Текст книги "Возвращение Мориарти"

Автор книги: Джон Эдмунд Гарднер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)

Джон Гарднер
«Возвращение Мориарти»

Посвящается Тони Гулд-Дэвису

ПРЕДИСЛОВИЕ

Как сама эта книга, так и обстоятельства ее появления требуют некоторых объяснений. Кое-какие факты следует прояснить с самого начала.

Летом 1969 года я занимался исследованиями текущих проблем и оперативных методов работы как столичной полиции, так и уголовного мира Лондона и его пригородов. В это время меня и познакомили с одним человеком, известным и полиции, и в кругу своих друзей под именем Альберта Джорджа Спира.

Спиру было тогда около пятидесяти: плотный мужчина с хорошим чувством юмора и живым умом. Он также считался знатоком криминального Лондона, причем не только своего времени, но и XIX столетия.

В полиции Спира знали хорошо: его много раз арестовывали и дважды приговаривали к тюремному заключению, причем в последний – на пятнадцать лет за вооруженное ограбление банка. Тем не менее человек этот был вполне приятный, большой любитель провести свободное время с книгой в руке. При нашей первой встрече он сказал, что прочел все мои романы из серии о Бойси Оуксе и нашел их занятной ерундой – мнение не слишком отличное от моего собственного.

Однажды вечером, ближе к концу августа, Спир позвонил мне по телефону и сказал, что хочет срочно со мной увидеться. Я жил тогда в Лондоне, и уже через час Спир сидел в гостиной моего дома в Кенсингтоне. С собой гость принес тяжелый кейс с тремя толстыми, в кожаном переплете, фолиантами. Стоит заметить, что позднее переплеты и бумага подверглись исследованиям, которые позволили однозначно установить время их создания – вторая половина XIX века. Что же до времени написания, то здесь абсолютной уверенности достичь не удалось, а результаты хроматографического анализа и дальнейших исследований точного ответа не дали.

Связанная с книгами история прозвучала в изложении Спира довольно интригующе. Первым владельцем фолиантов был его дед – Альберт Уильям Спир (1858–1919), следующим отец – Уильям Альберт Спир (1895–1940).

Мой информатор рассказал, что до последнего времени интереса к книгам не проявлял. С его слов выходило, что все три поколения Спиров имели более или менее тесные связи с криминальным миром, и его дед упоминал некоего профессора Мориарти. Отец моего знакомого много рассказывал о Профессоре, фигуре почти легендарной в семейном фольклоре Спиров.

Впервые о книгах, хранившихся под замком в доме Спиров в Степни, отец поведал Альберту уже на смертном одре. Три фолианта, уверял он, были личными дневниками Мориарти, хотя, следует добавить, в момент смерти Уильяма Спира его сына куда больше беспокоили планы Адольфа Гитлера, чем полузабытые семейные предания.

Получилось так, что, будучи завзятым книголюбом, Спир столкнулся с трудами сэра Артура Конан Дойла только в конце 1960-х. Упущение весьма странное, но не слишком меня тревожившее, поскольку я и сам познакомился с хрониками доктора Уотсона довольно поздно.

Так или иначе, когда Спир начал наконец читать трехтомную сагу, он быстро наткнулся на упоминания о главном враге Холмса, профессоре Джеймсе Мориарти, и с удивлением обнаружил в рассказах о великом детективе описания, имевшие отношение к некоторым вещам, о которых ему говорил отец.

Заинтригованный как сходствами, так и парадоксальными несовпадениями, он внимательнее присмотрелся к самим рукописям.

Страницы сохранились в приличном состоянии, и почерк во всех трех томах был один и тот же – аккуратный, с небольшим наклоном, весьма изящный. Кое-где можно было разобрать даты и планы улиц, но в целом текст казался на первый взгляд неразборчивым. Спир пришел к выводу, что отец был прав, и что ему в руки попали подлинные, написанные шифром дневники профессора Мориарти.

Не скрою, едва взглянув на манускрипты, я испытал сильное волнение, хотя и постарался этого не выказать, ожидая, что Спир попытается на них заработать. О деньгах, однако, он даже не упомянул, сказав, что будет рад, если кто-то расшифрует записи и с толком их использует. Его же интерес во всем этом чисто академический.

В последующие дни я тоже наткнулся на несоответствия и, в частности, на тот факт, что записи продолжались и после весны 1891 года. Года, когда, согласно свидетельству доктора Уотсона, Холмс свалился в Рейхенбахский водопад после схватки с Мориарти. Правда, уже в 1894-м считавшийся мертвым сыщик вновь появился на сцене с объяснением, что в водопаде погиб один лишь Мориарти.

