Текст книги "И проиграли бой"

Автор книги: Джон Эрнст Стейнбек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

5

Полуденное солнце, обозрев верхушки яблонь, заглянуло под тяжелые кроны, раскидало косые лучи, отпечаталось светлыми полосами и пятнами на темной земле. Яблони, разделенные широкими междурядьями, выстроились в длинные, сливающиеся на горизонте шеренги. В огромном саду кипела работа. К яблоням приставлены длинные лестницы, меж рядами – штабеля новеньких желтых ящиков. Издали доносился скрежет сортировочных конвейеров да перестук молотков. Сборщики с большими ведрами на веревках через плечо проворно взбирались по лестницам, осторожно снимали крупные яблоки с веток, наполняли ведра доверху, так же проворно спускались, высыпали яблоки в ящик. Меж рядами деревьев разъезжали грузовики, на них погружали полные ящики и отправляли на сортировку и упаковку. Подле каждой кучки ящиков стоял учетчик и помечал в блокноте, кто сколько ведер набрал. Яблони словно ожили: качали ветвями, напрягаясь под тяжелыми лестницами; сбрасывали переспелые плоды, и они глухо стукались о землю. Соловьем разливался какой-то свистун-виртуоз, скрытый от глаз кроной.

Джим быстро спустился с лестницы, подтащил ведро к ящикам, высыпал яблоки. Молодой русоголовый учетчик в белых джинсах пометил в блокноте, кивнул и предупредил:

– Аккуратнее яблоки вываливай, а то мякушки остаются.

– Ладно, – бросил на ходу Джим, при каждом шаге он поддавал ведро коленкой. Взобрался на дерево, повесил ведро на крепкую ветвь. И тут заметил еще одного сборщика, тот стоял на толстом суку и тянулся к ветке, на которой росло много яблок. Под тяжестью Джима дерево качнулось, и сборщик посмотрел вниз.

– Привет! А я, парень, и не знал, что ты на этом дереве собираешь. – Говоривший оказался тщедушным стариком с редкой, замусоленной бороденкой. На руках голубыми жгутами проступали вены. Ноги – точно спички ровные и худые, не под стать огромным тяжелым башмакам.

– Да какая разница, кто где собирает, – ответил Джим. – Только мне кажется, ты не по годам резвый ишь, точно обезьяна по веткам скачешь.

Старик сплюнул и внимательным взглядом проводил плевок. Водянистые голубые глаза зло заблестели.

– Мало ли, что тебе кажется! Вы, сопляки, все уже списать меня готовы. Да я вас еще за пояс заткну, за день больше яблок соберу, заруби себе на носу!

Он нарочито напружил ноги, дотянулся-таки до ветки с яблоками, обломил ее, снял яблоки, а ветку презрительно швырнул на землю.

– Эй, поосторожней там, яблонь не ломать! – крикнул снизу учетчик.

Старик лишь недобро оскалился, выставив большие, как у суслика, передние зубы, – по два сверху и снизу.

– Ишь, деловой какой! – пробурчал он.

– Студент, небось, – сказал Джим. – Куда ни сунься, непременно на студентов наткнешься.

Старик присел на толстый сук.

– А много ль они знают? Учатся-учатся в колледжах, а толку – чуть. В блокноте чиркать умеет, а так – дурак дураком.

– Зато нос задирать мастера, – поддержал его Джим.

– Взять хотя бы нас, – продолжал старик, – может, мозгов у нас и впрямь маловато, зато что умеем – делаем исправно.

Джим попытался сыграть на достоинстве старика, так часто делал в беседах Мак.

– Ну, ты, к примеру, до семидесяти лет дожил, а только и умеешь, что по деревьям лазать. А я так даже в блокноте чиркать или белые штаны носить и то не дорос.

Старик взъярился.

– Волосатой лапы у нас нет! Без нее легкой работенки не видать! Потому-то и ездят на нас все, что лапы у нас нет.

– Ну и что же, по-твоему, делать?

И враз, словно выпустили из старика воздух, поник он. Пропала ярость. Взгляд сделался нерешительным, да же испуганным.

– А Бог его знает. Мириться – вот и все. Нас, как стадо свиней, гоняет нужда по всей стране, и такой вот молодчик студент еще и пинка даст!

– Он-то не виноват. Работа такая. Хочешь место со хранить работай как велели.

