Текст книги "Черноглазая блондинкат (ЛП)"

Автор книги: Джон Бэнвилл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

– Нет. Просто спросили, бывал ли он здесь, когда заходил в последний раз и так далее. Я не мог сказать им больше, чем сказал тебе. Это не улучшило их настроения.

– Угрюмая парочка, не так ли?

– Ты же знаешь мексиканцев.

– Да, их не поймёшь. Они долго здесь пробыли?

Он указал на мой бокал.

– Один из них пил пиво, другой – воду. У меня сложилось впечатление, что они были на задании.

– О? Каком задании?

Трэвис некоторое время рассматривал потолок.

– Не скажу точно. Но у них был настолько серьезный вид, что аж глаза светились – если ты понимаешь, о чём я?

Я этого не понимал, но всё равно кивнул.

– Думаешь, что их задание могло иметь серьёзные последствия для нашего мистера Питерсона?

– Да, – сказал Трэвис. – Один из них поигрывал шестизарядным револьвером с перламутровой рукояткой, а другой ковырял в зубах ножом.

Я бы не причислил Трэвиса к типу людей, склонных к иронии.

– Забавно, однако, – сказал я. – Питерсон почему-то не похож на человека, который связан с мексиканскими бизнесменами.

– К югу от границы много возможностей.

– Ты прав, так и есть.

Трэвис взял мой пустой стакан.

– Налить ещё?

– Нет, спасибо, – сказал я. – Хочу сохранить ясность рассудка.

Я расплатился, слез с табурета и вышел в вечерний сумрак. Сейчас стало немного прохладнее, но воздух отдавал выхлопными газами, и дневной песок оставил зернистый осадок между зубов. Я оставил Трэвису свою визитную карточку и попросил его позвонить мне, если он что-нибудь узнает о Питерсоне. Я бы не стал ждать звонка у телефона, но, по крайней мере, теперь Трэвис знает моё имя.

* * *

Я поехал домой. В домах на холмах загорались огни, и казалось, что уже поздно. Серп луны висел низко над горизонтом, погруженный в грязно-синюю мглу.

Я всё ещё снимал дом в Лорел-Каньоне. Владелица отправилась в Айдахо к своей овдовевшей дочери, визит затянулся, и она, в конце концов, решила там остаться – может быть, ради картошки. Она написала, что я могу жить в этом доме столько, сколько захочу. Это заставило меня чувствовать себя довольно комфортно на Юкка-авеню, на моём насесте на склоне холма с эвкалиптами через дорогу. Я не знал, что я чувствую по этому поводу. Неужели я действительно хочу провести остаток своих дней в арендованном доме, где единственными вещами, которые я мог бы назвать своими, были мой верный кофейник и шахматы из поблекшей слоновой кости? Была женщина, которая хотела выйти за меня замуж и увезти меня от всего этого, красивая женщина, как Клэр Кавендиш, и такая же богатая, как она. Но я был настроен остаться независимым и свободным, даже если это было совсем не так. Юкка-авеню – это совсем не Париж, в котором несчастная маленькая богатая девочка залечивала своё разбитое сердце, это было последнее, что я слышал о ней.

Дом был подходящего размера для меня, но в определенные вечера, такие как этот, он казался мне норой Белого Кролика. Я сварил крепкий кофе, выпил чашку и некоторое время бродил по гостиной, стараясь не натыкаться о стены. Потом выпил ещё одну чашку и выкурил ещё одну сигарету, не обращая внимания на тёмно-синюю ночь, сгущавшуюся за окном. Я подумывал о том, чтобы разыграть одно из не самых страшных начал Алёхина и посмотреть, куда это сможет меня завести, но у меня не хватило духу. Я не фанат шахмат, но мне нравится игра, её сосредоточенная холодность и элегантность мысли, которой она требует.