Если дневники и впрямь принадлежали тому самому Мориарти, то получалось, что либо кто-то смешивает правду с вымыслом, либо произошла путаница и кого-то приняли за другого.

Поскольку мои собственные познания в шифрах невелики, я передал рукописи моим добрым друзьям и издателям, Робину Деннистону (имевшему немалый опыт по части разгадывания кодов и шифров) и Кристоферу Фалкусу. После долгих часов напряженной работы, в которой метод проб и ошибок совмещался с попытками научного подхода, шифр был взломан. В результате ко времени, когда я пишу эти строки, прочитано уже почти полторы книги.

Уже на этой, относительно ранней стадии исследования, стало ясно, что опубликовать документы в их оригинальном виде невозможно. Даже в наши либеральные времена, когда дозволено почти все, присущее Мориарти зло – то, что проступает на каждой странице, – несомненно, вызвало бы серьезное беспокойство. Ясно и то, что упоминание немалого числа почтенных и даже знаменитых имен стало бы причиной появления беспочвенных слухов и скандалов.

Принимая во внимание это все, мы решили, что наилучшим вариантом будет публикация истории профессора Мориарти в форме романа или романов. Вот почему названия некоторых мест и событий слегка изменены, хотя в других случаях, касающихся, например, причастности Мориарти к делу Потрошителя и так называемого «скандалу с графиней де Гонкур», скрывать факты бессмысленно.

Еще одной причиной именно такой формы представления дневников стало исчезновение Спира вскоре после передачи их мне. Как уже было отмечено, мы не можем с достаточной долей вероятности установить время написания документов, поэтому нельзя исключать и того, хотя я сам в это не верю, что Альберт Спир, обладавший своеобразным чувством юмора, попытался провернуть вторую по масштабу замысла литературную мистификацию века. Или, может быть, его дед, частенько упоминающийся в дневниках, был человеком с большим воображением. Возможно, после публикации первого тома мы получим ответы на некоторые вопросы.

Должен добавить еще одно, последнее, признание, которое, полагаю, вызовет у читателей интерес. Хочу выразить глубокую благодарность мисс Бернис Кроу из Кейрндоу, Аргайлшир, внучке покойного суперинтенданта Энгуса Маккреди Кроу, предоставившей в мое распоряжение дневники, записные книжки, письма и заметки своего прадеда.

Джон Гарднер

Роуледж, Суррей

На протяжении трех долгих лет… Уотсон и весь мир считали Холмса мертвым, навеки упокоившимся под темными, бурными водами Рейхенбахского водопада, но в 1894 году Холмс предстал целым и невредимым… А если и Мориарти тоже не погиб?.. Каждый, кто знаком с историей мировых злодеяний, имевших место после 1894-го, может без труда понять, что профессор Джеймс Мориарти воспользовался долгим периодом общественного недовольства, чтобы расширить и укрепить свое бесспорное положение Наполеона преступного мира…

Уильям С. Баринг-Гулд [1]1
  Уильям Стюарт Баринг-Гулд (1913–1967) – авторитетнейший английский холмсовед, автор вымышленной биографии «Шерлок Холмс с Бейкер-стрит: Жизнь всемирно известного частного сыщика» (1962). Среди других работ этого исследователя выделяется также книга, посвященная герою романов Рекса Стаута – «Ниро Вульф с Западной Тридцать пятой улицы» (1969), в которой Баринг-Гулд популяризировал теорию о том, что Ниро Вульф – сын Шерлока Холмса и Ирэн Адлер. – Здесь и далее, кроме особо оговоренных случаев, примечания переводчика.


[Закрыть]

Глава 1
ВОЗВРАЩЕНИЕ В ЛАЙМХАУЗ

Лондон:

Четверг, 5 апреля 1894

Итак, перемирие под вопросом. – Мужчина за столом довольно усмехнулся. – А ты уверен? – Он впился взглядом в сморщенное личико стоящего перед ним крохотного, напоминающего гончую человечка.

– Уверен, Профессор. Точно. Иначе я бы знал, да и Паркер тоже.

– Так это Паркер у тебя на Бейкер-стрит?

– Он самый.

– Полагаю, он хорошо замаскировался?

– Последний месяц выдавал себя за сыча. [2]2
  Сыч – соглядатай, «разнорабочий» в криминальной среде, чаше всего нищий-бродяга. (Отдельные слова и выражения на арго см. в глоссарии в конце книги.)


[Закрыть]

– Надо думать, играл на своей еврейской арфе.

– У него к этому талант.