Старик ухватил еще одну ветку с яблоками, снорови сто обобрал ее и осторожно сложил яблоки в ведро.

– В молодости еще думал: можно что-то изменить, сейчас мне уж семьдесят один, – устало вздохнул он.

Проехал грузовик с ящиками яблок.

Старик продолжал:

– Я на севере лес валил, а тут эти ИРМовцы[4]4
  Члены профсоюзной организации «Индустриальные рабочие мира», сокращенно «ИРМ»


[Закрыть] такого шороха навели! Я лесоруб что надо, лучше не сыскать. Да и сейчас, видишь, еще неплохо с деревьями управляюсь. А тогда надежд у меня было – хоть отбавляй. Конечно, ИРМовцы и хорошего кое-что сделали: до них, например, сортиров не было, только ямы понарыты; помыться негде было. Но плетью обуха не перешибешь. Построили нам и туалеты, и души, да только все потом прахом пошло, – рука старика безотчетно потянулась к следующей ветке. – Вступал я в профсоюзы, как же! Бывало, выберем председателя, не успеешь оглянуться, а он уж задницу хозяевам готов лизать, и начхать ему на наши интересы. Мы, знай, платим взносы, а казначей нас же еще и ругает. Не знаю, может, вы, молодые да ранние, лучше понимаете, что к чему. А мы что смогли, то и сделали.

– А сейчас, значит, готовы хозяевам уступить? Джим в упор взглянул на старика.

Тот устроился поудобнее на толстом суку, держась лишь одной рукой, пальцы у него были большие, но костлявые.

– Нутром чувствую: что-то будет. Ты, небось, скажешь, что я совсем рехнулся, уж если раньше все хорошо продумывалось, и то без толку, чего же теперь ждать. И все ж я что-то нутром чую.

– Так что чуешь-то?

– Сразу и не скажешь. Знаешь, когда вода закипает, рябь идет, пузырьки. Вот и сейчас что-то вроде. Я ведь с бродягами-сезонниками бок о бок всю жизнь проработал. И сейчас вижу: задумки у них никакой. Просто само по себе все, как вода закипает. – Глаза у него затуманились. Он вскинул голову, так что разгладились складки кожи на дряблой шее. – Просто мы слишком долго голодали, слишком долго нами хозяева помыкали. Объяснить не берусь, а вот нутром чую.

– Так что ж это? – снова спросил Джим.

– Злоба! – выкрикнул старик. – Вот что! Знаешь ведь, как перед дракой сначала кровь в голову ударит, аж жарко станет, потом вроде как под ложечкой засосет, и внутри все задрожит. Вот и сейчас так же. Только не в одном человеке, а в целом миллионе. И этот миллион – как один великан, его и бьют, и голодом морят, и вот он приготовился к драке, и внутри аж все дрожит. Сами парни еще не понимают, что происходит, но лопнет у нашего великана терпение, и ни один в стороне не останется. Даже подумать страшно. Они всем глотки перегрызут, сожрут с потрохами. – Старик покачнулся и вцепился обеими руками в ветку. Нутром чую, закипает-закипает вода. И так бывало повсюду.

– Но ведь нужно все продумать. – Джима даже бросило в дрожь от волнения. – Составить план и направить людей, чтоб на пользу им вышло.

Старик, похоже, выдохся после столь пламенной речи.

– Когда великан начнет все крушить, никакими планами его не сдержать – будет бросаться на все и вся и рвать на части. Уж больно изголодался да и лиха натерпелся. А хуже всего то, что уж очень долго его унижали как могли.

– Но если найдется несколько предусмотрительных людей и они все же составят план…не унимался Джим.

– Надеюсь, не доживу до этого дня, – покачал головой старик. – Они ведь друг другу горло перегрызут, перебьют друг друга. И не останется ни людей, ни сил, и все пойдет постарому. Глаза б мои всего этого не видели, умереть бы до этого дня. Вы, сосунки, еще на что-то надеетесь. – И он полез с полным ведром вниз. – А у меня уже надежды никакой. Ну-ка, уйди с дороги. Болтовней много не заработаешь, пусть студенты языки чешут.

Джим переступил с лестницы на ветку и пропустил старика. Тот высыпал яблоки, и направился к другому дереву. Все так же шуршали конвейеры в сортировочной и стучали молотки. А по шоссе проносились грузовики. Джим взял полное ведро, отнес к ящикам. Учетчик снова сделал пометку в блокноте.

