Текст книги "И проиграли бой"

Автор книги: Джон Эрнст Стейнбек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

– Да, Дейкин и мне казался волевым человеком. Слава богу, я до его грузовика и пальцем не дотронулся.

Мак наскреб рукой кучку земли, пришлепнул сверху.

– Беспокоюсь я, Джим. Дик сегодня продуктов не прислал. И весточки никакой, одни только одеяла. Сегодня еще сварят остатки фасоли со свиными костями, а назавтра – лишь немного маисовой каши.

– Ты думаешь, он попался?

Мак похлопал рукой по земляной пирамидке.

– Дик – парень не промах. Вряд ли его схватили. Что случилось – не знаю. А жратву раздобыть надо. Если ребят вовремя не покормишь – пиши пропало.

– Может, он ничего не сумел набрать. Прислал утром свинью – и все.

– Да, и ее уже съели с фасолью. Дик знает, как много нужно, чтобы прокормить такую ораву. Он уже должен был собрать на подмогу наших сторонников.

– Ну, а как настроение у ребят?

– Сейчас получше. Сегодня они получили хорошую встряску. Конечно, боевого запала надолго не хватит, но завтра похороны убитого товарища тоже на время их дух поднимет, – он выглянул из палатки. – Ты только посмотри, какая тучища! – Выбрался наружу, за драл голову. Огромная черная туча заполонила небо. Набежал колючий ветер, погнал пыль, дым костров, захлопал брезентом палаток, всколыхнул кроны яблонь окрест.

– Похоже, не обойдется без дождя, – заметил Мак. Эх, до чего ж некстати! Зальет наш лагерь как крысиную нору.

– Мак, что ты все волнуешься: то ли будет, то ли нет. Чего беспокоиться? Ребята и под открытым небом ночевали, не привыкать. И от дождя не размокнут. Ты напрасно дергаешься.

Мак снова уселся на землю.

– Может, и напрасно. Ты прав, Джим. Может, мне уже мерещится, только я очень боюсь за нашу забастовку. Столько раз наши труды шли насмарку.

– Ну и что? Ну и что ж, что насмарку? Ты сам говорил, главное, чтоб волнения не затухали.

– Да помню. Не в том дело, продержимся мы еще день-другой или нет. Главное, ребята не забудут, как убили Джоя, как разбили грузовик Дейкина.

– Ты, Мак, прямо как старуха причитаешь.

– Понимаешь, это моя забастовка, вроде как детище. И вот сейчас на моих глазах оно гибнет.

– Да не придумывай!

– Не тебе судить!

– Я как раз думал об этом утром. Ты хорошо знаешь историю?

– Так, чуть-чуть. Чему в школе научили. А что?

– Помнишь, как греки победили при Саламине?

– Учил, наверное, но не помню.

– Так вот, греческий флот оказался заперт в тесной бухте. Охота на край света сбежать. А тут на них персидская армада прет. Ну, командир греков видит, что настроение у людей совсем не боевое, и шлет персам совет, чтоб те все пути к отступлению им, грек ам, отрезали. Смотрят греки утром: без боя не убежать, не увильнуть И дали персам бой. Разбили их флот наголову. – Джим замолчал.

Мимо стали проходить люди – на плитах разогревалась еда.

Мак похлопал ладонью по земле.

– Я понял тебя, Джим. Пока еще не время, но, как знать, вдруг и твой совет пригодится. Мысль хорошая, и грустно добавил: – Я взял тебя сюда, чтобы учить, а, выходит, сам учусь у тебя.

– Чушь!

– Ну, чушь, так чушь! Любопытно, как это люди всегда точно определяют, когда еда готова. Прямо телепатия какая-то. А может, и у людей такое же, как у стервятников, чутье? Видишь, потянулись. Пойдем-ка и мы с тобой, Джим, перекусим.

11

Их ждала фасоль, сваренная в свином сале. Захватив в палатке котелки, Мак и Джим встали в очередь; им плеснули немного варева, они отошли. Джим достал из кармана деревянную лопаточку, ткнул в котелок, попробовал.

– Это невозможно есть.

– Раньше тебя лучше кормили, а? Хочешь – не хочешь, а съешь, сказал Мак, попробовал из своего котелка и тут же выплеснул все наземь. – Выбрось, Джим, от этого наизнанку вывернет, один жир. Да, ребята шум поднимут.

Они посмотрели на сидящих подле палаток – люди давились, но ели. Грозовая туча поглотила зажегшиеся звезды.