– М-м-м-м. К этому и к веревке. – Человек за столом знал Паркера как умелого душителя, предпочитавшего прочим инструментам гарроту. В прошлом он нередко пользовался именно этим, вторым талантом Паркера.

Комната, в которой происходил описываемый разговор, была не лишена уюта: высокий потолок, два окна с видом на реку и не слишком много мебели.

Последняя, кстати, выглядела довольно новой, каковой и была на самом деле: ремонтом и меблировкой занимались надежные люди из «Годфри Джайлс энд компани», размещавшейся в доме номер 19 на Олд-Кэвендиш-стрит.

На полу лежал узорчатый персидский ковер; у камина, в котором по причине не по сезону поздних весенних заморозков весело потрескивал огонь, стояло курительное кресло знаменитой фирмы «Сэр Уолтер Рейли». За креслом возвышался книжный шкаф, заставленный солидными, в кожаных переплетах томами, по корешкам которых внимательный гость мог бы определить такие труды, как «Основы логики или морфология мышления» Бозанкета, «Политические мыслители и моралисты первой трети XIX века» Эмиля Фаге, «Аналитическая механика» Лагранжа, прекрасное издание «Принципов философии» и «Динамика астероида» Мориарти.

Помимо занимавшего в комнате центральное место большого бюро, выполненного в стиле Регентства, с обтянутой кожей столешницей, была еще пара чиппендейловских столиков красного дерева и два обтянутых мягкой кожей кресла, выполненных в мастерской Хэмптона на Пэлл-Мэлл. Никаких украшений, никаких безделушек, никаких попыток перегрузить строгий, практичный интерьер дешевой мишурой. Впрочем, одна картина все же имелась и занимала она место на стене, противоположной письменному столу, так что видеть ее мог сидевший за ним. Изображенная на картине молодая женщина, казалось, смотрела с полотна краем глаза, то ли застенчиво, то ли жеманно, словно выглядывала из окна. Знаток живописи, несомненно, узнал бы работу Жан-Батиста Греза, необычайно успешного французского художника 1700-х, заработавшего популярность картинами с изображением таких вот юных девушек и сцен, провозглашающих семейные добродетели.

Мужчина за столом опустил голову, погрузившись в какие-то свои раздумья. Стоявший перед ним человечек неловко переступил с ноги на ногу.

Третий из присутствовавших в комнате – среднего возраста, с высоким, изборожденным морщинами лбом, хищным носом и холодными серо-голубыми глазами с циничным прищуром – полулежал в мягком кресле.

– Он все еще на Бейкер-стрит? – поинтересовался этот третий.

Стоявший перед столом перевел взгляд с того, кто задал вопрос, на того, кто сидел за столом.

Мужчина за столом медленно поднял голову и посмотрел сначала влево, потом вправо, поворачиваясь так, как это делает игуана.

– Полагаю, Моран, об этом следует спрашивать мне. – Говорил он негромко, но властно. – Вы хорошо поработали в мое отсутствие, если не считать пары промахов вроде этого неловкого дела с Адэром, но я буду признателен, если вы возьмете на заметку, что теперь всем командую я.

Моран хмыкнул.

– Мистер Холмс все еще в доме на Бейкер-стрит? – продолжал профессор. – Эмбер?

– Уехал в Кенсингтон, к своему другу Уотсону.

Моран снова хмыкнул, уже не скрывая раздражения.

– А, доктор. – Профессор позволил себе легкую улыбку. – Это значит…

– Это значит, что он сунет нос в дело Адэра, – резко бросил полковник. – Уотсон им уже интересуется.

– Вы мне уже говорили, Моран. Связываться с Адэром было глупо. Теперь, когда делом занялись Холмс и Уотсон, нам придется принять меры, без которых на данной стадии я предпочел бы обойтись. А работы у меня много: бизнес во Франции, общее продвижение анархии во всем мире, не говоря уже о решении рутинных вопросов здесь. Вы видели, сколько народу собралось внизу. И все хотят видеть меня, все чего-то ждут. – Он поднял правую руку, повелительным жестом указав на дверь. – Оставь нас, Эмбер.

Человечек по имени Эмбер коротко кивнул и отступил к двери, двигаясь спиной вперед, на манер гостя, покидающего покои некоего восточного владыки. Когда дверь за ним закрылась, тот, кого называли «Профессором», поднялся из-за стола.

– Послушайте, Мориарти. Позвольте мне разобраться с Холмсом. – Голос Морана сочился ядом. – Если я это сделаю, мы избавимся от него раз и навсегда.

