Текст книги "И проиграли бой"

Автор книги: Джон Эрнст Стейнбек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Лондон взглянул на Мака, тот подмигнул.

– Дай бог, мистер, если удастся вас в целости – сохранности отсюда препроводить, – вздохнул Лондон. – Услышь ребята ваши слова, на части вас разорвут.

Боултер стиснул зубы, прикрыл глаза, расправил плечи.

– Не думайте, что вам удастся меня запугать. Я сумею защитить свой дом и своих детей, а, если придется, то и ценой жизни. А хоть пальцем меня тронете, от всего вашего лагеря к утру мокрое место останется.

Лондон сжал кулаки, шагнул вперед, но Мак проворно преградил ему путь.

– Он и впрямь не из пугливых, Лондон. Не чета другим. – И, круто повернувшись, обратился к Боултеру: – Мистер Боултер, мы проводим вас. Друг друга мы поняли. Теперь ясно, чего от вас ожидать. Ясно нам и другое: вам придется ох как крепко подумать, прежде чем применять против нас силу. Не забывайте, тысячи людей шлют нам продукты и деньги. Будет нужно, и другим чем помогут. До сих пор мы вели себя тихо-смирно, мистер Боултер, но если вы начнете подличать, мы все вверх дном перевернем – век помнить будете.

– На этом можно поставить точку, – холодно подытожил Боултер. Жаль, но мне придется доложить, что вы не согласны на компромисс.

– Компромисс! – воскликнул Мак. – Да вы нас в угол загоняете, какой же это компромисс?! – Взяв себя в руки, он продолжал уже спокойнее: – Лондон, иди слева, ты, Сэм, – справа, постараемся вывести этого господина целым – невредимым. А потом расскажете ребятам, что он предлагал. Только чтоб все тихо-мирно. И пусть каждый отряд готовится к борьбе.

Окружив Боултера, они провели его через плотную молчаливую толпу, посадили в машину и долго смотрели ей вслед. Когда она исчезла из виду, Лондон обратился к людям:

– Если кто хочет послушать, о чем мы толковали с этим сукиным сыном, пойдемте к помосту, оттуда говорить удобнее, – и направился к нему первым, за ним и вся взбудораженная толпа. Повара даже оставили плиты, там варился фасолевый суп с мясом. Мышками выскальзывали из палаток женщины и тоже спешили к помосту. Его окружили тесным кольцом, все вглядывались в лицо Лондона, почти неразличимое в сумерках.

В присутствии Боултера доктор Бертон не вымолвил ни слова, его словно и не было в палатке, но вот гость и провожатые удалились, остались лишь сидевшие на матраце Джим и Лиза; доктор подошел к ним, присел на краешек. Лицо у него было встревоженное.

– Не иначе – ждать беды, – сказал он.

– А нам этого и надо, Док, – воскликнул Джим. – Чем хуже все обернется, тем больший получится отклик.

Бертон грустно взглянул на него.

– Вы хоть видите какой-то выход. А я не вижу. И мне все кажется бессмыслицей, жестокой бессмыслицей.

– Нельзя останавливаться на полпути, – продолжал Джим. – Вот станут рабочие трудиться не на дядю, а на себя, тогда можно сказать, что дело сделано.

– Как у вас все просто, – вздохнул Бертон. – Вот если б и мне все казалось столь же простым… – Он повернулся к Лизе. – А ты как бы нашу задачу решила?

Она вздрогнула.

– Чего?!

– Говорю, чего б тебе хотелось для счастья?

Молодая мать смущенно потупилась, поглядела на ребенка.

– Корову бы хотелось, – сказала она. – Хочу масла и сыра.

– Значит, будешь эксплуатировать корову?

– Чего?

– Прости, это я сдуру. А у тебя, Лиза, была когда-нибудь корова?

– Была. Я тогда под стол пешком ходила. Парное молоко помню. Надоит отец немножко и дает. Теплое. Вкусное! И маленькому польза была б.

Бертон уже отвернулся от нее, но она продолжала:

– Коровы едят траву, иногда сено. Подоить не каждый сумеет. Они брыкаются.

Бертон заговорил с Джимом:

– А у вас была корова?

– Нет.

Бертон усмехнулся.

– Вот уж не думал, что революционерам коров не полагается.

– К чему это вы, док, клоните?

