Текст книги "И проиграли бой"

Автор книги: Джон Эрнст Стейнбек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

14

Только-только начала рассеиваться ночная мгла. В палатку заглянул Мак. Лампа на шесте посередине все горела. На матраце рядом спали Лондон и Джим. Как только Мак вошел, Лондон дернулся, резко привстал, сощурился, вглядываясь.

– Кто это?

– Я. Только что пришел. Как Джим?

– Заснул я, – признался Лондон. Зевнул, почесал лысину.

Мак подошел, наклонился над Джимом. Усталые морщинки на лице разгладились, напряженность и озабоченность исчезли.

– Выглядит он много лучше. Отдых ему на пользу.

Лондон поднялся с матраца.

– Который час?

– Не знаю. Уже светает.

– Костры еще не разводят?

– Кто-то там крутился. Вроде и дымом пахнуло. А может, это с андерсонова пепелища ветром принесло.

– Ни на минуту его не оставлял, – кивнул на Джима Лондон.

– Молодец.

– А ты сам-то когда спать ляжешь?

– Бог его знает. Пока вроде и не хочется. Вчера ото спался, точнее, позавчера, А кажется, будто неделю назад. И Джоя только вчера похоронили, ведь только вчера.

Лондон снова зевнул.

– Небось, на завтрак опять говядина с фасолью. Эх, вот бы чашечку кофе сейчас!

– Иди в город. Там тебя и кофе, и яичницей с ветчиной угостят.

– Брось шутки-то шутить! Ладно, пойду поваров потороплю. – И, пошатываясь со сна, он вышел.

Мак подвинул ящик под самую лампу, достал из кармана газету, развернул.

– Я уже не сплю, – услышал он голос Джима. – Куда ты ходил?

– Письмо нужно было опустить. Вот, на газоне подобрал газету. Посмотрим, как события разворачиваются.

– Мак, вчера вечером я себя небось последним идиотом выставил.

– Ничего подобного, Джим. Ты такого шороха навел! Мы с Лондоном перед тобой щенками себя чувствовали.

– На меня что-то нашло. Никогда такого не было.

– А сегодня-то как самочувствие?

– Отлично. Но той внутренней силы, что вчера, уже нет. Вчера я бы и корову на руках вынес.

– Нас-то ты «вынес» чисто! И неплохо с парами машин придумал. Только вот понравится ли затея хозяину той машины, что должна заграждение разнести. Ну, посмотрим, что новенького в городе. Ух ты, заголовки такие, что вырезать да оставить на долгую память

ЗАБАСТОВЩИКИ ЖГУТ ДОМА, УБИВАЮТ ЛЮДЕЙ

«Вчера в десять часов вечера пожар уничтожил дом на окраине, принадлежащий Уильяму Хантеру. Полиция утверждает, что это – дело рук бастующих садовых рабочих. Заподозренный в преступлении был схвачен, но, ранив задержавшего его, бежал. Пострадавший – помощник шерифа по особым делам Олаф Бингем – находится при смерти».

А дальше вон еще:

«Несколькими часами раньше по недосмотру или по злому умыслу забастовщиков сгорел амбар на ферме Андерсона. Некоторое время тому назад Андерсон дал забастовщикам разрешение разбить палаточный лагерь на своей земле».

– Тут, Джим, много понаписано. Хочешь – почитай, он перевернул страницу. – Это надо ж! Слушай редакционную статью!

«Мы полагаем, настало время действовать. Пришлые сезонные рабочие парализовали важнейшую отрасль экономики в округе. Бездомные бродяги, которых ведут и науськивают платные агитаторы из-за рубежа (это мы с тобой, Джим), сжигают дома, совершают акты вандализма, внедряют нравы красной России в тихой, мирной Америке. Наши граждане уже опасаются ездить по дорогам, боятся, как бы и их дома не запылали от рук смутьянов. И поэтому мы считаем, что нельзя долее сидеть сложа руки.

В нашем округе заботятся о людях, но забастовщики здесь чужие. Они попирают законы, покушаются на жизнь людей и их собственность. Сами как сыр в масле катаются благодаря поддержке тайных доброхотов. Наша газета никогда не уповала и не уповает на жесто кость, но коль скоро закон не в силах обуздать мятежников и убийц, мы призываем граждан самих взяться за дело. Головорезам никакой пощады! Изгнать из наших краев продажных смутьянов! Наша газета призывает граждан разобраться, из каких источников поступают забастовщикам всяческие разносолы. По сообщениям, вчера в лагере забастовщиков были забиты три племенных быка».