Незримый свидетель сей сцены немало удивился бы, услышав, что Профессора называют Мориарти. Не считая привычки поворачивать голову на манер рептилии, человек за столом мало походил на того профессора Джеймса Мориарти, описание которого приведено в записках доктора Уотсона. [3]3
  Речь идет, разумеется, о знаменитом преступнике, портрет которого Шерлок Холмс описал в беседе со своим другом Уотсоном: «Он очень тощ и высок. Лоб у него большой, выпуклый и белый. Глубоко запавшие глаза. Лицо гладко выбритое, бледное, аскетическое, – что-то еще осталось в нем от профессора Мориарти. Плечи сутулые – должно быть, от постоянного сидения за письменным столом, а голова выдается вперед и медленно – по-змеиному, раскачивается из стороны в сторону. Его колючие глаза так и впились в меня». (Сэр Артур Конан Дойл. «Последнее дело Холмса») – Примеч. автора.


[Закрыть]

При росте в пять футов и десять дюймов назвать его необычайно высоким было, пожалуй, нельзя. Да, он не был тучным, но не был и худым, – скорее стройным. Голову его венчала пышная грива ухоженных волос с модной сединой на висках. Держался он прямо и не сутулился – вопреки тому, что писал о нем Уотсон. Лицо не отличалось бледностью, но несло отпечаток частого пребывания на открытом воздухе и под солнцем. Чисто выбритое, оно действительно свидетельствовало о некотором аскетизме натуры, но глаза были ясные и вовсе не «глубоко запавшие».

В целом он выглядел человеком более молодым, чем представлялось на основании описания Холмса, которое до сего времени принималось за научный факт.

– Позвольте мне разобраться с Холмсом, – повторил полковник Моран, исполнявший при Мориарти роль начальника штаба.

– Мне нужно подумать. Сейчас, как вы сами должны понимать, не время для поспешных решений. Ставки слишком велики. Если Холмс только что вернулся в Лондон и впервые встретится со своим другом Уотсоном, то двадцать четыре часа мало что изменят. Последние три года Уотсон считал сыщика мертвым. Для доктора это будет сильнейший эмоциональный шок. Потом им, конечно, будет о чем поговорить.

– Я бы предпочел решить эту проблему сейчас. Сегодня, – раздраженно возразил полковник.

Мориарти в упор посмотрел на своего помощника. Глаза его, подобно глазам гипнотизера, проникали, казалось, прямо в мозг Морана. Люди часто отмечали, что от взгляда полковника «мороз продирает по коже», но с тяжелым, властным взором самого Профессора ему было не сравниться.

– Я бы хотел, чтобы вы сдвинули с мертвой точки некоторые другие дела. – Мориарти редко повышал голос, но тон его и уверенность, с которой он говорил, позволяли добиваться безусловного подчинения от всех, даже самых своевольных и безрассудных его сторонников.

Моран согласно, хотя и с видимой неохотой, кивнул.

– Хорошо. Я хочу, чтобы вы занялись вот какими вопросами. Для восстановления контроля над ситуацией мне необходимо встретиться с нашими главными партнерами в Европе. Встреча может пройти либо здесь, либо в Париже – я согласен и на то, и на другое, – но она должна состояться в ближайшие десять дней. Договоритесь о времени и месте. И, когда будете уходить, скажите Эмберу, что я готов принять ожидающих.

Моран, похоже, еще хотел о чем-то попросить Профессора и даже открыл рот, но в последний момент передумал и, отрывисто кивнув, резко, по-военному, повернулся и вышел из комнаты.

Апартаменты профессора Мориарти, хотя и достаточно комфортные, находились далеко не в самом благополучном районе. В 1890-х Лондон все еще оставался городом больших контрастов, и блестящий Вест-Энд имел мало общего с мрачным и довольно опасным Ист-Эндом. Мориарти жил по соседству с рекой, вблизи доков и китайского квартала Лаймхауз, а его роскошная квартира располагалась над заброшенным складом, путь к которому вел по узкому лабиринту переулков, двориков и улиц, мимо ветхих домишек, жмущихся друг к дружке пивных и грязных лавчонок. Днем здесь кипела бурная жизнь с участием разношерстых обитателей, а ночью пройти по скудно освещенным закоулкам решался разве что только сумасшедший.

Фасад означенного склада не вызвал бы подозрений даже у самого наблюдательного гостя; место выглядело необитаемым и могло послужить ночным приютом только для крыс да совсем уж отчаявшихся бродяг. Разбитые окна и потрескавшиеся кирпичные стены указывали на то, что строение пребывает в состоянии упадка и разрушения. Тем не менее орды преступников и злодеев – убийц, разбойников, карманников, фальшивомонетчиков, мошенников, проституток, головорезов обоего пола, грабителей и им подобных – почитали склад местом особо важным.