Дело Питерсона давило на меня, или, по крайней мере, та его часть, которая касалась Клэр Кавендиш. Я всё ещё был убежден, что в её отношении ко мне было что-то подозрительное. Не знаю почему, но у меня было отчётливое ощущение, что меня подставляли. Красивая женщина не приходит к вам с улицы и не просит вас найти её пропавшего парня; так не бывает. Но каким образом это происходит? Насколько я знаю, по всей стране могут быть офисы, подобные моему, в которые через день заходят красивые женщины и просят таких бедолаг, как я, сделать для них именно это. Но я в это не верил. Во-первых, страна, конечно, не могла похвастаться многими женщинами, подобными Клэр Кавендиш. На самом деле, я сомневался, что есть хотя бы ещё одна такая. И если она действительно соответствовала своему уровню, то почему связалась с таким подонком, как Питерсон? И если она была связана с ним, то почему она ни капельки не смутилась, отдавшись на милость – я хотел сказать «бросившись в объятия», но вовремя остановился – частного детектива и умоляя его найти её упорхнувшую пташку? Ну, ладно, она не умоляла.

Я решил, что утром покопаюсь в истории миссис Клэр Кавендиш, урожденной Лэнгриш. А пока мне пришлось удовольствоваться звонком сержанту Джо Грину из Центрального отдела по расследованию убийств. У Джо как-то раз промелькнула мысль о том, чтобы обвинить меня в соучастии в убийстве первой степени; это как раз то, что сближает людей. Я бы не сказал, что Джо был моим другом, скорее осторожным знакомым.

Когда Джо ответил, я сказал, что впечатлён тем, что он работает так поздно, но он только тяжело вздохнул в трубку и спросил, что мне нужно. Я дал ему имя, телефон и адрес Нико Питерсона. Все это было ему незнакомо.

– Кто он? – кисло спросил он. – Какой-то плейбой, замешанный в одном из твоих бракоразводных дел?

– Вы же знаете, что я не занимаюсь разводами, сержант, – сказал я, стараясь говорить легко и непринужденно. У Джо был непредсказуемый характер. – Он просто парень, которого я пытаюсь найти.

– У тебя ведь есть его адрес, не так ли? Почему бы тебе не постучать ему в дверь?

– Я так и сделал. Дома никого. И уже довольно давно.

Джо сделал еще несколько вдохов. Я подумал, не сказать ли ему, чтобы он не курил так много, но передумал.

– Какое ты имеешь к нему отношение? – спросил он.

– Его подруга хотела бы узнать, куда он отправился.

Он издал нечто среднее между фырканьем и смешком.

– По-моему, это похоже на развод.

– У тебя одно на уме, Джо Грин, – сказал я, но только самому себе. Ему же я повторил, что не занимаюсь разводами и что это не имеет к ним никакого отношения.

– Она просто хочет знать, где он, – сказал я. – Назови её сентиментальной.

– Кто она, эта дама?

– Ты же знаешь, Джо, что я тебе этого не скажу. Здесь нет никакого преступления. Это личное дело.

Я слышал, как он чиркнул спичкой, втянул дым и снова выдохнул.

– Я посмотрю записи, – сказал он наконец. Ему стало скучно. Даже рассказ о женщине и её пропавшем кавалере не смог надолго его заинтересовать. Он был хорошим полицейским, Джо, но он был в деле слишком долго, и немногое могло привлечь его внимание. Он сказал, что позвонит мне, я поблагодарил его и повесил трубку.

* * *

Он позвонил на следующее утро в восемь, когда я поджаривал несколько симпатичных ломтиков канадского бекона к тосту и яйцам. Я хотел еще раз сказать ему, что на меня произвело впечатление время, которое он проводит на работе, но он перебил меня. Пока он говорил, я стоял у плиты с телефонной трубкой в руке, наблюдая за маленькой коричневой птичкой, порхающей в ветвях куста текомы[13]13
  Текома (лат. Tecoma) – род растений из семейства бигнониевых, распространенных в тропиках и субтропиках Америки и Африки. Включает 10 видов, два из которых широко культивируются в качестве декоративных растений и натурализовались по всему миру в регионах с подходящим климатом.


[Закрыть] за окном над раковиной. Бывают такие моменты, когда всё кажется неподвижным, замершим как на фотографии.

– Парень, о котором ты спрашивал, – сказал Джо, – надеюсь, его подружке к лицу чёрное.

Он шумно откашлялся.

– Он мёртв. Умер, – я услышал, как он роется в бумагах, – девятнадцатого апреля, в Пэлисэйдс, возле клуба, который там находится. Наезд и бегство. Он в Вудлоне. У меня даже есть номер участка, если она захочет его навестить.

Я не знаю, почему его назвали Оушен-Хайтс,[14]14
  Ocean Heights (англ.) – океанские высоты.