– Ну и достанется нашим поварам. Пойдем-ка в палатку к Лондону.

– А где палатка Дейкина, что-то не видно.

– И не увидишь. Его жена забрала все вещи и вернулась в город. И палатку захватила. Чудной парень этот Дейкин: еле-еле душа в теле, а о добре не забывает. Идем разыщем Лондона.

Они пошли вдоль палаточной улочки. Вот и серая палатка Лондона. У него горел свет. Откинув полог. Мак вошел. Лондон сидел на ящике и держал в руке открытую банку сардин. Его невестка, смуглянка Лиза сидела на циновке и кормила малыша. Увидев Джима и Ма ка, она прикрыла его и грудь лоскутом одеяла, улыбнулась гостям и вновь занялась ребенком.

– Вовремя пришли, прямо к обеду! – усмехнулся Мак.

Лондон смутился.

– У меня кое-что осталось…

– Ты пробовал, что нам приготовили?

– Ага.

– Надеюсь, что и у ребят тоже кое-что осталось. Их надо лучше кормить, иначе они на нас бочку покатят.

– А кормить-то их, похоже, больше нечем. У меня есть еще банка сардин. Хотите?

– Не откажемся. – Мак проворно выхватил протянутую банку и мигом открыл. – Доставай-ка нож, Джим. Уговорим на пару эту баночку.

– Как у тебя рука? – спросил Лондон.

– Ничего не чувствует, – ответил Джим.

Снаружи послышались голоса.

– Вот здесь, где свет горит.

Полог приподнялся, и вошел Дик. Волосы аккуратно расчесаны, в руках – серая кепка. Серый костюм – без пятнышка, только слегка помят. И лишь по запыленным башмакам можно догадаться, что он немало прошел по сельским дорогам. Он постоял у входа, огляделся.

– Привет, Мак. Привет, Джим, – потом повернулся к кормящей. – Как дела, крошка?

У той сразу потеплели глаза, зарумянились щеки. Она кокетливо накинула одеяльный лоскут на плечи.

Мак повел рукой.

– Знакомьтесь, это – Лондон, это – Дик.

– Привет, – бросил Дик и приподнял руку. – А в городе все ж таки смекнули, что к чему.

– Не понимаю. Ты-то что здесь делаешь?

Дик вытащил из нагрудного кармана газету, протянул Маку. Тот развернул ее, и Лондон с Джимом вперились в страницу.

– Это утренний выпуск, – пояснил Дик.

– Ишь, пострел, везде поспел! – воскликнул Maк. Заголовок гласил: «Администрация поддерживает забастовку! На общем собрании окружного Совета было единогласно принято решение – обеспечить продовольствием бастующих сборщиков яблок».

– Да, похоже, смекнули, это точно! Ну и как. Дик, есть уже результаты?

– Еще бы!

Вмешался Лондон:

– Думаю, нам брыкаться не след. Хотят нас ветчиной да яйцами кормить – я не возражаю.

– Было бы чему возражать! – язвительно бросил Мак. – Они, видите ли, хотят! А не пишут в газете, что часом позже собрались снова и отменили первое решение.

– Что еще за шутки? – рыкнул Лондон. – Какого черта тогда вся болтовня?

– Знаешь, Лондон, – обратился к нему Мак, – это старый проверенный трюк. Дик бросил клич среди тех, кто нам сочувствует. И стали нам присылать еду, одеяла, деньги. А тут – эта газета. Дик, по привычке – с шапкой по кругу, а ему и говорят: «А с какой стати мы? Вон, округ вас кормит». Дик им: «Вранье все». А ему газету в нос тычут, да упрекают, дескать, ты и сам, небось, на этом руки греешь. Вот как это делается. Лондон, сегодня нам какие-нибудь продукты от округа привозили?

– Нет.

– Ну, вот, и Дик с пустыми руками пришел. Теперь понимаешь? Нас хотят взять измором. И поверь, им это-раз плюнуть, если только нам не помогут. – Он по вернулся к Дику. – Надеюсь, ты хорошо поработал с нашими доброхотами.

– Лучше некуда, – кивнул Дик. – Работа – легче легкого. Чуток бы еще поднажать. Мне от вас, ребята, нужна бумаженция, удостоверяющая, что никаких продуктов вы не получаете. И чтоб подписал самый главный.

– Идет! – согласился Лондон.

– У нас много сторонников в Торгасе. Конечно, ассоциация садовладельцев так настроила местных, что наши радетели и пикнуть в открытую боятся – попрятались, как мыши в норы. Но я до их кладовок доберусь.