Несколько сотен представителей перечисленных выше «профессий» знали, как попасть внутрь здания. Для этого требовалось определенным образом постучать в небольшую дверь, вставленную в большие, обшитые досками деревянные ворота, через которые время от времени поступали различного рода, от зерна до шелка, грузы, хранившиеся здесь до отправки к месту назначения судном или иным транспортом.

То же впечатление заброшенного склада сохранялось и за входной дверью, и, только пересекая весь первый этаж и проходя через небольшую дверь, которая даже знающему человеку представлялась ветхой, хлипкой и ненадежной, вы попадали в иной мир.

По другую сторону двери находилась длинная комната, заставленная голыми деревянными столами и скамейками. Справа от входа, за деревянной стойкой, хозяйничали румяный толстяк и сухощавая женщина лет тридцати с лишним. Здесь можно было получить горячий чай, суп, пиво или напиток покрепче и хлеб.

Профессор Мориарти жил в апартаментах, соперничавших по уровню комфорта с лучшими холостяцкими гнездышками куда более модного Вест-Энда.

Полковник Себастьян Моран спускался по лестнице со смешанными чувствами. Внизу, на первом этаже, сидели за столами, закусывая, выпивая и негромко разговаривая, человек двадцать мужчин и женщин. Во время трехлетнего отсутствия Мориарти именно на нем, Моране, лежала обязанность дважды в неделю принимать такие вот депутации. Но ни разу за все время этого своеобразного междуцарствия в «комнате ожидания», как называли помещение бывавшие в нем, не было так тихо и тревожно, как сейчас. Моран знал, в чем дело, и его это раздражало. Он видел здесь тех же людей, офицеров своей криминальной армии: Эмбера; высокого крепыша Пейджета; Спира со сломанным носом и тяжелым лицом, которое сошло бы за приятное, если бы не шрам, раздвоенной молнией пересекавший правую сторону от глаза к уголку рта; Ли Чоу, верткого и опасного китайца. Однако же сегодня тут господствовала атмосфера порядка, спокойствия и почтительности, атмосфера, которой не было в течение всех трех лет, пока делами занимался Моран.

Раздражение складывалось из нескольких элементов, важнейшим из которых была, конечно, зависть. В течение всего времени после исчезновения Мориарти в результате схватки у Рейхенбахского водопада Моран знал, что его патрон жив. И не просто знал, но и несколько раз встречался с Профессором в неприметных селах и деревушках в разных странах Европы для обсуждения стратегии, тактики и интересовавших Мориарти вопросов. Но для всех остальных, рядовых членов преступных сообществ Европы Профессор был мертв, и человеком, к которому они обращались за помощью, стал полковник Моран.

Хотя сам Мориарти только что похвалил Морана за проделанную работу и отметил его организаторские способности, полковник прекрасно понимал, что не обладает почти сверхъестественными талантами Профессора, внушавшего всем вокруг практически безоговорочное послушание.

Теперь, когда Мориарти вернулся, словно восстав из мертвых, полковник сознавал, что его власть и влияние значительно уменьшились. И дело было не просто в зависти. С возвращением Мориарти и Холмса его собственное положение оказалось под угрозой. Собственно говоря, первым тревожным звонком стало недавнее дело юного Рональда Адэра, но тогда полковник устранил опасность решительно и эффективно.

Полковник Моран был человеком благородного происхождения, человеком, имевшим все возможности сделать хорошую карьеру. Но в какой-то момент жизнь привела его на распутье и поставила перед выбором между добром и злом. Тот факт, что он свернул на дорожку зла, лишь подтверждает утвердившееся мнение: тяга к нарушению закона свойственна каждому человеку. Моран родился в достойной семье; его отец, сэр Огастес Моран, кавалер ордена Бани, служил одно время министром по делам Персии. Сам же Себастьян Моран получил образование в Итоне и Оксфорде, затем служил в индийской армии, написал две книги – «Охота на крупного зверя в Западных Гималаях» и «Три месяца в джунглях». Но его истинными страстями стало оружие (он был прекрасным стрелком и охотником на крупную дичь) и игра. Два этих увлечения неизбежно влекли к криминальному образу жизни, которому он в конце концов и отдался полностью, попав под влияние Джеймса Мориарти. И именно вторая страсть, игра, привела к ситуации, которую он и оценивал сейчас, в этот апрельский вечер.