– Будешь баклуши бить – много не заработаешь, еще нам задолжаешь, – предупредил он.

Джим покраснел, набычился.

– Занимайся-ка лучше своей писаниной, – буркнул он.

– Ишь, какой сердитый!

Джим взял себя в руки и смущенно улыбнулся.

– Что-то устал я с непривычки, – примирительно сказал он.

Русоголовый усмехнулся.

– Известное дело, намаешься, так на всякого лаять станешь. Ты б на дерево залез да там и устроил перекур.

– Так и сделаю, – и Джим направился к яблоне. Поднявшись, повесил ведро на ветку и принялся собирать яблоки. А вслух произнес:

– Вот и я, как цепной пес, злой стал. Нельзя так. Хватит того, что отец в злобе жил.

Работал он теперь не спеша, каждое движение стало расчетливым и выверенным, как у машины. Солнце уже клонилось к закату, вот почти скрылось, лишь на верхушках деревьев догорали последние блики. Далеко в городке прозвучал гудок. Но Джим все работал и работал. Уже смеркалось, когда наконец остановился конвейер и учетчики объявили:

– Кончай работу! На сегодня все!

Джим спустился на землю, высыпал последнее ведро, поставил его в ряд с другими. Учетчик записал общее количество, подвел итоги. Сборщики некоторое время еще не расходились, сворачивали самокрутки, негромко переговаривались. Потом не спеша пошли по яблоневой аллее к дороге, за которой их ждал кров.

Впереди Джим увидел старика, прибавил шагу, догнал его. Шагал старик тяжело, худые ноги сгибались плохо.

– А, опять ты, – узнал он Джима.

– Не пойти ли вместе, думаю.

– Да кто ж тебе мешает? – старик, очевидно, был доволен.

– Родные-то у тебя здесь есть?

– Родные-то? Нет.

– Так если ты один-одинешенек, прилепился бы к какой богадельне, пусть местные власти тебя поят-кормят.

Старик ответил с холодным презрением.

– Я деревья валил, мне равных не было. Ты, сосунок, и леса-то, поди, не видел. Все равно ничего не поймешь. До моих лет никто из лесорубов не дотягивал. Такие, как ты, слабаки, в обморок падали, лишь глядя, как я работаю. А здесь по этим паршивым яблоням лазай! И богадельня не по мне! Я всю жизнь в опасности работал. Я на тридцатиметровой высоте был, и веткой мне сорвало спасательный пояс. Работал с ребятами, а их возьми, да де ревом придави – только мокрое место осталось. А ты меня в богадельню! «Дан, иди похлебку есть!», и я хлебу шекпокрошу, и рад стариковской тюре. Да я скорее с яблони вниз головой прыгну! Я, брат, деревья валил.

Они медленно шли садом. Джим снял шапку, взял в руку.

– Ну, и что твоя работа дала? Состарился ты, тебя и выбросили.

Дан крепко, до боли, ухватил Джима за локоть.

– Давала мне работа немало, ох немало. Бывало, залезу на самую что ни на есть верхотуру, и душа радуется: ведь у хозяев моих кишка тонка сюда залезть. А я – на верху, и смотрю вниз, все такое маленькое, и люди – ровно муравьи, а я тут – наверху, во весь свой рост. Так что работа мне много давала.

– А наживались на ней другие, – вставил Джим. Они разбогатели, а тебя – коленкой под зад, когда сил поубавилось.

– Ну и что. Да, уволили. Так я и впрямь уже сдавать начал. А впрочем, мне на них плевать.

Впереди обозначился приземистый беленый сарай мет ров пятьдесят в длину. – его поставили хозяева для сборщиков – двери и квадратики окон каждые десять метров. Коекакие двери открыты, свет ламп и свечей падал на землю. Кое-кто сидел на пороге, вглядываясь в густеющие сумерки. Перед сараем торчала водопроводная колонка, вокруг собрался народ, каждый по очереди набирал в пригоршню воды, ополаскивал лицо, волосы, оттирал руки. Женщины наполняли ведра, котелки. У полутемного дома сновали детишки, непоседливые и озорные. Доносились обрывки вялого разговора – люди устали. Мужчины возвращались из сада, женщины – с сортировки и упаковки. Впритык к северному углу барака стоял магазин, окна его сейчас ярко горели. Там продавались в кредит по рабочим талонам продукты, одежда. У входа выстроилась очередь. А из магазина гуськом выходили мужчины и женщины с консервными банками, буханками хлеба.

