Текст книги "Признание"

Автор книги: Джон Гришем (Гришэм)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 28 страниц)

Глава 41

Рано утром в четверг по электронной почте Киту Шредеру поступил вызов явиться к епископу, подтвержденный коротким телефонным разговором, в котором не обсуждалось ничего существенного. В девять часов Кит и Дана снова оказались в машине, но на этот раз они направились на юг по 35-й автостраде в сторону Уичиты. Сидя за рулем, пастор вспоминал, как всего неделю назад ехал по этой же самой дороге и слушал ту же радиостанцию, только тогда рядом сидел совсем другой пассажир. Ему удалось убедить Дану, что Бойетт вполне способен ее выследить и захватить. Учитывая, что Бойетта арестовывали много раз, он явно не относился к неуловимым преступникам, но пока оставался на свободе, Кит не хотел рисковать и выпускать жену из виду.

Пастор совсем забросил свои текущие дела по церкви. Благотворительная работа Даны и список дел в ее ежедневнике тоже могли подождать. Сейчас все их мысли занимала только безопасность семьи. Будь у Шредеров возможность и деньги, они взяли бы детей и отправились в дальнее путешествие. Дана беспокоилась за мужа. Он стал свидетелем ужасных событий, и пережитое будет преследовать его всю жизнь. Хотя он никак не мог повлиять на них и остановить казнь, эта трагедия давила на него тяжким бременем. Он не раз повторял, каким грязным ощутил себя после увиденного, как ему хотелось найти душ и смыть пот, въевшуюся грязь и чувство вины. Он плохо спал и мало ел, а когда возился с детьми, было видно, насколько трудно ему изображать веселье. Кит ушел в себя, и, хотя миновало уже несколько дней, боль не утихала. Казалось, он забыл даже о церкви – ни разу не заговорил о проповеди или предстоящей в воскресенье службе. На его рабочем столе скопилось множество напоминаний о телефонных звонках, на которые следовало ответить. Сославшись на головную боль, он попросил помогавшего ему священника подменить его на традиционном ужине с прихожанами в среду. У него никогда не болела голова, и никогда раньше он не оказывался больным и не просил его подменить. Все время он тратил на чтение материалов по делу Драмма и о смертной казни, смотрел передачи по кабельному телевидению, а некоторые фрагменты пересматривал по нескольку раз. С ним явно творилось что-то неладное.

Епископа звали Саймон Пристер. Церковь для него являлась единственной семьей, и все его обязанности сводились к мелочному контролю за подчиненными. Хотя его возраст не превышал пятидесяти с небольшим лет, будучи очень полным, он выглядел и вел себя, как человек старый. Волос у него почти не осталось – только неопрятные белые пучки торчали над ушами. Безобразный куполообразный живот свисал вниз, образуя складки над бедрами. У епископа никогда не было жены, которая бранила бы его за лишний вес и следила за тем, чтобы он носил одинаковые носки, а на рубашке отсутствовали пятна. Он говорил тихо и медленно, будто ждал, что слова придут свыше. За глаза его называли Монахом, обычно доброжелательно, но нередко и со злостью. Дважды в год – во второе воскресенье марта и третье воскресенье сентября – Монах приезжал, чтобы лично прочитать проповедь в церкви Святого Марка в Топеке. Лектор из него был отвратительный. В эти дни на службу приходили только самые стойкие прихожане, да и тех Киту, Дане и всем сотрудникам приходилось уламывать. Видя полупустую церковь, Монах выражал искреннюю тревогу по поводу немногочисленности паствы. Кита это всегда удивляло, поскольку он не мог вообразить, что где-то на проповеди епископа собиралось больше народу, чем у него.

Встреча не была срочной, хотя электронное письмо начиналось с тревожной фразы: «Дорогой Кит, я глубоко обеспокоен…». Саймон предлагал встретиться на будущей неделе и вместе перекусить, что было его любимым занятием. Однако Шредер решил не откладывать, поскольку все равно ничего не мог делать, и воспользовался этим предлогом покинуть город и провести день с Даной в Уичите.