– Да так, ни к чему. Просто что-то взгрустнулось. В войну я прямо со школьной скамьи в армию попал. На моих глазах одному из наших солдат разворотило грудь; как-то раз притащили немца: глаза выпучены, вместо ног – кровавые култышки. Мне их точно лучину щепать пришлось. Но кончилась война, кончились ужасы, а на меня нет-нет, да и найдет тоска, пусто на душе сделается.

– А вы, док, почаще о будущем думайте. Ведь наша борьба породит что-то новое, хорошее. В том и ценность этой борьбы.

– Увериться бы в этом! Мой недолгий опыт подсказывает, что какова цель, таковы и средства. Неужели, Джим, вы не понимаете, что насилие породит лишь насилие?

– Не верю, – откликнулся Джим. – Все великие дела с насилия начинались.

– Ни в чем не сыскать начала или конца – Мне иной раз кажется, человек занят страшной яростной борьбой, которая тянется из забытого прошлого в неведомое и непонятное будущее. И человек упрямо преодолевает все препятствия, побеждает всех врагов, кроме одного – Он не в силах победить себя. До чего же человечество себя ненавидит!

– Мы не себя ненавидим, а частный капитал, он всех нас на колени поставил, – заметил Джим.

– Но ваши противники такие же люди, как и мы – Человек сам себя ненавидит. Психологи утверждают: любовь человека к самому себе полностью уравновешивается ненавистью к самому себе. И для всего человечества тот же закон справедлив. Мы сами с собой воюем, а убедить можно, лишь всех людей до единого перебив. Я сам по себе, и мне нечего ненавидеть. А вот что вам все это сулит, Джим?

– Мне лично? – Джим ошалело ткнул себя пальцем в грудь.

– Да вам. Что вам сулит весь этот шабаш?

– Не знаю, да и не хочу знать.

– Ну, допустим, у вас случится заражение крови или вы умрете от столбняка, а забастовка кончится неудачно? Что тогда?

– Это неважно, док, – упорно повторил Джим. – Совсем неважно. А ведь недавно и у меня были такие же мысли, как и у вас.

– И как же вы переменились? – спросил Бертон. Точнее, как менялись?

– Не знаю. Ведь и я жил сам по себе, а теперь все по иному. И случись мне сейчас умереть, дело наше не застопорится – ведь я в нем всего лишь крупица – а будет расти, крепнуть. Мне ранение и то в радость, и Джой перед смертью, честное слово, хоть секунду, но порадовался. Подстрелили его, и он наверняка успел сообразить, что умирает ради общего дела, и – обрадовался. Я уверен в этом.

Снаружи кто-то заговорил ровным низкий голосом. Потом раздалось несколько криков, потом – рев толпы, словно рык разъяренных зверей.

– Лондон речь держит, – определил Джим – А ребята уже распалились, так злобой и кипят. Надо же людская злоба прямо по воздуху передается. Вам не понять, док. Мой старик все тоже – сам по себе. Избирали его, и он едва домой приползал. Один одинешенек всегда, я это отлично помню. А я сейчас не один. И меня сейчас избить непросто – сил у меня побольше, чем у прежнего Джима Нолана.

– Это как раз мне понятно. Чистейший религиозный экстаз. Вы, проливая свою кровь, чувствуете себя причастными невинному агнцу.

– О каком религиозном экстазе речь! – воскликнул Джим. – Это люди, а не Бог. Они познаваемы!

– Ну, а разве общность людей нельзя считать Богом?

Джим так и вскинулся.

– Док, у вас все слова, слова, слова. Вы строите из них западню, но сами же в нее и попадете. Меня вам не поймать. Ваши слова для меня ничто! Я знаю, что делаю. И никакими доводами меня не свернуть.

– Успокойтесь, – мягко проговорил Бертон. – К чему так волноваться. Спорить я и не собирался. Просто хотел кое-что уяснить. А вы – что один, что другой – почему-то яритесь, когда вам вопросы задают.

Сумерки сменились ночью, фонарь, казалось, горел ярче, свет доставал до самых укромных уголков. Неслышно вошел Мак, он словно хотел отстраниться от шума и криков на улице.

– Ребята вошли в раж, – сообщил он. – Мясом с фасолью пообедали, теперь у них иной голод проснулся, я это предвидел. Пусти их – весь городок спалят.

– Как там небо? – спросил Бертон. – Ждать завтра дождя?

– Ночь ясная, звездная. Завтра распогодится.

– И вот еще что, Мак. У меня карболка кончилась Еще некоторое время перебьемся, но случись эпидемия какая, тогда дела плохи.