Джим и Дан подошли к бараку.

– А вот и конура, – сказал Джим. – Тебе б не помешало старуху под боком иметь, чтоб хоть готовила.

– Схожу-ка я, пожалуй, в магазин, куплю банку фасоли. Вот дураки: платят по семнадцать центов за фунт. А сушеной фасоли за те же деньги можно целых четыре фунта купить. А сваришь – так, почитай, ее в два раза больше станет,

– А что ж ты сам тогда в банках фасоль покупаешь?

– Некогда мне возиться, готовить. Я прихожу усталый как собака и голодный.

– Так ведь и у остальных времени не больше. И женщины, и мужчины с утра до ночи работают. А бакалейщик еще и три цента сверху дерет, потому что, видите ли, продукты почти с доставкой на дом, не приходится измученным людям в город ходить.

Дан повернулся, нацелив жидкую бороденку на Джима.

– А тебе, малый, везде нужно нос сунуть, да? Ты как щенок с костью: мусолишьмусолишь, а зубки-то слабенькие, не ровен час сломаешь.

– Если побольше ребят за эту кость возьмутся разгрызем!

– Как знать! Я семьдесят один год прожил, и на людей, и на собак насмотрелся – все так и норовят кость друг у друга утащить, не видел я, чтоб две собаки одну кость грызли, зато горло друг дружке перегрызть за эту кость – сколько угодно.

– Что-то безнадегой от тебя несет, – заметил Джим.

Старик осклабился, снова выставились четыре огромных резца.

– Мне семьдесят один год, – примирительно сказал он. – Не обращай на меня внимания, грызи, давай, свою кость. Может, сейчас уж и люди, и собаки совсем переменились.

Они поравнялись с водопроводной колонкой, земля вокруг уже превратилась в месиво. Вдруг от очереди отделился человек и пошел им навстречу.

– Это мой приятель, Мак. Славный парень.

Но старик ответил нелюбезно:

– Не хочу я ни с кем больше разговаривать. Ничего не хочу, даже фасоль на ужин подогревать.

Подошел Мак.

– Привет, Джим. Как день прошел?

– Неплохо. Знакомься, это Дан. Он на севере лес валил во времена ИРМовцев.

– Рад познакомиться, – уважительно произнес Мак. Наслышан я о тех временах. Тогда забастовка всю работу парализовала.

Дан заговорил охотнее.

– Я-то сам в ихнем профсоюзе не состоял, – принялся объяснять он. – Я-то сам лес валил. А эти ИРМовцы – бестии продувные – все ж таки свое дело делали. Им лесопилку спалить – раз плюнуть.

Мак заговорил снова, все так же уважительно.

– Ну, раз они дело делали, чего ж от них еще и требовать?

– Им палец в рот не клади. И говорить-то с ними тошнехонько. Все им не так! Ладно, я в магазин за фасолью пошел, – и повернул направо.

Смеркалось. Джим взглянул на небо и увидел несущийся по нему клин.

– Мак, смотри, это что?

– Дикие утки. Что-то рано они в этом году улетают. Ты что, диких уток не видел?

– Нет, только читал о них, – признался Джим.

– Не возражаешь, если поужинаем хлебом с сардинами? Нам еще работать потом, так что готовить ужин некогда.

Джим, устало переставлявший ноги, подобрался, поднял голову.

– Что за работа. Мак?

– Дело вот в чем. Я днем работал рядом с Лондоном. Он – мужик мозговитый. Во многом успел уже сам разобраться. Говорит, парней можно расшевелить. У него по соседству, в самых больших садах – там сорок тысяч акров – приятель работает, он может своих людей сговорить. Сам-то Лондон зол как черт из-за этих расценок. На что угодно пойдет. Приятеля его фамилия – Дейкин. Вот сегодня мы с ним и потолкуем.

– Неужто пошло дело? – обрадовался Джим.

– Похоже. – Мак скрылся за одной из темных дверей, через минуту появился с банкой сардин и буханкой хлеба. Положил хлеб на порог, открыл банку.

– Ну, а ты прощупал народ, как я тебе говорил?

– Мало что удалось. Разве что с Даном поговорил.

Мак застыл с банкой в руке.

– Это еще зачем? Зачем с ним говорить-то!

