытывают на прочность. Очень консервативные взгляды Ли на брак, секс и прочие вещи другие члены правительства не разделяют. Здесь имеются подлинные разногласия, главным образом поколенческие, и утаить их трудно. Было забавно слышать, что границы свободы выражения описываются как «вне или внутри маркера»[14]14
  Маркер (в гольфе) – кружок, отмечающий положение мяча на участке с самой короткой травой непосредственно вокруг лунки. – Прим. пер.


[Закрыть].

Одержимость гольфом, теннисом и другими развлечениями, еще более безобидными, производит сильное впечатление.

После ухода Ли «на пенсию» в 1990 году (его нынешняя должность называется так – министр–наставник) некоторые из одиозных ограничений были смягчены. Старые законы (например, тот, что регламентировал длину мужской прически) были отменены, хотя другие, наказывающие за плевки на улице и не слитую в туалете воду, остались в силе. Закон, запрещающий «оборот» жевательной резинки, в 2004 году был «смягчен»: правительство позволило жевать «лечебную» резинку, чтобы выполнить требования соглашения о свободной торговле с США. Культурная жизнь также стала немного свободнее. Был учрежден Фонд развития аудитории – с целью «воспитания» общественных вкусов и поощрения художников к риску (в определенных рамках). Дизайн, особенно индустрия моды, процветает. В колледже искусств «Ласаль», размещающемся в сооружении из стекла и стали в «Маленькой Индии», группа студентов репетирует пьесу на путунхуа, сидя в главном холле на искусственном травяном покрытии. Грейс, режиссер, говорит мне, что им позволили выбрать пьесу из списка. Это короткая история о том, как в автобусе встречаются разные люди. По мнению Грейс, это – метафора жизни. На одном из актеров – футболка с надписью «Мы делаем деньги, а не искусство». Он интересуется, нравится ли мне эта шутка.

Иногда можно беседовать откровенно, обычно с людьми, которые не заботятся о карьере в частном или государственном секторе. Я обсуждаю с писателем по имени Джерри Лим непотизм, коррупцию, секретность и секс. Раньше Лим жил в Лос–Анджелесе, писал книги об искусстве и сексе. Он рассказывает мне о синдроме «Разворота нет» (No U‑Turn Syndrome): в отличие от водителей в других странах, сингапурцы не разворачиваются на перекрестках, если там нет разрешающего знака. Они полагают нечто запрещенным, если противоположное однозначно не разрешено. Когда Джерри Лим предоставил свою последнюю книгу (о секс–индустрии) в Управление по развитию медиа, цензор не отвечал ему в течение месяца. Лим долго не понимал, на каком он свете, но в конце концов получил разрешение: «Я никогда не сталкивался с неприкрытым давлением, но всегда есть ощущение, что сейчас тебе позвонят. Люди всегда спрашивают, как я справляюсь с этим. Полагаю, что я безобиден».

С течением времени «маркеры» в сфере морали стали менее заметными. После выхода в 1998 году американского телесериала «Секс в большом городе» в Сингапуре он попал под запрет. В 2008 году, когда вышла полнометражная версия фильма, изображения бойкого квартета, марширующего по Манхэттену, украсили рекламные щиты на сингапурских торговых улицах. В 2005 году в Сингапуре состоялась ярмарка «Секспо»[15]15
  «Секспо» (англ. Sexpo) – австралийская «Выставка здоровья, сексуальности и стиля». Имеет не только коммерческое, но и образовательное значение. – Прим. пер.


[Закрыть]. Власти разрешили ее проведение, объяснив это тем, что семейным парам полезно разнообразить половую жизнь. Однако неразборчивость в связях власти не поощряют. Существуют довольно жесткие ограничения. Не позволялось, в частности, выставлять что бы то ни было, «имеющее сходство с гениталиями». Запрещено было все, касающееся орального или анального секса: и то, и другое в Сингапуре вне закона.

В октябре 2007 года парламент отказался отменить закон, запрещающий сексуальные контакты по взаимному согласию между мужчинами. Хотя случаи судебного преследования редки, лица, уличенные в нарушении закона, могут быть подвергнуты тюремному заключению до двух лет по обвинению в «грубой непристойности». Упоминания о гомосексуальности на телевидении запрещены. Один из телеканалов был оштрафован за то, что в программе о дизайне интерьеров показал в одной спальне двух одетых мужчин. В то же время цензоры разрешили прокат кинофильма «Горбатая гора». «Многие из моих коллег в парламенте хорошо осведомлены о том, что у Сингапура репутация 'государства–няньки', и готовы ослабить ограничения», – рассказала мне женщина–депутат. – Но они осторожны из опасения вызвать недовольство простых людей, вроде тех, с которыми я беседовал в Тоа–Пайох. Она полагает, что это показательный случай «совещательной демократии» в действии.