– До сих пор у тебя как по маслу все шло.

– Еще бы! Правда, с одной старой девой заминка вышла. Уж очень ей хотелось помочь нашему делу, а помощь – не приведи господь!

Мак рассмеялся.

– Да тебе стоит до съестного добраться – ничто и никто не остановит, куда ж там бедной старой деве. Может, и впрямь она решила последнее отдать для нашего дела?

Дик поежился.

– Ну да, «последнее» у нее оказалось– шестнадцать топорищ.

– Вот что, сейчас получишь бумажку, что просил, и – в путь. На дорогах тебя не засекли?

– Не знаю, может, и засекли. Я на всякий случай вызвал Боба Шварца. Если меня за бродяжничество схватят – а дело, похоже, к этому идет, – Боб меня заменит.

Лондон порылся в ящике, достал бумагу, карандаш, протянул Маку, и тот написал «справку».

– Красиво у тебя получается! – восхищенно заметил Лондон.

– Правда? Ну, то-то. Может, мне и подписать за тебя, а, Лондон?

– Валяй!

– Ну и дела! – крикнул Дик. – Я и без вас мог не хуже написать! Он взял листок, тщательно сложил. Послушай-ка, Мак, говорят, одного парня кокнули?

– А ты и не знал? Джоя убили.

– Не может быть!

– Ей-богу. Он приехал с этими подонками – «подменщиками», решил было их на нашу сторону перетащить.

– Бедняга!

– Его сразу – наповал. Он и минуты не мучился.

Дик вздохнул.

– Да, от судьбы не убежишь. А Джою рано или поздно пули было не миновать. Похороны-то устроите?

– Завтра.

– Все выйдут?

Мак взглянул на Лондона.

– Какие могут быть сомнения! – фыркнул тот. Глядишь, и в городке нам посочувствуют.

– Да, Джой был бы доволен. Еще как доволен! Жаль, что он уж не увидит! Ну, мне пора. До встречи! – И, повернувшись, направился к выходу. Лиза подняла на него глаза. – До свидания, крошка. Может, и встретимся еще.

Лиза снова зарумянилась, рот чуть приоткрылся. Дик уже скрылся за пологом, а Лиза все смотрела ему вслед.

Мак снова заволновался.

– Господи! Да у них здесь круговая порука. Дик малый не промах, но если он еду не раздобудет, нам се ждать неоткуда.

– Ну что, будем помост строить к завтрашним выступлениям? спросил Джим.

Мак повернулся к Лондону:

– Ты уже распорядился?

– Завтра утром ребята его сколотят. Досок нет. Раздобыли пока только штакетины от забора. Большого помоста не выйдет.

– Не беда. Главное, чтоб всем ребятам Джоя было видно.

По лицу Лондона скользнула тревога.

– А что мне завтра говорить? Ты ж хочешь, чтоб я с речью выступал.

– К завтрашнему дню у тебя настрой будет самый боевой. Скажешь, что этот парень умер ради них всех. А если уж он жизни не пожалел, им и подавно сил щадить не надо – за себя же сражаются.

– Я речи держать не мастак, – посетовал Лондон.

– Ладно, пусть не речь. Просто поговори с ребятами. Не впервой. Просто поговори, лучше всякой речи получится.

– Ну, попробую.

Мак повернулся к молодой матери.

– Как там малыш?

Лиза покраснела, плотнее закуталась в одеяло. От длинных ресниц на щеки упала тень.

– Лучше некуда, – прошептала она. – Почти совсем и не плачет.

Полог палатки резко вздернулся, и вошел доктор, двигался он быстро и решительно, что никак не вязалось с печальным собачьим взглядом.

– Пойдете со мной, Мак? Я собираюсь проведать Андерсона-младшего.

– Непременно, док! – воскликнул Мак и бросил Лондону: – Охрану у дома Андерсона выставили?

– Выставить-то выставили, да добровольцев не нашлось, чуть не силой заставлял.

– Ничего не поделаешь. Пошли, док, и ты, Джим, если сил хватит.

– Да я уже здоров!

Бертон пристально взглянул на Джима.

– Вам бы сейчас в постели лежать.

Мак усмехнулся.

– Я уж боюсь его одного оставлять, не успеешь глазом моргнуть, он таких дел натворит. Пока, Лондон.

