Текст книги "Свобода на продажу: как мы разбогатели - и лишились независимости"

Автор книги: Джон Кампфнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

Реакция на события 11 сентября оказалась гораздо глубже, чем обсуждение только проблем безопасности. Она затрагивала весь политический дискурс. В течение нескольких предыдущих лет основными вопросами, оживлявшими политическую жизнь Америки, были глобализация и роль международных институтов в навязывании другим странам ультра–неолиберальной политики («Вашингтонского консенсуса»). Бунты в Сиэтле в 1999 году и в Генуе в 2001 году стали наиболее заметными вехами общественной дискуссии о неравенстве и экономических моделях. Международные социальные форумы дали первое представление об альтернативных институтах. Сразу после терактов такое расхождение во мнениях стало рассматриваться как опасное. Журнал «Нью рипаблик» привлек внимание к этой тенденции, объявив, что любой, принимающий участие в акциях протеста против Международного валютного фонда и Всемирного банка (они планировались задолго до сентябрьских событий), «действует заодно с террористами». Представители ряда известных неправительственных организаций не вышли на этот марш. По крайней мере в США эти движения были вынуждены занять более сдержанную позицию.

Законодательство явилось наиболее важным рычагом воздействия на изменение баланса между безопасностью и свободой. Но этот путь мог стать эффективным только лишь при активной поддержке общества. На журналистов, законодателей и судей, так же как и на всех американцев, оказала большое влияние атмосфера, сложившаяся в тот момент в обществе. Они отказались от критики, поскольку этого требовал от них патриотический долг. Многие либералы, желая того или нет, подписались под ограничениями свобод, о чем сообщила пресса. Всего через месяц после заявления Эшкрофта Майкл Кинсли написал основополагающую статью о самоцензуре после 11 сентября:

Почти никто не возражает. Трудно возражать против ключевого утверждения, что виновники преступления, такого чудовищного, как нападение 11 сентября, – подходящие цели для американской военной и дипломатической мощи.

Но публикации в прессе превратились в «беспрецедентный поток патриотических разглагольствований и чепухи».

Джон Эшкрофт может расслабиться, поскольку люди прислушивались к своему «внутреннему Эшкрофту». Я совершенно в этом уверен, поскольку я – один из них. Как автор и редактор после 11 сентября я достаточно часто подвергаю себя и других цензуре. Под «цензурой» я имею в виду решение не писать или не публиковать какие‑то вещи по причинам, отличным от моего суждения об их сути. По каким причинам? Иногда это было искреннее чувство, что обыкновенно уместное замечание неприемлемо в данный чрезвычайный момент. Иногда это уважение к читателям, которые могут считать по–другому, чем я. Но иногда это просто трусость.

Кинсли напомнил читателям о предупреждении, сделанном пресс–секретарем Буша Ари Флейшером. В ситуации «войны», заявил Флейшер, американцам нужно «следить за тем, что они говорят». Кинсли заключил: «Открывать рот – это не точная наука, и труднее делать это, если одновременно оглядываешься».

Его наблюдения снова напомнили мне Сингапур. Американских журналистов, которые создают проблемы, не сбрасывают в лестничный пролет, как в России, не сажают в тюрьму, как в Китае, и не донимают исками о клевете, как в Сингапуре. Но дилемма та же: зачем создавать проблемы, когда вы можете облегчить себе жизнь? Зачем создавать трудности, если вы понимаете, что плывете против течения или можете навлечь на себя обвинение в пособничестве террористам?