– Да мы на одном дереве оказались.

– И ты на другое не мог перебраться? Как же наши люди время разбазаривают! Джой, так тот и котят агитировать готов. Нечего тратить время на таких, как Дан, стариков. Толку от него нет. С таким поговоришь – сам во всем разуверишься, надежду потеряешь. У стариков уже пороху не осталось. Все в прошлом. – Он поставил открытую банку перед Джимом. – Возьми-ка рыбку-другую да на хлеб положи. Лондон сейчас тоже ужинает. Поест, и поедем, у него свой «форд».

Джим вытащил перочинный нож, достал из банки три сардины, положил на ломоть хлеба, прижал сверху, чуть сдобрил оливковым маслом из банки и сверху положил еще ломоть хлеба.

– Как дела у девчонки-то?

– У какой девчонки?

– Да у той, что родила.

– Все в порядке. Лондон меня до небес превозносил. Я сказал ему, что никакой я не врач, а он заладил док да док, иначе и не называет, Уж очень он ко мне проникся. А бабенка-то ничего, если приодеть да подкрасить. Сделай-ка себе еще бутерброд.

Совсем стемнело. Почти все двери были уже закрыты, тусклый свет из окошек обозначил на земле желтые квадратики. Мак дожевывал бутерброд.

– В жизни своей столько уродливых баб не видел, – посетовал он. Только на тринадцатилетних и можно смотреть. А за каждой уж, небось, восемнадцатилетний хмырь ухлестывает. Впрочем, и я еще не старик.

Джим усмехнулся.

– Ты, видно, привык вопросы постельные с политэкономическими заодно решать. Вот тебе сейчас и туго.

– Попробуй раздели их, – усмехнулся Мак. – Мужское естество всегда о себе напомнит, стоит чуть солнышку меня приласкать. Это в порядке вещей.

Зажглись редкие звезды, словно острые алмазные иглы пронзили холодную тьму. В соседней клетушке вдруг загомонили, потом все стихло, лишь изредка слышались одиночные выкрики.

Джим обернулся на шум.

– Что там происходит. Мак?

– В кости играют. Это они в два счета организуют. На что ж они играют, денег-то нет. Может, просаживают следующую получку? А ведь кончится работа, большинство из них и цента не получит, после того, как с бакалейщиком расплатятся. Смотрю, один из магазина тащит две большущие банки колбасного фарша. Небось, в один присест все и съест, а завтра животом будет маяться. Как все истосковались по вкусной еде! Ты не замечал, Джим, когда наголодаешься, тогда о чем-то одном мечтаешь? Я, например, о картофельном пюре, да чтоб масла побольше. А этот парень, небось, не один месяц о мясе мечтал, вот и дорвался.

Вдоль дома шел большой человек, освещенные окна отбрасывали блики ему на лицо.

– А вот и Лондон, – определил Мак.

Тот, покачивая плечами, подошел. В обрамлении черных волос высвечивала лысина.

– Ну, все, я поел, пошли, – сказал он. – Мой «форд» за домом.

Он повернулся и зашагал обратно. Мак и Джим – следом. За домом они увидели прогулочную модель «форда» с откидным верхом. Клеенчатые сиденья обтрепались и порвались, из прорех торчали пружины, волосяная набивка. Лондон сел за руль, включил зажигание. Машина заурчала.

– Крутани-ка, Джим. – Мак подал ему заводную ручку.

Тому пришлось налегать всем телом на неподатливую ручку.

– Ну как? У меня уж руки отваливаются.

– Нет искры.

Лондон дал газ, Джим крутанул что есть мочи, мотор чихнул, своенравная ручка больно ударила Джима.

– Ух, черт, брыкается!

– Да, она у меня норовистая! – подтвердил Лондон. – Сейчас крутани и не опускай.

Джим снова налег на ручку. Мотор взревел, зажглись меленькие тусклые фары. Джим уселся на заднее сиденье меж старых камер, шин, дерюжных мешков.

– Ворчит, но едет, – прокричал Лондон. Он развернулся и выехал по садовой аллее направо – к шоссе. В моторе стучало и скрежетало. Сквозь разбитое ветровое стекло со свистом врывался холодный ночной воздух. Джим съежился, спрятавшись за спинами сидящих впереди. Позади на фоне черного неба светили городские фонари. По обеим сторонам темной стеной стояли большие яблони, порой из-за них мигали огоньки домов. а «форд» обгонял и большие грузовики, и бензиновые цистерны, и серебристые молочные с голубыми светлячками подфарников. Вот от домика к шоссе бросилась сторожевая собака, и Лондону пришлось резко повернуть, чтобы не наехать на нее.