– Знаю, – кивнул Мак. – Я уже оповестил наших в городе. Они сейчас деньги собирают. За Дейкина нужно залог внести, чтоб его выпустили. Как его посадили, я сразу за дело взялся.

– Ничего, вы и Лондона командовать научите, – Бертон резко поднялся с матраца, – незаменимых нет.

Мак пристально посмотрел на доктора.

– Что с вами? Нездоровится?

– С чего вы взяли?

– Да взвинчены вы очень. Устали, наверное.

Бертон сунул руки в карманы.

– Может быть. А может, мне просто одиноко. Чертовски одиноко. Работаю в одиночку, а к чему все? У вас преимущество: я у людей сердце стетоскопом прослушиваю, а вы чуете его на расстоянии. – Он вдруг нагнулся, взял Лизу за подбородок, повернул лицом к себе, заглянул в сощурившиеся глаза. Молодая женщина легонько тронула доктора за запястье. Он тут же убрал руку в карман.

– Жаль, док, у меня ни одной знакомой здесь нет, не мешало б вам сейчас побыть с женщиной. В городе-то Дик вас быстро направил бы к кому нужно, у него там подружек – не счесть. Но вас там могут схватить и за решетку упрятать. А без вашего санитарного надзора нас отсюда в два счета выкинут.

– Порой, Мак, вы чрезвычайно догадливы, а порой наоборот. Пойду-ка я проведаю Альфа Андерсона, сегодня так и не удосужился к нему заглянуть.

– Идите, док, глядишь, на душе и полегчает. Ну, а за Джимом я присмотрю.

Док еще раз бросил взгляд на Лизу и вышел.

Крики за стеной утихли, голоса теперь были едва слышны. Казалось, сама ночь нашептывала что-то за палаткой.

– Док ничего не ест, – сказал Мак, – и никто не видел, чтоб он спал. Ох, боюсь, не выдержит он. Раньше-то ему все было нипочем. Женщина ему позарез нужна, хотя бы на ночь, чтоб пригрела, приласкала. Да и мне того же недостает. Тебе, Лиза, повезло – у тебя вон малыш: а то я б дело так не оставил.

– Чего?

– Как малыш, спрашиваю?

– Хорошо.

Мак серьезно покачал головой и сказал Джиму:

– Люблю не болтливых девчонок.

– Что там на улице происходит? Мне уж тут невтерпеж сидеть, пожаловался Джим.

– Да так, Лондон передал ребятам слова нашего гостя-щеголя и попросил проголосовать, доверяют ему или нет. Конечно, все его поддержали. А сейчас он с командирами насчет завтра толкует.

– А что – завтра?

– Да гость-то наш правду говорил: завтра все дороги в округе для наших ребят закроются. Не знаю, может, они забыли, что у нас еще машины есть. Так что завтра оцеплять сады мы не пойдем, а вышлем «летучие отряды». Разгоним одну кучу сборщиков, мигом – п о машинам, и к следующей. По-моему, должно сработать.

– А где горючее возьмем?

– Со всех машин соберем для наших «боевых». А послезавтра еще что-нибудь придумаем. Да, может, завтра так этих подлюг продажных запугаем, что они потом и в сады то не сунутся, а мы передохнем, пока новая партия «подменщиков» не прибудет.

Джим спросил:

– Мне можно завтра поехать, а?

– Да какой от тебя толк! – крикнул Мак. – Там нужны крепкие кулаки. Ты только место в машине будешь занимать. Подумай сам, куда тебе с больной-то рукой?

Откинув полог, вошел Лондон, довольный и раскрасневшийся.

– Да, ребята, похоже, настроены по-боевому. Так разошлись, что ни за понюшку табаку в Торгасе камня на камне не оставят.

– Держите их построже, – посоветовал Мак. – У них сейчас на сытый желудок кровь взыграла. Точно жеребцы необъезженные: выпусти их – не поймаешь.

Лондон пододвинул ящик, сел.

– Сейчас и ужин поспеет. Слышь, Мак, я все хотел спросить: поговаривают, будто ты – красный. И те, что приезжали, то же самое твердят. Похоже, все о тебе разнюхали.

– Вон оно что!

– Ответь мне честно: вы с Джимом – красные?

– А как по-твоему?

Глаза у Лондона сердито сверкнули, но он сдержался.

– Не юли, Мак. Мне не по нраву, что наши враги знают о тебе больше, чем я. Да я, черт возьми, вообще ничего не знаю. Явился к нам в лагерь, подсобил. Я ни разу тебя ни о чем не спросил. Ни разу. И сейчас бы об этом разговор не завел, кабы знал, чего от тебя ждать.