– Не сомневаюсь, что ты это видел, – сказал Саймон, когда они с комфортом устроились за маленьким столиком, заказав кофе и булочки. В его руках была редакционная статья утренней газеты Топеки, которую Кит перечитал уже три раза.

– Да, – подтвердил Кит, помня, что с Монахом лучше разговаривать как можно лаконичнее. У того была привычка подхватывать отдельные слова и, связав их, затянуть петлей на шее собеседника.

Монах всплеснул руками и откусил от булочки, но во рту оказалось не все – большая крошка прилепилась к нижней губе.

– Пойми меня правильно, Кит, – начал Монах, – мы все тобой очень гордимся. Какое мужество! Презрев опасность, ты устремился в зону боевых действий ради спасения человеческой жизни. Это потрясающе!

– Спасибо, Саймон, но я не помню, чтобы ощущал какой-то прилив смелости. Просто отреагировал на события.

– Ладно, ладно, не скромничай. Но ты, наверное, пережил настоящий шок? Как ты все это перенес, Кит? Насилие, люди, осужденные на смерть, общество Бойетта? Уверен, это было ужасно!

Шредеру совсем не хотелось говорить о случившемся, но Монах уже приготовился слушать, всем своим видом демонстрируя, что он весь внимание.

– Саймон, вы же наверняка читали газеты, – попытался отговориться Кит, – и все сами знаете.

– Кит, сделай мне одолжение. Расскажи, как все было.

И Шредеру пришлось уважить Монаха, который каждые пятнадцать секунд прерывал рассказ возгласами «Невероятно!» и «Боже милостивый!». Когда он в очередной раз взмахнул головой, крошка сорвалась с губы и упала в кофе, но он этого не заметил. Кит приберег последний зловещий звонок Бойетта для финала повествования.

– Боже милостивый!

Монах проводил встречу в свойственной ему манере. Начав с неприятного – с редакционной статьи, – он перешел к приятному, то есть к рассказу Кита о своей поездке, а потом неожиданно снова вернулся к причине их встречи. Воздав должное мужеству Шредера в первых двух абзацах, автор статьи обрушился на него, обвиняя в умышленном нарушении закона, хотя, как и юристы, затруднялся точно квалифицировать совершенное им правонарушение.

– Надеюсь, ты обратился за услугами к первоклассному адвокату, – заметил Монах, демонстрируя готовность дать ценный совет, если в этом возникнет необходимость.

– У меня отличный адвокат.

– И?

– Саймон, вы должны меня понять – я связан обещанием конфиденциальности.

Монах пристыженно замер, но сдаваться не собирался:

– Разумеется. Я вовсе не намеревался проявлять излишнее любопытство, но, как ты сам понимаешь, мы не можем оставить этот вопрос без внимания, Кит. Есть мнение, что дело может дойти до официального расследования, и тогда ты окажешься в сложной ситуации, если можно так выразиться. Вряд ли здесь уместно говорить о конфиденциальности.

– Я действительно нарушил закон, Саймон. И с этим ничего не поделаешь – что есть, то есть. Мой адвокат не исключает, что мне придется признать себя виновным в препятствовании отправлению правосудия. Никаких тюремных сроков, только небольшой штраф. Судимость потом снимут. Вот, собственно, и все.

Монах доел последнюю булочку, засунув ее в рот целиком. Он запил ее кофе, вытер рот бумажной салфеткой и спросил:

– А если ты признаешь себя виновным, Кит, как, по-твоему, должна отреагировать на это Церковь?

– Никак.

– Никак?

– У меня был выбор, Саймон. Остаться в Канзасе и надеяться, что все решится само собой, или поступить так, как я поступил. Представьте на минуту, что я выбрал первое – решил ничего не предпринимать, зная, кто настоящий убийца девушки. Невиновного человека казнят, потом находят тело, а я всю оставшуюся жизнь живу с чувством вины, что ничего не сделал. Как бы вы поступили на моем месте, Саймон?