[Закрыть] единственное, что в нём было бы высоким, – это расходы на техническое обслуживание. Дом был не такой уж и большой, если принять за небольшое скромное обиталище Букингемский дворец. Лэнгриш-Лодж – так он назывался, хотя я не мог представить себе ничего менее похожего на охотничий домик.[15]15
  Lodge (англ.) – домик, охотничий домик.


[Закрыть] Он был построен из большого количества розового и белого камня, около тысячи окон, башни и башенки, на флагштоке крыши гордо развевается флаг. Мне он показался довольно уродливым, но я не разбираюсь в архитектуре. В стороне виднелись большие зелёные деревья, как мне показалось, какие-то разновидности дубов. Короткая подъездная дорожка вела прямо к овалу гравия перед домом, на котором можно было бы провести гонки на колесницах. Мне пришло в голову, что я не тем занимаюсь, если всё-это можно получить за то, чтобы заставить женщин приятно пахнуть.

Пока я ехал, думал о том, что Клэр Кавендиш рассказала о любви к музыке. Я не обратил тогда на это внимания и не спросил, какую музыку она предпочитает, а она сама не сказала, и это почему-то имело значение. Я имею в виду, это было важно, а мы это упустили. Это было не самое сокровенное знание, которым она могла поделиться, не размер её обуви или что она носит или не носит перед сном. И всё-таки, это было весомо, как что-то драгоценное, жемчужина или бриллиант, который она переложила из своей руки в мою. И тот факт, что я взял это у неё без комментариев, и то, что она была довольна тем, что я ничего не сказал, означало, что между нами был какой-то секрет, знак, обещание на будущее. Но потом я решил, что, вероятно, всё это чушь, и я просто выдаю желаемое за действительное.

Припарковав «олдс» на гравии, я заметил молодого человека спортивного вида, идущего ко мне через лужайку. Он размахивал клюшкой для гольфа и сбивал ею головки ромашек. На нем были двухцветные туфли для гольфа и белая шелковая рубашка со свободным воротником. Его тёмные волосы были распущены, прядь падала на лоб, так что ему приходилось то и дело отбрасывать её с глаз нервным движением бледной и тонкой руки. Он шёл, слегка прогибаясь, как будто у него была слабость где-то в районе колен. Когда он подошёл ближе, я с ужасом увидела, что у него миндалевидные черные глаза Клэр Кавендиш – они были слишком хороши для него. Я также заметил, что он далеко не так молод, как казалось на расстоянии. Я предположил, что ему под тридцать, хотя при свете фонаря он мог сойти за девятнадцатилетнего. Он остановился передо мной и с легкой усмешкой оглядел меня с ног до головы.

– Вы новый шофёр? – спросил он.

– Разве я похож на шофёра?

– Не знаю, – ответил он. – А как выглядят шоферы?

– Гетры, фуражка с блестящим козырьком, дерзкий взгляд пролетария.

– Ну, у тебя нет ни гетр, ни кепки.

От него, как я заметил, пахло дорогим одеколоном, кожей и чем-то ещё, вероятно, той надушенной папиросной бумагой, в которую упаковывают яйца Фаберже. Или, может быть, ему нравилось нанести капельку лучшего, что было у его мамы. Он был дорогим мальчиком, всё в порядке.

– Я пришёл повидать миссис Кавендиш, – сказал я.

– А теперь ты… – хихикнул он. – Тогда ты, должно быть, один из её кавалеров.

– Что они…

– Грубые, голубоглазые типы. Но, если подумать, ты всё-таки не из них. – Он посмотрел мимо меня на «олдс». – Они приезжают на алых купе, – он произнес это на французский манер, – или в странных «серебряных призраках».[16]16
  Одна из марок «роллс-ройса».


[Закрыть] Так кто же ты?

Мне потребовалось немного времени, чтобы закурить сигарету. Это, казалось, по какой-то причине позабавило его, и он снова рассмеялся. Это прозвучало принужденно; он так хотел быть крутым парнем.

– А вы, должно быть, брат миссис Кавендиш, – сказал я.

Он театрально посмотрел на меня широко раскрытыми глазами.

– А должен?

– Во всяком случае, кто-то из членов семьи. Кто вы, избалованный любимчик или паршивая овца?

Он презрительно задрал нос на дюйм.

– Меня зовут Эдвардс, Эверетт Эдвардс. Эверетт Эдвардс Третий, так уж вышло.