– Такой пес долго не прослужит, – крикнул Мак Лондону.

– Терпеть не могу давить собак, – отозвался тот. А кошек запросто. Пока из Радклиффа сюда ехал, трех задавил.

Машина, погромыхивая, ехала едва ли быстрее тридцати миль в час. Иногда два цилиндра враз отказывали, и тогда в моторе стучало и хрипело, пока ритм не отлаживался.

Проехав миль пять, Лондон сбавил скорость.

– Где-то здесь нам сворачивать.

Вереница серебристых почтовых ящиков верно указала поворот. На деревянной арке над дорогой значилось «Фруктовая компания братьев Хантер. Яблоки высшего сорта». Машина медленно ползла по дороге. Вдруг из тьмы выступил человек и поднял руку. Лондон остановил машину.

– Вы, ребята, здесь работаете? – спросил человек.

– Нет.

– А лишних рук нам не требуется. Все места заняты.

– Да мы приятелей повидать приехали, – объяснил Лондон. – Сами у Талбота работаем.

– Спиртного на продажу не везете?

– Да нет, конечно.

Незнакомец посветил фонариком на заднее сиденье, заваленное хламом.

– Проезжайте, ребята. Долго не задерживайтесь. Лондон нажал на газ.

– Строит из себя невесть что, сукин сын! – проворчал он. – Из всех легавых частные сыщики самые дотошные. Во все дыры лезут.

Он резко повернул и остановил машину подле такого же длинного барака, разделенного на клетушки.

– Здесь работает уйма народу. Три таких сарая битком набиты. – Он подошел к ближней двери, постучал. Послышалось ворчанье, по комнатке тяжело затопали. Дверь чуть приоткрылась, выглянула косматая толстая женщина. Лондон бесцеремонно спросил:

– А где тут Дейкин живет?

На женщину подействовали властные нотки в его голосе.

– Третья дверь, мистер. Там он, с женой и двумя детишками.

– Спасибо, – бросил Лондон и, не дослушав женщину, повернулся и пошел дальше. А она, высунув голову, с любопытством оглядывала мужчин. Вот Лондон постучал в указанную дверь, ему открыли, и лишь тогда толстуха убралась восвояси.

– Кто это? – спросил ее из дома мужской голос.

– Понятия не имею. Видать, начальник какой. Дейкина спрашивал.

У Дейкина было узкое лицо, цепкие, но холодные глаза, плотно сжатые губы, резкий, но невыразительный голос.

– Проходи, сукин кот! Ведь как из Радклиффа уехали, не виделись! – приветствовал Лондона хозяин и впустил гостей в дом.

Лондон представил спутников.

– Вот это док, а это его друг. Знаешь, Дейкин, док здорово помог Лизе вчера ночью. Слыхал, небось?

Дейкин протянул Маку длинную белую руку.

– Как не слыхать! Кое-кто из ребят вчера у вас был. Разговоров столько, можно подумать, Лиза слоненка родила. А вот хозяйка моя. Док, вон, извольте взглянуть, детишки, крепкие ребята.

Жена встала – красивая, с высокой грудью, с пятнами румян на щеках, верхние зубы золотые, так и блестят на свету.

– Приятно познакомиться, – низким голосом произнесла она. – Вам, ребята, кофейку или чего покрепче?

Взгляд у Дейкина потеплел – он был горд за жену.

– Пока к вам добирались, продрогли, – намекнул Мак.

Блеснули в улыбке золотые зубы.

– Я так и думала. Значит, по глоточку виски. – Она поставила на стол бутылку, стаканчик. – Наливайте себе сами, ребята. Хоть до краев, лишь бы не через край.

Бутылка со стаканом пошла по кругу. Миссис Дейкин последней опрокинула стаканчик, заткнула пробкой бутылку и поставила в маленькую горку.

В комнате стояло три складных парусиновых стула и две раскладушки для детей. Для супругов – большая походная кровать у стены.

– А вы хорошо обжились, – сказал Мак.

– У меня маленький грузовичок, иногда подрабатываю перевозками, да и свой скарб есть на чем возить. А жена моя – рукодельница изрядная, в добрые времена тоже может заработать.