– Мы искренне гордимся твоим поступком, Кит, – мягко произнес Монах, не отвечая на вопрос. – Но мы очень обеспокоены перспективой судебного преследования, когда нашего священника обвиняют в преступлении, причем за ситуацией пристально следит общественность.

Желая подчеркнуть какую-то мысль, Монах часто употреблял местоимение «мы», будто все лидеры христианского мира только и думали о проблемах, которые приходилось решать ему самому.

– А если я признаю себя виновным?

– Этого нельзя допустить ни в коем случае.

– А если мне все-таки придется?

Монах поерзал, потянул себя за отвисшую левую мочку и сложил руки, будто для молитвы.

– Тогда мы будем вынуждены как-то на это отреагировать и предпринять соответствующие действия. Вынесение обвинительного приговора не оставляет нам иного выхода, Кит. Уверен, ты прекрасно это понимаешь. Мы не можем допустить, чтобы наши священники оказывались в зале суда в качестве обвиняемых, чтобы они признавали себя виновными и чтобы им выносились приговоры – и все это на глазах жаждущей крови прессы. Особенно в таком деле, как это. Подумай о Церкви, Кит.

– И какое наказание мне будет вынесено?

– Сейчас об этом рано говорить. Будем следить за развитием событий. Я просто хотел узнать, как обстоят дела, вот и все.

– Хочу иметь ясность, Саймон. Насколько я понял, может получиться так, что наказание мне вынесет Церковь. Не исключено, что меня временно отстранят от службы, отправят в отпуск или даже лишат сана за поступок, который вы сами находите мужественным и которым Церковь очень гордится. Верно?

– Верно, Кит, но давай не будем торопиться. Если удастся избежать судебного разбирательства, то все проблемы будут решены.

– Будем надеяться, что раз и навсегда.

– Что-то вроде этого. Держи нас в курсе. Нам бы хотелось узнавать новости от тебя, а не из газет.

Шредер кивнул, но его мысли были уже далеко.

В четверг занятия в старшей школе благополучно возобновились. Появившихся школьников встретили игроки футбольной команды, снова надевшие форму, девушки из группы поддержки и тренеры. Они улыбались и всем пожимали руки, всячески демонстрируя примирение. В вестибюле Роберта, Седрик, Марвин и Андреа общались с учителями и ребятами.

Николь Ярбер похоронили тихо, присутствовали только родственники и друзья. Церемония состоялась в 16.00 в четверг – ровно через неделю после казни Донти Драмма. Не было никакого официоза – у Ривы не осталось для этого ни сил, ни желания. Друзья дали ей понять, что на помпезную церемонию вряд ли придет много народа, если, конечно, не позвать репортеров. Кроме того, у Первой баптистской церкви больше не было своего помещения, а мысль арендовать его никого не прельщала.

Усиленные полицейские наряды следили за тем, чтобы держать репортеров подальше. Рива не могла их больше видеть. Впервые за девять лет она избегала публичности. Они с Уоллисом пригласили около сотни человек, и пришли почти все. Кого-то не хотели видеть на похоронах ни в коем случае. В частности, это касалось родного отца Николь, который отказался присутствовать при казни, хотя Рива теперь сама жалела, что была там. У нее в голове все смешалось, и не позвать Клиффа Ярбера казалось ей правильным. Позже она станет об этом жалеть. Но она не пожалеет, что не позвала Дрю Кербера и Пола Коффи, которых теперь ненавидела. Они обманули ее, предали и причинили боль, которая никогда не утихнет.

Список жертв неправедного суда, спровоцированного Кербером и Коффи, продолжал увеличиваться. Теперь к нему добавились Рива и члены ее семьи.