– Хотите сказать, что вас уже было двое?

Он немного смягчился и усмехнулся, по-мальчишески пожав плечами.

– Глупое имя, не правда ли, – сказал он, закусив губу.

Я по-своему пожал плечами.

– Не мы не выбираем, как нас называть.

– А как же ты… Как тебя зовут?

– Марлоу.

– Марлоу? Как драматурга.

Он принял театральную позу, наклонившись в сторону от бедер и указывая дрожащей рукой в небо. «Смотри, смотри! Вот кровь Христа по небесам струится!»[17]17
  Кристофер Марлоу, «Трагическая история доктора Фауста», Акт V, Сцена 2, перевод Е.Бируковой.


[Закрыть] – воскликнул он, и нижняя губа его задрожала. Мне пришлось улыбнуться.

– Скажите, пожалуйста, где я могу найти вашу сестру? – спросил я.

Он опустил руку и вернулся к прежней сутулости.

– Она где-то здесь, – сказал он. – Попробуй в оранжерее. – Он ткнул пальцем. – Это примерно в той стороне.

Он не смог удержаться от угрюмого взгляда. Он был просто ребенком-переростком, избалованным и скучающим.

– Спасибо, Эверетт Третий, – сказал я.

Когда я уходил, он крикнул мне вслед:

– Если ты продаешь страховку, то зря потратишь время. – Он снова хихикнул. Ради него я надеялся, что он это перерастёт – может быть, когда ему станет за пятьдесят, и он начнёт носить костюмы-тройки и спортивный монокль.

Я прошуршал по гравию вдоль стены дома в сторону, которую он указал. Растянувшийся слева от меня сад был размером с небольшой общественный парк, только гораздо более ухоженный. Лёгкий ветерок донёс до меня сладкий аромат роз, запах скошенной травы и соленое дуновение близкого океана. Интересно, каково это – жить в таком месте? Проходя мимо дома, я заглянул в окна. Комнаты, насколько я мог видеть, были большими, высокими и безукоризненно обставленными. Что, если бы вы захотели плюхнуться перед телевизором с ведром попкорна и парой банок пива и посмотреть бейсбол? Может быть, у них в подвале есть специальные места для таких вещей – бильярдные, раздевалки, кабинеты, что угодно. Я стал подозревать, что для обитателей Лэнгриш-Лодж настоящая жизнь всегда будет проходить где-то в другом месте.

Оранжерея представляла собой замысловатое сооружение из изогнутого стекла в стальной раме, прикрепленной к задней стене дома подобно громадной присоске, и достигавшей в высоту двух или трёх этажей. Внутри были гигантские пальмы, прижимавшие свои тяжелые листья к стёклам, словно умоляя выпустить их. Пара французских дверей была распахнута настежь, и в проёме в мягко колышущемся воздухе томно трепыхалась белая газовая занавеска. Лето в этих краях не такое неприятное и изнурительное, как в городе; для этих людей существуют их собственные времена года. Я шагнул через порог, отдёрнув занавеску. Воздух здесь был тяжёлый и плотный, напоминавший запах толстяка после долгой горячей ванны.

Сначала я не заметил Клэр Кавендиш. Она сидела на изящном маленьком кованом стуле перед таким же кованым столом, частично скрытая низко наклонившейся полоской пальмовых листьев, и что-то писала в дневнике или блокноте в кожаном переплете. Я заметил, что писала она авторучкой. Она была одета как для тенниса, в хлопчатобумажную рубашку с короткими рукавами и короткую белую юбку со складками, носки до щиколоток и белые теннисные туфли. Её волосы были заколоты назад заколками с обеих сторон. Раньше я не видел её ушей. Это были очень красивые уши, что является редкостью, поскольку уши, по моему мнению, выглядят чуть менее странно, чем ступни.

Она услышала, как я подошёл, а когда подняла голову, в её глазах появилось выражение, которое я не смог распознать. Удивление, конечно, – я не звонил, чтобы сказать, что приеду, – но и что-то ещё. Была ли это тревога, даже внезапное смятение, или она просто не сразу меня узнала?

– Доброе утро, – сказал я как можно беспечнее.

Она быстро захлопнула книгу, а потом не так быстро приладила колпачок к авторучке и медленно положила её на стол, как государственный деятель, только что подписавший мирный договор или объявивший войну.

– Вы меня напугали.