Ночь выдалась темная – ни звездочки – все небо заволокла огромная туча. В лагере тихо, лишь перешептываются мужчины подле небольших костров. Теплый недвижный воздух напитан влагой. Бертон и Мак с Джимом, не привлекая внимания, выбрались из лагеря и ск рылись в ночной мгле.

– Боюсь, дождь пойдет, – вздохнул Мак. – И будут наши парни ровно мокрые курицы. Под дождем быстрее, чем под огнем, боевой дух исчезает. Палатки-то, поди, все протекают.

– Это уж точно, – подтвердил Бертон.

Они дошли до сада и зашагали меж рядами яблонь. Было так темно, что приходилось идти, вытянув вперед руки.

– Вы по-прежнему довольны забастовкой? – спросил доктор.

– Сейчас чуть меньше. Тут в долине людишки крепко друг за дружку держатся. Сейчас мы без пищи остались. Не раздобудем – наше дело труба. Ливанет дождь, и завтра же наша братия нас продаст ни за грош. Устали они просто. Чудно получается, док. Вот вы в наше дело не верите, а, похоже, до последнего с нами. Не понимаю я вас.

– Да я и сам себя не понимаю, – пробормотал доктор. – Я не верю в ваше дело, а вот в людей верю.

– Это как понимать?

– Трудно объяснить. Просто я верю, что они люди, а не скоты. Случись я на псарне, где собаки голодные, больные, неухоженные, я б им непременно помог, будь в силах. Ведь они ж не виноваты в том, что им плохо. Вы ж не попрекнете их, дескать, потому им т ак живется, что честолюбия ни на грош, осмотрительности – никакой, собаки и есть собаки. Не попрекнете же, верно? А постараетесь накормить, отмыть. Вот и я так. Кое в чем научился помогать людям, и как вижу обездоленного помогаю, особенно не раздумываю. Увидит художник холст. краски под рукой, и ему захочется рисовать; не станет он голову ломать, докапываться, откуда у него такое желание.

– Ага, ну теперь, вроде, понятно. Хотя надо уж очень бесчувственным быть, чтоб вот так стоять в стороне и только смотреть на людишек, а не жить с ними одной жизнью. Но, с другой стороны, док, чертовски умно придумано, рук не замараете.

– Кстати, Мак, у меня карболка кончается. Если не достанете, в лагере не больницей будет пахнуть, а кое-чем похуже.

– Постараюсь.

Метрах в ста засветил желтый огонек.

– Это и есть дом Андерсона? – спросил Джим.

– Похоже. Сейчас, наверное, на охрану наткнетесь

Но они дошли до калитки дома, а их так никто и не окликнул.

Мак вскипел:

– Черт побери, где же ребята? Вы, док, в дом идите а я пока похожу, поищу этих охранничков.

Бертон направился по тропинке к дому и вошел в ярко освещенную кухню. А Мак с Джимом пошли к сараю. Там они и застали охрану: мужики курили, развалясь на охапках сена. С крюка на стене свисала керосиновая лампа, тускло освещая пустые отсеки да множеств о ящиков с яблоками урожай Андерсона готов к отправке.

Мак вскипел было, но быстро унял гнев, заговорил спокойно и доброжелательно:

– Ребята, вас ведь не шутки ради послали. Мы узнали, что «бдительные» затевают коечто против Андерсона, вроде, отомстить хотят за то, что он нас на свою землю пустил. А представьте, если б не пустил? Гоняли бы нас сейчас по всему округу. Андерсон– сл авный старик, и мы его в обиду не должны давать.

– Да вокруг – ни души, – заговорил один из охраны. – Что ж нам всю ночь на ногах? Мы уж сегодня в пикетах нашатались.

– Ну, что ж, валяйте! – в сердцах крикнул Мак. Пусть усадьбу хоть с землей сравняют. Тогда уж Андерсон вышвырнет нас вон. Куда вы только денетесь?

– У реки лагерь разобьем.

– Черта с два! Да вас мигом за пределы округа выдворят! Будто сами не знаете!

Один из мужиков поднялся.

– Парень дело говорит, – проворчал он. – Пойдемте ка отсюда. У меня в лагере старуха осталась, и я не хочу ей зла.

– Оцепите дом и никого не пропускайте. Знаете, что они с сыном Андерсона сотворили? Сожгли его передвижное кафе, а самого избили до полусмерти.

– Альф всегда вкусно кормил, – припомнил кто-то.

Мужчины устало поднялись и вышли из сарая. Мак задул лампу.