Мак замялся, Вопросительно взглянул на Джима. Тот кивнул: говори, мол, я не против.

– Видишь ли, Лондон, – начал Мак. – Люди к тебе привязываются, и привязываются крепко. Сэм любому, кто на тебя косо посмотрит, горло перегрызет.

– Верно, друзья у меня хорошие, – согласился Лондон.

– Вот и я о том же. Я ведь тоже к тебе привязался. Ну, допустим, я – красный, что тогда?

– Ты останешься мне другом.

– Ну, вот и славно. Я и впрямь красный. И никакой тайны из этого не делаю. Говорят, дескать, я эту стачку затеял. Но пойми же: рад бы я ее затеять, да одному не под силу. А здесь и сил-то прикладывать не пришлось. Все само собой закрутилось.

Лондон глядел на него внимательно и настороженно, словно боялся вспугнуть мысль Мака, которую он, Лондон, медленно пережевывал.

– А что вы с этого имеете? – спросил он.

– Ты о чем, о деньгах, что ли? Да ни гроша не имеем.

– Тогда зачем вам все это надо?

– Трудно объяснить… Ну, вот, скажем, ты горой стоишь за Сэма, за всех, кто с тобой колесит по стране. А я – за каждого американского работягу душой болею.

– И даже за тех, кого не знаешь?

– Даже за тех! Да и Джим такой же, как и я.

– Ну и ну! Прямо чертовщина какая-то! Не дурачишь меня, парень? Неужто ни гроша за свою работу не получаете?

– А мы разве сюда на «роллс-ройсах» прикатили?

– Ну, может, потом?

– Когда – потом?

– Потом, когда забастовка кончится, тогда и огребете.

– А этого «потом» у нас просто не будет. Кончим работу здесь, нас следующая забастовка дожидается.

Лондон смотрел на Мака прищурившись, словно хотел прочитать мысли.

– Что ж, поверю, – раздумчиво произнес он. – Пока ты меня еще не пробрасывал.

Мак крепко хлопнул его по плечу.

– Спросил бы раньше, я бы таиться не стал.

– Ничего против красных я не имею, – сказал Лондон. – Хотя только и слышишь, как их поносят. Сэм, конечно, и зол бывает и вспыльчив, но о нем и слова плохого никто не скажет. Пойдемте-ка, поедим.

Мак поднялся.

– Я, Джим, вам с Лизой ужин принесу.

Уже выходя, Лондон сказал:

– Эх, ночь-то какая светлая! Я и не знал, что сегодня полнолуние.

– Ничего подобного!

– Да ты взгляни! Видишь, какая луна выкатывает!

– А почему ж не с востока? Да это ж… Господи! Это ж у Андерсона полыхает! Его дом подожгли! Собирай ребят! Где ж наши охранники были?! Быстрей ребят собирай! – И он бросился к деревьям, за которыми занималось красное зарево.

Джим соскочил с матраца и бросился вслед за Маком. Он и не чувствовал боли в плече. Вот что-то пророкотал Лондон, затопало множество торопливых ног. Около деревьев Джим припустил быстрее – из-за вершин уже показался дымный гриб, в красных бликах мелькали языки пламени. За топотом ног слышался зловещий треск. С пожарища доносились отчаянные крики, приглушенный собачий вой. От деревьев побежали длинные тени. На задах в саду тоже хозяйничал огонь, там суетились темные фигуры. Впереди Джима, тяжело топая, бежал Мак. Все ближе жаркое дыхание пожара. Джим догнал друга.

– Горит сарай, – выдохнул он. – Яблоки успели вывезти?

– Джим! Ты-то какого черта увязался! Яблоки там, в сарае. А вот где наши охраннички, хотел бы я знать! Ни на кого положиться нельзя!

Сад кончился. На открытом месте их сразу опалило жаром. Все четыре стены сарая были охвачены пламенем, золотистые языки уже жадно лизали крышу. Охрана столпилась у маленького дома Андерсона, притихшие люди смотрели на пожар, а перед ними прыгал и корчился Андерсон.

Мак остановился.

– Мы уже ничем не поможем. Наверное, газолином облили.

Мимо пронесся Лондон, страшным было его лицо. Подбежав к охранникам, он закричал:

– Где вас черт носил! Проворонили все на свете!

Один из охранников крикнул, перекрывая шум и треск:

– Ты же сам за нами человека прислал! Мы полпути прошли, тогда и увидели, как амбар занялся.