Одно из наиболее важных изменений во взаимоотношениях государства с гражданами происходило без достаточных разъяснений со стороны первого. Действительно, с самого начала было трудно получить информацию о масштабе задержаний подозреваемых в терроризме. В течение нескольких месяцев после событий 11 сентября полиция задержала по всей стране около 8о тысяч человек, в основном выходцев с Ближнего и Среднего Востока. Многие из них были «нелегалами» и работали на автозаправочных станциях, в компаниях, занимавшихся грузоперевозками, или в мелкой торговле. Местным жителям рекомендовали сообщать обо всех подозрительных, каковому совету они и последовали, сделав около 100 тысяч сообщений по телефону или через интернет–сайты. Понятие невиновности было отброшено. Основной целью было – любой ценой не дать подозреваемым уйти. Если в результате посадят невиновных, значит, так тому и быть. Понятие превентивного правосудия было сформулировано без прохождения каких‑либо демократических или политических процедур. Но эти полицейские операции не привели ни к одному приговору по обвинению в терроризме.

Опытный радиопродюсер рассказала мне, что подготовила для крупной радиостанции документальную передачу о трудностях, с которыми столкнулись арабы и палестинцы в крупных американских городах в конце 2001 года. Она обнаружила, что несколько человек было задержано без предъявления обвинений и что семьи этих людей не были извещены об их местонахождении. Когда с программой познакомились редакторы, их реакция оказалась крайне скептической. Так не бывает, сказали они. Когда же она представила доказательства, ее попросили отказаться в передаче от категоричных высказываний. Из страха вызвать отрицательную реакцию эту программу передали по местному вещанию, а не по общенациональному.

Желание репортеров и редакторов избегать проблем обострилось в период между атаками 11 сентября, «освобождением» Афганистана и подготовкой к войне с Ираком. Это не было исключительно американским явлением, но журналистика США лидировала в транслировании официальной лжи и оказалась неспособной должным образом призвать власти к ответственности. Тем не менее в стране нашлось много достойных исключений. «Нью–Йоркер» показал пример хлесткой, бесстрашной и вдумчивой журналистики. Не остались в стороне «Нэйшен», «Нью–Йорк ревю оф букс», обозреватели интернет–сайтов, а иногда и крупных газет.

Что касается «Нью–Йорк таймc», то тексты Джудит Миллер об оружии массового поражения вызвали бурную дискуссию. Зимой 2001 года и весь 2002 год лауреат Пулитцеровской премии публиковала серию привлекших всеобщее внимание материалов о военных амбициях Саддама. Обнаружилось, что основаны они были главным образом на недостоверной информации, предоставленной Ахмедом Чалаби, ведущей фигурой в оппозиционном Иракском национальном конгрессе, который поддерживал тесные политические и деловые связи с американскими неоконсерваторами. Статьи Миллер помогли задать тон большей части неверных сообщений, подготовивших эту войну. Впоследствии «Нью–Йорк таймс» пыталась оправдаться, пробовала разобраться в том, что случилось, но тогда Миллер делала только то, что и другие: помогала правительству, снимая с него излишнее бремя доказывания, чтобы обосновать действия своей страны.

Журналисты и политики поддались на уговоры и подтасовку. Когда в Концепции национальной безопасности, подготовленной администрацией Буша в 2002 году, было заявлено, что «единственной устойчивой моделью национального благосостояния» является «свобода, демократия и свобода предпринимательства», этот тенденциозный вывод вызвал мало возражений. Развязав себе руки, Буш использовал доклад о положении дел в стране, чтобы наметить «ось зла»: Ирак, Иран, Северная Корея. Он заявил, что его правительство сделало «все, что было в его силах», чтобы защитить «свободу» на американской земле, и что теперь, «чего бы это ни стоило», следует сделать то же самое для распространения «демократии» за ее пределами. Естественно, о тех странах, где американским интересам ничто не угрожало, речь не шла. О нарушениях прав человека в Саудовской Аравии, например, упоминали редко – как и о том, что в организации атак 11 сентября участвовало больше саудовцев, чем граждан любой другой страны. «Реальная политика» процветала, но ей не позволено было вторгаться в публичные выступления. В соответствии с мантрой Буша, народы «несвободных» стран, став «свободными» (насильно, если потребуется), должны принять демократию и благодарить своих освободителей. После того как избирателей по всему миру должным образом проинформируют у урны для голосования об имеющихся альтернативах, они должны в любом случае предпочесть «просвещенный» западный вариант. Неоконсерваторы в качестве исходного положения своей политики приняли гегемонию Америки. Крах советской империи в 1989 году рассматривался как идеальное подтверждение доктрины правых, которая утверждала: все хотят жить в демократическом обществе со свободной рыночной экономикой. Политика поддержки европейских диссидентов–антисоветчиков с 8о–х годов к 2003 году превратилась в насильственный экспорт демократии на Ближний и Средний Восток. Идеологов, которые взялись направлять Буша, нельзя было упрекнуть в отсутствии четкости или простоты. Была заимствована во многом лицемерная концепция гуманитарной интервенции, и снова возражений почти не прозвучало.