Мак швырнул газету на землю.

– А призыв газеты обернется так: сегодня вечером ватага местных обывателей – обычно они в бильярдной просиживают – забросает камнями окна тех, кто хочет перемен к лучшей жизни.

Джим резко сел на матраце.

– Господи, Мак! Неужто вся вина на нас ложится!

– А то как же!

– Я не понял, кого там видели убитым.

– Это работа Сэма. Его схватили. Как убежать-то? У них ружья. А у него только ноги.

Джим снова лег.

– Да, видел я днями, как он ногами орудует. Но все равно страшно слушать! Страшно!

– Еще бы. Редакция лихо закрутила, ишь какие яркие ярлыки, не поскупилась. «Платные агитаторы из-за рубежа». Это я-то! Родился в Миннеаполисе. Дед мой еще при Бычьей тропе[6]6
  Битва при Бычьей тропе произошла во время Гражданской войны, 21 июля 1861 года.


[Закрыть] сражался. Он на бой как на корриду вы шел – сам рассказывал, – очухался, лишь когда враг огонь открыл. Да и ты, Джим, такой же «иностранец», как наше правительство. А-а, наплюй ты на это. Вечно хай поднимают. Только на этот раз, – он снова вытащил кисет с остатками табака, – похоже, дело к концу идет. Петля затягивается. Напрасно Сэм пожар устроил.

– Ты ж сам ему «добро» дал.

– Знаю. Амбар у Андерсона спалили, я зол как черт был.

– Ну, и что же теперь делать?

– Бороться, только бороться. Сядем на машины, по едем, разгоним новых работничков. Будем драться, сколько хватит сил, а потом, если удастся, смоемся. Страшно, Джим?

– Н-н-нет.

– Затягивается, затягивается петля. Нутром чую, он поднялся с ящика, подошел к матрацу, – сел. – Может, с недосыпу, только пока из города шел, мне мерещилась засада под каждым деревом. Такой вдруг страх напал, про шурши где мышь – я бы бежать ударился.

– Ты просто устал, – успокоил его Джим. – Будь я здоров, глядишь, пригодился бы. А так, лежу чушкой и только всем мешаю.

– Неправда! Стоит мне приуныть, ты всякий раз поддерживаешь, а сегодня мне поддержка ох как нужна. Решимости – кот наплакал. Эх, выпить бы сейчас!

– Поесть тебе надо, тогда и решимость появится!

– Я написал Гарри Нилсону: нужно помочь людьми, продовольствием. Боюсь, запоздало мое письмо, – Мак как-то необычно взглянул на приятеля. – Ночью я Дика видел. Слушай внимательно. Помнишь ту ночь, когда сюда приехали?

– Конечно.

– Помнишь, от моста налево свернули к палаточному лагерю?

– Ну, помню.

– Так вот. Слушай внимательно. Случись беда, и мы разлучимся – иди к мосту. Залезешь под арку с дальнего от города конца, увидишь ворох ивового сушняка, под ним – глубокая нора. Залезешь, прикроешь лаз хворостом. Нора глубокая, метров пять. Дик туда сейчас носит одеяла, консервы. Ты сможешь там отсидеться денька два, если нас раскидает в разные стороны. Не приду, значит, со мной что-то случилось. Тогда пробирайся в город. Иди ночью, чтобы к утру из округа убраться. Обвинений против нас никаких, разве что полгода за бродяжничество впаяют. Ну и, наверное, постараются нам причастность ко вчерашнему убийству приписать. Впрочем, может, и побоятся шум поднимать. Ведь тогда наш юрист напомнит, как Джоя хлопнули. Все понял, Джим? Найдешь убежище под мостом, подождешь меня два дня. Там вряд ли тебя отыщут.

– Мак, ты что-то скрываешь. Тебе что-то еще известно.

– Ничего мне не известно. Просто сердцем чую, в этой дыре ждет нас западня. Чую, понимаешь! Сегодня ночью из лагеря сбежало много людей, в основном семейные. Лондон держится молодцом. Не сегодня-завтра вступит в партию. Но остальным этим говнюкам я ни на грош не верю. Они напуганы, мечутся и в любую минуту нас прирезать могут.

– Ты сам мечешься. Мак. Успокойся. – Джим поднялся сначала на колени, потом встал на ноги, поднял голову, словно прислушивался к боли внутри. Мак тревожно посмотрел на него.