Брат Ронни, уставший от Ривы не меньше, чем от журналистов, провел траурную церемонию с подобающим случаю достоинством. Он читал Священное Писание и произносил нужные слова, но все же заметил на лицах присутствующих озадаченное выражение. Все были белыми, и никто из них раньше не сомневался, что тело Николь, останки которой покоились сейчас в бронзовом гробу, унесли воды Ред-Ривер много лет назад. Если у кого-то и возникало сочувствие к Донти Драмму и его родным, то свои сомнения они держали при себе и не поверяли их пастору. Все жаждали возмездия и казни не меньше, чем он сам. Брат Ронни хотел примирения с Богом и прощения. Он не сомневался, что о том же мечтают и многие присутствующие. Однако он не желал никого обижать и не стал об этом говорить. Брат Ронни не был знаком с Николь лично, но рассказал о ее жизни по воспоминаниям друзей и близких. Он заверил, что все эти годы Николь провела рядом с Господом на небесах, где нет места скорби, и что она избежала мучений, которые продолжали испытывать на земле ее родные и близкие.

После исполнения гимна вновь последовало чтение Библии, и менее чем через час служба закончилась. Николь Ярбер, наконец, упокоилась с миром.

Дождавшись темноты, Пол Коффи пробрался в свой кабинет. Напечатав короткое прошение об отставке, он отправил его по электронной почте судье Генри и секретарю суда. Потом набрал более пространное объяснение своим сотрудникам и отправил его, не перечитывая. Затем он торопливо перебросил все из центрального выдвижного ящика стола в картонную коробку и навсегда покинул кабинет.

Вещи уже были сложены в машине, и впереди его ждал долгий путь, возможно, до самой Аляски. У Коффи не было никаких планов, он не знал, куда именно едет, и не имел ни малейшего желания возвращаться в Слоун. Он бы ни за что здесь больше не появился вообще, но понимал: Флэк не оставит его в покое. Его будут постоянно вызывать для дачи показаний в связи с бесчисленными нарушениями, допущенными в ходе процесса, – тягостной и бесконечной процедуры, которая может завершиться разбирательством в дисциплинарном комитете коллегии адвокатов штата и, не исключено, мучительным общением с федеральными следователями. Пола Коффи ждало ужасное будущее. Он не сомневался, что ему удастся избежать тюрьмы, но восстановить финансовое положение и доброе имя ему уже точно не удастся.

Пол Коффи стал полным банкротом.

Глава 42

Все магазины торгового центра закрывались в 21.00, и в 21.15 Лилли Рид закрыла кассу, включила сигнализацию и заперла обе двери дамского бутика, где работала помощницей менеджера. Она покинула торговый центр через служебный выход и быстро направилась к «фольксвагену-жуку», находившемуся на служебной стоянке. Она торопилась – в спортивном баре в полумиле отсюда ее ждал парень, с которым она встречалась. Открывая дверцу машины, она услышала позади какой-то звук и чьи-то шаги.

– Привет, Лилли, – послышался незнакомый мужской голос.

Девушка сразу заподозрила неладное. Она обернулась и, увидев черный пистолет и лицо, которое навсегда врезалось ей в память, попыталась закричать. Мужчина с удивительной ловкостью зажал ей ладонью рот и скомандовал:

– В машину!

Запихнув ее в салон, он сел за руль и, ударив ее наотмашь по лицу, приставил дуло к левому уху.

– Ни звука! – прошипел он. – И пригни голову!

Обезумев от ужаса, Лилли подчинилась. Он завел двигатель.

Энрико Мунье уже полчаса ждал в машине жену, которая заканчивала смену в семейном ресторанчике торгового центра, и его глаза то и дело слипались. Машина стояла между двумя другими в целом ряду пустых автомобилей, дожидавшихся своих хозяев. Энрико уже начинал дремать и сполз на сиденье пониже, чтобы устроиться удобнее, когда вдруг увидел нападение. Неожиданно появившийся на стоянке мужчина достал пистолет, но не размахивал им, а вел себя так, будто действовал по хорошо отработанному плану. Запихнув парализованную страхом девушку в машину, он сел за руль. Увидев, как «фольксваген» рванулся вперед, Энрико, не раздумывая, завел двигатель своего грузового пикапа, подал назад и, развернувшись, пустился в погоню. Он догнал его в конце ряда и, осознавая всю серьезность ситуации, пошел на таран. Ему удалось не врезаться в дверцу со стороны, где находилась девушка, и он ударился о правое переднее колесо. Только сейчас Энрико вспомнил, что оставил пистолет дома. Тогда он вытащил из-под сиденья бейсбольную биту, которую на всякий случай всегда возил с собой, и ловко прыгнул на крышу «фольксвагена». Когда из машины показался похититель, Энрико нанес ему удар битой по блестевшему в темноте лысому черепу. Потом он рассказывал друзьям, что удар был таким, словно он стукнул по дыне.