Во время вторжения в Ирак я на собственном опыте столкнулся с явлением сознательного легковерия. В марте 2003 года я провел некоторое время при Центральном командовании Вооруженных сил[39]39
  Структура в Министерстве обороны США, отвечающая за планирование операций и управление американскими войсками на Ближнем и Среднем Востоке, в Восточной Африке и Центральной Азии. – Прим. ред.


[Закрыть], наблюдая за подачей новостей из зоны военных действий, – это было нужно для съемок документальной программы Би–би–си «Правда и ложь о войне» (War Spin). Сотни журналистов и их «попечителей» обосновались в замкнутом пространстве палатки в пустыне неподалеку от Дохи, столицы Катара. Стратегия американцев заключалась в том, чтобы сосредоточить внимание на видеоряде и «правильно» подать сообщение, пропустив информацию через Доху и Пентагон. Основной принцип состоял в том, чтобы обеспечить нужные телевизионные кадры, сопроводив их комментариями корреспондентов, прикомандированных к американским и английским частям в Ираке. Вне зависимости от своего профессионального статуса, эти «прикомандированные», естественно, опасались восстанавливать против себя солдат, от которых буквально зависела их жизнь. На стратегию Пентагона оказывали влияние голливудские продюсеры кинобоевиков, в частности Джерри Брукхаймер, продюсер фильма «Падение 'Черного ястреба»'. Он высказал свое мнение в интервью, прозвучавшем в нашем фильме:

Вы должны иметь определенные связи. Только тогда они вас подпустят. То, что эти люди делают там, эти мужчины и женщины, просто удивительно. Если вы сторонник нашей точки зрения – что мы достойны мира и что мы выступаем за сохранение человеческого достоинства, – тогда эти люди действительно рискуют, причем рискуют своими жизнями.

Мы обнаружили, что реалити–шоу было разыграно в реальном театре военных действий. Нам удалось выяснить, что одна из историй в ходе иракской кампании, представляющих большой «общественный интерес» – освобождение молодой военнослужащей Джессики Линч из лап злобных иракцев, – была в значительной степени сфальсифицирована. История захвата всеамериканской героини иракцами и ее освобождения отрядом специального назначения армии США стала одним из величайших патриотических эпизодов этого конфликта. Я писал тогда:

Это не могло произойти в другой, критический момент, когда шли разговоры о том, что коалиционные силы увязли, что до победы еще далеко. Ее освобождение запомнится как один из наиболее ошеломляющих новостных эпизодов, когда‑либо специально разработанных. Оно обеспечивает исключительную возможность оценить действительное влияние голливудских продюсеров на чинов Пентагона, ответственных за подачу новостей, и создает шаблон, по которому Америка надеется рассказывать о своих будущих войнах.