Миссис Дейкин улыбнулась похвале.

Тут Лондон прервал светскую беседу Дейкина.

– Где бы нам с тобой потолковать?

– А чем здесь плохо?

– Да лучше б без свидетелей.

Дейкин повернулся к жене, ровным, бесстрастным голо сом сказал:

– Сходи-ка, Алла, с детьми в гости к миссис Шмидт.

На лице ее отобразилась досада. Губы отторбучились, спрятав золотые зубы. Она вопросительно взглянула на мужа – он ответил холодным, рыбьим взглядом, длинные белые руки нетерпеливо дернулись. Миссис Дейкин вдруг широко улыбнулась.

– Да вы сидите, толкуйте себе, я ведь и забыла, что обещала миссис Шмидт навестить. Генри, бери-ка братишку за руку, и пойдем. – Она надела короткий кроличий жакет, взбила золотистые волосы. – Ну, не скучайте, ребята.

Было слышно, как удалялись ее шаги, как постучала она в дверь.

Дейкин подтянул штаны, сел на широкую кровать, жестом указал остальным на парусиновые стулья. Взгляд опять сделался пустым и застывшим, как у боксера.

– Ну, с чем пришел, Лондон?

Тот почесал щеку.

– Как тебе нравится, что нам расценки снизили? Мы приехали, а нас и обрадовали.

У Дейкина дернулись уголки рта. – А как мне может нравиться? Радоваться нечему.

Лондон подался вперед.

– Ну, и что думаешь делать?

Бесстрастные глаза чуть оживились.

– Ничего пока. А ты?

– А что, если нам объединиться и вместе что-нибудь предпринять? Лондон искоса взглянул на Мака, и Дейкин это заметил. Он указал на Мака и Джима.

– Они – левые?

Мак раскатисто засмеялся.

– Выходит, всякий, кто хочет за свою работу деньги получать, левый.

Дейкин быстро, но внимательно посмотрел на него.

– Против левых я ничего не имею Но давайте говорить начистоту. Ни в какие фракции и группировки мне соваться некогда и незачем. Если вы в какой партии состоите, мне знать об этом ни к чему. У меня жена, дети, грузовичок. И ни в чьих черных списках мне числиться неохота, и в тюрьму за это отправляться – тем более. Ну, так говори, Лондон, с чем пришел?

– Урожай нужно собрать, Дейкин. А что, если нам удастся поднять людей на борьбу?

Глаза у Дейкина посветлели, – видно, почуял опасность, – но остались по-прежнему бесстрастными. Ровным голосом он произнес:

– Ну, хорошо. Поднимешь ты ребят, навешаешь им лапши на уши, пойдут они за тобой, проголосуют за стачку. А через полдня прикатит целый состав с теми, кто и за гроши работать готов. Что тогда?

Лондон снова почесал щеку.

– Тогда, скорее всего, мы выставим пикеты.

– А хозяева, – подхватил Дейкин, – соберут законодателей и издадут указ, запрещающий сборища, да выставят сотню молодчиков с ружьями, – из тех, кто шерифам помогает.

Лондон растерянно оглянулся на Мака – дескать, выручай, подскажи. Мак задумался и ответил:

– Мы просто хотели выяснить, мистер Дейкин, как вы ко всему этому относитесь. Представьте: забастовка на сталелитейном заводе, три тысячи рабочих выставляют пикеты. Завод, конечно, обнесут колючей проволокой, пропустят ток. Хозяева поставят охрану, А сколько, по вашему, потребуется «молодчиков с ружьями», чтобы целую долину оцепить?

В глазах у Дейкина на миг вспыхнул огонек, но тут же погас.

– Вот именно – с ружьями. Ну, не пустим мы тех, кто на нашу работу позарится, а помощники шерифа возьмут да и откроют огонь. Не выстоят наши бродяги-работяги, и думать нечего. Как ударят по ним не из дробовиков, а из винтовок, побегут наши ребята по кустам, словно кролики. И как тогда быть с пикетами?

Взгляд Джима перебегал с одного собеседника на другого. Но вот он вмешался в разговор.

– Но ведь тех, новых, кого привезут, почти всех можно на нашу сторону привлечь, стоит только поговорить.

– А остальных?