Мужчина упал на асфальт, и Энрико для надежности стукнул его еще раз. Пистолет оказался игрушечным, но был точной копией настоящего. У Лилли началась истерика. Вся сцена продолжалась не дольше минуты, но девушке этого хватило сполна. Она выскочила из машины и пустилась бежать. Шум привлек прохожих, и через пару минут появились охранники торгового центра, а затем полицейские и «скорая помощь». Энрико передал им своего пленника и рассказал, что произошло.

У мужчины не было ни бумажника, ни документов, а в его карманах нашли 230 долларов. Свое имя он назвать отказался. В больнице рентген показал на черепе трещину толщиной в волос – результат удара битой – и опухоль размером с яйцо. Мужчине оказали помощь и поместили в палату, приставив охрану. Следователи взяли отпечатки пальцев, а детективы попытались его допросить. Похититель был ранен, накачан лекарствами и ничего не говорил. В палате толкались полицейские и следователи, пока, наконец, одного из них не осенило.

– Наверное, это Бойетт! – прошептал он, и неожиданно это сразу поняли и все остальные. Но мужчина это отрицал.

Через два часа по отпечаткам пальцев его личность была установлена.

За десять часов до этого два вертолета «Блэк хок» столкнулись в воздухе и упали в пустыне неподалеку от города Фаллуджа в центральной части Ирака. Погибли девятнадцать бойцов Национальной гвардии Техаса. Для губернатора Ньютона эта трагедия оказалась настоящим подарком судьбы. С трудом скрывая радость, Барри, Уэйн и сам Ньютон единодушно решили, что губернатору следует срочно отправиться в Ирак и продемонстрировать всему миру несгибаемую волю в борьбе с терроризмом. Поездка послужит отличным трамплином для нового политического взлета, а снятые там кадры пригодятся для избирательной кампании. Но самое главное – это отличный предлог убраться подальше из Техаса.

Весь аппарат лихорадочно приступил к подготовке, отменяя уже запланированные мероприятия и согласовывая детали визита с военными. Рано утром в пятницу губернатор, Уэйн и Барри собрались на совещание.

– Вчера вечером поймали Бойетта, – сообщил Уэйн, глядя на экран ноутбука. – Он захватил девушку возле торгового центра в Канзасе. Изнасилования не было. Сейчас он под стражей.

– Так он оказался в Канзасе? – переспросил губернатор.

– Ну да! Умный парень, ничего не скажешь.

– В стране пятьдесят штатов, а он выбрал Канзас! – покачал головой губернатор. – Настоящий придурок! Какие новости из Слоуна?

– Национальная гвардия покинула город, – ответил Барри. – Окружной прокурор вчера подал в отставку. Все тела захоронены. На улицах спокойно, никаких пожаров. Вчера благополучно возобновились занятия в школе, никаких волнений, футбольная команда выезжает на игру с командой из Лафкина.

Губернатор взял бумаги с отчетами, а Барри отправился в странствие по Интернету. У всех троих болела голова, все чувствовали себя разбитыми. От огромного количества выпитого кофе уже подташнивало, у всех были обкусаны ногти, и никто из них раньше даже не мог предположить, что поездка в Ирак может так обрадовать.

– Через двенадцать дней, джентльмены, должна состояться очередная казнь, – сказал губернатор. – Что будем делать?