– «Бдительные» любят по огоньку палить, – пояснил он. – Таких подставок они не упускают. Надо б и Андерсону сказать, пусть шторы опустит.

Охранники один за другим растаяли в темноте.

– Думаешь, они и впрямь будут сторожить? – спросил Джим.

– Эх, если бы! Минут через десять снова сюда припрутся. В армии расстреливают, если заснешь на посту. Мы ж так не можем. А без наказаний дисциплину не сохранишь.

Вот затихли и шаги охраны.

– Я их еще разок прищучу, когда обратно пойдем, пообещал Мак.

Они взошли на крыльцо, постучали в кухонную дверь. В ответ залаяли, запрыгали собаки. Слышно было, как они бросаются на дверь и как Андерсон успокаивает их. Вот дверь чуть приоткрылась.

– Это мы, мистер Андерсон.

– Заходите, – угрюмо бросил тот.

Собаки волчком закрутились подле гостей, замолотили длинными, твердыми хвостами, повизгивая от радости. Мак потрепал каждую за ушами, взялся за поводки.

– Вам бы их у дома держать, они б хорошо сторожили. Нашей-то охране никого не разглядеть – тьма кромешная, а собаки сразу почуют, если кто идет.

На кровати у плиты лежал Альф. Бледный, изможденный, казалось, он даже похудел: щеки обвисли. Он лежал на спине, одна рука у него покоилась на груди, на перевязи. На стуле рядом сидел док.

– Привет, Альф! – тихо поздоровался Мак. – Ну, как житуха?

Взгляд у того прояснился.

– Да нормально. Только болит все. Док говорит, придется мне в постели поваляться.

Мак наклонился и пожал Альфу здоровую руку.

– Полегче, полегче, – попросил тот. – С этого бока у меня ребра поломаны.

Подошел Андерсен – старший, глаза у него горели.

– Теперь сами убедились! Убедились, чем все кончилось! Фургон спалили, Альфа изувечили! Убедились теперь?

– Ради бога, перестань, отец, – невнятно пробормотал Альф. – К чему все снова ворошить? А тебя, вроде, зовут Мак?

– Верно.

– Так вот. Мак, как по-твоему, примут меня в партию?

– Ты, никак, хочешь бороться по-настоящему?

– Да. Как думаешь – примут?

– Думаю, примут, – медленно проговорил Мак. Я дам тебе бланк, напишешь заявление. Ради чего ты вступаешь, Альф?

Массивное лицо исказилось. Альф покрутил головой.

– Я все думаю и думаю, – начал он. – С той минуты, как меня поколотили. Думаю об этих парнях, никак мне их не забыть: дотла сожгли мой фургончик, меня ногами топтали, а на углу двое полицейских, стоят и смотрят. И пальцем не шевельнут. Нет, мне их не з абыть.

– И поэтому ты хочешь вступить в партию?

– Я хочу бороться с ними. Готов до последнего дня сражаться. Хочу быть с теми, кто против них.

– Сразу тебя предупреждаю, Альф, синяков и зуботычин ты схлопочешь куда больше. Тебя будут бить так. что живого места не останется.

– Что ж, пусть, но и им от меня пощады не будет. Бороться – так бороться. До сих пор я жил тихо-мирно, держал маленькое кафе, подкармливал босяков от случая к случаю…Голос у него прервался. На глазах показались слезы.

Доктор Бертон легонько коснулся его щеки.

– Вам, Альф, много разговаривать вредно.

– Я достану тебе бланк заявления, – пообещал Мак. – Чудно все-таки. Кого ни возьми из тех, кто к нам приходит, всех «благословила» полицейская дубинка. Стоит легавым отдубасить дюжину ребят, у нас сразу пачка заявлений о приеме. Да, нашим агитаторам за полицией не угнаться, а в Лос-Анджелесе прямо «красная» полицейская бригада орудует – такое они нам пополнение дали. Не знаю, примут ли тебя, но я постараюсь, чтоб приняли. – Мак похлопал Альфа по здоровому плечу. – Надеюсь, все будет, как надо. Ты парень славный. И не вини меня за фургончик.

– Ну что ты. Мак! Я знаю, кого винить.

Снова вмешался Бертон.

– Альф, тебе нельзя волноваться. Тебе нужен покой.

А старик Андерсон все не находил себе места. Собаки не отставали ни на шаг, подняв коричневые носы, принюхивались, помахивали упругими, точно хлысты, хвостами.