– Извините. Мне стоило позвонить.

Она встала и сделала шаг назад как будто хотела, чтобы между нами оказался стол. Ее щёки слегка порозовели, как и вчера, когда я попросил её назвать своё имя. Людям, которые легко краснеют, приходится нелегко, они всегда готовы себя выдать, если допустят промах. И снова мне с трудом удавалось не уставиться на её ноги, хотя каким-то образом я видел, что они были стройными, изящными с медовым оттенком. На столе стоял хрустальный кувшин с напитком табачного цвета, и теперь она дотронулась кончиком пальца до его ручки.

– Чаю со льдом? – спросила она. – Я могу позвонить и попросить принести стакан.

– Нет, спасибо.

– Я бы предложила вам что-нибудь покрепче, только, кажется, ещё рановато…

Она опустила глаза и прикусила губу, точно так же, как Эверетт Третий.

– Вы продвинулись в расследовании? – спросила она.

– Миссис Кавендиш, я думаю, вам лучше присесть.

Она слегка покачала головой и слабо улыбнулась.

– Я не… – начала она.

Она смотрела куда-то над моим плечом.

– О, а вот и ты, дорогой, – сказала она, и её голос прозвучал слишком громко, и в нём было слишком много натянутого радушия.

Я обернулся. В дверном проёме стоял человек, придерживая занавеску поднятой рукой, и на мгновение мне показалось, что он, как и Эверетт Третий, вот-вот произнесет звонкую строчку из какой-нибудь старой пьесы. Вместо этого он опустил занавеску и неторопливо двинулся вперед, ничему, особо, не улыбаясь. Это был хорошо сложенный парень, невысокий, слегка кривоногий, с широкими плечами и большими квадратными руками. Он был одет в кремовые бриджи, сапоги из телячьей кожи, рубашку, такую белую, что она светилась, и желтый шелковый галстук. Ещё один из мира спорта. Начинало казаться, что здесь только и делают, что занимаются им.

– Жарко, – сказал он. – Чертовски жарко, – пока он даже не взглянул в мою сторону.

Клэр Кавендиш потянулась к кувшину с чаем со льдом, но мужчина опередил её, взял стакан, наполнил его наполовину и одним глотком осушил, запрокинув голову. Волосы у него были тонкие и прямые, цвета светлого дуба. Скотт Фицджеральд нашел бы для него место в одном из своих горько-сладких романов. Если подумать, он был немного похож на Фицджеральда: красивый, ребяческий, с чем-то, что делало его смертельно слабым.

Клэр Кавендиш смотрела на него. Она снова прикусила губу. Её рот был действительно прекрасен.

– Это мистер Марлоу, – сказала она.

Мужчина вздрогнул от притворного удивления и посмотрел туда-сюда, держа в руке пустой стакан. Наконец его взгляд остановился на мне, и он слегка нахмурился, как будто не заметил меня раньше, из-за того, что я сливался с пальмовыми листьями и сверкающим стеклом вокруг.

– Мистер Марлоу, – продолжала Клэр Кавендиш, – это мой муж, Ричард Кавендиш.

Он улыбнулся мне со смесью безразличия и презрения.

– Марлоу, – сказал он, переворачивая имя и разглядывая его так, словно это была мелкая монета ничтожной ценности. Его улыбка стала ещё ярче. – Почему бы вам не положить шляпу?

Я совсем забыл, что держу её. Я огляделся. Миссис Кавендиш шагнула вперёд, взяла у меня шляпу и положила её на стол рядом со стеклянным кувшином. Внутри треугольника, образованного нами тремя, воздух, казалось, беззвучно потрескивал, из-за накапливающегося в нём статического электричества. Однако Кавендиш, казалось, был совершенно спокоен. Он повернулся к жене.

– Ты предложила ему выпить?

Прежде чем она успела ответить, я сказал:

– Да, и я отказался.

– Вы отказались, правда? – Кавендиш усмехнулся. – Ты слышишь, милая? Джентльмен отказался.

Он налил ещё чаю в стакан и выпил его, затем, поморщившись, поставил стакан. Я заметил, что он на дюйм или два ниже своей жены.

– Чем вы занимаетесь, мистер Марлоу? – он спросил.

На этот раз Клэр опередила меня.

– Мистер Марлоу отыскивает вещи, – сказала она.