– Этот вопрос уже проработан, – с гордостью доложил Уэйн. – Я пригласил вместе выпить руководителя секретариата апелляционного суда. Там склоняются к тому, чтобы отложить ее на некоторое время. Я заверил, что нас это тоже вполне устраивает. Адвокату Дрифти Таккера посоветуют подать ходатайство под любым, пусть даже надуманным предлогом и зарегистрировать его желательно до семнадцати часов. Суд проявит к делу Таккера неожиданный интерес и выдаст предписание отложить казнь на неопределенный срок, не вдаваясь в объяснение причин. Потом о деле Таккера просто забудут, и, не исключено, он переживет всех нас.

– Мне это нравится, – одобрил губернатор, улыбаясь. – А когда следующая казнь?

– В июле, то есть через восемь месяцев.

– Через восемь месяцев? Замечательно!

– Да. Нам повезло.

Губернатор посмотрел на Барри и поинтересовался:

– Что нового сегодня утром?

– У нас или в стране?

– И там, и там.

– У нас, конечно, разбившиеся в Ираке вертолеты, но и дело Драмма по-прежнему не сходит с первых полос. Вчера похоронили девушку, и об этом написали в дюжине газет как о главной новости. В редакционных статьях требуют введения моратория на казнь. Противники этой меры наказания совсем обезумели. В воскресенье здесь устраивают митинг, на котором ожидается двадцать пять тысяч человек.

– Где именно?

– Через дорогу напротив Капитолия. Будет настоящий цирк!

– А мы в это время окажемся в чудесной Фаллудже, – заметил губернатор.

– Не могу дождаться, – поддержал его Уэйн.

– А в целом в стране, – продолжал Барри, – все без особых перемен. Много шумят левые и поменьше – правые. Губернаторы Огайо и Пенсильвании открыто говорят о введении моратория на время всестороннего изучения вопроса о смертной казни.

– Это понятно, – пробормотал губернатор.

– Сторонники отмены никак не могут успокоиться, хотя и не говорят ничего нового. К поднятому ими шуму уже все привыкли, вопрос теряет остроту.

– А что насчет рейтингов?

Барри поднялся и потянулся.

– Утром я разговаривал с Уилсоном. Из-за этого дела мы потеряли десять пунктов, но шестьдесят один процент зарегистрированных избирателей Техаса по-прежнему за смертную казнь. Похоже, я выиграл, ребята, и вам придется раскошелиться. Что до моратория, то здесь цифры просто удивительные. Шестьдесят один процент поддерживают смертную казнь, но почти пятьдесят процентов выступают за отсрочку в приведении приговора в исполнение.

– Это временное явление, – заявил Уэйн. – Пусть волны немного улягутся. Подождем: когда грабители расправятся с какой-нибудь мирной семьей, о Драмме больше никто и не вспомнит. Тогда все забудут о моратории и вспомнят, почему выступали за смертный приговор.

Губернатор поднялся и подошел к любимому окну. На улице демонстранты размахивали транспарантами и плакатами. Казалось, они стояли повсюду – возле резиденции губернатора, на лужайках вокруг Капитолия, а у здания апелляционного суда на растяжке было крупно написано: «Мы работаем до 17.00. Идите к черту!». В протесте объединились люди разных национальностей и социальных групп – от постаревших хиппи до «Студентов против смертной казни». Губернатор ненавидел их всех – они не относились к его избирателям.

– Джентльмены, я принял решение, – торжественно произнес он. – Я не поддерживаю моратория и не созываю чрезвычайного заседания законодательного собрания для рассмотрения этого вопроса. Мы не станем превращать законодательное собрание в цирк и устраивать очередное шоу. У нас и так достаточно проблем.

– Надо проинформировать об этом СМИ.

– Подготовьте заявление, но пусть его озвучат после нашего отъезда в Ирак.