Ярость в Лондоне враз утихла, разжались кулаки. Словно взывая о помощи, повернулся он к Маку с Джимом, в глазах у тех играли блики пламени. К ним подскочил Андерсон, он неистово трясся, дергался. Приблизившись к Маку, вскинул голову и бросил ему в лицо:

– Тварь ты подлая! – Голос у него сорвался, старик зарыдал и повернулся к пылавшему факелом сараю. Мак обнял было старика, но тот сбросил его руку. С пожарища сладковато тянуло горелыми яблоками.

Мак устало и безнадежно поник.

– Видит бог, я такого исхода не хотел, – сказал он Лондону. Бедный старик, всего урожая лишился! – Он умолк, пораженный какой-то догадкой. – Господи! А ты, Лондон, охрану в лагере оставил?

– Нет, мне и в голову не пришло…

Мак так и взвился.

– Пойдемте же все вместе, да поскорее. Вдруг они нас нарочно из лагеря выманили. Оставь людей здесь, чтоб хоть дом сберегли. – И он припустил обратно, наперегонки со своей же длинной тенью. Пытался бежать вровень и Джим, но его замутило, ноги сделались ватными. Его обгоняли, обгоняли, обгоняли. Вот он и один, едва волочит ноги, шатается, словно пьяный, чуть не падает, когда нога попадает в рытвину. Не видно зарева над палаточным лагерем. Джим побрел по тропинке меж яблоневых рядов. Вот позади с треском обрушились амбарные стены. Джим даже не обернулся. Он не прошел и половины, как ноги сами собой подогнулись, и он рухнул наземь. Над головой в небе он увидел сполохи пожара, а с другой стороны – холодно мерцавшие звезды.

Там и наткнулся на него Мак, пустившийся разыскивать Друга.

– Что с тобой, Джим?

– Да ноги подустали малость. Я сейчас отдохнул и дальше пойду. В лагере все в порядке?

– К счастью. Не добрались до нас пока. У нас один покалечился. Упал да ногу вывихнул. Нужно дока разыскать. Какие ж мы дураки, как нас запросто вокруг пальца обвели: один отвлек охрану, а остальные газолином сарай облили, да спичкой чиркнули и глазом м оргнуть не успели – все прибрал огонь. Теперь уж Андерсон спуску не даст. Выгонит, наверное, завтра.

– И куда ж мы тогда?

– Не твоя забота! У тебя и так еле-еле душа в теле. Дай-ка руку, один не доберешься. А дока ты, случаем, на пожаре не видел?

– Нет.

– Он собирался проведать Альфа. А вот вернулся ли – я не заметил. Так, поднимайся, поднимайся. Придется тебе постельный режим прописать.

Огонь пошел на убыль. Он уже не тянулся Жадными языками к небу, а все больше припадал к земле.

– Держись за меня крепче. Ну и разошелся же Андерсон! Слава богу, хоть дом его цел.

Их нагнали Лондон и Сэм.

– Ну, как там в лагере?

– Все в порядке. Никто пока не трогал.

– А что с парнем?

– Да после ранения ослабел малость. Поддержите-ка его с другого бока.

Так втроем они доволокли Джима до лагеря, уложили в палатке Лондона на матрац.

– Не видел ли кто дока? – снова спросил Мак. – Там один из наших ногу вывихнул.

– Да нет, он мне вообще не попадался.

– Куда ж он запропал?

Молча в палатку вошел Сэм. На худом лице ходили желваки. Неуклюже переступая, шагнул к Маку.

– Помнишь, к нам тогда этот тип приезжал, кричал, что они примут меры…

– Какой тип?

– Да тот, первый, а ты ему еще сказал…

– Что сказал-то?

– Сказал, что мы тоже примем меры.

– Видишь ли, Сэм, так легче показать людям, кто есть кто. – Мак бросил взгляд на Лондона. – И сейчас они на нашей стороне. Стоит ли этим пренебрегать?

– Нельзя, чтоб все этим сволочам сходило с рук! задыхаясь от злобы, произнес Сэм. – Нельзя, чтоб они безнаказанно сжигали все дотла.

– Ты, Сэм, давай ближе к делу, – прервал его Лондон. – Что ты, собственно, предлагаешь?

– Возьму пару наших и чуток побалуемся со спичками. – Мак с Лондоном насторожились. – И плевать я хотел! Как решил, так и сделаю. Есть тут один по фамилии Хантер. Дом у него белый, большущий. Я на него канистры газолина не пожалею.