Во многих отношениях Себастьян Моран жил ради игры, потому что помимо денег, поступающих от работы на Джеймса Мориарти, главным источником его доходов были немалые суммы, получаемые за карточными столами игровых клубов Лондона. Моран был искусным игроком и проигрывал редко, что в глазах любого знатока человеческой натуры и жизни вообще могло означать только одно: полковник жульничает.

И вывод этот соответствовал действительности. Моран был профессиональным мошенником, жуликом, обдиралой, выражаясь уголовным языком. Карточное мошенничество стало делом его жизни, вторым после стрельбы, а сам полковник занял достойное место в ряду таких выдающихся личностей, как Кепплингер, вострила [4]4
  Карточный шулер.


[Закрыть]из Сан-Франциско, Ах Син по прозвищу Узкоглазый, Ламбри-Паша и Бьянко-Испанец.

При этом Моран мог перехитрить любого из серьезных игроков, поскольку достиг высокого уровня во всех категориях своего ремесла начиная от крапления и маркировки [5]5
  Из писем, находящихся ныне в распоряжении автора, следует, что полковник Моран был знаком с такими тонкостями, как наколка, срезание, подмена. Из тех же писем становится ясно, что Моран постоянно пользовался в качестве рефлектора курительной трубкой из бриара. Главным элементом сего приспособления служит так называемый «шайнер», крохотное выпуклое зеркало, которое крепится к кусочку пробки, вырезанному по размеру чаши трубки. Шулер носит «шайнер» отдельно, но в нужный момент выбивает пепел и вставляет отражатель. Затем он кладет трубку на стол чашей к себе. В таком положении зеркало видно только шулеру, который при должной сноровке имеет возможность видеть, какие карты раздаются или передаются за столом. Судя по имеющимся в распоряжении автора фактам, разоблачение Рональдом Адэром мошенничества со стороны полковника как-то связано с этим рефлектором. – Примеч. автора.


[Закрыть]и заканчивая более сложными способами манипулирования картами в ходе самой игры. Он был одинаково искусен и в сдаче снизу, и в подмене, и в фальшивой тасовке.

Общеизвестен и никем не опровергается тот факт, что в начале года Моран был постоянным карточным партнером достопочтенного Рональда Адэра, второго сына графа Мейнуса, губернатора австралийских колоний. В Лондон молодой Адэр возвратился с матерью и сестрой, Хильдой, и проживал в доме за номером 427 на Парк-лейн. Целью приезда была назначенная миссис Адэр глазная операция.

Вечером 30 марта Рональда Адэра нашли мертвым в запертой изнутри комнате с обезображенным разрывной револьверной пулей лицом. Убийство вызвало немалый шок и озабоченность широких слоев публики и породило немало слухов и разговоров, поскольку никакого оружия в комнате обнаружено не было, как не было и указаний на то, каким образом убийца поднялся к окну второго этажа, находящемуся в двадцати футах от земли, или как он покинул место преступления.

Перебирая в уме как общеизвестные, так и никому не известные факты, полковник Моран шагал по грязным, темным улицам с намерением забрать экипаж и вернуться к себе домой на Кондуит-стрит. В данный момент лишь два человека в Лондоне знали правду об убийстве Рональда Адэра: Себастьян Моран, совершивший это преступление, и профессор Джеймс Мориарти, которому полковник в силу обстоятельств рассказал о случившемся.

Моран прекрасно понимал, что если срочно не предпринять решительных действий, эти факты станут известны и другим. Интерес к делу уже проявлял доктор Уотсон, хотя это тревожило полковника так же мало, как и известие о том, что расследование убийства поручено инспектору Лестрейду из Скотланд-Ярда. Ни один, ни другой до истины никогда бы не докопались, но вот возвращение в Лондон Холмса меняло ситуацию коренным образом. Все вместе – беспокойство из-за угрозы разоблачения, зависть и необходимость исполнять поручения Мориарти – действовало не лучшим образом, так что полковник нервничал сверх обычного.

На Стрэнде он остановил экипаж, чтобы отправить четыре телеграммы: одну человеку Мориарти в Париже, другую – в Рим, третью – в Берлин и четвертую – в Мадрид.

Все были написаны с использованием нехитрого шифра, и каждая содержала один и тот же текст:

Сделку должно заключить в Лондоне к двенадцатому. Себмор.

Вернувшись затем на Кондуит-стрит, Моран перебросился парой фраз с пожилым метельщиком, вошел в дом и приготовился к ванне и обеду. Промозглый день сменялся ночью, сырой и ветреной.

В «комнате ожидания» на первом этаже склада Эмбер, Пейджет, Спир и Ли Чоу проводили Морана молчаливыми взглядами. Разговоры прекратились. Сидевшие за длинными столами притихли. Все знали – там, наверху, Профессор остался один.