Кавендиш наклонил голову и, бросив на неё лукавый взгляд снизу вверх, глубоко протолкнул язык за щеку. Потом он снова посмотрел на меня.

– И что же вы ищете, мистер Марлоу? – спросил он.

– Жемчуг, – быстро сказала его жена, снова намереваясь прервать меня, хотя я ещё и не придумал ответа. – Я потеряла ожерелье, которое ты мне подарил, – полагаю, где-то потеряла.

Кавендиш задумался, глядя теперь в пол и меланхолично улыбаясь.

– И что же он будет делать, – спросил он, обращаясь к жене, но не глядя на неё, – ползать по полу спальни, заглядывать под кровать, засовывать пальцы в мышиные норы?

– Дик, – сказала его жена, и в её голосе послышались умоляющие нотки, – на самом деле это не важно.

Он придал лицу утрированно испуганное выражение.

– Не важно? Если бы я не был джентльменом, как мистер Марлоу, я бы с удовольствием рассказал, сколько стоит эта безделушка. Конечно, – он повернулся ко мне, его голос стал протяжным, – если бы я это сделал, она бы сказала вам, что я купил его на её деньги.

Он снова взглянул на жену.

– Разве не так, милая?

На это нечего было ответить, и она просто смотрела на него, слегка опустив голову и выпятив мягкую пухлую верхнюю губу, и на секунду я увидел, как она, должно быть, выглядела, когда была совсем маленькой.

– Задача в том, чтобы проследить путь вашей жены, – сказал я тоном, которому научился подражать за все те годы, которые я провёл среди полицейских. – Я проверяю места, где она побывала за последние несколько дней, магазины, в которых она была, рестораны, которые посещала.

Я чувствовал на себе взгляд Клэр, но не сводил глаз с Кавендиша, который смотрел в открытую дверь и медленно кивал.

– Да, – сказал он. – Всё верно.

Он снова огляделся, рассеянно моргая, дотронулся кончиком пальца до края пустого стакана на столе и неторопливо вышел, насвистывая себе под нос.

Когда он ушёл, мы с его женой некоторое время просто стояли. Я слышал её дыхание. Я представил себе, как наполняются и опустошаются её легкие, их нежную розовость в хрупкой клетке из блестящей белой кости. Она была из тех женщин, которые заставляют мужчину задумываться о таких вещах.

– Спасибо, – сказала она наконец еле слышным шепотом.

– Не стоит.

Она слегка коснулась правой рукой спинки кованого стула, словно почувствовала легкую слабость. Она не смотрела на меня.

– Расскажите мне, что вам удалось узнать, – попросила она.

Мне нужна была сигарета, но я не думал, что смогу закурить в этом высоком стеклянном здании. Это все равно что закурить в соборе. Это желание напомнило мне о том, что я принёс с собой. Я достал из кармана эбеновый мундштук и положил его на стол рядом со шляпой.

– Вы забыли его у меня в офисе, – сказал я.

– Да, конечно. Я не часто им пользуюсь, только для эффектности. Я нервничала, когда пришла к вам.

– Вы меня дурачили.

– Мне нужно было одурачить саму себя. – Она пристально смотрела на меня. – Расскажите мне, что вы выяснили, мистер Марлоу, – повторила она.

– Не так просто это сообщить. – Я посмотрел на свою шляпу, лежавшую на столе. – Нико Питерсон мёртв.

– Я знаю.

– Он погиб два месяца назад в результате наезда… – Я замолчал и уставился на неё. – Что вы сказали?

– Я сказала, что знаю. – Она улыбнулась мне, слегка насмешливо склонив голову набок, точно так же, как накануне, когда сидела в моём офисе, сложив перчатки на коленях и позволяя эбеновому мундштуку торчать вверх под небольшим углом, без мужа, который вызывал у неё дрожь. – Может быть, вам лучше присесть, мистер Марлоу?

– Не понимаю, – сказал я.

– Конечно, не понимаете. – Она отвернулась и положила руку на стакан, из которого пил её муж, отодвинула его на дюйм в сторону, а затем вернула на прежнее место, на образовавшееся влажное пятно. – Простите, я должна была вам рассказать.

Я достал сигареты – воздух здесь вдруг перестал казаться священным.

– Если вы уже знали, что он мёртв, зачем пришли ко мне?

Она повернулась ко мне и некоторое время молча разглядывала на меня, прикидывая, что скажет и как лучше выразиться.