Мак усмехнулся.

– Взгляни-ка на этого парня, Лондон. Что-то я такого не припомню. Не знаешь ли, кто это?

Лондон подхватил шутку.

– Нет, вроде не встречал.

– Я тоже его и в глаза не видывал. Да он вроде и не из нашего лагеря.

– Верно! Он, поди, из тех, кому бы только зло сорвать. Нас из-за таких вот субчиков в каких только грехах не обвиняли.

Мак наклонился к Сэму.

– Если поймают, тебе все придется брать на себя.

– И возьму, – хмуро пробурчал тот. – Никогда с больной головы на здоровую не сваливал. И никого из ребят с собой не поведу, у меня уже другая задумка.

– А мы тебя знать не знаем. Ты просто озлобился.

– Как не озлобиться, если тот хозяйчик меня по миру пустил! – гнул свое Сэм.

Мак крепко стиснул ему плечо.

– Спали сукина сына дотла! – яростно проговорил он. – Чтоб ни досточки от дома не осталось! Ох, как бы мне хотелось с тобой пойти!

– Тебе здесь надо быть, – сказал Сэм. – Тебе с ним счеты сводить нечего. Он меня обобрал, а я страсть как красного петуха пускать люблю! С детства со спичками баловался!

– Ну что ж, Сэм. Счастливого пути. Встретимся еще.

Сэм неслышно выскользнул из палатки и растворился во тьме. Лондон и Мак с минуту молча смотрели на еще колыхавшийся полог.

– Сдается мне, не придет он обратно, – вздохнул Лондон. – Сам себе удивляюсь, за что можно любить такого: злой, как пес. Вечно на рожон лезет.

Джим молча сидел на матраце, лицо у него было встревоженное. По стенам палатки еще прыгали розоватые отблески далекого, убывающего пожара. Вот, разорвав тишину, завыли пожарные сирены, завыли неистово и тоскливо.

– Подождали, пока разгорится, тогда и пожарников послали, горько усмехнулся Мак. – Слушай, Лондон, а ведь мы с тобой так ничего и не ели. Пойдем-ка, Джим, я тебе чтонибудь принесу.

Джиму осталось только дожидаться друзей. Лиза, тихонько закутав малыша одеялом, совала ему грудь.

– Ты хоть по лагерю-то ходишь? – спросил Джим.

– Чего?

– Да сидишь, говорю, сиднем. Вокруг такое творится, а ты и не замечаешь. И слышать даже не слышишь.

– Поскорее б все кончилось. Хочу в доме жить, чтоб не земляной пол был, а настоящий. Чтоб уборная рядом. Не по душе мне ваша «борьба».

– Без этого не обойдешься. Может, со временем все образуется, да уж мы, наверное, не доживет.

Вошел Мак, принес два дымящихся котелка.

– Пожарные явились на пепелище. Держи, Джим, здесь говядина с фасолью. А это, Лиза, тебе.

– Напрасно ты Сэма отпустил, – сказал Джим.

– Это почему ж?

– Потому что дело неправое. Ты сам прекрасно чувствуешь. Ты дал волю собственной злобе.

– Вон оно что! Значит, тебе наплевать, что старик Андерсон амбара со всем урожаем лишился?!

– Конечно, не наплевать. Может, и стоит дом Хантера спалить. Только волю чувствам все равно давать не след.

– Ишь как заговорил! Ты, поди, жалобу на меня в комитет напишешь. Я тебя сюда привез ума-разума набираться, а ты как зануда-учителишка, мне же и мораль читаешь. Да кто ты такой в самом деле! Ты под стол пешком ходил, а я уж партийной работой занимался!

– Подожди, Мак, не горячись. Я думаю, мозгами шевелю, толку от меня немного, верно. Ребята дело делают, а я сижу тут, жду, пока рана заживет. Я всего лишь посоветовал тебе держать себя в руках. Злоба трезво мыслить мешает,

– Спасибо скажи, что по морде не заработал за свою правоту. Те, кто вечно правы, – такие зануды. – Он неожиданно улыбнулся. – Ладно, хватит об этом. Проехали Быстро же ты оперился, Джим. Для партии такой работник в самый раз, а простой люд очень уж правиль ных не любит. Знаю, что злоба плохой помощник. Да поделать ничего не могу. Неспокойно мне, Джим. Все что-то у нас вкривь и вкось получается. Куда, по-твоему, док запропастился?

– До сих пор ни слуху, ни духу? А что он напоследок говорил?

– Что пойдет Альфа проведать.