– Найдем ребят побойчее, они остальных прищучат, сказал Мак. – Я ведь сам со сборщиками работаю, знаю, как они из-за расценок страдают. А яблоки, между прочим, все равно собирать надо. И сады – это не литейный завод, враз не закроешь.

Дейкин встал, подошел к горке, налил себе немного виски, кивнул и остальным, однако все трое отказались. Дейкин сказал:

– Говорят бастовать – это наше право, а вот пике ты – это уже противозаконно. А, значит, по сути дела, право у нас только одно: бросить все, отказаться от борьбы. Так вот, я ни в какую борьбу ввязываться не хочу. Мне есть что терять.

– А куда… – голос у Джима прервался, он прокашлялся и продолжал: – А куда вы отсюда поедете, мистер Дейкин?

– На хлопок, – ответил тот.

– Что ж, там поля побольше, чем здесь сады. И если нам здесь срезали плату, то уж тамто еще больше срежут.

Мак ободряюще улыбнулся – молодец!

– Вы и сами это прекрасно знаете, – поддержал он товарища. Расценки срезали, срезают и будут срезать, пока у народа терпение не лопнет.

Дейкин осторожно поставил бутылку с виски, вернулся к широкой кровати и сел. Посмотрел на свои белые длинные пальцы, от мозолей их уберегали перчатки.

– Не хочется мне беду накликать. Мы с хозяйкой да ребятишками с голоду пока не помираем. Но вы, конечно, правы, на хлопке нам тоже заработать не дадут. И что хозяевам неймется?

– Единственный для нас выход – бороться всем вместе, организованно, – сказал Мак.

Дейкин беспокойно поежился.

– Похоже, так. Хотя и не по мне это все. Что от меня-то требуется? В разговор снова вступил Лондон.

– Ты должен своих ребят настроить, а я – своих, если получится.

Мак не утерпел:

– Чего настраивать, если у кого сердце к этому не лежит. Вы только потолкуйте с ребятами. А они меж собой разберутся. Пока они все недовольство в себе носят, так пусть выговорятся. Да так, чтоб и до других садов их слова долетели. Пусть завтра меж собой ребята поговорят, а потом устроим собрание. Дело быстро пойдет, терпение у всех уже на пределе.

– Вот что мне в голову пришло, – сказал Дейкин. Скажем, подняли мы народ на забастовку. А ведь нам здесь оставаться никто не позволит. Все дороги, принадлежащие государству или штату, для нас закроют. Куда деваться?

– Я это учел, – ответил Мак. – И мысль у меня вот какая: если нам разрешат разбить лагерь на частной земле, тогда все в порядке.

– Как сказать. Знаешь, что в Вашингтоне получилось. Забастовщиков вышвырнули вон, сказали, что у них в лагере антисанитарные условия, а это угрожает местному на селению. И пожгли все хибарки да палатки.

– Знаю, мистер Дейкин. Но будь у них настоящий врач, никто бы их и пальцем тронуть не посмел.

– А вы и вправду врач? – недоверчиво спросил Дейкин.

– Нет, но у меня есть друг врач, думаю, он нам поможет. Я, мистер Дейкин, все стараюсь учитывать. Сколько книг о забастовках прочитал!

Дейкин натянуто улыбнулся.

– Судя по всему, дело не только в книгах. Уж больно вы обо всем осведомлены. Но мне дела нет до того, кто вы. Не знаю и знать не хочу.

Лондон повернулся к Маку и спросил:

– Вы и вправду думаете, док, что нам по силам хозяевам мозги вправить?

– Даже если мы и не победим, то такую заваруху устроим, что хлопковые заправилы не посмеют расценки урезать. Все равно от нашей забастовки будет польза, даже если нам сейчас и не победить.

Дейкин согласно кивнул.

– Что ж, завтра с утра первым делом поговорю с ребятами. Вы правы, терпение у них вот-вот лопнет, в душе все так и кипит, да только выхода пока найти не может.

– Вот мы им выход и подскажем, – вставил Мак. А если получится, то и с другими переговорите. – Он поднялся. – А нам, пожалуй, пора. Приятно было с вами познакомиться, мистер Дейкин.

Сомкнутые губы чуть разошлись, показались ровные белые вставные зубы.

– Окажись я владельцем яблоневого сада в три тысячи акров, знаете, что бы я сделал? Подкараулил бы вас да и подстрелил бы из-за куста. И никаких забот! Но я бедняк, у меня всего ничего, грузовичок да палатка со скарбом.