– Дело в том, мистер Марлоу, что я видела его на днях на улице. Он выглядел совсем не мёртвым.

Мне нравится мысль бывать на свежем воздухе. То есть мне нравится думать о том, что там есть: деревья, трава, птицы в кустах, всё такое. Мне даже иногда нравится рассматривать всё это, мчась по шоссе, скажем, через лобовое стекло автомобиля. Что меня не очень волнует, так это ощущение беззащитности. Есть что-то в ощущении солнца на затылке, что заставляет меня чувствовать себя неловко – мне не просто жарко, что-то меня беспокоит, заставляет чувствовать себя как-то не по себе. Такое ощущение, что за мной наблюдают слишком много глаз, устремленных на меня из-за листьев, из-за заборов, из глубины нор. Когда я был ребенком, природа меня мало интересовала. Улицы были тем местом, где я проводил детство и переживал свои юношеские открытия; не думаю, что узнал бы нарцисс, если бы увидел его. Поэтому, когда Клэр Кавендиш предложила прогуляться по саду, мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы не показать, как мало меня взволновала эта перспектива. Но я, конечно, согласился. Если бы она попросила меня отправиться в поход в Гималаи, я бы надел горные ботинки и последовала за ней.

После того, как она вытащила чеку и бросила в меня гранату с известием, что якобы видела мёртвого Питерсона, она ушла переодеваться, оставив меня стоять у одной из изогнутых стеклянных стен, рассматривая маленькие облачка белого облака, плывущие из океана. Извинившись, она на мгновение положила мне на запястье три пальца, которые я всё ещё ощущал. Если раньше я думал, что во всём этом деле есть что-то подозрительное,[18]18
  Игра слов. Fishy (англ.) – рыбный, подозрительный.


[Закрыть] то теперь мне придется бороться с марлином[19]19
  Марлиновые, или парусниковые (лат. Istiophoridae) – семейство лучепёрых рыб из отряда Istiophoriformes. Имеют тело вытянутой формы (редкие особи достигают 4 метров в длину), копьевидное рыло и длинный жёсткий спинной плавник. Известно, что марлиновые способны очень быстро плавать, достигая скорости 110 км/ч.


[Закрыть] весом фунтов в сто.[20]20
  Около 45,4 кг.


[Закрыть]

* * *

Минут через пятнадцать, или через пару сигарет, она вернулась в белом льняном костюме с широкими плечами и юбке до икр. Возможно, она и была ирландкой, но обладала всем самообладанием и холодной грацией английской розы. Она была в туфлях на плоской подошве, что делало меня выше её на пару лишних дюймов, но у меня все еще было ощущение, что я смотрю на неё снизу вверх. На ней не было никаких украшений, даже обручального кольца.

Она тихо подошла ко мне сзади и сказала:

– Вам, наверное, не хочется идти, не так ли? Но мне нужно выйти наружу – мой мозг лучше работает на открытом воздухе.

Я мог бы спросить, зачем ей нужен её мыслительный аппарат в идеальном рабочем состоянии, но не стал.

Всё то же самое можно было бы сказать и об окружающей Лэнгриш-Лодж территории: она была настолько далека от дикой природы, насколько это было возможно, и всё ещё была покрыта зеленью, или тем, что было бы зеленью, если бы лето не сделало большую её часть побуревшей. Мы двинулись по гравийной дорожке, которая уходила от дома под прямым углом и вела прямо, как железная дорога, к той роще деревьев, которую я видел с дороги, и ещё дальше – к нескольким индиговым сполохам, которые, как я знал, должны были оказаться океаном.

– Хорошо, миссис Кавендиш, – сказал я. – Давайте послушаем.

Я вложил во фразу больше раздражающих ноток, чем хотел, и она бросила на меня быстрый косой взгляд, её щеки слегка покраснели, к чему, впрочем, я уже привык. Я нахмурился и откашлялся. Я чувствовал себя как пацан на первом свидании, и всё, что я делал, было неправильно.

Мы прошли с десяток шагов, прежде чем она заговорила.

– Не странно ли, – сказала она, – что можно мгновенно узнавать людей, где бы вы ни были и при любых обстоятельствах? Вы идёте по Юнион-Стэйшн в толпе в час пик, и мельком видите лицо в сотне ярдов впереди, или, может быть, даже не лицо, а просто чьи-то плечи, наклон головы, и сразу же вы узнаёте, кто это, даже если это человек, которого вы не видели много лет. Как так?