– Да, а перед этим – что ему одиноко. Вроде не в себе был, немудрено, работы ему много выпало. Может, сдвинулся чуток. А может, просто смотался, ведь в наше дело он никогда не верил.

– Такого он не сделает, – покачал головой Мак. Я с ним не первый день. Док никогда никого не подводил. Что-то неладное, похоже. Значит, док пошел к Андерсону. А что, если он поджигателей встретил да за нашу охрану принял? Они, разумеется, его не отпустил и.

– Может, еще вернется?

– Вот что: если санитарное управление завтра предпишет нам убраться отсюда, значит сцапали дока. Бедняга! А что делать с тем, кто ногу вывихнул, – понятия не имею. Ему, кажись, ее вправили, да кто знает, может, что не так Впрочем, чего это я, вдруг док просто гуляет сейчас по саду. Дурак я, что сразу к доку охраны не приставил. Лондон молодец, старается изо всех сил, а я то одно, то другое из внимания упущу. И все больше и больше на мне вины. Вот и сейчас андерсонов амбар с яблоками добавился.

– Ты за деревьями леса не видишь, – обронил Джим.

Мак вздохнул.

– Я считал, что у меня характер – кремень, а ты, пожалуй, потверже. Дай бог, чтоб на наших отношениях это не сказалось. А ночевать иди-ка ты в больничную палатку, там свободная койка. Все лучше, чем на земле валяться, быстрее выздоровеешь. Ты почему не ешь?

Джим посмотрел на котелок.

– Забыл совсем, а есть-то хочется, – он выудил из фасоли кусок говядины и принялся жадно жевать. – Ты и о себе не забывай.

– Ну что ты! Сейчас пойду поем.

Джим в два счета умял крупную золотистую фасоль, ловко накалывая по три продолговатых фасолины на острую палочку, наклонил котелок, выпил жижу.

– Ужин на славу!

– Ага, – отозвалась Лиза. – Я люблю лимскую фасоль. И мясо. Вот только б соли добавить.

– Что-то притих наш лагерь, совсем притих.

– Сыты все, а на полный желудок и говорить-то не тянет. А то говорят, говорят. Уж бороться так бороться, чтоб враз все кончить, а что без толку языком молоть?

– Мы же бастуем, – словно оправдываясь, сказал Джим.

– Ты тоже только болтаешь. Одними словами дела не сдвинешь.

– Но слова, Лиза, порой поднимают дух людей, и тогда им любое дело по плечу.

Вошел Лондон, постоял, поковырял в зубах заостренной спичкой. В свете лампы тускло высвечивала лысина.

– Я окрест посмотрел – огня не видно нигде. Поди, поймали Сэма.

– Да он малый не промах, – сказал Джим. – Позавчера так учетчику врезал, хоть тот и при ружье был.

– Чего-чего, а смекалка у него есть, умный, как гремучая змея. Только Сэм греметь не любит, все больше втихаря. Один пошел, никого с собой не взял.

– Оно и к лучшему. Попадись он один – чокнутый, скажут, а если хоть втроем – это уже заговор.

– Надеюсь, Джим, он не попадется. Парень что надо. Мне такие по душе.

– Вижу.

Вернулся, жуя на ходу, Мак с котелком.

– Надо ж, сам не заметил, до чего проголодался, пока есть не начал. Ты, Джим, сыт?

– Еще бы! А почему ребята костров не разжигают, как вчера?

– Дров нет, – отрезал Лондон. – Я каждую щепочку заставил поварам отдать.

– А почему притихли? – не унимался Джим. – Ни звука не слышно, словно вымерли все.

Мак задумчиво заговорил.

– Никогда не угадаешь, как поведет себя толпа. Она непредсказуема. Я раньше думал: стоит повнимательнее приглядеться, непременно определишь, что люди собираются делать. Вот, вроде бы из них отвага так и прет, а глядь, через минуту хвосты поджали, трясу тся от страха. Так вот, по-моему, сейчас весь лагерь страхом охвачен. Пустил кто то слушок, что дока у нас похитили, а без него – какая уверенность? По очереди заходят к парню, что ногу вывихнул. Поглядят, поглядят, да и прочь идут, потом – еще раз. Он, б едняга, аж мокрый от пота, болит нога, мочи никакой нет. – Мак с ожесточением принялся обгладывать кость.

– Ну, а кто-нибудь знает? – спросил Джим.

– О чем знает-то?

– Да о том, как толпа себя ведет.