Ли Гуанъяо сейчас далеко за восемьдесят, и сингапурцам трудно представить себе жизнь без человека, который вел их за собой с момента обретения независимости. Подавляющее большинство его подданных, включая людей, которые, как мне известно, обладают достаточной информацией для сравнения, приняли его довод о том, что только следование выбранным с самого начала путем позволило Сингапуру стать настолько хорошо организованным и преуспевающим государством. Ориентация на потребительский комфорт выражена настолько ясно, что предыдущие экономические спады – азиатский финансовый кризис 1997 года и эпидемия атипичной пневмонии в 2003 году – вызвали глубокий шок. Если они и имели какие‑либо последствия, то разве что усиление жажды политической стабильности. Многие заявляют о желании иметь более свободную прессу и менее авторитарных политиков, но в то же время не желают пожертвовать ни одним из аспектов благосостояния – ни бесконечным шопингом, ни изобилием превосходных ресторанов и баров, ни теннисными и плавательными клубами, ни «Мерседесами» и БМВ.

Правительство оказалось в затруднительном положении. Оно обеспокоено тем, что множество студентов, получивших образование на Западе, предпочитают после окончания учебы подолгу жить за границей. Их отсутствие постоянно восполняется за счет выпускников китайских и других университетов, однако желание привлечь своих граждан обратно на родину очень велико. Правительству известно, что либерализация общественной жизни могла бы помочь. В то же самое время есть существенные опасения выпустить джинна из бутылки, так что правительство стремится ограничить либерализацию отдельными областями экономики и культуры. Никакого намерения ослабить контроль над политикой и общественной сферой не наблюдается.

Количество судебных исков по обвинению в клевете в последние годы увеличилось. Сингапур постоянно стремится к международному признанию своих институтов. Поэтому когда Международная ассоциация юристов (МАЮ) была приглашена провести в октябре 2007 года в Сингапуре свою ежегодную конференцию, это было воспринято как знак доброй воли. Спустя несколько месяцев Институт прав человека МАЮ выпустил доклад, критикующий использование правящей партией закона о клевете для затыкания ртов оппозиции и прессе. В докладе также выражалось сомнение в независимости и беспристрастности сингапурских судей. Вместо того чтобы вникнуть в детали, власти страны ответили обычными правовыми санкциями и агрессивной риторикой. Ли Гуанъяо обвинил правозащитные организации в «заговоре с целью разделаться с нами». Запад, по его мнению, понял, что Россия и Китай учатся на примере Сингапура, и все сильнее боится этого.

Дебаты о сингапурской модели часто сводятся к процессу легкого зарабатывания очков обеими сторонами. Многие авторы фокусируются на чрезмерном государстве и чрезмерном потреблении, больше ничего не замечая. «Диснейленд со смертной казнью» – характеристика Сингапура, данная Уильямом Гибсоном в 1993 году, вызвала шок. Недоброжелатели Сингапура цитируют ее в качестве емкого определения для положения дел с правами человека, поклонники – как пример высокомерия, свойственного иностранцам. Гибсон высказался четко и остроумно. Но реальность куда сложнее.

Приведет ли уход Ли к послаблениям в частной и общественной сферах? Или правительство сильнее закрутит гайки? Один из аргументов в пользу послаблений – экономический. Исполнительный директор Всемирного банка Хуан Хосе Дабуб, один из немногих иностранцев, критикующих положение дел в стране, заявил в 2008 году, что если режим не либерализуется, то Сингапур может пострадать экономически:

Одной из таких проблем является сложная задача обеспечения баланса между желанием сохранить общественный порядок и стабильность, долгие годы определявших качество роста, и необходимостью расширения инновационной и творческой сфер, что необходимо для производства ценных товаров и услуг в конкурентной глобальной экономике… Инновации и творчество по определению не планируются и не регламентируются. Поскольку Сингапур рассчитывает в будущем на развитие и процветание, обеспечение правильного баланса потребует опытного разумного руководства и, возможно, риска.

Поскольку сингапурская экономика «проседает» (в первой четверти 2009 года темпы прироста снизились на 20% – это максимальный спад, когда‑либо здесь зарегистрированный), некоторые начали еще более страстно доказывать, что сама природа авторитаризма будет препятствовать выходу из кризиса. На основании экспертной информации, исходящей, в частности, от Дабуба, утверждалось, что управляемая государством сингапурская экономика уязвимее, чем признают власти, и что отсутствие открытой дискуссии усугубляет проблему. Находящиеся под строгим контролем СМИ не смогли проследить за «Темасек» и Джи-ай–си, двумя основными государственными инвестфондами, понесшими миллиардные убытки из‑за приобретения «плохих» активов.