– Полный порядок, – сказал Джим. – Двигать рукой еще трудновато, но в остальном полный порядок. Даже голова не кружится. Сегодня можно и прогуляться.

– Повязку бы тебе сменить.

– Неплохо бы. А док вернулся?

– Нет. Похоже, его схватили. Славный был парень.

– Почему – был?

– Да так, сорвалось. Может, они его только отлупили и все. Хотя сколько наших ребят бесследно пропадали, и ни слуху ни духу.

– И ты всему виной.

– Без тебя знаю. Но ты все правильно понимаешь, потому и говорю. Мне бы помолчать, ан нет, когда выговоришься, вроде легче. До чего ж кофе хочется, прямо хоть плачь. А в городе кофе, пей – не хочу. Чашки три зараз уговаривал. Больше и не требуется.

Джим сурово заговорил.

– Может, кофе сейчас и не повредит. Но, возьми-ка себя в руки, а то начнешь себя жалеть.

Скучное лицо Мака ужесточилось.

– Что ж, парень. Ты прав. Беру себя в руки. Хочешь прогуляться? Идти-то не тяжело?

– Нет, все в порядке.

– Потуши лампу. Нам нужно раздобыть говядины и фасоли.

Со скрипом подался колпак лампы, огонек потух, и серый, точно размытые чернила, рассвет просочился в палатку.

Джим поднял полог, закрепил его наверху.

– Пусть проветрится. А то не продохнуть. Нам бы всем помыться не мешало.

Мак кивнул.

– Вот поедим, достану ведро теплой воды. Хоть губкой оботремся.

Посветлело небо на востоке, обозначились черные контуры деревьев, стая ворон – они снялись с деревьев и взяли на восток. Землю под кронами еще покрывала мгла, она словно манила, притягивала первые рассветные лучи. Ночные стражники уже не обходили лагер ь, они, устало понурившись, стояли кружками, подняв воротники, застегнувшись под горло, спрятав руки в карманы. Говорили тихо и вяло – лишь бы не уснуть.

Мак с Джимом по дороге к кухне подошли к одной группе.

– Ночью были происшествия? – спросил Мак.

Разговор прервался. Несколько пар усталых, покрасневших от бессонницы глаз обратились на Мака.

– Ничегошеньки, приятель. Вот Фрэнк говорит, ему казалось, что всю ночь вокруг люди бродили. И мне чудилось: кто-то все ползает. Но тихо, ни звука! Мы по двое ходили.

Мак рассмеялся, смех его так и вонзался в рассветную дымку.

– Я армейскую службу в Техасе нес, и надо ж, как выпадет в карауле стоять, прямо слышу: немцы вокруг кишат, лопочут что-то по-своему.

Стоявшие рядом заулыбались, но не очень-то весело.

– Лондон разрешил нам сегодня отсыпаться, – сказал один. – До кормежки. Так я на боковую.

– И я на боковую. Окоченел совсем, да и чешется все, аж мурашки, как у наркомана, что чесотку подхватил. На них посмотреть – смех!

– Пошли б к плитам, погрелись.

– О том и речь ведем.

– Так, Мак, иди, я сейчас тебя догоню, только в сортир сбегаю, – и Джим быстро пошел вдоль палаток, в каждой – маленький островок ночи. Кое-откуда раздавался храп, коегде пологи приподняты, видны люди: они лежали на животе, сонными глазами смотрели на занимающееся утро. Кое-кто уже выполз наружу, поеживаясь, пряча голову в плечи. Вот сердитым и хриплым спросонья голосом какая-то женщина докладывала о своем настроении.

– Надоело торчать в этом лагере! Какой толк здесь сидеть? У меня вон в животе опухоль с кулак, рак, наверное. Мне еще года два назад на картах нагадали, чтоб я рака остерегалась. Гадалка говорит, у меня предрасположенность. А тут сплю на земле, жру отбросы.

Ей что-то пробурчали в ответ. Из другой палатки высунулась всклокоченная голова.

– Давай залезай скорее. Его нет.

– Некогда, – отмахнулся Джим.

Миновав еще две палатки, он увидел мужчину, тот стоял на коленях на одеяле.

– Время не скажешь, парень?

– Точно не знаю. По-моему, уже седьмой час.

– Я слышал, как она тебя зазывала. Правильно сделал, что не пошел. Она нам в лагере насолила почище врагов. Гнать бы ее в шею. Из-за нее столько мужиков передралось. Как там, костер разожгли?