Репортеров разбудили посреди ночи, чтобы рассказать историю, которая должна была незамедлительно пополнить американский фольклор. Рядовая Линч, 19–летний клерк из городка Палестайн, штат Западная Виргиния, служила в 507–й роте тылового обеспечения. Совершив неправильный маневр около Эн–Насирии, ее подразделение попало в засаду. Девять сослуживцев Джессики Линч были убиты. Саму Джессику иракские солдаты отвезли в местную больницу, полную федаинов. Ее продержали там восемь дней. Эта информация не была опровергнута. Но Пентагон продолжал утверждать, что у Линч были колотые и пулевые ранения и что ее допрашивали. На самом деле ее лечили медики, которые заботились о ней и долгое время спустя после ухода федаинов. За два дня до того, как отряд специального назначения армии США (в сопровождении камер) атаковал здание больницы, чтобы «освободить» Линч, медики попытались на санитарной машине доставить ее к КПП, но американцы открыли огонь, так что те едва успели вновь укрыться в больнице. Американцы чуть не убили свой ценный улов. Эта информация, конечно, не попала в прессу, и когда в Вашингтоне я попросил разъяснений у представителя Пентагона по связям с общественностью Брайана Уитмена, он отказался продемонстрировать полную видеосъемку спасательной операции.

Мой фильм и статьи о нем на сайте Би–би–си, а также в «Гардиан» привлекли внимание международной общественности. Меня заинтриговал (не скажу, что очень удивил) тон некоторых американских СМИ, выступивших с опровержениями. Мои утверждения в интервью, которые я дал Си–эн–эн и другим телеканалам, были встречены с недоверием. Мне сказали, что здесь – Америка. Что мы не манипулируем новостями (сама Линч, правда, вскоре подтвердила, что история ее «спасения» была сфабрикована Пентагоном). Эта Америка несколькими неделями позднее ликовала, когда Буш торжественно провозгласил, что в Ираке американская «миссия выполнена».

Так же растеряны были некоторые американские читатели, когда в том же году в своей книге «Войны Блэра» я обнародовал тот факт, что Тони Блэр признал в апреле 2002, почти за год выхода книги в свет: он присоединился бы к американцам в этой войне, невзирая на обстоятельства. Другие журналисты в США и Великобритании пополняли коллекцию историй о том, что реально происходило до, во время и после войны, задолго до того, как общественность наконец признала, до какой степени она была одурачена.

Тем не менее еще долгое время спустя после того, как военная оккупация Ирака окончательно провалилась, американские военные, не желая ничего менять, продолжали прилагать все усилия для манипуляции информацией. Лишь немногие из более чем 4 тысяч военнослужащих США, погибших в Ираке, и 600 – в Афганистане упоминались в американских газетах и на ТВ. Сухие цифры объявлялись Министерством обороны и другими официальными интернет–сайтами, но изображения покрытых флагами гробов и пластиковых мешков для перевозки трупов считались слишком впечатляющими, чтобы их показывать. Администрация и Пентагон наложили строгий запрет на публикацию таких изображений или видеоматериалов. Пресс–секретарь Белого дома Скотт Макклеллан заявил, что это сделано, чтобы «проявить уважение к тем, кто принес высшую жертву». Этот запрет был назван «Довер–тестом» в честь авиабазы Довер, штат Делавэр, куда доставляют тела большинства погибших. Он применяется на территории США и в зоне военных действий. Почти все СМИ послушно повиновались этому запрету. Некоторые редакторы и управляющие объяснили это вкусами: зрителям и читателям не понравилось бы, если бы ужасы войны вторгались в их повседневную жизнь, даже если убитые или раненые были из того же городка, что и они. Однако вряд ли кто‑либо из медиасообщества признался бы, что решающими были экономические причины: вид убитых американцев может расстроить читателей и отпугнуть рекламодателей. Наиболее убедительными доводами были прямая политика и страх. Когда в программе «Найтлайн» на канале «Эй–би–си ньюс» были показаны списки имен и фотографии всех военнослужащих США, убитых в Ираке, консервативные круги пришли в ярость и обвинили телекомпанию в подрыве боевого духа.