Взгляды просителей обратились к Эмберу, Пейджету, Спиру и Ли Чоу, эти четверо считались элитой, приближенными Мориарти еще до дня его предполагаемой гибели в Рейхенбахском водопаде. [6]6
  Следует заметить, что данный факт, как и некоторые другие, противоречит заявлениям великого детектива, изложенным в записках доктора Уотсона. В «Последнем деле» Холмс решительно утверждает, что «Они накрыли всю шайку, кроме него. Он один ускользнул!» Дальнейшие события показали ошибочность этого утверждения. По возвращении «из могилы», уже в «Пустом доме», Холмс упоминает Паркера, «грабителя и убийцу и в то же время прекрасного музыканта», наблюдавшего за домом 221-б по Бейкер-стрит, и, конечно, самого Морана. Возможно, Холмс полагал, что все подручные Мориарти схвачены в апреле 1891 – го, но теперь ясно, что на самом деле многие из них остались на свободе. Аресты определенно не затронули европейскую сеть и обошли стороной ближайших сподвижников Профессора, включая Эмбера, Пейджета, Спира и Ли Чоу, которых он называл своей «преторианской гвардией». Как мы увидим дальше, этот квартет исполнял роль коллективного телохранителя, или, говоря языком современных гангстеров, «мяса».  – Примеч. автора.


[Закрыть]

Первым, после небольшой паузы, справился с нерешительностью Пейджет. Самый высокий и крепкий из четверки, он встал со стула, молча поднялся по лестнице и осторожно постучал в дверь.

Мориарти стоял у окна. Над рекой сгущалась ночь, низкий туман стелился по воде, накрывал набережные, расплывался по улочкам и переулкам. Услышав стук, Профессор негромко бросил через плечо:

– Войдите.

Пейджет переступил порог и закрыл за собой дверь.

– Внизу люди, Профессор. Они ждут.

– Знаю. Вот, задумался. Не каждый день возвращаешься из могилы… Непривычное чувство.

Пейджет кивком указал на дверь.

– Для тех, кто внизу, хозяин, как и для нас всех, это почти что чудо. Но терпения им не занимать. Подождут.

Мориарти вздохнул.

– Нет, будем работать по-прежнему. Они пришли за помощью, пришли с просьбами, пришли выказать мне уважение и получить наставления. Я бы обманул их ожидания и не выполнил свои обязательства, если бы не принял прибывших. В конце концов, у каждого есть семья. Расскажите, кто там. Начните с тех, у кого дела поважнее.

Пейджет ненадолго задумался.

– Хетти Джейкобс. Два ее парня попали в тюрьму, она осталась с маленьким ребенком и совсем без денег. Милли Хаббард. Ее муж покончил с собой в прошлом месяце. Надо бы поддержать. Так… Рози Макнил. Ее дочку Мэри забрали девочки Сэлли Ходжес. Рози говорит, насильно. Я сказал Сэл, чтобы пришла с девушкой.

– Там что, только женщины?

– Нет. Есть еще Билл Фишер с Бертом Кларком и Диком Гэем. Хотят обсудить одно дельце. По-моему, предложение стоящее.

– Хорошо.

– Старик Солли Абрахамс тоже здесь, со своим барахлом. Ну, и еще с дюжину других.

– Позови Хетти Джейкобс. – Мориарти позволил себе улыбнуться, что случалось далеко не часто. – Она никогда нас не подводила и заслуживает справедливого отношения.

Пейджет кивнул.

– Думаю, будет лучше, если вы с Ли Чоу составите мне компанию. Пусть он тоже поднимается.

Пейджет заметно обрадовался.

– Хорошо, Профессор. Как скажете.

– Отныне так и будет, – продолжал Мориарти. – Я хочу внести некоторые изменения в наш обычный распорядок дня. Тебе, Пейджет, и Ли Чоу надобно быть здесь во все часы приема. Пока мы не начали, сообщи об этом Ли Чоу.

Пейджет вышел, и Мориарти снова повернулся к окну. Последние три года жизнь текла ровно и спокойно. Он, правда, не во всем придерживался условий сделки: виделся с Мораном, давал ему советы, старался быть в курсе. Кроме того, путешествуя по странам и городам, он завязывал узелки на некоторых незаконченных делах. Европейское направление требовало постоянного контроля, но проведенное там время не было потрачено зря, и усилия уже давали отдачу.