– Разожгли, – кивнул Джим.

Палаточный ряд кончился, метрах в пяти красовалась брезентовая занавеска, за ней низенький помост с тремя дырками. Джим взял коробку хлорной извести, встряхнул, но она оказалась пустой. Сидевший на помосте мужчина сказал:

– Порядок в сортире пора навести. Куда доктор-то запропастился? Со вчерашних пор карболкой не брызгал.

– Может, землей забросаем, – предложил Джим. – Все таки лучше, чем ничего.

– Это не мое дело. Доктор должен обо всем позаботиться. А то вдруг ребята какую заразу подцепят.

Джим рассердился.

– Да такие, как ты, палец о палец не ударят, хуже всякой заразы, – и принялся носком башмака сбрасывать в яму землю.

– Думаешь, умнее всех? – усмехнулся мужчина. Еще молоко на губах не обсохло, а туда же, других учить.

– Во всяком случае, хватит ума, чтобы понять, какой ты лентяй.

– Погоди, сейчас штаны застегну, покажу тебе, кто лентяй! – но сам и не шелохнулся.

– Жаль, что я поднять тебя не могу – рука прострелена. – Джим смерил его презрительным взглядом.

– Ну вот, пользуешься тем, что никто тебе сдачи не даст, и изгиляешься. Ну, подождите, гады, вы еще наплачетесь.

Джим, как мог спокойно, сказал:

– Никто тут не изгилялся. И драться я с тобой не собираюсь. Нам не друг с другом воевать надо, а бороться с врагом.

– Ну то-то, другое дело, – хмыкнул мужчина. – Сейчас я тебе помогу. Чем сегодня будем заниматься? Не знаешь?

– Да мы… – начал было Джим, но осекся. – Не знаю. Лондон все скажет.

– Лондон пока ни шиша не сделал, – сказал мужчина. – Эй, к середине близко не садись – провалишься. К краю двигайся. Ни шиша твой Лондон пока не сделал. Ходит король королем. Знаешь, что мне один парень сказал? Что у Лондона в палатке ящики с консервами, чего только нет: и тушонка, и сардины, и персиковый компот. Ведь он к нашей жратве и не прикасается. Он нас и за людей-то не считает!

– А вот это уже гнусная ложь! – не утерпел Джим.

– Экий ты упрямец! Да сколько людей видели ящики с консервами! Почем ты знаешь, что это ложь?

– Да я живу у него в палатке. Он разрешил мне переночевать, потому что я нездоров. Матрац и два пустых ящика – и больше ничегошеньки там нет.

– А вот многие ребята говорят, у него там ящики сардин и персикового компота. Кое-кто вчера даже собирался пойти и поживиться.

Джим лишь рассмеялся.

– Свиньи! Стадо свиней! Попался вам хороший человек, так его надо в грязь затоптать.

– Опять обзываешься! Погоди, вот рука у тебя заживет, ребята тебе насуют, чтоб не умничал.

Джим поднялся, застегнул джинсы и вышел из сортира. Над короткими трубами плит поднимался серый дым, а на высоте метров десяти расползался широкой грибной шляпкой и медленно растворялся в воздухе. На востоке небо уже сделалось шафранным, а над головой – белесо-голубым. Из палаток поспешно выходили люди. Предутренняя тишина сменилась шарканьем ног, разноголосым гамом.

Темноволосая женщина, закинув голову, стояла у палатки, томно поглаживая волосы, рассыпавшиеся по белой шее. Она со значением улыбнулась Джиму и, не переставая поглаживать волосы, поздоровалась. Джим остановился.

– Нет, нет. Хватит с тебя и «доброго утра», – бросила она.

– А мне с тобой приятно! – он задержался взглядом на длинной белой шее, на точеном подбородке. – Утро и впрямь доброе.

Губы у женщины чувственно и с пониманием дрогнули. Он пошел дальше, и, когда из одной палатки высунулась всклокоченная голова и хриплый голос снова позвал: «Давай, залезай скорее, его нет» – Джим лишь мельком взглянул на звавшую и, не отвечая, пошел дальше.

У старых плит собирались люди, тянули к теплу руки, терпеливо дожидаясь, когда в больших прачечных чанах разогреется говядина с фасолью. Джим подошел к бочке с водой, зачерпнул в жестянку. Плеснул холодной водой в лицо, на голову, тщательно, хотя и без мыла, вымыл руки. Лицо вытирать не стал, на нем так и застыли капли.