Факты самоцензуры и соглашательства периода правления Буша очень легко позволяют сделать неправильный вывод о специфически американском характере этих явлений. При аналогичных обстоятельствах ужесточение мер после 2001 года могло произойти в любой стране мира. Возможно, в США оно оказалось наиболее явным, но подобное имело место и в других странах. В какой степени это стало результатом сознательного компромисса между свободой и безопасностью? В какой степени люди были осведомлены о том, что делалось от их имени? Майкл Казин, эксперт по общественным движениям из Джорджтаунского университета в Вашингтоне, рассказал мне:

Общество приняло за чистую монету то, что война с терроризмом может длиться десятилетиями. Люди приняли ограничение свободы передвижения после событий 11 сентября с удивительной легкостью… Большинство не знает положений «Патриотического акта», например о том, что библиотеки обязаны предоставлять доступ к записям о читателях. Есть разница между двумя утраченными свободами: той, о которой известно, что вы ее лишились, и той, об утрате которой никто не знает.

О проблеме свободы в американской истории много писал Эрик Фонер. Он утверждает, что ее рамки сужались. Свободы тех, кто не имеет американского гражданства или сознательно избегает политического мейнстрима, реализуются не в полной мере. Американская история, отмечает Фонер, богата примерами, когда объектом ограничения свобод становились потенциально опасные граждане, например, этнические японцы, интернированные во время Второй мировой войны. И каждый раз в подобной ситуации правительство получало поддержку широких слоев общества. Фонер рассказал мне о забавном случае, произошедшем с ним во время недавнего посещения Международного музея шпионажа в Вашингтоне. Музей проводил интерактивный опрос с помощью компьютеров, расставленных в залах. Вопрос был следующий: имеет ли правительство право задерживать на неопределенное время людей, враждебно настроенных по отношению к Америке? Из 30 тысяч посетителей, зарегистрировавшихся на тот момент, примерно 6о% приняли сторону правительства. Фонер говорит:

В стране активно спорят о свободе, но рамки этого спора четко определены… Изучение американской истории после событий 11 сентября показывает, что наша приверженность свободе не так сильна, как нам хотелось бы думать… Из множества уроков американской истории этот, несомненно, один из наиболее важных: наши гражданские права и свободы – свобода слова, свобода критики правительства, равенство перед законом, контроль за деятельностью полиции – это не подарки, сделанные государством, которое может их забрать обратно, когда ему захочется.

И все же эти свободы отбирают снова и снова при очень сдержанном выражении подавляющим большинством недовольства. Такой компромисс ради безопасности не был на самом деле компромиссом. Предметом сделки стала свобода меньшинства (почти всегда – иностранцев), которой пожертвовали во имя всеобщего блага. Ценности теоретически могут быть универсальными, но на практике они касаются не всех членов общества. Большинство американских избирателей соглашались с этим очевидным противоречием, будучи уверены в том, что ни их самих, ни кого‑либо из тех, кого они знают – благочестивых, законопослушных людей, – эти меры, скорее всего, не коснутся. Те, кого они коснулись, возможно, того заслуживали, а если не заслуживали, то это издержки военного времени.

Война с терроризмом была объявлена официально. Это была война без конца, неограниченный конфликт, и пленных можно было задерживать на неопределенно долгое время. Администрация Буша взяла на вооружение концепцию незаконных вражеских комбатантов (enemy combatants), не признанную международным гуманитарным правом. Таких людей ловили где угодно и перебрасывали по воздуху так называемыми рейсами «чрезвычайной выдачи» на засекреченные базы, где информацию от заключенных дозволялось получать любыми доступными средствами. Гуантанамо стало одним из наиболее известных мест, где заключенных, одетых в оранжевые костюмы, держали в клетках под открытым небом. Действуя согласно инструкциям Вашингтона, командование базы Гуантанамо считало приемлемыми все виды пыток и принуждения – от «пытки водой» до более традиционных приемов.