Через Морана Профессору удалось составить представление о некоторых других важных делах, а также принять решение относительно той роли, которую ему вместе с его агентами предстояло сыграть на политической сцене. Еще в самом начале карьеры Мориарти понял, что крупномасштабная, организованная преступность будет существовать вечно. Он давно пришел к выводу, что гладко и эффективно действующая организация, взявшая под контроль все направления криминального бизнеса, рано или поздно достигает, выражаясь научным языком, некоей точки насыщения, по прохождении которой начинает работать практически сама по себе, без повседневного вмешательства в отлаженный механизм и при минимальных усилиях с его стороны. В таких условиях на первое место выступает необходимость постоянного поиска новых областей применения сил, свежих, так сказать, пастбищ.

На протяжении долгих лет он получал доходы, сосредоточив в своих руках поистине неслыханные богатства, являвшиеся, по сути, конечным продуктом грабежей, заказных убийств, шантажа, фальшивомонетничества, проституции и много чего еще. К нему стекалась прибыль от притонов, удовлетворявших потребности любителей крепкой выпивки и курителей опиума, от поставщиков особого рода сексуальных утех, обслуживавших клиентов с нетрадиционными запросами, от желающих скрытно и срочно покинуть территорию Великобритании. Значительная часть этих денег вкладывалась в другие, более доходные предприятия, также входившие в сферу криминального влияния Профессора. Финансировались им и легальные заведения и учреждения; мало кто знал, что Джеймс Мориарти является тайным попечителем полудюжины мюзик-холлов и дюжины лондонских ресторанов, располагающихся как в блистательном Вест-Энде, так и в богатых пригородах.

Проскользнув неслышно в комнату, Ли Чоу низко и с благодарностью поклонился. Иммигрант во втором поколении, двадцати с небольшим лет, он никогда не был в Китае, и, может быть, поэтому его плоское желтушное лицо светилось радостью, вызванной как внезапным возвращением Профессора в Лондон, так и новым статусом, полученным им наравне с Пейджетом.

Последний вошел вслед за китайцем, ведя с собой пухлую, средних лет женщину, чье круглое, от природы румяное лицо выражало сильное беспокойство.

– Миссис Хетти Джейкобс, – объявил Пейджет, копируя манеру мажордома, состоящего на службе у какого-нибудь важного вельможи.

Выражение лица Мориарти заметно смягчилось. Протянув руки, он шагнул к просительнице, которая из последних сил сдерживала слезы. В глазах ее вспыхнуло восхищение и появилась надежда.

– О, Профессор… вы вернулись… это и взаправду вы.

Взяв его руку, женщина припала к ней с почтительным поцелуем, словно к священной реликвии вроде Истинного Креста. [7]7
  Здесь нам надлежит взять паузу и поразмышлять над еще одним несоответствием. В «Последнем деле» Холмс, характеризуя Мориарти, говорит Уотсону: «Его наружность была хорошо знакома мне». Далее следует описание, приведенное в одной из сносок. Как мы уже видели, описание это не вполне совпадает с приведенным выше при пересказе событий вечера 5 апреля 1894 года. Холмс убежден, что описал Уотсону человека, которого он знал как Мориарти. Именно этого человека доктор видел затем на вокзале Виктория и позднее при других обстоятельствах. Тем не менее Моран, четыре члена «преторианской гвардии», миссис Хетти Джейкобс и, как мы увидим далее, другие знакомые и подручные Профессора без труда узнали в этом моложавом и не слишком высоком человеке настоящего Мориарти. Пока нам придется признать, что либо человек, которого Холмс принимал за Мориарти, оным не являлся, либо Мориарти, о котором идет речь в этой рукописи и которого узнали и признали криминальные элементы, не меньший мастер маскировки, чем сам Холмс. На все возникающие в этой связи недоуменные вопросы будут в нужное время даны исчерпывающие ответы. – Примеч. автора.


[Закрыть]

Мориарти позволил ей выразить таким образом чувства, всем своим видом показывая, что достоин оказанного ему уважения. Высвободив затем руку, он позволил просительнице выпрямиться, а когда она сделала это, отцовским жестом положил руки ей на плечи.

– Рад видеть тебя, Хетти.

– Сэр, мы уж и не чаяли снова увидеть вас среди нас. То-то сегодня радости будет на улицах.

Мориарти не улыбнулся.

– И не только радости, но и пьянства, и распутства. Без этого уж наверняка не обойдется. Но перейдем к делу. Пейджет сказал, что у тебя неприятности. Садись, Хетти, и расскажи, в чем дело.

Миссис Джейкобс уселась в кресло.

– Я ищу справедливости, Профессор. Справедливости для моих мальчиков.

Мориарти понимающе кивнул.

– Твои мальчики, да. Уильям и… как зовут старшего?