Завидев его, подошел Мак, протянул котелок.

– Я его сполоснул. Что с тобой, Джим? Облизываешься, точно кот на сметану.

– Женщину увидел…

– Не может быть! Когда ж ты успел?

– Да я только взглянул на нее, она причесывалась. Интересно, иной раз за самым будничным делом человек таким красивым покажется, что на всю жизнь запомнишь.

– Я б рехнулся, случись мне пристойную женщину увидеть, признался Мак.

Джим заглянул в пустой котелок.

– Она голову откинула, волосы расчесывает и странно так улыбается. Знаешь, Мак, мать у меня была католичкой, а в церковь по воскресеньям не ходила, потому что отец так же, как и мы, церкви терпеть не мог. Но в будний день, когда отец на работе, она нет-нет, да и сбегает в церковь. А иной раз и меня, малыша, с собой прихватит. И в церкви меня поражала тоже улыбка одной женщины – потому-то я все это и рассказываю – Марии, она улыбалась мудро, спокойно, обнадеживающе. Однажды я спросил мать, почему Мария так улыбается. А мать и говорит: «Она на небесах, чего ж ей не улыбаться». По-моему, мать ей немножко завидовала. – Голос у Джима упал. – Как-то раз я стоял и смотрел на Марию и вдруг вижу вокруг ее головы в воздухе – венчик звездный, словно птички хороводят. Я видел это собственными глазами, Мак, не смейся. И дело тут не в религии, в книгах по психологии такое называется осуществлением желаний. Честное слово, я видел этот звездный венец, и мне стало очень-очень хорошо. Узнай мой старик, огорчился бы. Он у меня как перекати поле. Ни на одной работе долго не задерживался.

– Ну, Джим, из тебя со временем выйдет великий оратор. Убедительно говоришь. Представляешь, мне сейчас и впрямь поверилось, что в церкви хорошо. Хорошо! И все из-за твоих речей! Если так же сможешь и ребят на нашу сторону привлечь, похвалю. – Он снял с гвоздя на бочке чистую жестянку, зачерпнул воды, напился. – Пойдем посмотрим, может, жратва готова.

У плит выстроилась очередь, повара половниками зачерпывали фасоль с мясом и раскладывали по посудинам. Подошел черед и Джима с Маком.

– Это остатки? – спросил Мак.

– Еще на обед хватит и мяса, и фасоли, – сказал повар. – А соль уже кончилась, надо доставать.

Мак с Джимом отошли, жуя на ходу. Солнечный луч прорвался сквозь кроны, осветил поляну, принарядил па латки. Около машин стоял Лондон и о чем-то толковал с мужчинами.

– Пойдем, послушаем, – предложил Мак, и они направились к дороге.

На радиаторах повидавших виды машин появилась ржавчина, кое-где с колес сняты шины. Казалось, машины стоят здесь с незапамятных времен.

Лондон, заметив друзей, махнул им рукой.

– Доброе утро. Мак! Как здоровье, Джим?

– Отлично, – отозвался Джим.

– А мы вот с ребятами наши развалюхи осматриваем. Надо выбрать, какие в дело годятся. Хотя им всем грош цена в базарный день!

– Сколько машин поедет?

– Пять пар. Случись что с одной, та, что рядом, работяг подберет и дальше! Вот этот старик «Гудзон» подойдет, – ткнул пальцем он. – Еще у нас есть четыре пятицилиндровых «Доджа». Правда, покрышки ненадежные, чуть что – и машины на брюхе покатят. Ну и моя колымага еще на ходу. Так, от закрытых машин сразу отказываемся: в них ни размахнуться, ни камня швырнуть. А это что за утконос такой?

Выступил владелец машины.

– Да она у меня почти новенькая. Прошлой зимой из Луизианы пригнал. Она и по горам бегала – ничего, жива.

Так и шли они вдоль шеренги допотопных машин, выбирая пригодные.

– Эти ребята – командиры отрядов, – пояснил Лондон. – Каждый отберет человек пять самых боевых ребят, вот экипаж и готов. Нам нужны надежные парни и крепкие кулаки.

– Любо-дорого слушать: такую силу никому не остановить.

– Пусть попробуют, сунутся! Да никто и близко не подойдет! – сердито бросил один из командиров.

– Значит, настроение боевое?

– Дай нам только развернуться – увидишь сам.

– Мы чуток прогуляемся, – сказал Мак Лондону.