– Ну, теперь-то вы довольны? – в отчаянье бросил он. – Порушили все, что я нажил! Даже Альфа у меня отнимаете! Ну, рады-радешеньки небось?

– Не беспокойтесь, мистер Андерсон, – вступил Джим, – дом ваш охраняется; во всей долине только у вас собраны яблоки.

Мак спросил:

– Когда думаете вывозить?

– Послезавтра.

– Охрану с грузовиками послать?

– Как хотите, – смущенно пробормотал Андерсон.

– Думаю, с охраной надежнее, – решил Мак, – мало ли кому взбредет в голову вас от урожая избавить. Ну, а сейчас нам пора. Спокойной ночи, мистер Андерсон. Пока, Альф. Может, и не совсем плохо, что все так обернулось.

Альф улыбнулся.

– Спокойной ночи, ребята. Мак, не забудь бланк раздобыть.

– Не забуду. Мистер Андерсон, вам лучше опустить шторы. Вряд ли, конечно, они отважатся стрелять, но чем черт не шутит. Кое-где ружьишками баловались.

Дверь за гостями захлопнулась. Светлый квадрат на земле под кухонным окном исчез – в доме опустили шторы. Мак вслепую добрался до калитки, вывел спутников, вышел сам, закрыл.

– Подождите меня здесь, – попросил он, – пойду проверю охранников. – И растворился во тьме.

Джим с доктором стояли рядом.

– Берегите плечо, – посоветовал Бертон, – а то бед с ним не оберетесь.

– Я бед не боюсь. Они только на пользу.

– Да, я и предполагал, что вы из таких.

– Из каких – таких?

– А у вас, Джим, глаза, как у очень религиозного человека. Я и раньше среди ваших ребят таких встречал.

Джим вспылил.

– Какой же из меня религиозный человек! На что мне эта религия сдалась!

– Вы, пожалуй, правы, простите, что морочу вам голову, играю словами. Неважно, какой вы свою жизнь назовете, главное – она у вас достойная.

– И счастливая, – подхватил Джим. – Впервые я счастлив. Душа поет!

– Понимаю. Сохраните это чувство. Это дар господень.

– Не верю я в бога! И в религию вашу не верю!

– Ладно, ладно, спорить больше не буду. Не думайте, что я очень уж завидую вам. И я порой люблю людей не меньше вашего, только выражаю по-иному.

– У вас такое было, док? Вроде как целые полки идут и идут, прямо к вам в сердце. И всех нужно принять, приветить.

– Нечто похожее. Особенно, когда глупостей наделают, а потом за свои же ошибки жизнью расплачиваются… Да, Джим, я такое испытывал. И не раз.

Из тьмы донесся оклик Мака:

– Эй, ребята, где вы? Ни черта не видно,

– Здесь.

Мак подошел, и все трое нырнули под темные кроны яблонь.

– В сарае наших сторожей нет, – сказал Мак. – Видно, и впрямь караулят. Может, не сбегут.

Далеко по дороге ехал, урча мотором, грузовик.

– Жаль мне Андерсона, – тихо обронил доктор. Сейчас все против него: и то, что он привык ценить, и то, чего он страшится. Не знаю, что ему делать. Ведь его непременно выживут из этих мест.

– Мы тут ни при чем! – сердито бросил Мак. – Просто Андерсону выпало пожертвовать своим благополучием ради других. Когда стадо вырывается с бойни, кому-то и рога посшибает. Но горевать об одном обиженном мы не можем, это суровая необходимость, док.

– Да я ведь сейчас не о ваших побуждениях или целях говорю. Просто жалко старика. Ударили по его достоинству. Разве это не больно. Мак?

– Мне некогда рассуждать о чувствах отдельных людей. На мне судьбы сотен и тысяч, – отрезал Мак.

– С тем плюгавым человечком, которого убили, совсем иное дело, задумчиво произнес доктор, – ему то занятие было по душе. И по-другому он ни жить, ни умереть не мог.

– Док, вы, того гляди, меня разжалобите, – Мак уже сердился не на шутку. – Несете сентиментальную чушь без разбора. У нас есть настоящая цель, и ваша болтовня о человеческом достоинстве тут ни при чем. Нам надо накормить людей. Понимаете: накормить. Эт о не просто болтовня о высоких материях, это насущная забота. А как дела у старика, который ногу сломал?

– Да, переменить тему не мешает. Старик ярится, поносит всех и вся. Его можно понять: поначалу с ним носились как с писаной торбой, он и заважничал, а сейчас никто не навещает, его россказни не слушает.