Эти нарушения прав были осознанными и реализовывались с уверенностью в безнаказанности и идейным рвением исполнителями, которые верили, что власти были правы, а «плохие» должны страдать, чтобы Америка спала спокойно. Под знаком демократии насилие распространилось по всему миру в различных видах: от обычных методов ведения войны в Ираке и Афганистане до нелегальной «чрезвычайной выдачи» подозреваемых в терроризме и секретных лагерей для интернированных, где пытки рассматривались как законная мера. Опубликованные в 2004 году фотографии иракских узников – в капюшонах, обнаженных, помещенных в унизительные позы сексуального характера, затравленных собаками – стали эмблемами «войны страха». Некоторые посчитали эти нарушения прав человека досадными, но исключительными инцидентами. «Кое‑кто поступает плохо», – объявил Дуглас Фейт, замминистра обороны и идеолог неоконсерваторов, пользовавшийся доверием администрации. Однако большую часть американцев это шокировало. Именно тогда опросы общественного мнения впервые зафиксировали рост недовольства иракской войной. Но мало кого это побудило к действиям. Не было демонстраций, сопоставимых с акциями протеста против войны во Вьетнаме.

Кори Робин, профессор политологии Бруклинского колледжа в Нью–Йорке, написал исчерпывающую работу о роли страха в политике. Он проанализировал американские законы и положения – и не только на федеральном уровне, – применяемые с целью вызвать новые страхи или усилить старые, от законов «Об иностранцах и подстрекательстве к мятежу» (1798 г.) до закона «Об иммиграции» (1918 г.) и нормативных актов времен холодной войны. Более 50 лет полиция крупных городов, таких как Чикаго, Нью–Йорк и Лос–Анджелес, имела специальные агентурные подразделения по работе с коммунистами, анархистами, борцами за гражданские права, активистками борьбы за права женщин, профсоюзными деятелями и другими потенциально опасными лицами. Эти «красные отряды» использовали насилие, запугивание и подкуп свидетелей для сбора информации о сотнях тысяч людей. Они были расформированы лишь в 1978 году.

Робин проводит различие между «масштабными акциями» государственных органов авторитарных стран (например, стук в дверь диссидента на рассвете) и «незначительным принуждением и самодурством», периодически практикуемыми в условно демократических государствах. Он говорит о «сковывающем эффекте», о страхе, который «подавляет политические альтернативы». Он красочно описывает роль гражданского общества как колыбели и основы этого страха, а не защиты от него. Чем меньше сообщество, тем труднее идти против течения. Конформизм – это мощное оружие: врач подвергается остракизму из‑за его атеистических воззрений, а редактор местной газеты вынужден уйти в отставку из‑за недостатка патриотизма. «Одна из ошибок правозащитного сообщества состоит в том, что оно всегда сосредотачивается на государстве, – объясняет мне Робин. – Неверно рассматривать гражданское общество как безгрешное, а государство – как средоточие зла». История Америки, напоминает он, знает немало случаев, когда государство выступало в защиту гражданских свобод, начиная с отмены рабства. «Новый курс» Франклина Рузвельта был направлен на передачу государству контроля над соблюдением трудовых прав от эксплуататоров – собственников заводов. «Авторитаризм в США проявляется главным образом в частной сфере. Таким образом, Соединенные Штаты опровергают наши традиционные представления», – говорит Робин. Часто, особенно в наше время, «задача правительства по запугиванию возлагается на частный сектор».

С наибольшей готовностью такая передача функций происходила в отношении рабочего пространства. Многие важные конституционные гарантии применяются в государственной сфере, но не в общественной. Первая поправка, защищающая свободу слова, имеет силу, когда речь идет о попытках государственной цензуры газеты, но она редко применяется в ситуациях, когда владелец или редактор издания оказывают давление на репортера или управляющий – на рабочего. Даже в разгар холодной войны или эры маккартизма количество заключенных по политическим мотивам насчитывало менее двухсот. Тем не менее эта государственная политика оказывала серьезное влияние на происходящее в офисах и на заводах по всей стране. Каждый второй из пяти работающих подвергался слежке, понижению в должности или увольнению. Поддержка профсоюзов часто рассматривалась как проявление несогласия и угроза государству.