– Обождите. Ребята только что от Андерсона пришли. Говорят, он глаз не сомкнул, всю ночь нас ругал последними словами. А утром укатил в город и все не утихал.

– Что ж, этого следовало ожидать. А как у Альфа дела?

– У какого Альфа?

– Да у сына Андерсона, ну, у того, что избили.

– А-а, ребята его навестили. Он сюда просился, но ребята его решили не тормошить. Даже при нем дежурить остались.

Лондон подошел ближе и зашептал, чтоб не услышали остальные:

– Как, по-твоему, Мак, куда это Андерсон укатил?

– В город, наверное, жалобу подавать, чтоб нас вышвырнули. Может, и поджог сарая нам припишет. Напугали его, он сейчас на все пойдет, чтоб с ними поладить.

– Ясно. Думаешь, нам здесь придется драться?

– Мне кажется, – сказал Мак, – что дело вот как пойдет: они поначалу пришлют нескольких мордоворотов, чтоб нас попугать. А мы возьмем и не испугаемся! Потом они уж целой кодлой полезут. Все будет от наших ребят зависеть: накипело у них, наболело – будут драться. Дрогнут – и нас через минуту здесь не будет, если, конечно, дадут уйти, – он похлопал Лондона по плечу. – Тогда нам с тобой и Джимом придется смываться побыстрее и подальше. Их кодла будет искать козла отпущения, и церемониться они не станут.

Лондон позвал командиров.

– Слейте бензин из всех машин в те, что мы выбрали. Заведите моторы, проверьте, все ли в порядке, горючее экономьте, – он повернулся к друзьям. – Пройдусь с вами. Обо всем нужно договориться. Как вы, на ребят наших рассчитываете? Те, что на машинах поедут, будут драться до последнего. А вот как насчет остальных?

– Знай я заранее, что будет делать толпа, был бы президентом, ответил Мак. – Конечно, уже кое-что сказать можно. Запах крови будоражит. Случись им сейчас хоть кошку убить, пойдут крушить все и вся. Если уж и придется нам биться, хорошо б наш кому-нибудь из них первым нос расквасил. Тогда ребята будут как львы. А если мы первыми потери понесем, не удивлюсь, если наши драпанут, разбегутся по садам.

– Пожалуй, – согласился Лондон. – Возьмешь одного, вроде знаешь его как облупленного, а возьмешь десяток таких же, и ни за что не угадаешь, что они вытворят. А сами то что думаете делать? Сидеть у моря и ждать погоды?

– Вот именно, – кивнул Мак. – Когда привык к толпе, уже немного ее чувствуешь и коечто знаешь наперед. Носом чуешь. Запомни одно: сломаются наши парни, ты сразу затаись где-нибудь, пережди. Вот что: под мостом через реку Торгас есть укрытие, ивняком зав алено. Там еда, одеяла. Туда и беги. Толпа быстро утихомирится. Доберешься до города, иди на Центральный проспект, дом сорок два. скажи, что от меня.

– Мне б еще Лизу с сыном как-нибудь вызволить. Зачем им страдать?

– Не рано ли тревогу забили? – в сердцах бросил Джим. – Ничего еще не случилось и, как знать, может, и не случится. Может, Андерсон поехал погостить к кому.

– Похоже, будто я беду накликаю, – виновато проговорил Мак. Может, все и обойдется. Но Лондон – человек ценный. Он нам нужен. Конечно, не хотелось бы, чтоб и этих наших ребят поубивали, они ребята славные. Но Лондон нам нужен. Перейдет Лондон на нашу сторону, значит, забастовка себя оправдала.

Лондону польстили такие слова.

– Вот ты. Мак, на разных забастовках бывал. Все так проходят?

– Ну, что ты! Я ж говорю, здесь все хозяйчики друг за дружку держатся. Они нас голодом душат. И случись, наш поход сегодня не удастся, вот тогда мы запоем. Ты, Лондон, хотел бы остаться?

– Да. Я в больших драках не бывал.

– И я думаю, тебе лучше остаться, – поддержал Мак. – Ты в лагере нужен. Сегодня нас будут отсюда «выкуривать». Без тебя ребята струсят и разбегутся. Ты же вожак, Лондон! А вожак должен быть посреди своего воинства до последней минуты! Ну, что, по машинам и в путь? В садах уж небось работа кипит, стараются, иуды проклятые.

Лондон поспешил к машинам.

– Поторапливайся, ребята. Время не ждет! Пора ехать!