– Схожу утром, проведаю, – пообещал Джим, – неплохой старикашка.

Мак прислушался.

– Тише! Никак грузовик остановился!

– Верно, и похоже, около нашего лагеря.

– С чего бы? Пойдем-ка поживее, посмотрим. Осторожно, на дерево не наткнись.

Они прошли совсем немного, как мотор рыкнул, что-то скрипнуло, клацнуло, и грузовик тронулся. Вот уже и не слышно его, канул в ночную тишину.

– Ну, кажись, пронесло, – вздохнул Мак.

Они быстро прошли сад, миновали большую поляну. В палатке Лондона еще горел свет, у входа копошились люди. Мак подбежал, откинул полог, вошел. На земле стоял грубо сколоченный из сосновых досок продолговатый ящик. На нем восседал Лондон и угрюмо взира л на пришельцев. Невестка его съежилась на матраце, подле нее сидел чернявый сын Лондона и гладил жену по голове. Лицо у него было бледное. Лондон ткнул большим пальцем в ящик.

– Что мне с этим делать прикажете? – спросил он. Девка, вон, ни жива ни мертва от страха. Здесь я его держать не стану.

– Привезли Джоя, – догадался Мак.

– Ну да. Только что.

Мак вытянул губы трубочкой и задумчиво посмотрел на гроб.

– Можно и вынести на ночь. Или ваших ребят в больничную палатку пока переселить, а гроб пусть здесь стоит. Если, конечно, вам, Лондон, самому не страшно.

– Мне-то что! Мертвецов я за свою жизнь повидал.

– Ну, тогда пусть остается. Мы с Джимом у вас заночуем, ведь Джой был нашим другом.

За его спиной кашлянул доктор. Мак покраснел и обернулся.

– Допустим, док, правда на вашей стороне? Ну и что с того? Я с Джоем давно знаком.

– Да я вам и слова не сказал, – удивился Бертон.

Лондон что-то бросил невестке и чернявому сыну, и тех словно ветром сдуло. Молодая мать все куталась в одеяло и крепко прижимала к груди младенца.

Мак тоже присел на край ящика, поковырял пальцем шершавую доску. По ней ручейками бежали прожилки. Джим выглядывал из-за спины друга. Лондон беспокойно ходил по палатке, отводил взгляд от гроба. Мак сказал:

– Неважный товар поставляет нам государство.

– А что бы ты хотел задарма? – хмыкнул Лондон.

– Для себя мне ничего не надо, – ответил Мак, – хоть на костре мой труп сожгите, чтоб не смердел подле вас, и дело с концом.

Он встал и пошарил в карманах джинсов, вытащил большой складной нож с отверткой и принялся откручивать шуруп на крышке гроба.

Лондон крикнул:

– Зачем открываешь? Ради чего? Оставь!

– Хочу взглянуть.

– Зачем? Он мертв… просто куча праха.

Доктор тихо заметил:

– Порой мне кажется, что сентиментальнее вас, реалистов, не сыскать людей на белом свете.

Мак хмыкнул и осторожно положил отвертку на земляной пол.

– Если по-вашему, док, я сентиментален, вы ни черта не смыслите. Я должен убедиться, полезно ли будет завтра ребятам взглянуть на него. Их надо хорошенько встряхнуть, а то они прямо на ходу засыпают.

– Порезвиться у тела захотелось? – вставил Бертон.

– Нужно каждую возможность использовать, все в орудие пропаганды обращать, – сурово пояснил Джим.

Мак одобрительно взглянул на товарища.

– Верная мысль! Так и есть. Если Джой нам и после смерти послужить может, пусть послужит. У толпы личных привязанностей нет. И быть не может. Как нет и понятия о всяких там приличиях, не забывайте!

Лондон стоял, слушал и одобрительно кивал большой головой.

– Точно, ребята! Вот и Дейкин, к примеру, голову потерял совсем из-за своего любимого грузовика. Говорят, завтра его судить будут за «нападение на должностное лицо».

Мак проворно отвернул болты, бережно сложил на землю. Крышка не открывалась. Тогда он наподдал каблуком.

Джой лежал усохший, маленький, жалостливо прибранный: в чистой голубой рубашке, промасленных голубых джинсах. Стылые руки замерли на груди.

– Ему всего-навсего формальдегид вкололи, – сказал Мак.

На серых, точно восковых щеках Джоя проросла щетина, она казалась иссиня-черной. Лицо спокойное, умиротворенное, извечное недовольство исчезло.