Аналогичный подход был принят в разгар «войны с терроризмом». Защитники общественного порядка провозгласили, что дестабилизация любого рода (например, забастовки) так же мешает военным действиям, как и прямое неодобрение войны. «Красные отряды» вернулись – негласно. В январе 2003 года офис Тома Делея, лидера большинства в Палате представителей, разослал сторонникам Фонда защиты права нации на труд (группа бизнесменов, стремящаяся избавить Америку от профсоюзов) письмо с просьбой о пожертвованиях. Объявив, будто рабочее движение «представляет собой явную и непосредственную угрозу безопасности Соединенных Штатов внутри страны и нашим вооруженным силам за рубежом», автор письма осудил заправил, которые «хотят причинить ущерб свободолюбивым рабочим, мобилизации и экономике, чтобы добиться большей власти». Зачем компании идти против течения в сложившейся ситуации?

Учебные заведения столкнулись со сходной проблемой, в частности, из‑за своей зависимости от денег крупных частных организаций, особенно если речь идет об очень деликатном вопросе – евреях и Израиле. Долгое время было аксиомой, что критика Израиля, которая считалась приемлемой в остальном мире, осуждалась в США как антисемитская. Действительно, в самом Израиле представители основных СМИ были более активны, требуя отчета у собственного правительства. В Соединенных Штатах многие журналисты принимали точку зрения правительства Израиля, не раздумывая либо опасаясь последствий со стороны своих редакторов за неосторожно высказанное мнение. Большинство честолюбивых специалистов по Ближнему и Среднему Востоку и профессоров предпочитали оставаться вне подозрений. Поступи они по–другому, это повредило бы их карьере. Одним из таких пострадавших оказался Хуан Коул из Мичиганского университета, эксперт по Ближнему и Среднему Востоку, блогер, который являлся убежденным сторонником палестинского самоопределения. Ожидаемый переход Коула в Иельский университет не состоялся (причины не были названы) после кампании в СМИ, представивших его антисемитом.

Двое ученых, Джон Миршеймер и Стивен Уолт из Чикагского и Гарвардского университетов, попытались нарушить табу. Журнал «Атлантик» в 2002 году заказал им большую исследовательскую статью об израильском лобби. Они во всех подробностях описали роль «израильского лобби», в частности деятельность Американо–израильского комитета по общественным связям. Исследователи обратили внимание на значительные совпадения американских и израильских политических приоритетов и на тенденцию к увеличению подобных совпадений в период правления Буша. Редакторы журнала изучали рукопись в течение нескольких месяцев, прежде чем решили отказаться от публикации. В марте 2006 года статья попала в «Лондон ревю оф букс», а затем авторы написали ее расширенный вариант, который был помещен на сайте Школы государственного управления им. Джона Ф. Кеннеди при Гарвардском университете. Статью решительно осудили. Весьма примечательно, что известный американский издатель решил заплатить авторам аванс в размере 750 тысяч долларов за написание по этим материалам книги «Израильское лобби и внешняя политика США». Элиоту Коэну, который перешел на руководящую должность в Государственном департаменте под началом Кондолизы Райс, было предоставлено значительное место на страницах «Вашингтон пост» для обвинения авторов в том, что они, мол, «одержимы навязчивыми и беспочвенными враждебными представлениями о евреях». Их книга впервые за много лет послужила началом достаточно беспристрастного обсуждения вопросов американо–израильских отношений. Но предупреждение осталось лозунгом. Ларри Уилкерсон (бывший руководитель штаба госсекретаря США Колина Пауэлла) включил эту книгу в курс обучения своих студентов в Университете им. Джорджа Вашингтона. В этом труде, по его словам, говорилось о «том, что и так очевидно, о чем люди шептались по углам вместо того, чтобы громко обсуждать это за коктейлем там, где кто‑нибудь мог вас услышать».