Командиры побежали к палаткам, вывели вооруженных камнями и палками людей; кое у кого блестели ножи. Весь лагерь вышел их провожать, люди бойко перекликались, напутствовали уезжавших.

– Покажи им, Джо, где раки зимуют!

– Задайте им хорошую трепку, ребята!

Затарахтели, запыхтели, зачихали престарелые моторы, люди расселись, Лондон поднял руки, призывая к тишине и крикнул:

– Три пары едут направо, две – налево!

Машины двинулись, переползли с обочины на шоссе, выстроились на дороге. Сидевшие в них поднялись, неистово замахали шляпами, стали потрясать кулаками, размахивать дубинками, кося направо и налево воображаемых врагов. Но вот машины разъехались; оставши еся в лагере проводили их криками.

Крики унялись внезапно. Похоже, мужчинам враз стало неловко. Они молча провожали взглядом уже далекие машины.

Мак, Джим и Лондон зашагали плечом к плечу обратно в лагерь.

– Ох, хорошо б они им показали! А если те верх возьмут, наше дело долго не протянет! Пошли-ка, Джим, навестим старика. А потом, если удастся, соберем ребят да к Альфу наведаемся. Ведь я ему кое-что обещал. Ему поддержка сейчас очень нужна.

– А я пока за водой пошлю, – решил Лондон. В бочке почти пусто.

Джим первым направился к больничной палатке. Полог был поднят, дабы рассветные лучи разогнали тьму. На самом видном месте лежал Дан. Лицо точно восковое; тонкая, почти прозрачная кожа; темными жгутами про ступали вены на щеках.

– Как чувствуешь себя. Дан? – спросил Джим.

Старик что-то тихо промычал.

– Чего-чего? – Мак наклонился к постели.

На этот раз губы Дана отчетливо изобразили каждое слово:

– Я давно не ел.

– Бедняга! Схожу, принесу тебе чего-нибудь, – Джим шагнул к выходу и вдруг воскликнул: – Мак! Машины едут обратно!

Со стороны города приближались машины. Вот они остановились. Быстро собралась толпа. Подбежал и Лондон, протолкался к дороге.

– Какого черта вернулись?

Толпа выжидательно молчала. Водитель передней машины придурковато ухмыльнулся.

– Да там не проедешь. Они дорогу перегородили.

– Я, кажется, приказывал таранить любое препятствие.

– Вы не поняли, – пробубнил водитель все с той же ухмылкой. – Мы к баррикаде подъехали, а за ней человек двадцать с ружьями. – На этот раз он взволнованно сглотнул. – Встал какой-то мужик с шерифской звездой и говорит: «У нас в округе пикеты запрещены. По ворачивайте обратно». Наши на старом «Гудзоне» хотели было объехать, а он на обочину съехал да перевернулся. Ну, ребята повыскакивали и все в другую машину, ту, что с утиным носом. – Сидевшие рядом лишь важно кивали.

– Что дальше? – подавленно спросил Лондон.

– Ну, утконос ринулся было на баррикаду. Так нас забросали гранатами с газом – от него сразу слезы текут, и прострелили шины. Все кашляют, слезы глаза застят, а у тех-то противогазы. Они из-за баррикады повылазили, наручников штук сто приготовили и – на нас! – он снова ухмыльнулся. – Мы и вернулись. Ничего не поделать. Даже камней-то подходящих не нашлось, чтоб их закидать. А всех, кто на «утконосе» был, они схватили. Газу-то, газу – такого в жизни не видывал! – Он взглянул на шоссе и уныло сказал: – А вон и вторая партия едет. Дорогу, поди, с обоих концов перегородили.

По толпе пронесся тяжелый долгий вздох. Кое-кто повернул обратно к палаткам. Шли медленно и понурившись, погрузившись в невеселые думы.

Лондон озадаченно посмотрел на Мака. Тот предложил:

– Не пустить ли нам машины садами? Не могут же они все тропки перегородить.

– Слишком сыро. Машины и десяти метров не проедут, в грязи увязнут.

Мак вскочил на подножку одной из машин.

– Вот что, ребята! – крикнул он. – Все-таки у нас есть возможность прорваться. Выйти всем миром и разнести все их заграждения. Они не имеют права нас держать в этой мышеловке. Мы не сдадимся! – Мак чуть выждал, но в толпе молчали, слова его не возымели действия. Люди отводили взгляды, каждый уповал на соседа, а сам молчал. Наконец раздался одинокий голос:

– Нам нечем драться! Голыми руками против ружей да газа не повоюешь. Дайте нам ружья, тогда разговор другой.