– Уж очень смирный на вид, – посетовал Джим.

– Да, в этом-то и беда, – согласился Мак. – Какой толк его ребятам показывать. Лежит себе, довольнешенек, глядишь, и остальным за ним захочется.

Подошел доктор, мельком посмотрел, отошел к ящику, сел. Большие печальные глаза вперились в Мака. А тот не сводил взгляда с Джоя.

– Славный был малый. Бескорыстный. Ума не ахти какого, однако докумекал, что в жизни много несправедливости. Не мог взять в толк, почему продукты выбрасывают на свалку, вместо того чтоб голодных накормить. Глупыш, ему было невдомек. Решил, что может че м-то помочь. А велика ль его помощь? Сейчас и не скажешь. Может – никакой, может велика. Точно не определить, – голос у Мака задрожал. Доктор все смотрел на Мака, и губы скривились в улыбке: в ней и язвительность, и сочувствие.

– Джой ничего не боялся, – добавил Джим.

Мак поднял крышку и накрыл гроб.

– Не понимаю, почему мы его «бедным малым» называем. И в маленьких людях бывает величие. Только он этого не знал, да и не задавался таким вопросом. Он никогда не жалел себя, даже если его дубасили. – Мак поднял и завернул болт.

– Ты прямо речь говоришь, – похвалил Лондон. Может, и завтра скажешь? Я-то и двух слов не свяжу. А у тебя складно получилось. Заслушаешься.

Мак смущенно взглянул на Лондона – небось тот смеется, – но Лондон был серьезен.

– Какая ж это речь? – тихо возразил он. – Можно, конечно, и речь. Но я лишь хотел сказать Джою, что умер он не напрасно.

– Так вот и сказал бы завтра речь. Ты говорить мастак.

– Не выйдет. Ты – главный. Ребята меня и слушать не станут, им твое слово важно.

– А что ж мне говорить?

Мак закрутил все болты.

– Ну, как обычно. Что Джой погиб ради них, что хотел им помочь. И что сейчас нужно сплотиться – этим мы лучше всего почтим его память.

– Так, ясно.

Мак поднялся, еще раз оглядел неструганую крышку.

– Вот бы встал кто завтра у нас на пути! Может, «бдительные» сунутся, не захотят нас через город пропустить.

– Так, ясно, – повторил Лондон.

Глаза у Джима сверкнули. Он подхватил слова Мака:

– Вот бы сунулись!

– Ребята им спуска не дадут, – продолжал Мак. У них вся душа к тому времени изболит. И нужно будет разрядиться. А у «бдительных» ума-то – кот наплакал, непременно сунутся завтра, дурачье.

Бертон устало поднялся со своего ящика, подошел к Маку, тронул за плечо.

– Как причудливо сочетаются в вас жестокость и бюргерская сентиментальность, трезвость и запредельный оптимизм. Такого я еще не видел. И как вам только удается столько в себе сочетать?!

– Чушь! – бросил Мак.

– Ну, ладно, сойдемся на том, что чушь, и оставим это, – доктор зевнул. – Я отправляюсь спать. Вы знаете, где меня искать, хотя и надеюсь, что не понадоблюсь.

Мак вскинул голову. С брезентового потолка лениво упала капля, другая и вот уже посыпал барабанной дробью дождь. Мак вздохнул.

– Эх, не оправдались мои надежды. Завтра к утру ребята промокнут до нитки. Боевого настроя у них будет столько же, сколько и у морской свинки.

– А я все-таки отправляюсь спать, – повторил доктор и вышел, резко откинув полог.

Мак понуро уселся на гроб. Дождь забарабанил сильнее. Из палаток понеслись возгласы, но из-за дождя слов не разобрать.

– Вряд ли найдется в лагере хоть одна крепкая палатка, – проворчал Мак, – разок бы передохнуть, так нет! И почему нам всегда невзгоды выпадают?

Джим присел на продолговатый ящик подле приятеля.

– Не сокрушайся ты так! Иной раз беда припрет, и дерешься до конца. Со мной так было. Мак. Умирала моя мать, а мне – ни слова. И до того мне горько стало, в те минуты я на все был готов. Так что не очень-то сокрушайся.

Мак напустился на него.

– Опять подлавливаешь, да? Я ведь и вправду рассержусь, если ты меня без конца дураком выставлять будешь. Иди-ка ложись на девчонкин матрац. У тебя же рука больная. Небось покоя не дает?

– Немного жжет, а так ничего.