– Вон, Лондон, небось, знает. Он всю жизнь вожаком. Что скажешь, Лондон?

Тот помотал головой.

– Да нечего сказать-то. Иной раз мотор у грузовика чихнет, а ребята – точно кролики – врассыпную. А иной раз ничем их не застращаешь. Впрочем, порой и можно угадать, как они себя поведут.

– Точно, – кивнул Мак. – Прямо чуешь, словно по запаху. Однажды при мне негра линчевать собрались. Потащили его к железнодорожному мосту. По дороге собачонку насмерть камнями забили. Все камней понахватали ну, чую, пахнет кровушкой. Так и есть. Мало им б ыло того черномазого вздернуть, так они еще и по трупу стреляли, а потом сожгли.

– Ну у нас в лагере я такого не допущу, – пообещал Лондон.

– Да уж если такая каша заварится, на дороге у ребят лучше не стоять. Слышь, никак к нам кто-то идет.

За стеной послышался ритмичный топот, словно шагал взвод солдат.

– Лондон у себя?

– Да. А что нужно?

– Да вот, привели тут одного.

– Кого еще?

Вошел мужчина с карабином в руке.

– Это не тебя ли я отрядил с ребятами сторожить усадьбу? – спросил Лондон.

– Меня. Нас трое всего было. Смотрим, парень там крутится, ну мы его схватили, да привели.

– Кто такой?

– Не знаю. У него вот ружье. Ребята сперва хотели ему всыпать хорошенько, а я говорю, давайте его к Лондону доставим. Связали, привели.

Лондон взглянул на Мака, тот понимающе кивнул и обратился к Лизе:

– Тебе б отсюда лучше уйти.

– А куда? – Она медленно поднялась на ноги.

– Не знаю. Где у тебя муж-то?

– Он с одним парнем разговаривает. Тот со школой списался, и его берут почту разносить. Мой Джо о такой же работе мечтает. Вот и решил потолковать.

– Ладно, тогда найди какую-нибудь женщину и побудь с ней.

Взяв малыша на руки, Лиза вышла.

Лондон повертел в руках карабин, щелкнул затвором, вытащил патрон.

– Тридцать третьего калибра, – определил он. – Давай-ка сюда этого молодчика.

– Веди его, ребята!

Двое конвоиров втолкнули в палатку пленника. Он споткнулся, но устоял на ногах. Руки, заломленные за спину, были в локтях перехвачены ремнем, а кисти стянуты упаковочной проволокой. Был он юн, тщедушен, узкоплеч. В плисовых штанах, синей рубашке, корот кой кожаной куртке. В голубых глазах застыл ужас.

– Тьфу, черт! – выругался Лондон. – С мальцом связались!

– С мальцом-то, с мальцом, да малец с ружьецом, поддел Мак. Можно я с ним потолкую?

– Валяй, – согласился Лондон.

Мак встал перед пленником.

– Чего вынюхивал?

Мальчишка натужно сглотнул.

– Ничего я не вынюхивал, – прошептал он.

– Кто тебя подослал?

– Никто.

Мак отвесил ему оплеуху, голова у паренька дернулась, на белой, еще безбородой щеке, вспыхнуло алое пятно.

– Так кто тебя подослал?

– Никто.

Вторая оплеуха была увесистее первой. Мальчишка пошатнулся, не удержался на ногах и свалился набок.

Мак нагнулся, поднял его.

– Кто тебя подослал?

Слезы покатились градом по щекам и окровавленным губам пленного.

– Ребята в школе сказали, что нельзя сидеть сложа руки.

– Старшеклассники?

– Да. И взрослые тоже: нельзя сидеть сложа руки.

– Сколько вас всего было?

– Шестеро.

– Куда остальные пошли?

– Не знаю, мистер. Честное слово, не знаю.

– Кто поджег сарай? – ровным голосок Мак.

– Не знаю.

На этот раз Мак ударил кулаком. Мальчишка отлетел в сторону, ударился спиной о шест посреди палатки. Мак рывком поставил его на ноги. Бровь у парня была рассечена, глаз заплыл.

– Смотри, «не знаю» тебе дорого обойдется. Так кто поджег сарай?

Говорить тот не мог, лишь то и дело всхлипывал.

– Не бейте, мистер! Ребята в бильярдной сказали, хорошо б проучить Андерсона, ведь он красный.

– Ну что ж. Видел ли кто из вас нашего доктора?

Мальчишка умоляюще воззрился на Мака.

– Только не бейте, мистер! Я не знаю. Мы никого не видели.