Мак запальчиво крикнул:

– Они убивают наших ребят, жгут дома наших друзей, а вы сидите сложа руки. Сейчас вас загнали в мышеловку, а вам хоть бы что! Да крыса и та за свою жизнь бороться бы стала!

Казалось, все вокруг напиталось самым страшным газом-безысходностью. Тот же голос из толпы повторил:

– Мистер, голыми руками против ружей да газа не повоюешь.

Мака прорвало.

– Ну, а со мной шестеро голыми руками справятся?! Есть среди вас храбрецы? – бросал он безнадежные слова. – Вот и попробуй вам помочь! Попробуй хоть что-нибудь для вас сделать!

Лондон решительно стащил Мака с подножки машины. Тот попытался вырваться, глаза выпучились.

– Своими руками трусов придушу! – кричал он.

Джим придержал его с другой стороны.

– Мак, одумайся, ты уже сам не понимаешь, что говоришь!

Вдвоем с Лондоном они вывели Мака под руки из толпы. Люди вокруг стыдливо опускали глаза. А меж со бой тихо повторяли:

– Голыми руками против ружей да газа не повоюешь.

Вернувшиеся повылезали из машин, оставив их на дороге, смешались с толпой.

Мак больше не упирался. Его привели в палатку Лон дона, усадили на матрац. Джим намочил в ведре с водой тряпку и хотел вытереть другу лицо, но Мак взял у него тряпицу и обтерся сам.

– Я уже в норме, – спокойно сказал он. – А вообще-то толку от меня нет. Партия должна гнать меня в шею. Ишь, разошелся!

– Ты на ногах едва держишься, тебе выспаться надо, заметил Джим.

– Верно. Но дело не в этом. Ребята даже за себя драться не хотят. А ведь такие же, как они, на моих глазах шли с голыми руками на пулеметы! А эти убоялись горе вояк, шерифских помощников! До смерти испугались. Да и я, Джим, не лучше. Мне бы мозгами пошевелить. Ведь когда я на подножку вспрыгнул, думал, сейчас зажгу ребят, подниму на борьбу. А они как стадо баранов, вот я и взорвался. А какое я имел право! Нет, таким, как я, в партии не место.

– Да я и сам едва сдерживался, – попытался поддержать Мака Лондон.

Мак сосредоточенно разглядывал свою пятерню.

– Бросить бы все к чертовой матери да убежать. Зарыться с головой в стоге сена и заснуть. И чихать я хотел на всех!

– Отдохнешь и сразу взбодришься, – сказал Джим. Ложись-ка, поспи. Мы с Лондоном, если будет нужно, тебя позовем, верно, Лондон?

– Непременно, – откликнулся тот. – Ложись поудобнее, вытяни ноги. Дел сейчас никаких нет. С командирами я потолкую сам. Может, наберем ребят побойчее да тишком к баррикадам проберемся.

– Боюсь, победа уже за ними, – проговорил Мак. Они сломили дух у наших ребят, когда еще до дела и не дошло, – он улегся на матрац. Толпе нужна кровь… О, господи, я с самого начала напутал… – он закрыл глаза, но тут же снова открыл. – Вот что, очень скоро к нам, может, сам шериф в гости пожалует или какая иная важная шишка. Обязательно меня разбудите. Просто так их нельзя отпускать. Непременно меня позовите, он по кошачьи свернулся клубочком, сложил руки под головой и сразу задышал мерно и ровно.

От палаточных тросов по брезентовым стенам побежали тени, солнце разбросало лучи перед входом на пятачок утоптанной земли.

Джим с Лондоном тихонько выбрались наружу.

– Ишь, намаялся, бедняга, – сказал Лондон. – Прямо изголодался по сну, я никогда такого не видал. Легавые, говорят, нарочно спать арестанту не дают, и он умом трогается.

– Отдохнет Мак, совсем другим станет, – уверил Джим. – Ох, я ж обещал Дану кое-что! А там наши машины подошли… Схожу-ка сейчас!

– А я пойду Лизу проведаю. Может, пошлю ее к старику, пусть присмотрит за ним.

Джим пошел к кухне, наложил в котелок фасоли и понес к больничной палатке. Солнечный зайчик уже спрыгнул с койки Дана на пол. Старик лежал, закрыв глаза, дышал редко и тихо.