Джамиль Джаффер, директор национальной программы по безопасности Американского союза защиты гражданских свобод, показал мне список иностранных ученых (в первую очередь из стран Ближнего и Среднего Востока), которым было отказано во въезде в США:

Причин для отказа может быть множество. Придумать обоснование несложно. На вас не распространяются конституционные права, поскольку вы иностранец и не находитесь в Америке.

Одним из наиболее известных случаев запрета на въезд по идеологическим причинам стала история Тарика Рамадана. Родившийся в Швейцарии философ долгое время был в Европе влиятельным экспертом по исламу. Его репутация даже укрепилась после событий 11 сентября. В 2003 году он принял участие в теледебатах один на один с Николя Саркози. Вскоре, 7 июля 2005 года, когда Лондон подвергся атакам террористов, Блэр ввел Рамадана в комиссию при правительстве Великобритании по противодействию экстремизму.

В феврале 2004 года Рамадан получил постоянную должность профессора религиоведения в Университете Нотр–Дам в Индиане. Он арендовал дом, перевез туда свою мебель и записал детей в местные школы. Однако пятью месяцами позднее Государственный департамент, действуя на основании секретной информации, полученной от Министерства внутренней безопасности, аннулировал визу Рамадана. Чтобы получить официальное объяснение, ему потребовались два года обращений и запросов, а также иск, поданный американскими организациями по защите гражданских свобод и научными организациями. Сначала им было сказано, что он нарушил ст. 411 «Патриотического акта», согласно которой во въезде отказывают иностранцам, «одобряющим или поддерживающим террористическую деятельность». В конце концов власти сообщили подробности. По–видимому, между 1998 и 2002 годами Рамадан пожертвовал 8оо долларов пропалестинской французской благотворительной организации, которую подозревали в финансировании ХАМАСа и после 2003 года внесли в черный список Государственного департамента.

Власти интерпретировали положения «Патриотического акта» настолько вольно, что, согласно официальным документам, открытым во исполнение закона «О свободе информации», любому, кого можно обвинить в «безответственном выражении своего мнения», можно отказать во въезде в США. Американский союз защиты гражданских свобод подал иск, оспаривающий конституционность этого запрета. Он также взялся за дело Адама Хабиба, виза которого была внезапно аннулирована в 2006 году, хотя он провел уже значительное время на территории США. Хабиб, ректор Университета Йоханнесбурга, выступал с резкими протестами против войны в Ираке и критиковал внешнюю политику США по другим вопросам. Газета «Крисчен сайенс монитор» в 2006 году опубликовала поименный список ученых и общественных деятелей, кому было отказано в визах или у кого их аннулировали или задерживали до тех пор, пока въезд не оказывался бессмысленным. Список включал: 74 южнокорейских фермера и профсоюзных деятеля, протестовавших против соглашения о свободной торговле; греческого ученого, марксиста Иоанниса Милиоса; М.И.А., певицы, которая в своих песнях якобы выразила сочувствие «Тиграм освобождения Тамил–Илама» и Организации освобождения Палестины; Васкара Ари, боливийского профессора истории Латинской Америки и специалиста по культуре индейцев аймара, которому была предложена должность в Университете Небраски; баскского историка Иньяки Эгану и Дору Марию Тельес, бывшего сандинистского министра здравоохранения. Эти исключения напоминают об определенных эпизодах истории США, когда стране что‑либо угрожало либо она считала, что ей грозит опасность. С неприемлемым поведением властей сталкивались многие, от Грэма Грина и Дорис Лессинг до Габриеля Гарсии Маркеса. Даже Пьера Трюдо не пускали в Америку до того, как он стал премьер–министром Канады.