В пятницу после обеда Кит отправился в офис Элмо Лэйерда для короткой встречи. Дана занималась детьми и не могла составить ему компанию, правда, не очень и стремилась. Теперь, когда Бойетт оказался за решеткой, Кит уже не настаивал, чтобы она постоянно находилась у него на глазах, и ей хотелось немного побыть одной.

Нападение Бойетта и последовавший за ним арест широко обсуждались в прессе, и Киту опять досталось. Отец Лилли заявил, что «часть вины за нападение лежит на этом лютеранском священнике из Топеки», и его слова подлили масла в огонь критики в адрес Шредера.

Учитывая характер преступлений, совершенных Бойеттом, родные Лилли Рид были рады благополучному исходу, но возмущались тем, как этот закоренелый насильник мог оказаться на свободе и угрожать их дочери. По статьям некоторых газет можно было сделать вывод, что Кит вытащил Бойетта из тюрьмы, а затем помог ему скрыться в Техасе.

Элмо рассказал о своей беседе с окружным прокурором. Хотя в данный момент Кита не собирались подвергать судебному преследованию, ситуация по-прежнему оставалась неопределенной. Окончательных решений еще принято не было. Журналисты осаждали окружного прокурора звонками, и уже зазвучала критика.

– Что, по-вашему, будет дальше? – поинтересовался Шредер.

– Мы придерживаемся прежнего плана, Кит. Я держу связь с окружным прокурором, и если он решит выдвинуть обвинение, мы заключим сделку. Вы признаете себя виновным и приговариваетесь к штрафу, но никак не к тюремному заключению.

– Если я признаю себя виновным, то подвергнусь дисциплинарному взысканию со стороны Церкви.

– Что-то серьезное?

– Пока трудно сказать.

Они договорились встретиться снова через несколько дней. Пастор отправился в церковь Святого Марка и заперся у себя в кабинете. Ом понятия не имел, о чем будет говорить на проповеди в воскресенье, но думать об этом он был не в состоянии. На столе лежала целая кипа извещений о поступивших телефонных звонках. Звонили в основном журналисты, но час назад с Китом хотел поговорить Монах, и пастор понимал, что должен перезвонить. Они проговорили всего несколько минут, но этого оказалось достаточно, чтобы Кит все понял: руководство очень обеспокоено шумихой, поднятой вокруг одного из священников, и возможным признанием им своей вины. Беседа завершилась договоренностью встретиться в Уичите в следующий вторник, чтобы все обсудить.

Когда Кит собирался уходить и расчищал стол от накопившихся бумаг, позвонила секретарша и сообщила, что его спрашивает кто-то из организации «Отмена казней в Техасе». Кит сел за стол и взял трубку. Звонил исполнительный директор ОКТ Терри Мюллер, который сразу выразил священнику благодарность за решение вступить в их ряды. Они были очень рады, что он к ним присоединился, особенно в свете его участия в деле Драмма.

– Так, значит, вы действительно присутствовали на казни? – поинтересовался Мюллер, явно желая узнать больше. Кит вкратце пересказал ему, как все получилось, и, желая сменить тему, спросил о том, чем сейчас занимается ОКТ. По ходу беседы выяснилось, что Мюллер – прихожанин Лютеранской церкви единства в Остине.

– Это независимая церковь, отделившаяся от Миссурийского синода десять лет назад, – объяснил тот. – Она расположена в центре города рядом с Капитолием. И мы очень гордимся своей активной паствой. Может, вы смогли бы перед нами выступить?

– Спасибо за предложение, – отозвался Кит, застигнутый неожиданным предложением врасплох.

Когда они закончили беседу, Шредер заглянул на сайт этой церкви и провел за компьютером целый час. Лютеранская церковь единства была уже вполне устоявшимся духовным учреждением, чья конгрегация включала более четырехсот человек, а здание построено из техасского красного гранита – точно такого же, как и Капитолий штата. Церковь принимала активное участие в общественно-политической жизни, проводила семинары и устраивала лекции по целому спектру проблем, начиная от положения бездомных в Остине до преследования христиан в Индонезии.

Ее настоятель уходил на заслуженный отдых.