– Эволюция, полагаю, – сказал я.

– Эволюция?

– Необходимость отличать друга от врага даже в глубине леса. Мы все состоим из инстинктов, миссис Кавендиш. Мы думаем, что мы утончённые, но это не так – мы примитивны.

Она издала слабый смешок.

– Ну, может быть, когда-нибудь эволюция нас куда-нибудь приведёт.

– Возможно. Но нас уже не будет, чтобы увидеть это.

На мгновение солнечный свет, казалось, потемнел, и мы пошли дальше в мрачном молчании.

– Мило, дубы, – сказал я, кивнув в сторону ряда деревьев впереди нас.

– Буки.

– Ох. Значит, буки.

– Привезли из Ирландии, хотите верьте, хотите нет, лет двадцать назад. Что касается ностальгии, моя мать не жалеет денег. Тогда это были молодые деревца, а посмотрите на них сейчас.

– Да, посмотрите на них сейчас, – мне снова захотелось закурить, но окружающий мир снова нахмурился этой мысли.

– Где вы видели Нико Питерсона? – спросил я.

Она ответила не сразу. На ходу она разглядывала кончики своих удобных туфель.

– В Сан-Франциско, – ответила она. – Понимаете, я была там по делам фирмы. Это было на Маркет-стрит, я ехала в такси, а он шёл по тротуару, как всегда, торопился, – она снова издала слабый смешок, – без сомнения, чтобы повидаться с кем-то.

– Когда это было?

– Дайте подумать, – она задумалась. – В пятницу, на прошлой неделе.

– Значит, до того, как вы пришли ко мне.

– Конечно.

– Вы уверены, что это был он?

– О да, вполне.

– Вы не пытались с ним поговорить?

– Он исчез прежде, чем я успела придумать, как поступить. Наверное, я могла бы попросить шофера развернуться, но улица была забита – вы же знаете, что такое Сан-Франциско, – и я не думаю, что был шанс догнать его. Кроме того, я словно онемела и чувствовала себя парализованной.

– От потрясения?

– Нет, от удивления. Ничто из того, что делал Нико, не могло меня потрясти.

– Даже воскреснув из мертвых?

– Даже воскреснув из мертвых.

Вдалеке показался всадник, мчавшийся вдоль лужайки быстрым шагом. Он проскакал немного, потом замедлил ход и исчез под деревьями.

– Это был Дик, – сказала она, – на своём любимом Вспыльчивом.

– Сколько у него лошадей?

– На самом деле, не знаю. Довольно много. Они не дают ему скучать. – Я взглянул на неё и увидел, как уголки её губ стали жёсткими. – Он старается из всех сил, – сказала она с усталой откровенностью. – Нелегко быть женатым на деньгах, хотя, конечно, все думают иначе.

– Он знал о вас с Питерсоном? – спросил я.

– Я же говорила, не могу сказать. Дик держит всё в себе. Я почти никогда не знаю, о чем он думает, что он знает.

Мы добрались до деревьев. Тропинка сворачивала влево, но вместо того, чтобы идти по ней, Клэр взяла меня за локоть и повела вперед, в рощу, как, наверное, её назвали бы вы; потребовалось место, похожее на Лэнгриш-Лодж, чтобы заставить меня покопаться в словаре в поисках нужного слова. Земля под ногами была сухой и пыльной. Над нами деревья издавали сухие, бормочущие звуки – думая, наверное, о своей родной земле, где воздух, говорят, всегда сырой и дождь льёт с легкостью чего-то запоминающегося.

– Расскажите мне о вас с Питерсоном, – попросил я.

Она смотрела на неровную землю, осторожно ступая по ней.

– Мало можно сказать, – сказала она. – Дело в том, что я почти забыла его. Я имею в виду, я почти перестала вспоминать его или скучать по нему. Когда он был жив, я имею ввиду, когда мы были вместе, между нами почти ничего не было.

– Где вы познакомились?

– Я же сказала – клуб «Кауилья». Потом я снова встретила его, несколько недель спустя, в Акапулько. Это было, когда… – снова слабый прилив крови к её щекам, – ну, вы знаете.

Я не знал, но догадывался.

– Почему именно Акапулько?