Шансы на то, что кризис приведет к большей открытости, сейчас иллюзорны. Вскоре после возвращения из очередной поездки в Сингапур я завел для «Гардиан» блог, чтобы обсуждать идею Пакта, и назвал его «Новый авторитаризм». Я привел некоторые примеры из тех, которые рассматриваются в этой книге. Говоря, однако, о Сингапуре, я тогда был очень краток. Я рассказывал о людях, которых знаю, добавляя, что «они хорошо разбираются в международной политике, но совершенно удовлетворены ситуацией дома. Обычно я успокаивал себя, что эта модель не применима к разнородным государствам большого размера. Сейчас мне так не кажется». Далее я продолжил обсуждение растущей угрозы гражданским свободам в различных странах, от России до Италии и Великобритании, а затем перешел к выводам:

Зарождается современная форма авторитаризма, совершенно отличная от советского коммунизма, маоизма или фашизма. Она обеспечивает толику благополучной, спокойной жизни, а это лучшая заморозка для мозга.

На следующий день мне позвонили из «Гардиан»: сингапурское правительство потребовало права на ответ, угрожая в случае отказа иском о клевете. Я не имел ничего против ответа на мою статью (в конце концов комментарии для этого и существуют), однако, хоть убей, не мог догадаться, что именно вызвало такую ярость. На самом деле, сдавая статью, я беспокоился о том, что сейчас на меня накинутся блогеры за то, что я слишком снисходителен к стране, в которой родился.

Ответная статья, подписанная верховным комиссаром Сингапура в Великобритании[16]16
  Представитель одной из стран Содружества наций в другой стране Содружества. – Прим. пер.


[Закрыть] Майклом Тео, не заставила себя ждать. Текст, излагавший сингапурскую политическую философию, заканчивался так:

Каждому обществу приходится находить собственный баланс между индивидуальными свободами и общественным благом. Некоторые на Западе, подобно Джону Кампфнеру, ощущают призвание идти и обращать язычников к исповеданию ценностей западной либеральной демократии. Но истинный критерий выбора – пригодность модели к работе в реальном мире, в реальных обществах. Преклонение перед западной моделью как перед единственной, отказ от всех других решений как от авторитарных и недемократических – вот, несомненно, лучшая заморозка для мозга.

На следующий день газета «Стрейтс таймс» опубликовала статью Тео целиком, под увлекательным заголовком «Сингапур разделывает под орех британского писателя».

Эта перебранка вызвала у меня противоречивые чувства. Во–первых, страх: не откажут ли мне во въезде в страну? Не арестуют ли меня на въезде? Во–вторых, беспокойство за моих сингапурских друзей. Некоторые из них отправляли мне ссылки на различные блоги, обычно без комментариев. Кроме того, было удивление: меня‑то беспокоило, что статью могут счесть слишком мягкой по отношению к Сингапуру. Я был раздосадован. Я удивлялся, почему Сингапур не идет на диалог. Спустя полгода я с некоторым трепетом снова приземлился в аэропорту Чанги, прибыв на научную конференцию. На паспортном контроле я поймал мимолетную улыбку сотрудника иммиграционной службы. Все, кого я встречал – политики, преподаватели, журналисты и финансисты, – с некоторой неловкостью упоминали, что прочитали мою статью. Все мы шутили по этому поводу. Я публично разъяснял свои взгляды на Пакт, и это вызывало оживленные, но дружеские споры. В баре «Раффлз» я провел приятный вечер с одним из высокопоставленных сотрудников газеты. Он также, испытывая некоторую неловкость, упомянул о статье, но заверил меня, что в том, как со мной обошлись, нет ничего особенного. Такое случается постоянно. В утешение он предположил, что в МИД случился «обычный приступ 'группового мышления'», в ходе которого приказы поступают сверху и выполняются беспрекословно. Что можно сказать об устойчивости режима, если он приходит в ярость по поводу записи в блоге? Режимы на грани падения, сталкиваясь с критикой, часто впадают в крайность, так что, может быть, перемены не за горами. Может быть. Но судя по тому, что я видел, перемены ограничатся частной, а не публичной сферой. Кажется, именно этого хочет большинство людей, с которыми я общался.

Я спросил собутыльника, видит ли он какую‑нибудь перспективу смягчения практики преследований за клевету По его мнению, шансов нет. Закон об оскорблении власти был разработан для укрепления общественного доверия к государственным институтам – ив хорошие времена, и в плохие. Большинство (сингапурские граждане, иностранные бизнесмены, правительства зарубежных стран) серьезно заинтересовано в сохранении статус–кво. Как еще Сингапуру удалось бы жить хорошо так долго? Для меня, человека, потратившего годы на то, чтобы устраивать неприятности политикам, это неприятная мысль.

Еще сильнее пугает меня мысль о том, что огромному количеству людей по всему миру, вне зависимости от того, в какой политической культуре они живут, тоже нравится мозговая заморозка. Сингапур – это, возможно, колыбель Соглашения, и здесь оно представлено в наиболее очевидной форме. Однако не может ли быть так, что мы все в гораздо большей степени сингапурцы, чем себе представляем?